ом Кресте, и в
Норвежском  консульстве, и  в Шведском --  никто  про  Игоря  Александровича
ничего сказать не мог.
 В течение  зимы  1944-45 г. я получила несколько продуктовых посылок из
Америки, от Толстовского фонда. В начале декабря мне прислали извещение, что
мне есть посылка в каком-то Комитете. Я была поражена --  ни с кем в Америке
я  за всю войну не переписывалась и  не  могла понять, от кого  бы это могло
быть. Мы с Никитой поехали, там было нечто вроде  бюро, где были русские, но
все незнакомые.  Молодая дама  дала мне  пакет;  не  помню, было  ли  на нем
что-нибудь -написано, --  кажется,  у  нее просто был список имен. В посылке
был американский солдатский паек: коробки разных консервов, сгущеное молоко,
шоколад и пакетик масла. Никита в один присест съел сгущеное молоко, шоколад
тоже.


Возвращение Игоря Александровича из Бухенвальда

 Только 13-го мая  1945 г.  я  узнала,  что  Игорь  Александрович жив  и
освобожден  из лагеря Дахау, в Баварии, куда их всех  из  подземного  лагеря
Лаура  (отделения  Бухенвальда) вывезли  за несколько  часов  до  того,  как
американская  армия  освободила его.  Сперва получила  записку, вложенную  в
чрезвычайно любезное письмо, через Aumфnier gйnйral, ездившего из Парижа для
посещения освобожденных  лагерей в  Германии. Американцы  плохо разбирались,
кого  они,  собственно,  освободили,  а  полосатые  пижамы, напоминавшие  им
американскую  каторгу  для  самых  тяжелых преступников,  их  тоже сбивали с
толку. А потому они хоть, конечно заключенных не убивали, но и никуда никого
не  выпустили и продолжали  держать  всех  в Аллахе  (отделение  Дахау)  под
стражей в бараках.  Они начали всех кормить и  даже  без  разбора, так чтс в
первый же день многие от этого излишнего питания умерли.
 Но...  всему конец, Aumфnier  Gйnйral[*]  вернулся в  Париж,
сделал доклад  о  том, что  видел.  В Дахау  вскоре  приехал генерал Леклер.
вызвал  на  плац всех  французов  (Игорь  Александрович  числился  в  лагере
французом  и  носил букву "Ф" на  красном  треугольнике) Священник  отслужил
мессу,  во время которой все причащались, и тогда генерал Леклер обратился к
этим бывшим заключенным с речью и обещал, что скоро их "освободит" отсюда.
 Игорь Александрович  как  один  из очень тяжело больных попал  в первый
поезд, шедший во  Францию, но  сперва пробыл в "приемной инстанции" на озере
Констанца целых две недели. Там  уж были врачи,  всякие осмотры  и помощь, и
вот наконец полная свобода: отдельная комната и кровать  с простынями. 31-го
мая  я получила  телеграмму  от французского  главнокомандующего генерала де
Латтр-де-Тассиньи, извещавшую меня о  прибытии Игоря  Александровича в Париж
на  Северный  вокзал.  На  следующий день по  радио  объявили, что встречать
репатриированных  из  Германии  следует  в  отеле  "Лютеция", куда их  будут
привозить с вокзала. Кирилл туда и поехал, ждал долго и наконец около  шести
вечера встретился  с  братом. Какие-то скауты, люди весьма юные, но и весьма
решительные, останавливали частные машины  -  а таковых  к тому времени было
уже немало -- сажали туда освобожденных людей  и их родных, и те везли их по
домам.  Так приехал и  Игорь  Александрович  вместе с  Кириллом  около  семи
вечера. У нашего подъезда стояло человек 30 соседей. А Никита весь этот день
с  10  утра  просидел  на корточках на  углу нашей улицы Жан Гужон и площади
Франсуа I. был в полубезумном состоянии, ничего  не ел и отказался вернуться
домой. Всем жителям нашего мини-квартала  он сообщал, что  ждем  папу  и что
ген. де Латтр маме прислал телеграмму... Я изредка выходила  на улицу за ним
последить, но возвращаться домой не заставляла  --  действительно, это  ведь
был особенный день! Последнее время, в частности,  всю весну, он болел,  был
очень нервен и, видимо, вполне понял, где его отец, хоть я и избегала  с ним
об этом говорить.
 Игорь Александрович тяжело болел целых шесть недель -плевритом, а потом
туберкулезом в скрытой форме. Его лечил  молодой врач Алеша Краевич, который
все сделал, чтобы Игоря Александровича  спасти. К нам на  дом  приезжали все
специалисты привозили рентгеновскую аппаратуру для снимка  легких, несколько
раз приезжал самый большой специалист по легочным болезням Рауль Курильский.
А  я?  Я объявила всем знакомым, что настало время мне помочь и что теперь я
буду  принимать  всякие  продукты,  что  бы  ни принесли. Очень  скоро  люди
откликнулись: знакомые, незнакомые, соседи и  жители нашего квартала. Часто,
открывая дверь,  я находила на площадке  корзинку - были тут  фрукты, овощи,
масло, молоко, даже рыба, которой тогда было мало. Приносили и просто  пачку
сахара  или макарон. Так  что  не  надо все  же  считать, что  все  французы
"сантимщики" - я ведь никогда не узнала,  от кого были эти дары. Я почти без
перерыва готовила и как главное лечение давала Игорю Александровичу поесть в
любой час,  иногда  до десяти раз за  сутки. Краевич считал, что главное  --
питание,  и  пусть  Игорь  Александрович  ест,  сколько  хочет;  главное  --
поддерживать организм не  переставая. Температура  у  него  была  все  время
высокая: от 39° до 41° -- и так несколько недель.
 Приходили родные и знакомые мне помогать -- ведь я одна не  могла  даже
перестелить  кровать.  По  утрам  я  около  7  ч.  ложилась  на  час,  не то
вздремнуть, не  то просто отдохнуть, принимала  горячую ванну, переодевалась
и... снова  начинала  готовить. А  днем приходили  посетители,  немного,  не
надолго -- но ведь надо было человеку все выговорить.
 В июле Игоря Александровича вывезли в дом отдыха недалеко от Фонтенбло,
устроенный  Красным  Крестом, и он начал там вставать,  выходить в сад  и по
несколько раз  в день получал, помимо завтрака, обеда  и ужина, бутерброды с
толстым  слоем  масла;  наконец,  в  августе  мы,   по  совету  проф.  Рауля
Курильского,  уехали  в горы  в Савойю, недалеко от  Швейцарской  границы  и
попали  (через  знакомых,  конечно)  в чудный  старинный  замок, стоявший на
высоте  пятисот  метров,  с дивным видом на  зеленую долину. Владельцы замка
были русские,  семья Штранге. Там  было уютно, красиво, все было вкусно,  --
комнаты у нас были одна 45 кв. метров, другая  -- 25 м., подоконники шириной
в  метр, все за  нами ухаживали, старались, чтобы нам  было хорошо,  весело,
беззаботно...  Погода  стояла райская, и нам показалось, что мы  и правда  в
раю.
 Постепенно жизнь в нашем доме вошла  в колею,  или казалось, что так. А
ведь и в самом деле -- война, крах Европы, ужасы нацистских лагерей, которые
в нашем  доме  были  особенно  понятны,  -- все это  затмило нам  прелесть и
очарование жизни во Франции. За  четыре  года  оккупации  у  нас  на  глазах
творилось  немало  гнуснейших вещей; никогда  не  надо забывать, что  мы под
конец войны боялись  "петэновской милиции"  не меньше, нежели гестаповцев  в
фуражках с черными околышами.
 Русская эмиграция вышла из этого тяжелого испытания расколотая и не без
пятен. Некоторые  соблазнились легкой наживой к поставках немцам всего того,
чем Франция была богата. Конечно были и французы, которые занимались тем же,
но  нам от этого к  легче. Казалось,  что у эмигрантов,  нашедших  приют  во
Франции (а  их  здесь было  особенно много,  и  "чудили" они немало и,  надо
сказать,  пользовались  полной  свободой:  издавали  бесконечное  количество
газет,  журналов  и  при   этом  ссорились,  клеветали  друг  на  друга,  не
стесняясь),  должно было  обязательно сказаться  чувств приличия -- ведь они
жили в чужом доме.
 В  движении  Сопротивления  стали понемногу узнаваться многие  скромные
люди, которые вошли в никому неизвестные тайные ряды бойцов против немецкого
фашизма. Осенью 1945 г. у нас собралось несколько  человек из бывших русских
резистантов и порешили  учредить некое объединение всех  русских  участников
Резистанса Вскоре собрали в каком-то зале  тех,  кого мы уж  успели узнать и
так  родилось  "Содружество  Русских  Добровольцев,  Партизан  и  Участников
Сопротивления",  главной  целью  которого  было   собрать  сведения  о  всех
неизвестных еще нам русских резистантах, описать их подвиги и отдать должное
всем  тем,  кто погиб  --  был убит,  замучен  или умер  в  концлагере.  Это
предприятие было официально зарегистрировано. Игорь Александрович был избран
председателем  и  вскоре,  приблизительно  в начале  1946  г.,  мы  задумали
издавать "Вестник", посвященный рассказам об участии русских в борьбе против
нацизма во Франции. Первый номер вышел в июле 1946 г.. второй в феврале 1947
г. Тут приходилось узнавать, выискивать идти по  следу от одного к другому -
ведь были люди не только в Париже, но и в Савойе, на севере Франции, в таких
больших городах как Марсель или Тулуза.
 Нам  удалось выпустить две тетради  Вестника. Я  с  жаром принялась  за
работу, записывала  показания и рассказы -- например, моей приятельницы Сони
Носович,  которая  была  арестована   немцами   вместе  с  Вики  Оболенской;
Новиковой,  которую  мы  раньше не  знали и  у  которой в  концлагере  погиб
единственный  сын.  Собирали  материалы  все понемногу, а  распределяли  их,
собственно,  В.Б.  Сосинский  (родственник Вадима Андреева) и  я.  Сосинский
считался опытным в деле оформления журнала и  распределения статей. Я, кроме
записей, и сама написала некоторые заметки,  например о Зиссермане, а  также
предисловия к  обоим  номерам  Вестника. Перечитывая сейчас эти предисловия,
думаю,  что их  можно было бы написать попроще, не поддаваясь искусу красоты
слога,   но  для  того  периода   несколько  выспренный   тон  был,   верно,
естественным.  Сейчас,  через  тридцать  три года, когда  вокруг  нас  снова
начинает греметь  война, когда во многих странах появились свои "резистанты"
--  все иначе.  Но  тогда казалось,  что  все эти  дела, геройства,  жизнь в
постоянном  страхе  -- все это  было  в Европе впервые  в нашем веке, и было
острое ощущение радости: выжили!


СМУТНОЕ ВРЕМЯ


 Во Франции в это время  проживало около 65.000  русских эмигрантов. Это
немало  --  однако,  если сравнить  с  цифрой нынешнего  года,  когда  одних
португальцев   здесь  живет  около  двух   миллионов,   то  цифра  покажется
незначительной. Но  русская  эмиграция  вся без  исключения была  эмиграцией
политической; после войны рознь и уклоны среди русских сильно обострились --
да и понятно, что победы советской армии поразили умы, и многие считали, что
это начало новой эры,  что вот-вот будут  и  внутри страны перемены... Потом
оказалось, что  в то время  и в СССР было немало  людей,  думавших  как  мы,
ждавших как  мы... А вышло  наоборот, и через малое время началась "холодная
война"  и  страшные годы  1948-50  --  новая  волна террора  на всю  Россию,
пожалуй, не легче, нежели 1937 год!
 И вот,  на фоне  этих чаяний,  сомнений, споров  и  прений  в парижской
газете Русские Новости 22-го июня  1946  г. был опубликован "Указ Верховного
Совета СССР о  восстановлении в гражданстве СCCP подданных бывшей Российской
Империи,  а  также  лиц,  утративших  советское гражданство, проживающих  на
территории  Франции". Указ этот был  подписан в Москве  14-го  июня  1946 г.
Шверником  и Горкиным. Заявления  об обмене паспорта можно  было  подавать в
посольство СССР во Франции вплоть до 1-го ноября 1946 г.
 Это было не совсем неожиданно. Еще  во время войны,  в феврале 1945 г.,
группа  видных  эмигрантских деятелей была принята  послом  А.Е. Богомоловым
вскоре  после его  приезда  из Алжира; возглавлял группу В.А. Маклаков, были
там два адмирала: Кедров и Вердеревский, известный общественный деятель А.С.
Альперин и другие.
 В  беседе с Богомоловым Маклаков  заявил,  что  они готовы пересмотреть
прежние позиции по отношению к СССР. Шума  поднялось много, об этом "визите"
печатались статьи в эмигрантских газетах, толковали на собраниях, шли всякие
фантастические слухи...
 Патриотические заявления были  сделаны также  Бердяевым. Казалось,  раз
так -- то чего же сомневаться? Газета Русские  Новости. родившаяся на  месте
существовавшей до войны  милюковскон газеты Последние Новости, имела окраску
вполне  советско-патриотическую;   редактором  ее   был   Арсений  Федорович
Ступницкий,   мои  советник  и  "ходатай"   в  трудное  время,  когда  Игорь
Александрович был  вывезен немцами в  Бухенвальд; да и  он всю оккупацию дер
жался позиций нам вполне родственных.


Обмен паспорта


 Через  неделю  после опубликования  от  14-го июня 1946  г. мы с Игорем
Александровичем  пошли  в советское  консульство  на Boulevard Malhesherbes,
отдали там наши нансеновские паспорта и  вскоре получили советские, дававшие
право на  проживание заграницей; Никита был вписан в мой паспорт. Собирались
ли мы в  скором времени уехать насовсем  в СССР? Да, собирались, думали. что
со временем  поедем, как только Игорь Александрович достаточно  оправится от
ужасов Бухенвальда.
 Так  началось наше "смутное время". Сперва все шло гладко,  и, главное,
понятно, и только постепенно мы  услышали  тяжелый лязг надвигавшихся на нас
событий,  стали замечать,  узнавать,  чего сразу не уразумели.  Говорят,  во
Франции около  10.000  русских эмигрантов  тогда  взяли  советские паспорта;
хорошо это или плохо, умно или непроходимо  глупо?  Теперь думается, что это
было акция  нужная советской пропаганде ввиду сведений об истинном положении
в  СССР,  которые узнавались  через  вторую эмиграцию  в Европе:  власовцев,
бежавших из  немецких лагерей, пленных солдат, вывезенных немцами украинских
и белорусских девушек. Эти всячески прятались, укрывались  от возвращения на
родину  --   однако  появилась  советская  Репатриационная  Миссия,  имевшая
заданием  собрать  и  вывезти  назад  в  СССР  возможно  большее  количество
военнопленных. Таким образом создался  недалеко от Парижа пресловутый лагерь
Beauregard,  и  туда  (подчас  и  с помощью французской  полиции)  полковник
Никонов и его помощники (а в их рядах был и сын милейших  владельцев замка в
Савойе Миша Штранге, внезапно надевший советскую форму младшего  лейтенанта)
загоняли всех,  кто, по  их  мнению, подлежал репатриации.  Со  временем эта
миссия вывезла на Beauregard несколько эшелонов, так что состав находившихся
там постоянно менялся.
 Но  вернусь несколько назад. Еще во время Освобождения  Парижа вышедший
из  подполья  "Союз  Русских Патриотов"  (одна  из эмигрантских  организаций
Сопротивления) явочным образом занял особняк на rue Galliйra, где раньше, во
время  оккупации,   находилось  "Управление   делами   русской   эмиграции",
возглавляемое пресловутым  русским гестаповцем Жеребковым.  Тут этот союз  и
начал развивать  свою деятельность, понемногу укрепился, расширился, а после
указа от 14-го июня в него вошли многие новоявленные  ''советские граждане".
Появилось у них и свое правление -- в разное время туда входили разные люди:
Матяш, Качва,  Марков  -- для нас это  были люди новые,  которых  мы  раньше
совсем не знали.
 Вскоре во всех кварталах  Парижа (а также и  во многих городах Франции)
образовались местные отделения  Союза, каждый со своим председателем.  Всюду
проходили собрания, лекции, доклады - все на одну и  ту же тему:  СССР и его
достижения. Можно себе представить, что французским властям  это новое  лицо
русской эмиграции мало нравилось. Впрочем, многочисленная  армянская колония
тоже решила, что пора армянам домой,  в  Армению, где когда-то,  в  1915 г.,
после  турецкой  резни, их  радушно приняли, а  они  и во Франции жили очень
благополучно, но оказалось, что слово "домой" имеет особое звучание.
 А  в особняке на rue Galliйra заработала  дешевая и приличная столовая,
там же  открылась русская  библиотека  (где я, кстати, работала  целых шесть
месяцев) ;  некоторых  новоявленных  советских граждан стали  приглашать  на
приемы в советское посольство на rue  de  Grenelle. Мы оба были из тех, кого
часто приглашали, и  тогдашний  посол Богомолов весьма "вельможно" и ласково
нас  приветствовал  при  входе  в большой  зал,  стоя  на  площадке парадной
монументальной  лестницы в  мундире,  при регалиях,  и  рядом  с  ним  жена,
приятная,  светская, всегда  отлично  и скромно  одетая, говорившая  недурно
по-французски -- она нам всем очень нравилась.
 Входило ли в планы  советского  правительства разрешить новым советским
гражданам  и  в  самом  деле вернуться домой?  Как-то  на  большом  собрании
выступавший с докладом Богомолов на вопросы об отъездах отвечал уклончиво, а
когда  кто-то  из  присутствующих  спросил, можно  ли будет,  вернувшись  на
родину,  навещать  родных, оставшихся во  Франции,  долго  молчал  и наконец
сказал,  что "вряд ли в первое  время  это будет возможно"...  Однако армяне
уезжали и уезжали, да и большая группа русских тоже в 1947 г. уехала -- им в
особняке на рю Галлиера устроили торжественные проводы, но, сказать  честно,
у многих уж  начались если  не  сомнения,  не сожаления,  то некое  душевное
ущемление  -- тут что-то не так, не  так уж победно, едва ли нас ждет небо в
алмазах... А одна из новых советских гражданок через два-три месяца получила
открытку от брата, вернувшегося на родину в какой-то провинциальный город, и
в открытке значилось: "Ждем тебя обязательно! Как только выдашь Машу  замуж,
приезжай к нам...", - а Маше ее было  два года... Шли слухи про  Ахматову  и
Зощенко, холодная война  уже брезжила,  "климат" и  во Франции  менялся,  на
Севере особенно, где  произошел ряд социальных конфликтов на угольных копях.
Словом, настроение в стране было напряженное.
 Однако,  жизнь  шла своим  чередом. В мае  1947 г. я поехала лечиться в
Bagnoles-de-1'Orne,  знаменитый курорт  для  восстановления  кровообращения;
когда вернулась, пришлось  Никите экстренно делать  операцию аппендицита,  а
потом  с 15-го июля до  конца август; мы с ним поехали в милую Покровку, где
мне все  так нравилось - после войны там  было людно,  шумно,  но... строго,
никаких политических прений Павел Михайлович Калинин не допускал.
 Главное общественное событие в это лето был прием 3-го июля у Молотова,
он незадолго до своего возвращения в Москву принял целую группу эмигрантов в
посольстве на rue de Grenelle; тут были и взявшие паспорта, и  не взявшие --
А.  Ремизов, адмирал Вердеревский,  А.Ф. Ступницкий,  и из  "Союза Советских
Патриотов"  -А.К.  Палеолог,  Н.С. Качва,  Д.М.  Одинец, а  также  некоторые
представители грузинской  и  армянской  колонии  в  Париже  и  из  Шанхая  -
Чиликина. Молотов вел долгую беседу со всеми и в  заключение сказал:  "Может
случиться, что вернувшись  на родину,  особенно в провинции, будут попрекать
их эмигрантским прошлым..." Вздохнул и  добавил: "Что ж  делать! В семье  не
без  урода.  В таких случаях  обращайтесь прямо КО МНЕ!!"  Тут был  и  некий
намек, но... и прямое обещание, не волнуйтесь, мол! Вы же знаете, кто я, а я
за вас  заступлюсь. Эх! Вот мне как раз и пришлось вспомнить это обещание, и
в 1951-52 г. не одно прошение я послала на имя Молотова...
 15-го  августа на rue Galliйra  состоялся организационный съезд  "Союза
Советских Граждан";  этот съезд  долго подготовлялся  специальной комиссией,
которую  возглавил  А.И.  Угримов; почетным  председателем  был  избран А.Е.
Богомолов,  а  председателем  съезда  -Игорь  Александрович Кривошеий. Съезд
продолжался два  дня. и в присутствии делегатов  от  Парижа и от французских
провинций был выроботан устав Союза и избран состав Правления  (председатель
С.Н. Сирин, ген. секр. Н.С.  Качва, А.Ф.  Палеолог и  некоторые другие).  От
имени съезда была  послана  приветственная телеграмма Президенту Французской
Республики  Ориолю за подписью  Игоря Александровича,  и был  от  Президента
Республики получен любезный ответ на имя Игоря Александровича -- это отмечаю
в связи с событиями, происшедшими вскоре, всего через два месяца.
 Внезапно в ноябре в лагере  Beauregard грянул скандал, который  поразил
воображение парижан. Что-то с этим лагерем было не то; ползли слухи, что там
насильно  содержат