ского  образования  в
стране... -- Ребята,  из  серии шуток: кто  помнит текст телеграммы, которую
якобы  получил  откуда-то  с Кавказа Аганбегян  -- он  был  тогда директором
Института экономики, -- когда Заславскую избрали членкорром? -- спросил Юра.
-- Помню,  помню, --  засмеялся  Вадим.  --  Текст, по  слухам,  --  я  его,
естественно,   не   читал   --   был   таков:  "Поздравляем   новым   членом
корреспондента"...
     Все расхохотались, а  Сергей сказал: -- Предлагаю попить кофеек. Раз уж
мы так  разговорились,  значит,  скоро  не  разойдемся.  Сейчас  одиннадцать
вечера. Кто знает,  когда  еще встретимся. Вся ночь  еще впереди. Так что  я
думаю, нам нужно зарядиться энергией. Митек, будь добр, организуйка кофе. Ты
знаешь, где кипятильник и  все прочее,  -- обратился  он к незнакомому  Инге
Сергеевне молодому  коллеге. -- Будет  сделано, --  с готовностью  и  весело
ответил Митя, высокий худой парень. -- А помните, какие семинары были вокруг
Аганбегяна?  --  снова  оживившись заговорила  Инга  Сергеевна.  --  Сколько
спорили  вокруг каждого  понятия.  Что  есть "предмет" социологии,  что есть
"свободное время",  что  есть  "текучесть кадров",  что есть "личность", что
есть "культура", что есть  "методология"...  А  как  красив  был  Аганбегян.
Казалось, что  он  сошел с иллюстраций  к восточным сказкам.  Он  был  почти
ровесником  многих  из  нас,  и  многие  говорили ему  "ты".  Но его  титул:
членкорреспондент  в тридцать  один  год!  Его  эрудиция,  смелость  мысли и
божественная красота определяли масштаб дистанции между ним и нами, и мы все
признавали его  подлинное лидерство. Весь женский пол буквально  млел,  хотя
Аганбегян не давал повода для кокетства. -- Вместе с тем один из сотрудников
института,  -- вставил  Юра,  --  в неформальной  обстановке  любил  шутить,
спрашивая каждую женщину: "А ты бы  влюбилась в  Аганбегяна?".  Обычно  этот
вопрос заставал всех врасплох, и однажды был получен такой ответ: "Влюбиться
в Аганбегяна  --  это  слишком тривиально,  потому что не  влюбиться  в него
нельзя".  Вообще-то  его  судьба,  с моей  точки  зрения,  полна драматизма.
Природа его одарила щедро -- и талантом, и могучей энергией. Когда-то за ним
пошли  все  энтузиасты  хрущевской  волны,  жаждущие  экономических  реформ,
подлинного  анализа  экономической  ситутации  в  стране.  Многие  побросали
насиженные места в Москве, Ленинграде,  Киеве,  на  Кавказе...  -- Так, кофе
подано,  --  прервал  Митя.  На  маленьком  холодильнике,  использованном  в
качестве   столика,   стояли  чашки,  стекляные   и  пластмассовые  стаканы,
наполненные горячим ароматным кофе. Разобрав кофе, все снова сели за стол.
     --  Спасибо, Димочка, -- сказал Сергей, --  садись, -- он подвинулся на
диване, указывая место рядом с собой. -- Да, да садись и  слушай. Это, между
прочим,  очень поучительно для  тебя, -- сказал Виктор, обращаясь к молодому
ученому. -- Ведь тебе сейчас примерно столько, сколько нам было тогда. И эта
перестройка  сейчас  в ваших  руках. Упустите, как  мы когда-то в хрущевские
времена, и вы и ваши  дети окажутся  потом в еще худшем дерьме, чем мы.  Так
что  слушай  и  извлекай уроки. Да,  да,  извлекай  уроки. А об уроках стоит
подумать всем  нам. Вы только  вдумайтесь  в  то, что происходит?.. Началась
перестройка,  гласность и вдруг,  когда, казалось, за семьдесят лет  была на
корню задавлена  свобода  не  только слова,  но и  мысли, с первых  дней нас
потрясла  публицистика и литература своей абсолютной  готовностью  к анализу
нашего общества в  прошлом, настоящем и будущем. Какие  шедевры анализа  нам
представили журналы и  газеты. Я помню,  статья  Шмелева "Авансы и долги"  в
"Новом мире" для  меня была  откровением.  А феномен  "Огонька", "Московских
новостей",  "Аргументов   и  фактов",  телевизионных   программ  "Взгляд"  и
других... Я все думал: когда  это они успели сформироваться? Когда? Как? Без
подготовки,  с первых дней буквально,  когда  ни руководство  страны, ни мы,
простые смертные, не успевали даже подготовиться к перевариванию этой новой,
будоражащей информации. Мы даже боялись ее. Казалось, что  она нас на что-то
провоцирует.  --  Да,  да, помните  тогда появился анекдот? --  перебил  Юра
смеясь.  --  Звонит  старый приятель и говорит: "А  ты читал, что сегодня  в
"Правде" напечатано?"  -- "Да, знаешь, я потрясен. Надо же так открыто",  --
говорит второй. "Ну ладно, прощай, -- прерывает первый, -- это не телефонный
разговор...".  --  Так  почему  же,  --  продолжил  Виктор,  перебив Юру, --
журналисты,  публицисты встретили гласность во всеоружии? Да потому, что они
работали,  думали ранее. Они  работали "в стол", "в ящик", иногда не надеясь
при  жизни увидеть  свои  труды напечатанными.  Но у  них было чувство долга
перед  будущим,  ответственность.  С их  помощью еще туманная, неясная  идея
перестройки  стала  материализоваться и  приобрела зримый  характер.  А  что
вынула  из  столов  и  ящиков  гуманитарная наука? Где  наши  идеи,  анализ,
предложения по  поводу того, какое общество мы построили и куда  мы идем?  А
потому, уважаемые,  --  продолжал Виктор,  встав Из-за  стола, чтоб  подлить
горячего кофе,  --  что никто  из нас,  гуманитариев,  не может изложить  ни
академически,  ни научнопопуляр но стратегию развития  общества, чтоб каждый
понял, что иного  пути,  кроме как к  кардинальной реформе, нет. А  не может
изложить,  потому что ничего нет  за душой, а  если и есть, то  скороспелые,
сготовленные  сегодня  и на  сегодня, часто  в угоду популизму.  Мы, которые
более чем кто-либо должны были  настаивать  на научной  проработке концепции
реформ, их  научно обоснованного социальноэкономического экспертного анализа
и прогноза, чтоб хоть как-то  спрогнозировать экономическое поведение разных
социальных  групп  в обществе  в  процессе реформ, дать хоть какието наметки
регулирования  поляризации  уровня  жизни,  которое  неизбежно  сопровождает
движение к рынку, что мы  предложили?  А сейчас все делаем удивленное  лицо,
что,  мол,  сейчас,  только сейчас, впервые  в истории,  мы,  бедные, с этим
столкнулись,   и   сейчас   непременно   чтонибудь   придумаем  для   защиты
стариковпенсионеров. Так что драма есть, и это -- драма нашего общества. Эта
драма  всей нашей системы, сформировавшей заколдованный  круг: она формирует
нас,  мы укрепляем ее,  она на новом витке, на  новом  уровне преданности ей
формирует нас, мы ее на новом  уровне  укрепляем. Она, собственно, сама, как
ничто  другое опровергает  марксистское решение основного вопроса философии:
что  первично  --  что  вторично.  Что  первично:  общественное  бытие   или
общественное сознание?  Что, ребятки, али забыли  основной вопрос философии?
-- спросил Виктор саркастически. -- Надеюсь не забыли?  Так вот, наша  жизнь
сегодняшняя  полностью опровергает то,  что  вы  вызубрили  на  всю жизнь. И
забудьте,  друзьяфилософы,  об  этом.  Потому,  как  в  нашем  обществе  все
общественное бытие наше привычное рушится и меняется и то ли еще  будет... А
вот общественное сознание  в основном  такое же  без  малейших изменений,  и
оно-то   является   главным   камнем   преткновения  на  пути   движения   к
цивилизованной  жизни и еще  долгодолго будет  определять наше бытие. Потому
как  мы,  гуманитарии,  не  способны  были  отстоять  начатый  с  хрущевской
перестройкой процесс прояснения  нашего сознания.  Вспомним  тот  знаменитый
семинар по стратификации, кажется, где-то в шестьдесят шестом или шестьдесят
седьмом году.  Кто  из  вас там был?  Помоему,  ты,  Вадим. Я  тогда  только
прикоснулся  к  социологии,  еще  толком не  зная,  что это  такое.  Тогда с
докладом о теории  стратификации выступила  Инна Рывкина. Я  помню,  что она
сделала прекрасный обзор западной,  американской  литературы  по  социальной
стратификации, рассказала  о критериях выделения социальных слоев в западной
социологии,  сделав  вывод, что  теория социальной стратификации  может быть
использована  как  хороший  инструмент  для  изучения  глубинных  механизмов
социальной  структуры. Я помню,  каким  нападкам она  подверглась со стороны
многих из нас же, социологов, за то, что посмела  посягнуть на святая святых
--  на  ленинскую  теорию  классов  и  классовой  борьбы. Многие выступающие
обвиняли  Рывкину  в  том, что она в своем  докладе не дала  должной критики
этого буржуазного подхода к  социальной структуре общества.  Тогда мне стало
ясно, что  свободе исследований в  социологии  наступил конец. -- Да  ее  --
свободы-то исследований  -- в гуманитарных науках никогда и не  было, просто
Хрущев  приоткрыл  ей  форточку.  Друзья,  а  ведь   действительно,  давайте
вспомним,  как  создавался  первый у нас в  стране  Институт  социологии, --
сказал  Вадим,  снова встав Из-за  стола и облокотившись о спинку  стула. Он
создавался уже в брежневские  времена. Все, конечно,  понимали, что создание
этого  первого в  Великой державе института социологии,  каких во всем  мире
пруд пруди, имеет, скорее, политическое, чем научное значение.  Вопервых, мы
--  члены   Международной  социологической   ассоциации,  и   во   всех   ее
конференциях,  конгрессах  наши ученые  от  партии должны  были участвовать.
Несмотря  на  весьма преклонный возраст, вечные  Федосеев с Константиновым и
иже  с  ними чопорно представительствовали  там, где в основном доминировала
лохматая джинсовая молодежь. И хотя это было предметом постоянных насмешек и
фельетонов для  западных журналистов, они не придававали этому значения,  но
для  пущей важности им нужно  было представлять данные Института социологии,
"как у  всех".  Они  внушали всем нам, что социологические  конгрессы -- это
арена острой  идеологической борьбы, которая непосильна молодым, зеленым. --
Надо тут отдать  должное Заславской и Аганбегяну, -- сказал, перебив Вадима,
Сергей. --  Они всегда, как могли,  противостояли этому  и делали все,  чтоб
туда  ездила молодежь. -- Да, да я совершенно согласен  с тобой -- поддержал
Вадим.  -- Так вот, хотя все понимали, что создание института -- это  прежде
всего  политика,  все же наши  трудягисоциологи в  лице Шубкина, Шляпентоха,
Ядова,  Левады, Шкаратана и других, подобно  Остапу Бендеру, который считал,
что  для того  чтоб реализовать свой план, ему  нужна хоть какая-то контора,
были рады самому этому  факту создания института, волейневолей дающего права
гражданства  их любимой социологии.  Поэтому, засучив рукава,  они стали там
работать. Но директором партначальство назначило  ортодоксального марксиста,
который  был  призван  бдеть  за  направлением   социологических   мыслей  и
исследований в "нужном" направлении...
     -- Дорогой, Вадик,  ты во всем прав, --  сказал Юра, --  только в своем
высказывании  употребил лишнее слово. Ты  сказал,  что директор  должен  был
"бдеть  за направлением мыслей". Так за  этим  ему  следить как раз не нужно
было,  поскольку мысли в этом институте  с  самого  начала  были  совершенно
исключены.  Вспомните,  как организаторы бились  над названием института.  И
придумали: ИКСИ  -- Институт  конкретных социальных исследований.  С  чьейто
легкой руки это слово "ИКСИ" произносилось с особым выделением буквы "к", на
которой  ставилось  особое  ударение,   и  после  паузы  прозносилось  "си".
Получался,   с  одной  стороны,  эффект  заикания,  с  другой   --   как  бы
подчеркивалась ненужность этой  буквы "к", спотыкание о нее.  И  это было не
случайно, потому что все  понимали, что в этой букве "к" заложена  концепция
института, ведь  буква "к"  -- начальная в  слове "конкретные",  должна была
висеть над каждым, словно молоток, вбивающий головки всех гвоздиков на одном
уровне, дабы  не  допускать малейшего  движения  мысли  выше уровня  анализа
анкетных опросов.  Любая попытка обобщения социальных  процессов  и явлений,
выходившая за  рамки  слова "конкретные",  обзывалась "словоблудием",  голым
теоретизированием",   "общими  рассуждениями".   В  единственном  в   стране
социологическом   журнале  под   названием   "Социологические  исследования"
теоретические статьи  вообще не принимались. "Конкретика", за которой стояло
описание  ответов на вопросы  прошедших  строгий контроль в обллитах  анкет,
было ключевым словом в деятельности социологических коллективов, программ  и
всей социологии.
     -- И  вот результат, -- сказал  Сергей, --  теперь, когда грянуло время
перемен, мы, гуманитарии, оказались банкротами. Что?.. Что можем мы положить
на стол тому же  Горбачеву, чтоб  подсказать хоть какой-то ответ на извечный
русский  вопрос:  "Что  делать?".   Зато  как  быстро  все  восприняли   как
индульгенцию слова  Андропова о  том, что  мы  не знаем  общество, в котором
живем.  Помните, что творилось, когда Андропов на пленуме  ЦК в  восемьдесят
третьем году произнес эти слова. На всех семинарах и  конференциях  и  мы, и
все наши  начальнички как великое открытие двадцатого века  цитировали слова
генсека,  которые ему нужны  были  только для того, чтоб оправдать провалы в
экономике.  Мы бедные, завезенные  в  СССР  инопланетянами,  сегодняде вдруг
оказались в  этом обществе и не  знаем его. Если вы  помните, Андропов в том
своем  докладе  прошелся  по науке, которая  не  подсказала,  что такое наше
общество есть  сегодня  и чем мы  будем завтра. Конечно, понятно,  что  они,
партийные идеологи, гуманитарную  науку душили, а сейчас это бумерангом бьет
по ним же.  Они и вправду горюют, что не знают,  что  же это за общество  мы
построили...  А раз не  знают, действуют  вслепую, и все  время -- провал за
провалом.  Но  где же эти  наши гуманитарные  подпольные Дубинины  и другие,
которые  во  времена  клеймления генетики  сидели  в  подвалах, изучая  свою
дрозофилу, а когда времена изменились, вернулись к своей  науке не с пустыми
руками. Где,  где  подпольные,  самиздатские  результаты исследований нашего
общества, его социальной структуры, реального  положения различных групп, их
отношения к  власти  и тому подобное. Где? Я этот  вопрос задаю и себе. Ведь
вспомним  историю:  у  декабристов,  например,  были свои  проекты государст
венного  устройства общества, о котором они грезили.  И  это были не  просто
фантазии, эти проекты сопровождались  анализом реальной ситуации в обществе.
У них были проекты конституций, где все продумывалось. А что есть у нас? Вот
и  разводим  руками,  почему   вместо  дружбы  народов  навеки,   обнажилась
межнациональная  рознь  и  началось  кровопролитие,  вместо  радости  первым
росткам  свободы  --  полное  неумение  ею  пользоваться, вместо  однородной
классовой  структуры   --  раздираемые   противоречиями,  противоборствующие
страты,  вместо  процветающих  укрупненных  деревень,   ведущих  к  "слиянию
различий между умственным  и  физическим трудом", -- полный развал сельского
хозяйства,  неумение и  нежелание  трудиться на земле  тех, чьи предки сытно
кормили державу в прошлом и имели излишки для продажи за рубеж.  -- Да, Юра,
ты затронул очень важный аспект, -- сказал Вадим, отойдя от окна, которое он
открыл, потому что в  комнате стало очень  душно,  -- ведь мы привыкли,  что
наша  наука  --  это  нечто  вроде десерта  на общем столе нашей жизни, и не
задумывались,  что  ее  ошибочное  развитие,  не  только  не  нейтрально  по
отношению к  обществу, но крайне  вредно  влияет на повседневную жизнь.  Кто
знает, если б тогда, с того семинара по социальной  стратификации, некоторые
из нас не обиделись бы за посягательство на  ленинский  подход  к социальной
структуре,  а  способствовали  бы  началу  изучения  подлинного  соотношения
социальных  сил  в  обществе,  забили  бы  в набат,  как  теперь это  делают
публицисты,  о наличии  у нас особого класса эксплуататоров -- номенклатуры,
все было бы иначе. Может,  если б тогда в анализе общественной структуры  мы
бы поленински  не  загнали  интеллигенцию  в "прослойку"  между  рабочими  и
крестьянами, а  определили ее подлинное место  в условиях  научнотехнической
революции  и  трубили о необходимости создания для нее  системы  моральных и
материальных стимулов,  мы бы не  оказались  в  таком позорном отставании от
прогресса  и  не  было  бы проблемы "утечки"  мозгов, которая спать  не дает
бюрократам  от  науки.  А спать  им не  дает философия собаки  на сене, суть
которой:  "сам  не ам, и  другому  не дам".  --  Владимир Шубкин,  -- сказал
Виктор,   --   назвал   их   поколение   шестидесятников   "спровоцированным
поколением". Мы, хоть и были помоложе их, но  начало  шестидесятых годов  --
это  начало  нашей самостоятельной  жизни,  поэтому  я  себя  тоже отношу  к
шестидесятникам.  Да,  нас спровоцировали на мысль, на  поступки.  Вспомните
знаменитую историю с "Письмом сорока шести". -- А что  за письмо? -- спросил
Митя. --  А было  дело,  -- ответил Юра, -- когда сорок шесть сотрудников из
разных  институтов Академгородка написали коллективное письмо  Брежневу и  в
другие инстанции по поводу дела Гинзбурга.  -- Вы  знаете, ребята  -- сказал
вдруг Андрей, -- получилось, как в той  шутке: "случайно в  кустах  оказался
рояль".  Представьте   себе,   сегодня   я  получил  письмо  от   друзей  из
Академгородка, и они мне прислали газету, где это письмо опубликовано.
     -- Да, да, -- подтвердила Инга Сергеевна, -- я помню, что  где-то летом
в  газете  "Наука в  Сибири" это письмо  с  постановлением райкома партии  о
реабилитации его авторов было напечатано.
     -- Точно, -- продолжил Андрей, доставая конверт из  спортивной сумки, в
которой он  принес напитки. -- Я его вынул из почтового ящика, когда выходил
из дому по дороге сюда и успел в подъезде только пробежать глазами. Вот  она
-- газета от двадцать восьмого июня сего года. А письмо, между прочим, очень
короткое,  и, если хотите,  могу прочитать  вслух с  выражением.  --  А что,
почему бы не обратиться к первоисточнику, -- сказал Вадим. -- Мы ведь только
слышали об этом "монстре"письме, взбудоражившем всю  советскую власть. А что
в нем на  самом  деле,  кроме  "подписанцев", никто толком  и не знал.  Так,
только по слухам. Так что, давай, Андрей.
     -- Итак, -- начал Андрей, заглядывая в  газету, сначала, справедливости
ради,  я зачитаю текст, который  предваряет это письмо. Вот, -- Андрей,  как
иллюзионист в цирке, раскрыл листок газеты, тряхнул им и  пальцем  указал на
маленький  текст,  обведенный   квадратной   рамкой,  которая   вверху  была
"разрезана" огромными буквами: ПОСТАНОВЛЕНИЕ
     Бюро советского райкома КПСС от 12 июня 1990 Андрей начал читать текст,
обведенный рамкой: "Вернувшись к постановлению бюро от  16 апреля 1968 года,
бюро Советского  ЦК  КПСС  находит  его  ошибочным  по существу,  отражающим
принятые в то время представления о методах идеологической работы, исходящим
из искаженного понимания соотношения общечеловеческих и классовых ценностей,
что привело к развитию застойных явлений в общественной жизни Академгородка,
и постановляет:
     1.  Постановление  бюро  Советского  ЦК  КПСС  "О  некоторых   вопросах
идеологической работы в институтах СО АН СССР и НГУ" от  16 апреля 1968 года
отменить.  2.  Вопрос о политической реабилитации  подписавших "Письмо 46ти"
решить  в установленном порядке. 3. Проинформировать о решении  бюро ЦК КПСС
партийные организации СО АН и НГУ, ознакомив  их  с запиской идеологического
отдела.  Опубликовать данное  постановление в местной  печати"...  -- Андрей
остановился.
     --  Да,  я  помню атмосферу тех дней, -- сказал  грустно Юра,  -- я был
новичком  в Академгородке  тогда, ни с  кем из  участников  этих  событий не
знакомый.   И  именно  поэтому   эта   аура   тревожности,  взволнованности,
нематериализованная в моем сознании в чемто конкретном, меня касающемся, все
же внушала осознание того, что Городок  стоит  на пороге своей кончины... --
Ну что ж, будем продолжать, -- сказал Андрей, выслушав реплику Юры. -- Итак,
начнем с адресата, который буду читать в сокращении, а фамилии  без отчеств.
-- Андрей