он,  освещенный  этой  любовью, ярко  светился,
словно драгоценными камнями каждой своей частицей и, объятый  этими  лучами,
превращался  в  естественный  отражатель  тепла,  стимулируя  все   живое  к
весеннему пробуждению и обновлению. Было всего двачетыре градуса, что вообще
для Сибири и морозом-то не считается. Она медленно шла к Ботаническому саду,
строя  планы о том, как бы ей  после болезни выкроить  побольше времени  для
поездки  (чтоб  оказать  детям  помощь  в  сборах) без ущерба  для  срочных,
неотложных  дел, которые на нее свались  по  работе.  В какой-то  момент  ее
посетила парализующая душу мысль о том, что с  отъездом Анюты они  останутся
совсем  одни, и  в случае чего... Но  она отбросила  тут  же тяжкие мысли  и
вернулась домой. Предстоящая в конце недели командировка в капиталистическую
страну давала Александру Дмитриевичу, как и всем ученым Академии наук в этих
случаях, право  на  беспрепятственное  бронирование  места  в  академической
гостинице. Поэтому в  этот раз они без труда поселились в "люксе". Александр
Дмитриевич остался на пару дней  в Москве для оформления выездных документов
и  по научным  делам,  а  Инга  Сергеевна тут же отправилась  к детям,  чтоб
помогать  им  собираться.  Как  только  она  зашла   в  комнату  дочери,  до
неузнаваемости изменившуюся беспорядком в связи со сборами,  Анюта бросилась
ей на  шею:  -- Мамочка,  сейчас,  когда  уже все  решено, мне  вдруг  стало
страшно. Как я  буду без вас. Скажи одно слово  -- и я  останусь. Теперь мне
кажется, что я люблю все это -- и это грязное общежитие, и этих людей вокруг
-- и  не смогу жить без них.  Мне страшно.  Мать  обняла  дочь и,  сдерживая
рыдания, стала ее утешать.  -- В конце концов, тысячи людей ездят  тудасюда.
Сколько наших знакомых  уже отработали по дватри года  в Африке, на  Кубе, в
США, в  Чехословакии, в Болгарии и  многих  других  странах?  Время пролетит
быстро. К  тому  же не исключено,  что  мы  даже  приедем  в  июле.  У  папы
намечается летом командировка в Америку... --  Правда?! --  спросила  Анюта,
тут  же перестав плакать. --  Вроде бы. И вообще сейчас  время  работает  на
перемены, на реформы. Все меняется. Не понравится -- приедете раньше. К тому
времени наверняка начнется приватизация жилья, и  мы чтонибудь придумаем. --
Мамочка,  но в  Москве  ходят слухи о  перевороте, о возврате... --  Это все
ерунда. К  прошлому возврата нет. Наши люди -- уже не те, что были. -- Но ты
ведь  знаешь,  что  без конца  проводятся  антигорбачевские митинги.  Ельцин
призывает  его уйти в  отставку.  Что  же будет,  если Горбачев  уйдет?.. --
Доченька, это исключено. Он -- мудрый и сильный человек. Он на провокации не
пойдет.  Он не бросит свое  дело. А люди рано или  поздно  разберутся. Он не
способен на силовые методы, но он одержит моральную  победу.  Я верю в него.
Ты не должна  об это  думать сейчас.  Будь  радостна  и  счастлива,  что вам
наконец повезло. Ты ведь еще не была за границей. Это  так интересно увидеть
новый мир, новую жизнь! -- Да, но сейчас я  вдруг почувствовала, что все это
-- слишком большой ценой -- разлукой с вами.
     --  Анюта, ну какая тут разлука при нынешних  средствах связи.  Все эти
дни параллельно с упаковыванием вещей они  занимались  тем, что  дарили и за
бесценок продавали покупаемые  еще недавно  с  такой любовью  вещи,  посуду,
мебель,   спортивные  принадлежности,  дорогую   зимнюю  обувь,   привозимую
Александром  Дмитриевичем  Из-за  границы.  Наибольшим спросом  пользовались
запасенные  детьми  продукты,  с  которыми  в  Подмосковье  становилось  все
трудней.  Соседи  по общежитию и  коллеги  по  работе, разбирая все это,  не
скрывали своей "белой" зависти  к тому, что они уезжают. За день  до отъезда
Игорь поехал в Москву, на Главпочтампт, чтоб проверить, нет ли подтверждения
от профессора  Флеминга о  том, что он получил все сведения  об  их приезде.
Примерно в  полдень  он явился домой совершенно изможденный и, не сказав  ни
слова,  вручил  Александру   Дмитриевичу   факс.  Прочитав   его,  Александр
Дмитриевич изменился в лице и сказал: -- ...Что ж, на него обижаться нечего.
Он ждал  почти год. А ведь факс отправлен  еще две недели назад.  Ты, что не
интересовался  ранее?  -- Да  мне и в  голову не  пришло, -- ответил  Игорь,
убитый и подавленный.
     -- Для этого же нужно специально ехать в Москву, а тут замотались...
     -- Что?!  Что  случилось?  -- выхватив  лист,  спросила  Анюта. В факсе
профессор  Флеминг  сообщал,  что  он  уже  задействовал  грант  для другого
молодого ученого,  так как  не имел  возможности больше ждать. Перечитав это
несколько раз,  Анюта побледнела, мгновенье сидела молча, а затем решительно
заявила: -- У  нас  другого  выхода  сейчас нет.  Все!  Нас  уже выписали из
общежития, и завтра  мы на улице.  Да и  вообще смешно. Мы все равно едем. А
когда  этот факс послан -- до твоего сообщения о нашем приезде или  после?..
--  спросила она, нервно обратившись к мужу. --  Очевидно, за день, а может,
одновременно: я ему, а  он мне. Но другого сообщения сегодня от  него нет, я
проверял. -- Так, может, -- это не отказ?.. Может, он что-то предпринимает?
     -- Доченька, так ведь  страшно, ехать в никуда. Мало ли что? -- сказала
Инга Сергеевна растерянно. -- Мамочка, "в никуда  -- это здесь".  А там -- у
нас виза. Значит, нас  никто  не выгонит. Приедем,  будем  мести улицы, мыть
окна и  как-то устроимся, пока Флеминг не раздобудет новый грант, ведь Игорь
же  ему  понравился!  В  крайнем  случае, чтоб  проявить  себя, Игорь  будет
работать у него  пока  без денег, а вечерами  будет  развозить пиццу --  так
многие  начинали,  я  читала  это  в письмах.  Но...  но,  --  сказала  дочь
истерически возбужденно, -- если мы там все же устроимся, я никогда, никогда
не вернусь в эту  варварскую страну,  которая калечит жизни, судьбы, которая
не  позволяет человеку самому  что-то сделать для  себя здесь и при этом  не
разрешает ему что-то  сделать для себя за ее пределами.  Только  бы поскорей
удрать  отсюда,  поскорей.   Инга   Сергеевна  угнетенно  промолчала.  Через
несколько часов, не сказав друг другу ни слова, они с Анютой принялись снова
за упаковку чемоданов. Когда все было готово, чемоданы упакованы,  друзья по
общежитию решили организовать для отъезжающих прощальный банкет,  и Игорь  с
Анютой, не имея для этого  никакого настроения, но чтоб не  обидеть  друзей,
остались ночевать в общежитии, а Инга Сергеевна с  Александром Дмитриевичем,
взяв Катюшку, уехали в Москву.
x x x
     В гостиничном "люксе" было тепло,  уютно и чисто.  Александр Дмитриевич
расположился  у письменного  стола  в гостиной,  а  Инга  Сергеевна искупала
внучку, уложила ее и прилегла рядом,  съежившись от тревог и тяжелых мыслей:
"Когда  я еще тебя увижу?  Что там будет  с  вами?" -- Бабушка, а  мы завтра
уезжаем в  Африку?  И ты с дедушкой с нами? -- Нет, солнышко, вы  уезжаете в
Америку. Ох, я  совсем забыла, -- воскликнула она, поцеловала дитя в щечку и
вскочила  с постели. Инга  Сергеевна  подошла к дорожной сумке,  из  которой
извлекла маленькую красную  лакированную, похожую  на коробочку,  сумочку, в
которой  лежали  две кассеты,  несколько  батистовых, отороченных  кружевцем
носовых платочков и маленькая бутылочка пробных духов "Красная Москва".  Она
положила это  на  кровать и  сказала: -- Катюшка,  -- это тебе на  память от
меня. Вот сумочка, видишь какая красивая, на золотой цепочке. А вот красивые
платочки. У девочки всегда должен быть с собой чистый платочек.  А это духи.
А на этой кассете  твои любимые песни и сказки. И когда тебе будет  грустно,
будешь  включать магнитофон и слушать  мой голос.  А на другой кассете новая
сказочка "Про Катеньку", которую я тебе сочинила. Нравится?
     -- Очень, -- ответила внучка, как-то повзрослому грустно. -- А спой мне
про радости. -- Хорошо, закрой глазки. Девочка плотно сжала моргающие веки и
приготовилась слушать.
     -- "Спи, моя радость, усни,  в доме погасли огни", -- запела ей бабушка
колыбельную,  под  которую внучка привыкла  засыпать с первых месяцев  своей
жизни.  На следующий день,  уговорив  шофера  институтского микроавтобуса за
огромные деньги отвезти их с багажом, Игорь с Анютой приехали в Москву. Чтоб
не  раздражать злобных  администраторш гостиницы, они оставили вещи в камере
хранения  одного из  вокзалов  и налегке  прибыли  в  гостиницу,  где  их  с
нетерпением ждали родители с Катюшкой. После  легкого завтрака в  буфете они
пошли гулять  по Москве.  Погода  была весенняя,  солнечная. Анюта выглядела
потерянной и  все время  утирала слезы,  крепко прижавшись к руке матери,  и
почти  не  разговаривала.  Александр Дмитриевич  предложил  пойти в  хороший
ресторан, но вопреки обычному, Анюта не захотела и предложила заказать  обед
прямо  в  номер  гостиницы.  Поскольку  в  официальном  оформлении  детей  в
гостиницу на ночь администратор им отказала, в десять вечера Инга Сергеевна,
заплатив  горничной немалые деньги, попросила ее нелегально  дать постельное
белье,  чтоб  они поспали несколько  часов  до  отправления в аэропорт в  их
номере на маленьком диване и сдвинутых креслах.

x x x
     В  Шереметьево они прибыли  ранее,  чем планировали, потому дети быстро
прошли регистрацию и, не успели оглянуться,  как оказались по разные стороны
границы с родителями. Катюшка вряд ли понимала, что происходит, но почемуто,
как никогда была печальна и повзрослому безмолвно несколько раз возвращалась
к барьеру,  чтоб обнять бабушку и  дедушку. Вскоре  дети скрылись  из виду и
Инга Сергеевна с мужем, совершенно потерянные, не говоря ни слова, вышли  на
улицу.  Усталые,  они  вернулись  в  гостиницу  и,  как  по  предварительной
договоренности,  ни разу  за  день не коснулись темы отъезда  детей и  того,
какие проблемы у них там могут возникнуть в  связи с информацией, полученной
от профессора  Флеминга.  Душевная  боль их была столь непреодолима, что они
смиренно,  каждый в отдельности отдались во  власть этой боли, которую ничто
не могло притупить. День прошел бестолково, и они рано легли спать,  так как
на следующее утро Александр Дмитриевич улетал в Германию на конференцию.
     Когда Инга Сергеевна осталась одна в  Шереметьево,  проводив мужа,  она
испытала  даже  какое-то  облегчение.  "Когда плохо,  то плохо,  когда очень
плохо, то очень плохо, когда совсем плохо,  тогда уже  становится лучше", --
вспомнила  она  когда-то услышанное изречение.  "Действительно, --  подумала
она,  если б  сейчас  был Саша, я бы  плакала, изливала свои страдания. Чтоб
меня  утешить, он  бы  организовал  чтонибудь развлекательное: театр,  кино,
Красную площадь -- а это еще более усугубляло бы тоску и страдания. А так --
я одна. Закроюсь  в гостинице и  сама  с собой  постараюсь  справиться".  Ей
удалось быстро поймать частную машину, водитель которой рассказал о том, что
в Москве всюду танки и как бы не разразилось кровопролитие.
     -- Конечно, это Мишка  за власть  держится, хотя народ против него. Ему
нужен мощный взрыв  сейчас, пока  у него рычаги,  чтоб  объявить какуюнибудь
"чрезвычайку", и все. --  Нет, нет,  простите, я не могу в это поверить.  Он
мирный  человек. А в чем причина, что произошло? --  спросила  она, отметив,
что  в  связи с проводами дочери совсем  отключилась от событий в стране, за
которыми тщательно следила с первых дней перестройки.
     --  А что, что? Запретили демонстрацию на Манеже... -- А  почему именно
на Манеже? -- Так ясное дело, Манеж в двух шагах от  Кремля. А  вдруг  народ
решит повторить известную картину "Штурм Зимнего"? В общем, пока неясно, чем
все  кончится.  Идите,  барышня,  поскорее  домой  и сидите там  тихо.  Инга
Сергеевна почувствовала себя оцепеневшей от охватившего ее ужаса. Муж только
что улетел в Германию, дети -- где-то за океаном. Совершенно одна и даже вне
дома!  "А вдруг  произойдет что-то,  переворот  или еще  что, и я никогда не
увижу своих детей...", -- подумала она,  вся съежившись от страха.  Почти не
соображая, что  делает, Инга Сергеевна рассчиталась с водителем и побежала в
номер,  очевидно,  с тем  же  чувством,  с  которым люди  в  войну  бежали в
бомбоубежище.  Сбросив  полушубок  и сапоги,  она легла в постель  и  словно
замерла. "Что  с  нами будет?  Зачем  все  это?  А  вдруг опять закроют  все
границы? Что будет с Анютой?  А вдруг профессор  Флеминг вообще  отсутствует
сейчас  в Америке,  не подозревая, что Игорь с  семьей приедет? Что будет  с
ними, когда они приедут в незнакомую страну и их даже никто не встретит?"...
     Через  какое-то время  она  очнулась от  сна,  который дал передышку от
раздирающих душу тревог. Как всегда в минуты  волнений и тревог, ее охватило
жгучее чувство  голода.  Было около  пяти  вечера. Гостиничные буфеты  в это
время  закрыты на  перерыв,  значит,  надо куда-то  бежать, чтоб выпить хоть
кофе. Она вымыла лицо, надела на голову вместо шапки белый платочек, который
ей  служил  шарфом,  набросила полушубок и вышла  из гостиницы  в  гастроном
напротив, где на  втором этаже располагался  кафетерий. Все теперь в любимой
Москве словно померкло и опустело для нее.
     Со  страданием  вспоминая  каждый  миг  их  семейных  гуляний  в   этих
окрестностях,  с  опущенной  головой,  подавленная, Инга Сергеевна  зашла  в
кафетерий, где, кроме сухих коржиков и кофе, ничего не  было.  Перебив таким
образом аппетит, она вышла на улицу. Уже спускались сумерки,  и на улице все
было зловеще  напряжено. Она вспомнила  про танки, про  армию, хотела что-то
узнать  у прохожих, но  возле  гастронома  встречались  какие-то полутрезвые
подозрительные личности и хотелось поскорее укрыться в  месте, где светло  и
безопасно.  Она  почти  бегом  перешла  дорогу  и,  войдя в гостиницу быстро
направилась к лифту. "Надо  бы с кемто встретиться, поговорить, --  подумала
она. -- Я  сегодня  не переживу одиночества. Может, позвонить Ирине? Но она,
вероятно, пригласит в  гости, а как я буду возвращаться одна поздно, когда в
Москве так  страшно  теперь? Да и хочется ли мне  с кем-то говорить сегодня?
Нет,  но и одной быть жутко...". Думая об этом,  она негодовала на  задержку
лифта,  напряженно следя  за табло. В  это время кто-то  слегка тронул ее за
локоть. Еще не глядя, она всеми своими натянутыми нервами почувствовала, кто
это, но тут же  отвергла  догадку, как совершенно нереальную.  --  Вы  давно
здесь,  Инга Сергеевна? -- зазвучал проникновенный голос  Остангова.  -- Ой,
здравствуйте, Кирилл Всеволодович! -- ответила она, повернувшись.
     В этот миг  подошел лифт, и они вошли туда вместе с другими обитателями
гостиницы. -- Вы давно в Москве? --  повторил в лифте  свой вопрос академик.
-- В общем-то почти неделю.
     -- А я... вот прилетел сегодня утром, простите, мой этаж, -- сказал он,
глянув на  раздвинувшиеся в этот момент  дверцы, и тут же  влекомый инерцией
исчез  за дверью  уже мчавшегося  вверх  лифта.  Зайдя в  свой  номер,  Инга
Сергеевна сняла верхнюю одежду, включила телевизор, чтоб узнать  подробности
происходящего. Но как  только  она расположилась на  диване, раздался звонок
телефона. -- Инга Сергеевна, это говорит  Остангов, --  услашала она, подняв
трубку. -- Если вы не заняты сегодня вечером и если вы позволите, я бы хотел
пригласить  вас поужинать со мной здесь в гостинице, в  ресторане  внизу. --
Спасибо, Кирилл Всеволодович... -- Если вы не возражаете, я вас буду ждать у
входа ровно в  семь часов. -- Хорошо, Кирилл  Всеволодович, спасибо,  я буду
ровно  в семь  внизу, -- ответила  Инга  Сергеевна, не узнавая  сама  своего
голоса от волнения.
     --  Благодарю вас,  до встречи,  -- сказал  он и положил трубку.  Когда
разговор  был окончен и  Инга  Сергеевна  осознала  все,  что  произошло, ее
охватили  сомнения:  "Что это  я затеяла? Сейчас, в такое время? Что  будет?
Разве не ясно, что это не простое приглашение поужинать? -- терзала она себя
вопросами, на которые не могла дать ответов. -- Разве он не дает мне понять,
что  предпринимает  попытку ухаживать  за мной?  Но ведь  сегодня  он  может
воспринять это как мое согласие? Но кто я тогда? Разве я хочу этого? Разве я
имею право?  Да и зачем? Да  и куда мне все это. Мне ничего  не нужно, кроме
моей семьи. Так зачем я согласилась?"
     Но деваться было некуда,  перезвонить, отказаться не хватило  смелости,
да  и  боялась  оказаться  глупой  в  глазах  человека,  перед  которым  все
преклонялись. "Сколько бы мужчин и женщин сочли  за честь просто  посидеть с
ним за одним столом...", -- заключила она мысленно в самооправдание и начала
собираться.
x x x
     Выйдя из  лифта, она сразу же увидела ожидавшего ее  у  двери ресторана
Кирилла Всеволодовича.
     --  Еще раз добрый вечер! -- сказал  он с  улыбкой целуя ей руку. Когда
они сели напротив другу друга за небольшой столик, отгороженный от соседнего
красивым деревянным ажурным барьером, под воздействием  заботливого внимания
к  ней  академика  Инга Сергеевна  почувствовала  себя  маленькой  девочкой,
находящейся во власти доброго  всемогущего покровителя, и ей стало хорошо  и
комфортно. Тут же подошел официант и, сказав,  что все, что записано в меню,
отсутствует,  предложил очень дорогое рыбное ассорти из  деликатесных рыб  с
черной и красной икрой  и, как  он сказал, "кооперативную",  а  потому очень
дорогую свинину с картофелем. Кирилл Всеволодович еще заказал  бутылку вина,
две  бутылки минеральной  воды и  кофе  с  мороженым.  -- Вы чем-то огорчены
сегодня?  Я спрашиваю потому, что вы  необычно бледны,  -- сказал  участливо
Остангов,  когда  официант  отошел.  --  Я  просто  устала  немного,  Кирилл
Всеволодович,  -- ответила она с неуверенностью в голосе.  -- А вам известны
подробности о событиях в Москве сегодня? -- спросила она в несвойственной ей
манере -- както  пошкольному, как учителя? -- Кажется, все обошлось. Никаких
эксцессов  не  произошло.  В  это время подошел официант,  поставил  красиво
украшенное  большое блюдо  с рыбным ассорти, открыл  бутылку  вина, наполнил
бокалы  и, почтительно  улыбнувшись Инге  Сергеевне,  деловито  удалился. --
Итак,  за  что же мы  с вами  выпьем? -- спросил  Остангов, обращаясь к  ней
нежно,  --  за  презумпцию  истины? Она улыбнулась в  ответ  и, чокнувшись с
Останговым, пригубила вино. -- Должен  отметить, -- сказал Остангов,  сделав
глоток  и  поставив бокал,  --  что ваше выступление на  семинаре  произвело
впечатление, и я бы посоветовал вам эти мысли опубликовать.
     Предложив Инге Сергеевне рыбные деликатесы, он затем наполнил ими  свою
тарелку  и  начал  красиво  и  элегантно  есть. -- Безусловно, --  продолжал
Остангов, -- проблема ответственности  сегодня -- одна  из насущнейших. Меня
она волнует, в частности, в связи с судьбой  нашей  науки и неиспользованием
нашего  огромного научного  потенциала, который постепенно переправляется на
Запад. Что же нас ждет в  будущем? Нам потомки  не простят, если мы развалим
это  уникальное явление,  каковым всегда была  Российская Академия  наук. --
Остангов как-то грустно  поджал губы,  положил вилку в тарелку, опустил руки
на  колени и,  устремив  взгляд куда-то  вдаль, сказал:  --  Я  вспоминаю, в
шестидесятых  годах в одном из своих выступлений Аганбегян сказал в общем-то
известную вещь, но над которой мы  просто  не задумывались,  и потому в  его
устах это прозвучало впечатляюще.
     Суть  его вывода состояла в том, что молодые  ученые в Академии наук --
одна из самых низкооплачиваемых категорий специалистов высшей квалификации в
нашей  стране.  То  есть  выпускник  любого  вуза,  идущий  на  промышленное
предприятие и в другие сферы народного хозяйства, начальную зарплату имеет в
полторадва раза выше, чем сто пять рублей молодого  ученого Академии наук. И
все же  самые  талантливые, самые лучшие выпускники  самых  лучших вузов при
распределении  на работу  выбирали Академию  наук.  А  сейчас мы не можем не
констатировать массовые отъезды на Запад наших ученых на любых,