у что там  власть денег. --
Потом директор остановился и вдруг спросил: -- А сколько ты здесь платишь за
жилье?" -- Жилье! -- вставила Анюта  уныло и иронично. -- "Да, за жилье,  --
продолжал  Игорь цитировать директора, -- копейки. За детский садик -- почти
ничего, а  за здравоохранение  -- вообще ничего. А  там за все это  придется
платить  из  годовых  двадцати  тысяч  "постдока".  Посмотрел   бы,  как  ты
разбогатеешь". -- На этих словах директор остановился и, нажав кнопку звонка
на своем огромном  столе, пригласил  секретаршу, давая мне  понять,  что мое
время истекло. И вот я перед вами, -- сказал Игорь, поклонившись низко и тут
же бухнувшись на диван, как сраженный.
     Инга  Сергеевна  всегда  восхищалась уникальной  памятью  зятя и потому
сейчас, слушая  его,  она абсолютно  была  уверена, что  каждое сказанное им
слово  соответствует  подлинным, по  существу самым  драматическим, ключевым
событиям  их  (его и  Анюты)  жизни, которым он  придал  сейчас сатирическую
окраску. -- Но почему же ты ему не рассказал, в каких условиях мы живем, что
нас обманули и до сих  пор  не дали  прописку и никакого жилья,  потому мы в
замкнутом кругу:  мы не  можем поменять, купить, снимать какое-то  приличное
жилье,  потому что  как  только  мы выедем отсюда,  у нас пропадет  даже эта
временная прописка, а без прописки нам никто жилье  не продаст и не сдаст ни
за какие деньги. Почему ты не сказал ему, что ты, кандидат  наук, выполняешь
работу, которая вообще не  соответствует твоей квалификации?! -- со  слезами
на глазах выкрикнула Анюта. -- Да он мне слова не дал вымолвить. Он говорил,
говорил,  я  только  приготовился  ему  что-то ответить,  как  он  пригласил
секретаршу. -- А  завтра, -- продолжала Анюта угасшим голосом, -- может быть
следующее:  нас сократят  --  наш  институт  в  условиях  самофинансирования
оказался  на  грани банкротства, и грядет огромное сокращение  штатов,  -- и
вышвырнут из общежития.  И,  не  имея  прописки, обещанием которой  они  нас
водили  за нос почти четыре  года, мы не сможем нигде  устроиться на работу.
Так что фактически нас вышвырнут отсюда. Мечты, мечты наши с  тобой мамочка,
о доме в Подмосковье...
     Инга Сергеевна почувствовала, что накал  отрицательных эмоций в комнате
нарастает с  такой  силой, что что-то  надо  предпринять. Она быстро встала,
взяла на  руки Катюшку и игривым детским  голосом громко сказала: -- Значит,
так.  Безвыходных ситуаций не бывает. Утро вечера мудренее. А  сегодня у нас
праздник.  Игорь,  открывай  шампанское --  будем  гулять  до утра.  Сегодня
пятница, завтра выходной. Они сели за стол и после выпитого шампанского, все
сразу повеселели. Вскоре неожиданно для  Инги Сергеевны  в комнату ввалились
человек  восемь молодых  мужчин и женщин --  друзей Анюты и  Игоря из других
блоков общежития.  Выставив на стол принесенную еду, гости  привычно уселись
вокруг  него.  Катюшка, уставшая, смиренно вняла предложению  пойти спать  и
уснула мгновенно.
     Инга Сергеевна  любила  бывать  в  этой  молодежной  компании,  которая
украшала  жизнь дочери  в этом  убогом  месте. Эти молодые  люди,  кончившие
лучшие московские вузы и  не  желавшие возвращаться в провинциальные города,
откуда они приехали учиться в Москву, одержав победы в жесткой конкуренции с
привилегированными москвичами,  попались, как и Анютка с  Игорем, на  удочку
обещаний  о  жилье  и  подмосковной  прописке этого  бесперспективного,  так
называемого академического института.  Убогая деревня, убогая жизнь  и  быт,
абсолютное  отсутствие мест для  отдыха  и  развлечений, покосившиеся избы с
доживающими  в одиночестве свой  век  стариками,  подавляли и угнетали их до
предела.
     Близость  Москвы ничем не напоминала здесь о себе.  К вечеру  на улицах
появлялись пьяные мужики и бабы, от вида  которых возникало ощущение тоски и
безысходности. И этим интеллигентным, высокообразованным, прожившим до этого
пятьшесть  лет наполненной столичной жизнью  молодым  людям  с  наступлением
темноты  ничего не оставалось, как  ютиться  в  своих убогих жилищах. Жилища
эти, состоящие из одной комнаты (независимо от  числа  детей и их возраста),
общей кухни, коридора, туалета и подсобного помещения (при отсутствии ванной
и даже  душевой) они, однако, умудрялись использовать не только  для будней,
но и для праздников, устраивая вечеринки с песнями под гитару, иногда даже с
танцами.  Прелестные,  все как  на подбор (потому и выскочившие  замуж еще в
вузе), молодые женщины, проявляя выдумку и умение, тратили  массу творческих
сил и вдохновения на приготовление разнообразных чудес кулинарии, соревнуясь
друг  с  другом  и  как  бы  топя  в  этом  потребность  в  удовольствиях  и
развлечениях, положенных им по праву их женской сущности. Вот  и сейчас все,
что они  принесли -- салаты, пироги, торты, пирожные,  -- поражало не только
изысканным  вкусом, но и  удивительной красотой оформления.  Инга  Сергеевна
была   искренне   рада  и  тронута  их  вниманием.  Она  смотрела   на  этих
замечательных молодых мужчин и женщин, слушала их умные зрелые рассуждения о
ситуации  в стране, об их крайней неудовлетворенности  своим трудом,  бытом,
отсутствием    возможности    для   реализации    своего    творческого    и
профессионального потенциала, и чувство горечи и обиды за них охватывало ее.
Сегодня,  глядя на них, она вспомнила  недавнюю  творческую встречу редакции
"Московских новостей" в  Доме ученых  Академгородка. В этом  вечере наряду с
представителями редакции принимал участие  академик  Ю. Рыжов. На вопрос  из
зала о том, как он относится к проблеме "утечки мозгов" в связи с эмиграцией
интеллигенции, и ученых в том числе, он ответил, что  если  талантливые люди
уезжают  за рубеж  и реализуют свой талант,  то польза, которую они принесут
себе и обществу, так или иначе приумножит блага людей и славу своего народа.
Но самая страшная утечка  мозгов, подчеркнул он, эта та, которая происходила
у нас  внутри страны, когда талант не только не был востребован,  но губился
на корню морально и физически.
     "Да,  ничего  нет страшнее подавленных, неудовлетворенных, скованных  в
свободе    действий   полных   энергии   и   возможностей   молодых   людей,
ориентированных в  вузах на творчество, а вынужденных тратить себя на рутину
и прозябание", --  думала Инга  Сергеевна, глядя на  них. В  их  глазах  она
улавливала сиротство. В провинции, где они жили до учебы в столице, мало что
удовлетворяло их высокие духовные запросы. Но там был родной  дом, родители.
Приехав сюда, они оказались ненужными ни Москве с ее недоступностью, ни этой
деревне, где их общежитие -- островок молодой интеллигенции --  было бельмом
на  глазу  у  одиноких  стариков,  брошенных  детьми,  которые  правдами   и
неправдами  перебрались  в  Москву, имея  хоть и второго сорта,  но  все  же
прописку  в  Московской  области.   Перестройка,  гласность,  сулившие,  как
казалось, с  каждым  днем  все  больше  перемен  к  свободе  и  возможностям
действовать, вызывала потребность говорить, анализировать прошлое, настоящее
и будущее. Друзьям дочери было  интересно  слушать мнение Инги Сергеевны, ее
оценки как  представителя  гуманитарной  науки  и  старшего  поколения.  Она
старалась вести себя на равных и в то же время  внушать им оптимизм и веру в
позитивные  изменения.  Эти люди были  ей  интересны  как представители того
поколения,  к  которому  относилась  ее  дочь.  Общаясь с  ними,  она что-то
дополнительное узнавала о своей  дочери, ее поступках  и  помыслах. Сегодня,
правда,  их постоянная дискуссия  была  недолгой,  так как свидание  Игоря с
дирекцией  отбило желание у Инги Сергеевны  что-то говорить и  доказывать. И
потому после короткой разминки "на тему дня" она предложила попеть песни под
гитару,  на которой  прекрасно играл Иван Поспелов.  Когда  гости разошлись,
хозяева все втроем быстро вымыли и убрали посуду и поставили рядом с уголком
Катюшки раскладушку, где спала обычно Инга  Сергеевна. --  А знаете  что, --
вдруг оживленно сказал Игорь, -- сегодня на  раскладушке буду спать я, а вы,
Инга Сергеевна, спите вдвоем на диванкровати. Там просторнее. У вас сегодня,
вернее вчера, был тяжелый день. Вам нужно хорошо выспаться, хотя и спать уже
некогда,  ведь  стрелка  уже  перевалила  за  три  часа.  Едва они  с Анютой
устроились  на  диванкровати  валетом, Инга  Сергеевна  погрузилась  в  сон.
Проснулась  она, не то слыша,  не  то чувствуя приглушенные подушкой рыдания
Анюты, сжавшейся  в клубок.  Первое желание матери было обнять дочь, сказать
ей  что-то утешительное.  Но,  боясь  разбудить Игоря и Катюшку,  она словно
замерла в своем страдании. "Боже, Боже, -- подумала она с болью,  -- что моя
защита, мой  успех на  фоне страданий дочери, ее убогой жизни,  в  которой я
ничего  не могу изменить. Заслуживаю ли я хоть миг удовлетворения и ощущения
успеха?".
x x x
     Память  вернула ее к  событиям чуть менее двухлетней давности. Это было
после новогодних праздников,  на которые приехали  в Академгородок  Анюта  с
Игорем и Катюшкой -- малюткой, менее года. Было часа два  дня. Нарядная елка
издавала неповторимый сказочный аромат на всю квартиру. Мужчин дома не было.
Катюшка спала, Анюта сидела  в гостиной и читала, а Инга Сергеевна закрылась
в кабинете  мужа,  работая над  диссертацией.  Ощущение покоя  и комфорта от
присутствия детей (так они с мужем  называли семью дочери), от елки,  уюта и
тепла в доме, любимой работы охватило ее, доставляя подлинное счастье. Когда
Анюта постучалась в дверь и вошла, не дождавшись ответа, она обрадовалась  и
тут  же  выпалила дочери  все  о  своем  настроении. Но  дочь  отреагировала
неадекватно,  с  серьезным  видом села  в  кресло и  почти официально начала
говорить что-то жуткое, тревожное и до крайности неожиданное.
     -- Мам, я знаю, что ты удивишься, но я должна тебе сказать, что не вижу
никакого  выхода  в решении  наших проблем, кроме как  уехать.  -- Куда?! --
интуитивно почувствовав, но не желая понять, спросила мать. --  Куда,  куда,
-- туда! -- произнесла дочь,  растягивая  звуки.  --  Ты  что?! Эмигрировать
надумала,  сейчас,  когда  я  накануне  защиты,  когда   у  нас  в  связи  с
перестройкой открылись новые возможности?
     -- Ну, мамочка, посуди сама: у нас нет никаких перспектив.  В институте
нам не дадут квартиру, так как весь  этот дом, который  закончат строить еще
неизвестно когда,  уже  распределили,  тем,  кто  приехал раньше нас.  Новое
строительство заморожено, так как  у института нет никаких  денег. Купить мы
не можем, так  как  нам  прописку  не  дали, а сейчас не  дадут  и  подавно.
Разговоры о приватизации жилья,  о продаже его -- пока  только разговоры. Но
если дело даже дойдет до этого, то кто нам его продаст. Уже ходят слухи, что
продавать будут прежде всего  тем, у кого московская прописка  не менее пяти
лет.  К  тому  же в Москве  множество беженцев  из республик Из-за стихийных
бедствий,  аварий и межнациональных конфликтов.  Научных  перспектив в  этом
институте никаких нет, а в другом  месте нас не возьмут, опять же Из-за этой
проклятой  прописки. Да,  Москва! Москва! -- продолжала дочь с грустью, -- я
люблю  бесконечно этот город. Мы много с тобой мечтали о  доме, о  столичном
образовании для Катюшки, о театрах, концертах. Но ты сама видишь -- ничего у
нас  не  получилось. Я терпела этот кошмар  целый  год,  потому что  верила:
вотвот  нам дадут жилье, или хотя бы прописку. В Сибирь я не могу вернуться.
Вопервых, мне надоело без конца мерзнуть. Хватит, что ты отдала Сибири самые
лучшие годы своей жизни. Вовторых,  где  мы будем  жить? Здесь? Впятером?! У
нас уже семья из трех человек, своя собственная жизнь.  Где  мы будем  здесь
ютиться? Да и что нас ждет в  Академгородке сейчас, где тоже для молодых нет
перспектив. Это уже не то место, где вы начинали, и ты это знаешь. Я сама не
знаю, что  нас ждет  там. Но, что делать, если мы  в  этой стране никому  не
нужны. Я  боюсь за  своего ребенка. Я была  в Ленинграде,  там  все в страхе
Из-за общества  "Память".  Мне страшно!  Понимаешь страшно?  Дочь говорила и
говорила,  захлебываясь  слезами. Накопившаяся  неудовлетворенность  лавиной
выплескивалась во все новых и новых фактах, иногда натянутых, выдернутых, но
в сумме своей  ужасных, жестоких, известных  и в  то же  время неожиданных в
своей  совокупности для  Инги  Сергеевны. Она  сидела, склонившись над своей
диссертацией,  не глядя на  нее и внимательно слушая  дочь.  Вывод,  который
следовал  за  всем тем,  что  говорила  дочь,  был настолько  чужд  ей,  что
значимость доводов как  бы нивелировалась сама собой. --  Жизнь человеческая
-- вещь сложная, -- перебила Инга Сергеевна дочь. -- Она слагается из удач и
неудач,  из взлетов  и падений, из будней и праздников, -- говорила мать как
можно спокойнее.  -- Сейчас  у вас  такая  полоса.  Мы  тоже  начинали очень
трудно,  без всякой помощи.  -- Я все это знаю и горжусь вами бесконечно, --
перебила дочь,  --  но  у  вас при всех трудностях  был  главный  стимул  --
перспектива.  У  нас  ее нет  и  не  предвидится  в  обозримое время. --  Но
перспективу задает себе  человек сам. В каждом обществе есть преуспевающие и
неудачники, есть благополучные и прозябающие...
     --  Да,   но  общество  должно   иметь  какой-то   стержень,   какую-то
стабильность исходной ситуации, в которой человек уже  определяет свой путь.
Ну если, например, нет  сейчас  нормального,  честного пути решить  жилищную
проблему,  чтоб я обрела свой угол,  свое гнездо, то как  бы я ни трудилась,
что бы я ни делала,  мне это ничего не даст для  удовлетворения жизнью. Если
мой  муж,  талантливый молодой  кандидат  наук,  должен  выполнять  дурацкую
неквалифицированную работу  за  минимальную  зарплату  и  не  может  сменить
работу, потому что у  него  нет прописки, а прописку ему не дают  именно для
того, чтоб  он все  терпел и никуда не увольнялся, -- круг замкнулся. Я хочу
иметь свой  дом  и обставить  его так, как  велят мне мои возможности и  мой
вкус, а не тем, что  мне выделит местком в ответ на мои мольбы и унижения. Я
хочу увидеть  мир, ведь до сих пор  мне даже в Болгарию  не удалось  поехать
простым  туристом... --  Так ты, что  думаешь, что тебе это все  будет там с
неба падать? -- прервала дочь Инга Сергеевна.
     --  Я  думаю, что  все,  кто едут,  не  ждут там  манны  небесной,  они
готовятся и к трудностям. Но они  стремятся к свободе, которая дает человеку
возможность показать прежде всего  самому себе, кто он есть  на  самом деле,
испытать  себя.  --  Дочь  опять  прервала  себя,  передохнула и,  с  трудом
справившись  с  нервным комом  в  горле,  продолжала: -- Знаешь, мамочка, мы
никогда не говорили  с тобой об этом. Эта  тема была запретной с молчаливого
согласия всех. Но давай хоть раз обо всем начистоту. Ведь мой так называемый
выбор института, факультета,  профессии программиста  разве не  был фикцией.
Разве мы не "выбирали" только из того, что было мне доступно, Мы делали вид,
что я выбираю  институт. И твои успехи...  --  Послушай, дочь,  -- вспыхнула
Инга Сергеевна, -- я не стану на твоем пути. Если  ты  так  решила,  выбирай
свой путь. Но мой, пожалуйста, не трогай. Да он был нелегок,  но именно этим
он мне дорог  и дорог замечательными  людьми, которые вопреки всем известным
порокам  нашего  общества  оставались  настоящими  людьми,  честными.  Были,
конечно,  как  у всех и везде, подонки на пути. Но не они  решали. Наоборот,
они даже помогали,  ибо в противовес им активизировались порядочные, честные
люди, благодаря которым во все  времена  мир держится. И все лучшее,  что  я
сделала,  в душе  своей я  посвящаю  им.  Были  среди  них  и  представители
партийных  и советских органов.  Не их  вина, что они жили в  этой  порочной
системе и вынуждены теперь нести на  себе крест всех  разоблачений ее.  Живи
они  в  другой  ситуации,  их порядочность, доброта раскрылись  бы наверняка
более полно на благо людей и всей страны. Но, может, памятника, почтения они
достойны именно потому, что  в  той  порочной системе жили не ее законами, а
общечеловеческими нравственными ценностями.  Да,  они  жили в  этой системе,
работали в  ней, не  выступали  против нее  открыто. Они не  были  открытыми
революционерами.  Но  и  они  вершили  свою революцию  в  обществе тем,  что
противостояли Системе, играя  в  свою игру: они правдами и неправдами давали
дорогу честным, прогрессивным  людям,  чем подтачивали  фундамент этой самой
системы.  А  что касается национальных  проблем... -- У тебя  их не было, --
иронично  вставила  дочь.  -- Ведь  ты  себя называешь  "Сергеевна",  вместо
"Самуиловна", как по паспорту. -- Не издевайся, это тебе не делает чести, --
опять разволновавшись, сказала Инга Сергеевна. -- Прошу тебя понять, что как
бы  я  себя  ни называла, никто, с  кем  мне пришлось соприкасаться  на моем
творческом пути,  не заблуждался насчет моей национальности, и я  никогда не
стремилась кого-то вводить  в заблуждение на этот счет... -- Но не  мне тебе
говорить, --  перебила дочь, -- что такие, как  ты,  вопервых, должны были в
десять раз больше работать, чтоб  чего-то добиться. Вовторых, такие, как ты,
"проскакивали", потому что это тоже нужно было идеологической машине. Как же
без  вас они могли разводить демагогию о  демократии, интернационализме?! Им
нужны  были примеры для внешнего мира о преуспевающих  евреях, беспартийных.
Так что те, о которых ты здесь говоришь,  поддержали тебя и тебе подобных не
потому,  что  они  такие  хорошие, а  потому  только,  что  внешний  мир  не
переставал  трубить о  нарушениях  прав человека. -- Нет,  дочь,  ты слишком
наивна. Ты слишком обольщаешься  по поводу воздействия внешнего мира на нашу
власть. А вообще  я устала, -- сказала  Инга Сергеевна сникшим  голосом,  --
тебе  не нужно трудиться, чтоб меня в чем-то убеждать или переубеждать. Я бы
ничего не изменила в своей жизни и прошла бы весь свой путь снова. Мне ни за
что не  стыдно.  Мне  только  горько,  что я  не  смогла  пока  помочь  тебе
обустроить жизнь  достойно. Но я еще  не потеряла надежду  на то, что вотвот
отменят эту проклятую прописку и мы купим дом или квартиру. Главное, чтоб вы
выбрались  из этого общежития. А там уже все будет легче.  Но если ты решила
поиному, делай, как ты считаешь  нужным.  Я  не  имею права тебе указывать и
диктовать что-то. Но  ты должна  четко понимать,  что я лично и, думаю, отец
твой  тоже  никогда никуда не  уедем.  То,  чего мы достигли, нам  досталось
нелегкой ценой, и мы дорожим этим.
x x x
     Сейчас,  прижавшись к подушке, Инга Сергеевна  попыталась вспомнить все
детали последующих событий. Анюта после этого тяжелого  разговора не сняла с
повестки дня вопрос об отъезде, но и никаких шагов, на которые шли  все, кто
настроился на эмиграцию, не  предпринимала, ожидая чегото, что  сама  смутно
представляла. Но  вскоре,  словно наградой  за страдания,  случай представил
решение  проблемы самым наилучшим  образом. Спустя  несколько месяцев Игорь,
встретившись  на конференции в Москве с одним из крупных ученых, профессором
Флемингом, дал ему понять, что не прочь  был бы поехать поработать в  Штаты.
Американский   профессор,  зная   молодого   ученого  по   его  аспирантским
публикациям, позитивно  отреагировал на предложение Игоря и, получив крупный
грант, выслал Игорю трехгодичный  контракт  для работы в США. Инга Сергеевна
расценила этот вариант  как подарок судьбы, так как  отъезд дочери в связи с
работой ее  мужа давал свободу выбора и там и здесь, и уж, во всяком случае,
не означал эмиграцию и сжигание мостов. Проконсультировавшись у юриста,  они
узнали,  что  после принятия закона о выезде, который  стоит на повестке дня
Верховного  Совета, они смогут без  всяких разрешений начальства  поехать по
контракту  куда угодно. А пока нужна  виза руководства  того учреждения, где
Игорь работает. Предчувствуя проблемы, которые  могут возникнуть, они решили
ждат