нас учили жить по Ильичу, Быть
не  желаю безотказной телкой И дойной  быть коровой не  хочу!.. Затем певица
спускается  в зал  к  публике  и завершает песню под  всеобщее  подпевание и
подхлопывание зала,  в котором, камера  высвечивает, не  только молодежь,  а
лица людей вполне почтенного возраста. Есть понятие  "опустившийся человек",
которое определяет такое состояние человека, когда его уже не беспокоит, как
на  него смотрят  другие, когда он не стремится избавиться от своих пороков,
слабостей  и  скрыть  их  от  окружающих. Когда же такие  песни поются  не в
маленьком  "кабаке"  (ресторане),  а  в транслируемом  на всю  страну  самом
популярном,  самом   престижном  для  эстрадного  исполнителя  концерте  под
всеобщее  подпевание  многотысячной  публики,   можно  понятие  "опустилась"
применить к целой стране, где такое возможно. Но всетаки не  сидят  же там в
огромном зале и у телевизоров  все пошляки... Конечно же, нет!.. А смотрят и
подпевают  потому, что  это  -- хоть и пошлое,  но проявление  долгожданнолй
свободы,  и  сама песня символизирует здесь  эту  свободу, и сейчас никто не
хочет  думать  об  интеллектуальном  и  культурном  уровне  проявления  этой
свободы, главное --  быть  при ней, пощупать  своими собственными руками эту
свободу, ринуться защищать ее  спустя восемь месяцев. Инга  Сергеевна решила
сменить кассету, которую, как ей показалось, она вставила по ошибке, но тут,
прервав Машу Распутину, новый кадр  представил  "звездную"  тройку -- символ
перестройки,  явившую  с  первых ее  дней  смелый  и  объективный ВЗГЛЯД  на
проблемы  и события.  Есть вечные ценности в подходах к красоте человека. Но
каждое  время  откладывает  свой отпечаток  на  критериях в ее  оценке. Влад
Листьев, Александр Любимов, Александр Политковский словно вобрали в  себя  и
классические и ультрасовременные признаки  красоты,  которая сочетает в себе
традиционный аристократизм и современную "хипповость", как в одежде, так и в
манере поведения.  И  их "Взгляд" с первого своего выпуска ставший  явлением
общественной  жизни,  набирал  все  большую  популярность  не  только  своим
содержанием, но  и обаянием своих  ведущих. Сейчас на экране они появились в
компании Никиты Михалкова.  -- Здесь,  в  этой радиорубке сегодня перебывало
множество  людей.  Это не  только народные депутаты,  но и деятели культуры,
науки, которые выражают свой взгляд на события в нашей стране уже в  течение
двух  дней.   Никита  Сергеевич,  --  спрашивает  Влад  Листьев  знаменитого
кинорежиссера и актера, --  что вас заставило  прийти сюда сегодня. --  Меня
ничто не заставляло прийти сюда, -- отвечает взволнованный Михалков, на ходу
надевая  курткуштормовку.  --  Я пришел сюда сам,  как  русский человек, как
гражданин,  как советник премьерминистра  по вопросам  культуры и  связям  с
зарубежными странами. -- Что  вы сейчас сказали этим людям, что окружают это
здание? -- спрашивает журналист -- Ну, понимаете,  я попытался  сказать, что
те,  кто меня  знают, знают,  что я никогда не был ни  крайним, ни левым, ни
правым.  Я  никогда  не выступал  на митингах и  считаю, что каждый  человек
должен делать свое дело, на своем месте... Но сегодня я здесь  потому, что я
считаю, что: да, в стране происходят безобразия; да, нужно наводить порядок;
да,  развалена экономика; да,  действительно  абсолютно  пошлость  завладела
экраном и телевидением во  многих программах, радио,  театром,  кино  и  так
далее, и так  далее; да, полное непонимание  слова  "демократия", потому что
демократия  понимается  превратно,  понимается как  вседозволенность.  Когда
можно делать все, -- это демократия... Да, нужно наводить порядок! Но кому и
как?! Вот это вопрос серьезный... Мы должны сейчас абсолютно сознательно для
себя решить: дадим мы право обращаться с собой так, или не дадим... дадим мы
возможность обращаться с нами с  позиции силы, как это было многие годы... И
снова на экране улицы Москвы и голос за кадром: "Москва, 20е августа, второй
день переворота, на улицах попрежнему танки, БТРы, заметно увеличилось число
баррикад...  На  лицах  прохожих  напряженность  и  тревога, которую  творцы
чрезвычайного положения пытаются выдать за вздох облегчения". На фоне Белого
Дома  репортер  с  микрофоном  в руках  констатирует:  "На  смену  страху  и
растерянности   пришла  апатия.  Но,  к  счастью,  это  не  сказывается   на
политической активности россиян. Люди будут бороться. Люди верят российскому
правительству. Именно  поэтому вторые сутки вокруг  здания парламента России
стоят баррикады".  И опять  на экране "взглядовцы". Влад  Листьев.  На  фоне
белого свитера  особенно  эффектно смотрится  огромная  грива его  роскошных
вьющихся волос. -- Вы  знаете, -- говорит  он, обращаясь к телезрителям,  --
когда я думаю о событиях, происшедших в Москве, я понимаю, что редко удается
кому-то пережить чужую боль,  не  испытав ее самому. И многие москвичи после
событий  в Сумгаите,  в  Тбилиси,  Риге,  Вильнюсе,  Карабахе,  Баку...  они
переживали,  они волновались, но волновались как-то отстраненно, потому  что
это было  там, далеко... Но вот и  на улицах Москвы  пролилась  кровь...  На
экране  улица.  На  земле  цветы,  свеча  и  приколотый  к  бетонной  ограде
самодельный плакат, на котором крупными буквами: "РОССИЯ ЭТОГО НЕ ПРОСТИТ ".
Опять новый кадр. Опять трое:  Листьев  Любимов, Политковский.  Политковский
объявляет:  "В эфире программа "Взгляд". Мы работаем в прямом эфире. Поступи
ли  уже  звонки, люди просто  не верят, что мы работаем  в  прямом  эфире...
получена информация об отбытии членов незабвенного ГКЧП в южном направлении.
По поручению  сессии, Руцкой,  Силаев  и  группа  офицеров внутренней службы
улетают а аэропорт Бельбек. Задача  одна -- привезти президента". Но тут  на
экране, вопреки всякой  хронологии, возникает  знаменитая прессконференция с
облетевшими весь мир кадрами Янаева с трясущимися руками. Запись выхватывает
выступление Янаева, где он  говорит: "...Поправившись, вернется к исполнению
своих  обязанностей.  По  крайней мере,  тот  курс, который  начинал  Михаил
Сергеевич Горбачев в 1985 году.  Этому курсу мы будем следовать и дальше". В
кадре  появляется моложавый, элегантный мужчина (надпись о котором сообщает,
что  он Виталий  Уражцев, председатель  Союза  "Щит"),  который  возбужденно
говорит:  -- Я сказал  о  том,  что  бессмыслен  этот  путч,  тем более  под
руководством Пуго, Язова  и Крючкова и тем  более Янаева. Я  их всех знаю по
комсомольской  работе в  главном военнополитическом управлении. Я  работал с
73го по  79й год и  знаю,  кто  такой  Борис Карлович Пуго --  комсомольский
функционер,  у которого ни  одна  комсомольская  стройка не получалась:  все
разбегались  комсомольцы,  потому  что  есть  было  нечего. Знаю, кто  такой
товарищ Янаев  -- председатель комитета  молодежных организаций... то есть я
знаю их лично. И когда сказали, что Янаев Гена  стал  руководителем путча, я
долго смеялся, потому что  таких  людей сегодня  ставить  -- ну,  счастья не
видать". На экране снова появились кадры прессконференции ГКЧПистов. "Забота
о трудящихся пронизывала всю презентацию новых хозяев Кремля", -- звучит  за
кадром  ироничный  голос  репортера.  --  Мы  должны возродить наши связи  с
общественностью,  -- говорит Пуго,  и  на экране его лицо крупным планом.  А
голос за кадром комментирует:
     -- ...Сказал товарищ  Пуго, видно, имея в виду связи с  народом  своего
предшественника Лаврентия Павловича. Далее запись фиксирует слова Янаева: --
Я  надеюсь,  что мой друг, президент Горбачев, будет  в строю и мы будем еще
вместе работать.  -- Если бывший президент,  --  комментирует  репортер  эти
слова Янаева, -- несмотря на лечение ГКЧП всетаки выздоровеет.
     Далее  репортаж дает  возможность  выслушать  вопросы,  которые  задают
ГКЧПистам   представители   прессы.   --    Сегодня   ночью   вы   совершили
государственный переворот, и какое из сравнений вам кажется более корректным
с семнадцатым  или  с  шестьдесят  четвертым  годом?  -- Уверены ли  вы,  --
спрашивает другой репортер,  --  а если уверены, то,  на  чем основана  ваша
уверенность,  что  все  реформы, о которых мы сегодня  все слышали, миллионы
советских  людей, они  будут  поддержаны народом? Ведь в противном случае вы
окажетесь полководцем без армии". -- Учитывая формулировки вашего коммюнике,
запрашивали ли вы совета у генерала Пиночета, -- спрашивает третий репортер,
который в отличие  от других даже не поднялся с сиденья,  задавая вопрос. --
Несмотря  на   злобные   выпады   некоторых   журналистов,   --   продолжает
комментировать  кадры  этой  прессконференции  репортер,  --  ГКЧП  сохранил
присутствие  духа  и  уверенность  в   завтрашнем  дне.  По   мнению   новых
руководителей страны, дрожь в руках  и насморк  не являются препятствием для
осуществления  заботы о  судьбах  трудящихся.  В  кадре появляется Александр
Николаевич  Яковлев.  Он  сидит в  красном  кресле какого-то  кабинета,  без
пиджака. На экране пометка:  "Вечер 19го августа". -- В вашей жизни были дни
тяжелей,  чем сегодня? -- спрашивает репортер. -- Нет, -- отвечает Александр
Николаевич,  не  задумываясь, и, видимо,  пробежав в  мгновенье  свою жизнь,
подтверждает: -- Нет. Это  жуть,  это  жуть. Нет  божьего  наказания на этих
людей. Они предают  все! Предают  свой  народ!  Все его  надежды.  Очередную
попытку,  чтобы  страна  как-то  стала  цивилизованной,  вышла  на  какой-то
нормальный, достойный  путь жизни... Вдруг это прерывается  ради  корыстных,
каких-то злых, каких-то властных  интересов. Да... самый серьезный и суровый
поворт  в жизни страны. -- И после короткой паузы добавляет: -- Но  если это
потерпит неудачу, путч, -- Яковлев несколько оживляется, -- то, конечно, это
сразу откроет очень  широкие возможности для развития демократии, потому что
больше  люди уже  терпеть такого  рода  людей из  подземелья  не будут... не
будут...  Потребуется самое решительное очищение.  Но тут кадр обрывается  и
появляется  Горбачев  из  послепутчевских  сюжетов.   В  элегантном  голубом
костюме, он выглядит, как всегда, подтянутым,  ухоженным и собранным. Но все
это  не  может заслонить  существенной  перемены,  отраженной в  его глазах.
Прежде  всегда  самоуверенный,  а точнее, самоудовлетворенный взгляд, теперь
растерян,  обнаруживая  глубокие внутренние  противоречия и  психологический
дискомфорт.  --  Уже тот момент, -- произносит он медленно, вычленяя  каждое
слово, -- когда могу с полным основанием  сказать: государственный переворот
провалился. Заговорщики просчитались. Они недооценили главного  -- того, что
народ  за  эти, пусть очень трудные,  годы  стал другим. Он вдохнул  воздуха
свободы  и  уже никому  этого у него не отнять... Когда 18го августа четверо
заговорщиков явились ко мне в Крым и предъявили ультиматум: либо отречься от
поста,  либо передать добровольно им  свои полномочия, либо подписать указ о
чрезвычайном положении, я им тогда сказал: вы авантюристы  и преступники. Вы
погубите себя и нанесете страшный вред  народу. У  вас  все равно ничего  не
выйдет! Не  тот  стал народ, чтобы смириться с  вашей диктатурой, с  потерей
всего, что завоевано  в эти  годы.  Одумайтесь:  дело  кончится  гражданской
войной, большой  кровью вы  ответите за это...  Я отверг все  их притязания.
"Если  бы сейчас, -- подумала Инга  Сергеевна, -- президент начал объяснять,
что в условиях разобщенности демократических сил ему необходимо было хотя бы
нейтрализовать тех, кто был настоящим либо потенциальным противником реформ,
для чего он пытался "держать их при себе", чтоб они были у него на виду, ему
все равно никто бы не поверил либо не захотел бы верить. Уж слишком  был туг
узел,  и найти его  концы  было невозможно.  Поэтому он приносит покаяние за
вину,  в  которой  по  существу  лично виновен не больше других".  -- Я, как
президет,   глубоко   переживаю   все   то,  что   случилось,   и   чувствую
ответственность перед всеми вами, -- произносит  Михаил Сергеевич,  с трудом
скрывая напряжение  в голосовых связках,  -- за то,  что  не все сделал  для
того, чтоб это не произошло. Должен сказать, что  все,  что мы  пережили, --
это  тяжелый  урок и прежде  всего  для меня. Урок  и в отношении подхода  к
выдвижению  руководящих кадров. Теперь видно, например,  что  Съезд народных
депутатов,  отказавшись  в первом  голосовании  избирать вицепрезидента, был
прав. А президент, используя свои возможности, настоял на  своем и ошибся. И
можно сказать, что  это  не  единственная  ошибка, -- заканчивает  Горбачев,
запинаясь. Эти  кадры являли, возможно,  одну из самых драматических страниц
политической  судьбы  Горбачева.  С редким  самообладанием,  достоинством  и
признательностью  к тем,  кто отстоял  победу над силами реакции  он кается,
признается  в  ошибках, избежать  которые было возможно,  если  б  с большим
вниманием и пониманием к нему отнеслись те, на чью поддержку он рассчитывал.
     И  как  запрограммированное подтверждение своим мыслям на беспорядочных
записях  видеокассеты  Инга  Сергеевна  увидела  (сейчас   уже  трудно  было
вспомнить точно), но,  судя по всему, внеочередной съезд народных депутатов,
проходивший в первых числах сентября,  посвященный дальнейшей судьбе Союза и
Союзного  договора.  В  кадре  запись  выступлений  представителей  кабинета
министров  начинается  со  слов  Щербакова: -- Я  не снимаю вину и  с нас, с
правительства и  с себя лично.  В общем,  я думаю, наша  главная вина и наша
главная  беда, что мы  не поняли, что делал Горбачев! "Опять не  поняли!" --
Инга Сергеевна с ностальгической грустью вспомнила свою работу  над докладом
о горбачевской  революции.  Тогда даже  в  небольшом  обзоре литературы  она
пятнадцать (!) раз встретилась со словами "не поняли", "не оценили ", "позже
поняли" и т. д. в отношении действий, предложений, высказываний Горбачева. И
вот снова "не  поняли".  --  Мы не поняли этого и не оценили,  --  между тем
звучит в  речи министра Щербакова. -- Мы понимали,  что идет нарастание  сил
двух  сторон.  Но  его попытки -- вот  эти, политической стабилизации  через
Союзный  договор,  экономической стабилизации  через  совместные  программы,
мирохозяйственные  связи через договоренности  в Лондоне...  "Ведь именно об
этом и говорил президент США Джордж Буш в своих ответах на вопросы советским
журналистам  в  канун  его визита в  Москву  за  две  недели  до путча!"  --
вспомнила  Инга  Сергеевна  прочитанное  в   "МН"  интервью  с  американским
президентом.
     -- Мы  их не поняли, -- продолжает Щербаков свое выступление, -- мы все
время бурчали в правительстве, что  там, за нашей  спиной договариваются, да
что там происходит?  ...И мы не настроили коллективы. Вот здесь наша крупная
ошибка. Там  много  есть чего еще сказать.  Но, что делать дальше... На этом
запись  обрывается   и   на   смену   ей   появляется  сюжет,   связанный  с
прессконференцией Горбачева после путча.  И снова испытываемый им внутренний
дискомфорт   и   волнение    предательски   выползают    наружу,   обнажаясь
необходимостью откашляться, сделать пазу, напряженно сосредоточиться:
     --  Уважаемые   дамы,  господа!   --   Прикрыв   рот  рукой,  президент
откашливается  и  опукает глаза  к  столу. После  нескольких  приветственных
предложений  он  говорит:  --  Сегодняшняя прессконференция происходит после
событий (небольшая  пауза),  которые  больше  всего хотелось  мне, чтоб  они
никогда не повторились. И чтобы подобной прессконференции на эту тему больше
не  было...  Мы  прошли,  может  быть, настолько  я  хочу  быть  точным,  --
продолжает  президент, сам себя  прервав короткой  паузой,  за которой скрыт
весь драматизм его сомнений, тревог и боли за начатое им дело. -- Прошли или
не прошли (?!)...  (Опять пауза.) --  Прошли (!) самые  трудные испытания за
все годы  реформирования  нашего  общества после восемьдесят пятого  года...
"Да,  -- подумала  Инга Сергеевна,  --  погрешил  здесь  против  искренности
президент.  Сделав  эту ремаркувопрос:  "прошли или не прошли", он и сам дал
понять,  что погрешил, ибо не может он не понимать, что НЕ ПРОШЛИ еще  самые
трудные  испытания.  Но он  здесь  применяет  известный в  педагогике  прием
"педагогического  аванса",  при котором выдается как бы кредит положительной
оценки,  чтобы  стимулировать  стремление  к ее оправданию.  И желая внушить
самому себе и  всем слушающим  его  в  данный  момент оптимизм,  он  все  же
утверждает:  "ПРОШЛИ!",  и,  сам  того  не  желая,  ставит под  сомнение это
утверждение  своим задумчивым  взглядом  и отсутствием  подобающей  в  таких
случаях  торжественной   интонации  в  голосе".   Далее  запись  на  кассете
обрывается и возобновляется показом реакции Горбачева на какую-то реплику из
зала, которая в записи не прослушивается:
     -- А?!  --  спросил Горбачев обращаясь к автору реплики. Опустив взгляд
куда-то в  стол, после  небольшой  паузы  произнес:  -- Мы все люди... Далее
запись фиксирует ответы  на вопросы  представителей  прессы.  Вопрос  задает
журналист,  говорящий с  сильным акцентом (сведения о нем  в  видеозаписи не
зафиксированы).
     -- Михаил Сергеевич, я хочу  вам задать один вопрос, не из любопытства,
но, потому что думаю, что это вопрос важный для всех сограждан вашей страны.
Сейчас  все прошло. Но  я хотел бы узнать  ваши соображения:  что и  кто вас
вынуждал в октябре прошлого года на Съезде народных депутатов выбирать таких
людей. Какие  соображения, какие  причины, почему? Потому  что это интересно
для меня, для всех. Видимо, было тяжелое положение уже тогда. Я не хочу, так
сказать, предупредить заранее ваш ответ, но я хочу понять в глубине все, что
происходило. Если вы сможете это  объяснить, я думаю, что это будет для всех
чрезвычайно  важно. После  паузы, Горбачев  отвечает: -- Я  думаю, что  есть
этапы в  развитии  перестройки. Мы  никогда не должны забывать,  в каком  мы
обществе  ведем реформы,  причем  с таким  масштабом,  с  такой  глубиной  и
размахом. Если мы это забудем, мы ничего вообще не стоим, ничего не стоим...
И далее: моя  задача все  эти  годы... Я все  равно  вам не  расскажу всего,
никогда не скажу всего... того, что у президента, так сказать... это всетаки
моя прерогатива. Но моя задача была всегда провести, сохранить и спасти этот
демократический курс... Сейчас глядя на дополняющий его слова лукавый взгляд
президента, Инга Сергеевна с тоской вспомнила те дни творческого вдохновения
и подъема,  когда она анализировала закодированную манеру Горбачева излагать
свои мысли и  мотивы  поведения. А с экрана  между тем, завершая свой  ответ
после экскурсов в разные этапы перестройки, президент снова настаивает:
     --  Я видел свою  задачу сохранить этот  курс перестройки  и впервые  в
истории этой  страны  стремиться  все  решать  бескровным  путем  на  основе
согласия. Убежден  в этом до  конца, буду  стоять на  этом до  тех пор, пока
будут  поддерживать меня  в моей работе. -- Находясь в  Крыму, -- спрашивает
корресподент  Бибиси,  --  вы  были  под большим  психологическим давлением.
Объясните, пожалуйста, под каким давлением вы находились. Опасались ли вы за
свою  жизнь?  И  хотя в  основном все члены  Комитета  сейчас  находятся под
арестом,  беспокоитесь ли  вы численностью реакционных сил,  которые еще  на
свободе. -- Ну, вопервых,  я  думаю, что я начну с конца вашего вопроса,  --
отвечает Горбачев.  -- Я не думаю, что  мы должны  после  этого организовать
ловлю ведьм или  действовать, как  действовали в другие  времена...  нет. Мы
должны, чтобы в  рамках  нашей демократии,  гласности,  движения к правовому
государству на основе закона все решать...
     Далее  в  ответ на  реплики из зала  Юрия Карякина  о  недальновидности
президента  в  подборе  своего окружения Горбачев, используя  для  смягчения
диалога шутливый тон, вопрошает:
     -- Вы же  за закон?! Или у вас тоже  необольшевизм появляется?.. Сейчас