ого  времени.  Будущее
представлялось только лучшим, а в Академгородке и вовсе прекрасным. -- Очень
грустно, -- говорит Замира, устремляя кудато  -- то ли в прошлое,  то  ли  в
будущее свои жгучие пронзительные прекрасные очи. -- Потому  что  не мне  бы
сидеть перед  этим объективом. Были люди  подостойнее, поярче,  поинтереснее
меня.  Они  могли  рассказывать,  чего  хотели,  что  делали   и   оценивать
получившееся... Мороз проникал во все щели окон  и дверей авто буса, и холод
сковал  все тело. Эта нудная поездка продолжалась уже около получаса, и Инге
казалось, что ей не будет  конца.  Зато закутанная в тяжелую клетчатую  шаль
поверх  шубки и  валенок разрумянившаяся Анюта,  вертясь  на коленях у папы,
громко распевала: "Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет мама, пусть
всегда  будет небо,  пусть всегда  буду я!".  Вскоре  за  окнами  в темноте,
разжиженной  густыми снежинками,  сквозь деревья замелькали огоньки окон,  и
через короткое время автобус остановился.
     --  Вот и приехали, -- сказал весело Александр и, выждав, пока выйдут с
трудом  поднимающиеся  с  передних  мест  замерзшие,  как  и он,  пассажиры,
проскочил вперед с Анютой и, подав руку жене, помог ей сойти со ступенек. --
Это совем  близко. Буквально  несколько шагов,  -- сказал бодрым тоном Саша,
желая  хоть  "морально" обогреть  оцепеневшую от мороза  жену.  Это  "совсем
близко"  оказалось   труднодоступным.  Пришлось  плутать  долго  на  пятачке
микрорайона  с однотипными  домами  в поисках того  из них, в  котором живут
Максимовы.  -- Я  здесь  был всего раз,  правда,  в дневное время, -- словно
извиняясь, говорил Саша. -- И ейбогу, был убежден, что найду сразу же. Видно
было, что он и сам  в отчаянье от жалости к своим замерзающим "женщинам". --
Судя  по всему, вы по тому  же адресу, что и  я, --  услышали  они за спиной
мужской голос. -- К Максимовым?
     -- Да, да,  -- сказал  обрадованно Саша.  -- Так вы уже у цели. Вот  их
подъезд, заходите и прямо на четвертый этаж. -- Он ловко придержал дверь. --
А там вам уже  не нужно будет искать, по шумугаму распознаете нашу компанию,
-- сказал он. Уже не помня  себя от холода, Инга переступила порог подъезда,
теплый воздух которого принес ощущение подобное сбывшемуся счастью.
     -- Меня зовут  Юра Федоров. А вы откуда такие накутанные? -- спросил он
весело,  догоняя устремившегося  вверх  с Анютой на руках  Сашу. -- А  мы из
города.  Долго  ждали  автобуса  в  городе, плутали  здесь, вот мои "дамы" и
замерзли  совсем. Ну как ты, отходишь? -- спросил тут же Саша, обернувшись к
Инге. -- Да, ничего страшного, все нормально, -- ответила она, уже в который
раз убедившись  в том, что самое большое блаженство из всех возможных -- это
замерзшему человеку оказаться в тепле.  Как только они нажали кнопку звонка,
открылась дверь  и радостная орава таких же, как они, молодых людей окружила
их дружелюбными возгласами приветствий.
     Высокая, стройная, с густой копной вьющихся волос  женшина с сверкающей
радостью улыбкой, протянув руку, представилась:
     Я  --  Мария. Пожалуйста раздевайтесь,  располагайтесь.  Сапоги  можете
оставить  здесь, прямо под вешалкой, -- указала она  на  протянувшиеся вдоль
коридорчика крючки. Затем присела на корточки,  обращаясь к Анюте: -- А тебя
как зовут? --  Анюта, -- довольная собой  произнесла  девочка. -- А  сколько
тебе лет? -- Два годика, --  с  самодовольством ответила малютка. -- Уже два
годика! Ты совсем взрослая! Скоро мы тебя отведем туда, где много друзей. Вы
не  беспокойтесь,  --  обратилась Мария  к  Инге, уловив  ее  вопросительный
взгляд, --  это  у нас  такой  порядок. Мы всегда  во  время  больших сборищ
отводим всех детишек в одно какоето место. Сегодня -- это будет у Зелинских,
которые живут прямо под нами. Они скоро зайдут.
     -- А кто же за ними смотрит? -- спросил Инга, ощущая какое-то недоверие
к такому способу избавления от детей во имя собственного удовольствия.
     --  А  вот  пройдемте, --  сказала  Мария,  выражая  искреннее  желание
расположить к себе новую знакомую.  Едва  засунув еще не отошедшие от мороза
ноги  в туфли,  которые взяла с собой  на  смену  не очень новым  и не очень
красивым  сапогам,  Инга медленно  последовала за  хозяйкой.  Из  крошечного
коридорчика хрущевской  трехкомнатной  "распашонки"  они,  сделав  два шага,
оказались  в  кухне, заполненной  запахом  салата  "Оливье".  На стекле  той
стороны кухонной двери,  которая обращена к комнатам, висел  список фамилий,
среди которых Инга увидела и их.
     -- Вот  это -- список,  следуя  которому  наши  папы будут, сменяя друг
друга, смотреть  за  детишками. Их  в сумме немало  и разных  возрастов:  от
одного года до восьми лет. Папы попеременно будут читать им книжки, играть в
игры, а потом  уложат спать.  Но при этом все равно  они по очереди  будут с
детьми.  Поскольку нас много, то каждому  придется быть с ними  полчаса. Так
что  никто  из папаш и  не почувствует неудобств. -- Интересно,  --  сказала
Инга, глядя  на список как на диковинку. -- Ведь у нас здесь почти ни у кого
нет родителей, бабушек и дедушек. Мы здесь, чтоб  жить самостоятельно, ни на
кого не возлагая своих забот.  Поэтому мы  таким образом освобождаем себя от
неудобств  присутствия  детей  и  в  то же время освобождаем детей от  тягот
томления на  взрослых вечеринках, которые -- важнейшая  часть нашего  образа
жизни.  --  А  как же вы обходитесь, если, например,  ребенок заболел  и его
нельзя отправить в сад или в ясли, кто вам помогает? -- спросила Инга. -- О,
это -- просто.  Никаких проблем. У нас в институтах нет строгого режима дня.
Ведь в науке  все равно все работают по  двадцать четыре часа в сутки, и нас
никто  не гоняет  палкой  отсиживать  часы.  Поэтому когда  нужно посидеть с
ребенком  дома, мы  ходим в институт по очереди.  Например, утром муж, после
обеда -- жена, или наоборот. В это время подошел высокий, стройный, подстать
супруге,  хозяин  и  с  искренней доброжелательностью  представился,  слегка
поклонившись,  как акткер  перед  публикой: -- Павел!  Рад что  вы добрались
благополучно.  Я  понимаю,  что  это  нелегко  в  такую погоду.  Но  все  же
замечательно,  что  вы с нами  в этот вечер. У  нас здесь сегодня в основном
химики и  некоторые  примкнувшие к ним математики, -- при  этом  он,  слегка
подмигнув, положил руку на плечо Саше, дав понять, что именно его он имеет в
виду. А лириком, очевидно,  придется быть вам,  Инга... Ведь,  насколько мне
известно,  вы гуманитарий и  будете  единственной среди нас, людей  сухих  и
зацикленных  на  формулах,  -- он улыбнулся,  не разжимая губ. --  Мне также
известно  из достоверных  источников, -- продолжал  Павел,  -- что  Саше уже
выделили квартиру и вы скоро будете жить по  соседству. Это прекрасно! Вот с
наступлением весны  сразу же  отправимся в лес за медунками.  Ну что ж, пора
представить вас нашей компании. Инга дружелюбно улыбнулась,  и они,  свернув
налево,  за кухонную  дверь, оказались в средней, самой большой, примерно 17
кв. м комнате.  Здесь стоял диван,  рядом, у окна  -- маленький  треугольный
неполированный  журнальный  столик  с двуям креслами,  напоминающими большие
круглые пьялы на тонких металлических подставкахножках. В противоположном от
дивана углу на другом  журнальном столике стоял небольшой телевизор "Рекорд"
с   антеннойусиками.   Дощатый   пол   с    большими   щелями   был   покрыт
светлокоричневой, уже  вытершейся краской.  Стены были увешаны стенгазетами,
посвященными  торжеству,  фотографии хозяина  -- виновника торжества -- были
вмонтированы в  картинки, вырезанные из журналов и газет. В результате Павел
представал то королем, то дворником, то на лошадях, то на верблюдах, и т. д.
Все сопровождалось  смешными надписями и ремарками. Из-за  малого количества
мебели  комната  казалась большой  и вмещала, человек сорок гостей.  Все они
говорили на профессиональные темы. Громкое  звучание научной  терминологии в
перемешку с модными  здесь  словечками вроде: "старик" в  обращении  друг  к
другу,  выражениями типа "раскрутил проблему на  всю катушку" и  непрерывный
хохот от шуток создавали атмосферу какой-то  праздничной феерии. Бросалось в
глаза, что все присутствующие очень симпатичные, даже красивые внешне -- как
будто  их  отбирали  не  только  по  научным успехам, а и по внешним данным.
Женщины  красиво  одетые,   подтянутые,   свежие,   готовые   расхохотаться,
поддержать  шутку по любому  поводу,  что  иллюстрировало их психологический
комфорт  и удовлетворенность  жизнью. Все тут же  окружили  новых  гостей и,
представившись,  дали  волю своему доброжелательному,  какому-то особенному,
солидарному любопытству: откуда приехали, какой  вуз,  аспирантуру  кончали,
кто  научный руководитель, какие  научные планы после  защиты диссертации, в
каких  походах бывали, о горах, о лыжах, -- обо всем, что не  имело никакого
отношения к Инге и ее жизни.  И потому, где  всерьез, а где  со свойственным
ему юмором на все  вопросы  отвечал Саша. Инга,  с одной  строны, испытывала
ощущение  восторга  от  всей  атмосферы дружелюбия и какойто  авансированной
любви, исходящей от этих людей, о которых она ничего не знала и которые  еще
ничего не знали о  ней. С другой стороны,  ее охватывала тревога от ощущения
присутствия  на  чужом  празднике,  ощущения ущербности  рядом  с  этими  ее
ровесниками,  зажженными  наукой, осознанием  своей  нужности  и ясностью  в
творческих перспективах. Это была какая-то концентрация всего того, что было
не ее: и профессия этих людей, и  предмет их разговоров, и планы -- все было
далекое, незнакомое, недосягаемое.
     Она никогда  ранее не знала  такого  состояния  глубокого  объективного
несоответствия между собой и средой. Везде в разных коллективах и компаниях,
где  ей  приходилось  быть,  она была  в  худшем  случае  на  равных,  но  в
большинстве случаев  ее  выделяли.  Здесь  ей  казалось  во всем были  такие
критерии, которым она ни в чем  не  соответствовала.  Здесь человек  виделся
только в единстве со степенью его  включенности в науку, причем науку точную
(математику) и т. п. И эта наука ради которой они здесь, не является для них
работой. Это был образ  жизни,  в  который она никогда не сможет включиться,
потому  что  у  нее  другая  работа,  другая  профессия,  которая  здесь,  в
Академгородке, судя по репликам,  да и той скудной информации, которая у нее
была, -- нечто вспомогательное, второсортное. Чтоб  как-то скрыть  тягостные
чувства, все более овладевавшие ею и усиливающиеся незнанием, о чем говорить
с  этими  улыбающимися  ей людьми,  она стала заниматься с  Анютой,  которую
вотвот  должны были отвести  к  Зелинским.  Вскоре  пришли  сами  Зелинские.
Довольно  упитанная, но с изумительной фигурой блондинка, сопровождая каждое
слово легким  смешком, сначала подошла к Анюте и, спросив ее  имя, сообщила,
что у нее тоже двое детишек: дочка  Светланка -- полтора года,  и трехлетний
сын Степка. Они вместе со всеми детишками очень  ждут Анюту  у них дома, где
ей  будет  очень  весело. Затем,  повернувшись  к Инге с  Сашей,  в  той  же
смешливой манере сказала: -- Я -- Каля Зелинская, а это -- Коля Зелинский --
мой муж. Видите у  нас почти  одинаковые имена,  потому  меня часто называют
Колей, а его  Калей. Ему  это, кстати, нравится,  потому что он  часто ходит
дома  в   переднике.  Он  отменный  кулинар   и   любит  готовить,  особенно
цыпляттабака и пирожные "бизе". У  меня они почему-то никогда не поднимаюся,
сколько бы я ни взбивала  эти белки. А у него такое получается -- язык можно
проглотить. Да вы в  этом  убедитесь сегодня. Правда, он  почему-то тощий --
она похлопала мужа по животу, -- а  я вот поправляюсь. Еще одна деталь: хоть
он  и Николай Дмитриевич, но прошу  его  не путать  с академиком  Зелинским.
Академик Николай Дмитриевич Зелинский, химикорганик, закончил Новороссийский
университет, а мой Николай Дмитриевич Зелинский, тоже химикорганик, закончил
Новосибирский  университет, причем первый выпуск. Эта шутка, судя по  всему,
присутствующим   была  хорошо  известна,  но  все  весело  смеялись  в  знак
солидарности с Калей. -- Ну что, Калерия Ивановна, -- сказал Павел, -- водка
уже  скисает.  Я думаю, пора отводить Анюту, а то с минуту  на минуту должен
явиться академик. --  Да,  да, правильно, Павлуша, -- сказала Каля и тут  же
обратилась  к  мужу:  -- Коленька, отведи  Анюту, пожалуйста.  -- Да,  а чья
сейчас очередь? -- спросила с  улыбкой Мария. -- Уже полчаса прошло,  и пора
на смену. --  Я,  я должен  идти,  -- сказал  Виктор Степанков и  отдал, как
солдат, честь.  Инга настроилась на то,  что ей  придется тоже  сопровождать
Анюту,  обычно настороженно относящуюся  к новым  знакомымвзрослым. Но дети,
как животные, всегда чувствуют искреннюю доброжелательность. Потому Анюта, к
удивлению  родителей,  без  колебаний  вверила  свою ручонку  Коле и покорно
отправилась с ним на свою детскую "гулянку"  этажом ниже. Когда Анюта  ушла,
Инга  тихо спросила  мужа: --  Это правда, что  сюда придет  академик? -- Я,
право же, не знаю сам, --  пожал плечами муж. Павел, как внимательный хозяин
следивший  за  настрое  нием  новых гостей,  очевидно, догадался, о чем Инга
спрашивает мужа,  и  сказал:  --  Инга, ты слышала  об академике  Борескове?
Георгий  Константинович  --  удивительный  человек,  как  говорится,  чистых
голубых кровей и к тому же тезка маршала Георгия Константиновича  Жукова. То
ли  это случайное совпадение,  то ли  такое сочетание имени и отчества  есть
признак  породы, кто  знает? И вовсе не  имеет принципиального значения, что
Боресков  родился в  потомственной дворянской  семьей, а  Жуков --  в  семье
крестьянинабедняка. Здесь не это важно: человеческая порода -- это что-то от
Бога, хотя я, пардон,  -- рассмеялся Павел, приложив руку к груди, -- чистой
воды атеист. Кандидатский экзамен по марксистской философии сдал на отлично.
Но речь не обо мне, а о нашем любимом шефе. -- В любой русской энциклопедии,
начиная с прошлого века, -- вставил Вася Мелешин, -- вы найдете имя его деда
Михаила Матвеевича  Борескова,  генераллейтенанта  русской  армии,  военного
инженера. Во время Крымской войны он занимался установкой минных заграждений
в устьях Дуная и Буга... И отец Борескова был генералом царской армии...  --
Да,  мы  забыли  главное  сказать,  --  вмешалась  серьезная,  поспортивному
подтянутая Катя Степанкова, -- Георгий  Константинович -- одессит, как и я с
Павлом! --  Ну не совсем  одессит, --  уточнил тот  же  голос  сбоку.  --  В
общем-то да,  --  поправилась Катя, -- он  родился  не  в  Одессе, а  кончил
Одесский политех и научную свою карьеру начинал именно  там.  Говорят,  весь
институт,  где он работал в то время,  закрыли,  а  его еще совсем молодого,
двадцати пяти  лет, с лабораторией  перевели в Москву. -- Для меня он вообще
олицетворение  истинного  ученого. Вся  его карьера --  свидетельство  тому.
Представь  себе, -- перебил  Катю Вася, -- с таким дворянским происхождением
он дорос до академика, директора института, не будучи членом КПСС...
     В  это время раздался  звонок, и все словно  подтянулись,  выпрямились.
Павел открыл  дверь, и в  комнату вошел чуть выше среднего  роста, стройный,
лет  шестидесяти мужчина с тонкими чертами лица  и  белой, холеной кожей без
единой  морщинки. Он  ловко снял белый шерстяной шарф и элегантное ратиновое
пальто и, повесив  их на свободный  крючок, остановился у висевшего здесь же
небольшого зеркала, чтоб  причесать красиво  вьющуюся, седую шевелюру. Затем
академик  направился  к столпившейся в  ожидании  его молодежи,  и каждой из
женщин поцеловал руку, сказав что-то в знак приветствия. Когда он подошел  к
Инге и Саше, Павел откомментировал:
     -- Георгий Константинович, -- это  мои  новые  друзья. Саша  -- он  мой
земляк,  одессит,  математик, и  у нас вполне  реальные планы на  совместные
работы. Он скоро  защищает  диссертацию  и переезжает в  Городок  работать в
Институте математики. А это Инга, супруга Александра. Она гуманитарий...
     Поприветствовав  всех, Георгий Константинович как знаток здешних правил
подошел к  списку  пап и  спросил с  задором в  глазах:  --  И кто же у  нас
следующий  дежурный  папа? -- Я!  -- сказал весело улыбаясь Веня Табаков, --
вот скоро иду на смену. -- Итак, все в сборе, пора к столу, -- сказал Павел,
направившись к столам, и  предлагая всем  следовать за ним. Стол занимал оба
"рукава"   квартирыраспашонки.  Собственно,   это  был  не  стол,  а  доски,
положенные  на два  небольших обеденных столика,  за  которыми ели в обычные
дни. В каждой из этих небольших прямоугольных комнат, одна  стена от окна до
двери,  с пола  до потолка была  полностью  занята самодельными стеллажами с
книгами. В  левой, чуть большей комнате у противоположной  стеллажам  стенки
стоял  диванкровать и тут же в углу  у  окна небольшой письменный  стол, над
которым  висели  лесенкой три  книжные полки.  В  правой,  меньшей  комнате,
напротив  стеллажей одна за другой  стояли две кушетки  для детей. А у окна,
между стеллажами и кушетками,  -- маленький складной секретер,  при открытии
дверцы которого выдвигалась доска  с  ножкойподставкой, которая образовывала
столик.  В глубине, под  столиком  были полки  и ящички для игрушек.  Сейчас
секретер  был закрыт, и на нем  стояли  бутылки с напитками. Каждый стол был
чуть  длинней  самой  комнаты  и  потому,  выступая  в маленькую  нишу между
"рукавами"  "распашонки",  образовывали единый  огромный  стол  с  маленьким
проемом  между ними для прохода.  С одной стороны столов в качестве  сидений
использовались  диванкровать,  кушетки и стулья, с другой  --  уложенные  на
редко  расставленные табуретки доски, которые  образовывали большие  длинные
скамейки.  Столы  были  полны разных блюд, приготовленных хозяйкой с помощью
нескольких  из  присутствующих  на  празднике  женщин.  Сервировка  отражала
концепцию быта Академгородка, ниспровергающего все "мещанские"  пристрастия.
Несколько  хрустальных  рюмок,  серебряных  ложечек и  фарфоровых  чашек, --
очевидно,  вложенные  мамами  в  чемоданы  либо взятые  на память  свадебные
подарки  -- чувствовли  себя  здесь неуместными,  вычурными и  даже смешными
рядом с мисками  и простыми вилками, ложками, ножами  и гранеными стаканами.
Стол  был  накрыт  скатертями  разного  вида, цвета  и  рисунка.  Когда  все
расселись и  наполнили бокалы, академик предложил первый  тост  за  успешную
защиту Павлом кандидатской диссертации. Затем, взяз на себя  роль тамады, он
с очень веселыми комментариями предоставлял слово  для тоста всем сидящим за
столом.   Тосты  произносились  по  часовой  стрелке,  начиная  от   Георгия
Константиновича. Пили за соискателя и  его дальнейшие успехи в науке, за его
родителей, жену и детей, за  химию, математику, физику, за  родной институт,
за  походы, за "научных"  прекрасных  дам и просто за разные строны  жизни и
любви к  ней. И  все  тосты облачались в сюжеты притчей, историй, анекдотов,
отражающих филигранную работу ума, смекалки, находчивости. Пили понемногу, и
никто не  пьянел, сохраняя хорошую форму и приподнятое настроение. Поскольку
Инга, сидя справа от академика, замыкала этот часовой круг, она вначале даже
не думала о своем тосте. Но когда "стрелка" стала приближаться вплотную, она
начала волноваться, не зная, что ей сказать, да еще при академике  и на фоне
того  остроумия,  которым  блистали все  гости.  И  вот слово  предоставлено
сидящему рядом  с ней справа Вене  Табакову.  Он, нисколько  не  раздумывая,
сказал:  -- Вы знаете,  что  я  люблю собирать  разные интересные  изречения
выдающихся людей. Так вот: Антуан де Сент Экзюпери сказал, что из всех видов
роскоши,  самая бесценная  -- это роскошь человеческого общения. Я счастлив,
что  судьба  привела меня  в  Академгородок, где мы  одарены  этой бесценной
роскошью.  И  это  единственная  роскошь,  которая  достойна того,  чтоб  ее
приумножать.  Так  выпьем