хотелось,  и она решила
тут  же вернуться  в  гостиницу. Для того чтоб  попасть  снова  в  метро, из
которого она вышла  менее часу  назад,  нужно  было протиснуться сквозь гущу
небольшой, но плотной толпы, которая  заполонила  весь тротуар от  забора до
мостовой. В ее центре стоял прилично одетый, подтянутый, худощавый человек и
хорошо  поставленным  голосом  произносил антисемитские  речи,  напоминающие
самые отъявленные пасквили на эту тему. Инга Сергеевна оказалась почти лицом
к лицу с ним и, когда случайно встретилась со взглядом его черных, больших и
горящих ненавистью глаз, ей стало жутко. Она, сжавшись вся, быстро вынырнула
из толпы на мостовую, чуть не угодив под двинувшийся с остановки троллейбус,
и,  обойдя  толпу,  нырнула в метро.  Минут  через тридцать, зайдя  в  номер
гостиницы, она  закрыла дверь и  тут же достала  брошюру. Первые слова книги
гласили:  "В  доброй,  старой, царской России мне не раз говорили:  "Как! Вы
человек   с   высшим  образованием  и  антисемит!"  Это  восклицание   очень
характерно. Наши интеллигенты  совершенно  искренне полагали, что жиды такие
же люди, как все. Они считали  антисемитов  отсталыми  и  малокультурными, а
юдофобство   предрассудком   недостойным   развитого  человека.   Я  держусь
противоположного  взгляда,  --  заявляет автор  далее: --  Мне кажется,  что
образованный  человек  не  может  не  быть  антисемитом. Но  чтобы  не  быть
голословным, приведу сейчас суждения по  данному вопросу  некоторых из своих
единомышленников".  Далее  приводится  более  двадцати грубых,  неприличных,
оскорбительных крайне неинтеллигентных антисемитских высказываний писателей,
политиков,  музыкантов,  философов  разных   стран  и  разных  времен.  Инга
Сергеевна никогда ранее  не видела ничего подобного  написанного  на бумаге.
Она знала,  что в Академгородке  распространяются какие-то тексты  "Памяти",
Шафаревича, к которым она относилась с  брезгливостью и на  которые даже  из
любопытства не  хотела взглянуть. Но эти  цитаты!..  Неужели такое возможно,
когда,  например, такой композитор, как Лист,  или такой писатель, как Гюго,
могли  говорить что-то античеловеческое  не только  по  отношению  к  одному
какому-то конкретному человеку, даже злодею, но  к  целому  народу... "И вот
потом некто,  -- размышляла она, -- какойнибудь очередной Гитлер в облике ли
вояки, либо, с позволения сказать, публициста или писателя, собирает все эти
высказывания    в    единую    "концепцию"   для    оправдания    ненависти,
человеконенавистничества и  погромов". Инга Сергеевна тут же вспомнила  свой
диалог  с Останговым  при первом их  знакомстве  в самолете о  необходимости
нравственной, "интеллигентской" революции, а также  дискуссии на  семинаре в
его институте об ответственности интеллигенции. Да, интеллигенция, а вернее,
гуманитарная интеллигенция, которая  по роду  своей деятельности  объективно
влияет на эмоции и чувства людей, очевидно,  более всего ответственна за то,
что  человеческое общество  с  самого  своего  младенчества,  не  претерпело
никакого нравственного  развития. И именно это, по иронии судьбы, бумерангом
прежде всего бьет по самой же интеллигенции. А бьет потому, что часто именно
безответственное  отношение  интеллигенции  к  продуктам  своего  творчества
(устного  или письменного) рождает  мракобесие. Именно поэтому интеллигенция
должна  признать   немалую   долю  своей   вины   в  пороках   общества,   а
нравственноэтическую  революцию  нужно  начинать прежде всего  с  переоценки
интеллигенцией  самой  себя  и  прежде всего  с  отрешения от высокого  сана
"интеллигент"  любого,  кто  в  какой-либо  форме  (устной  или  письменной)
исповедуе   т  национализм,  расизм,  человеко  ненавистничество,  признание
превосходства одних над другими... "Да, -- подумала Инга Сергеевна, --  если
б  я с такими  перлами  выступила гденибудь  на  конференции, надо  мной  бы
смеялись, как над  инфантильной утописткой... А собственно говоря, чем можно
парировать?  Что можно  придумать,  чтоб  действовали нравственные  законы в
обществе, которые бы любое  человеконенавистничество объявляли  нравственным
преступлением,  заклейменным  позором  на  все  времена?  Может,  тогда   бы
исключена была  продажа в центре города, сконцентрировавшего  в своем облике
высшие   образцы  общечеловеческой   культуры,  пасквиля,   автор  которого,
претендует на звание образованного человека и интеллигента".
     Она  с  брезгливостью  выбросила  грязный  опус   в  мусорную  корзину,
механически тщательно вымыла руки и легла на  кровать. Ее охватило сжигающее
душу чувство ненависти к этому "спикеру" в толпе, ко всем этим "пямятникам",
националистам Из-за  того, что  именно этот аргумент --  антисемитизм -- был
самым неуязвимым  в решении  Анюты  уехать.  Именно  возможность  проявления
националистического   экстремизма,   подтверждаемая   страшными   страницами
истории, таила в себе страх возможного упрека дочери и непрощения  себе если
б  она решилась  встать на пути отъезда Анюты...  Жгучая тоска  охватила ее.
"Вот  если б была  здесь Анюта. Мы бы с ней гуляли сейчас по Ленинграду. Она
бы спала на второй кровати в этом великолепном номере, и мы бы с ней болтали
всю  ночь...  --  Гнев на тех,  Из-за  кого люди вынуждены уезжать из  своей
страны, любя ее, страдая по ней,  наполнил душу. -- Перед отъездом  в минуту
отчаянья дочь мне выплеснула, что она никогда не вернется сюда, если они там
устроятся. И  судя  по  всему,  они устроились.  Профессор Флеминг  оказался
человеком гуманным и пошел им навстречу. Значит... Неужели мы никогда уже не
будем гулять вместе по Ленинграду, Москве, Одессе, Кишиневу, Риге, Таллинну,
Сочи, Сухуми, Баку, Гаграм, Ташкенту, АлмаАте, -- по всем этим нашим любимым
городам,  куда мы ездили всегда  вместе в отпуск, и даже, по возможности,  в
командировки  (в каникулы)  с  самого  младенчества  дочери. Считали  иногда
каждую  копейку,  но  ездили и "стреляли"  билеты у  театров,  и ели взбитые
сливки с шоколадом в кафе "Шоколадница" в  Москве, и вкусные сладости в кафе
"Север"  в Ленинграде, и чебуреки в  Ялте, и шашлыки из  всех сортов мяса на
Кавказе,  и плов прямо  на  Аллайском базаре  в  Ташкенте,  и приготовленную
покорейски, с острыми приправами, от которых перехватывало дыхание, морковку
на  базаре  в АлмаАте,  и  были  поистине счастливы",  --  думала  она. Инга
Сергеевна вспомнила, сколько радости было,  когда им удавалось, иногда ценой
нескольких часов выжидания, доставать билеты в театр (хоть в разных местах),
особенно в театр Образцова, когда  дочь была  маленькой.  На ходу  поправляя
бант на ее головке, чтоб не терять ни минуты, оказавшись в вожделенном фойе,
они бежали в музей кукол,  к аквариумам, потом в буфет, где поют кенари, и с
затаенным восторгом  перед  встречей с чудом заходили в зал. Анютка  в  этот
момент  вся  подтягивалась, обретая чувство  собственного  достоинства...  А
Театр Сатиры!  На "Ревизоре" с  блистательным  Мироновым  им посчастливилось
сидеть  во  втором  ряду. Тогда Анюта  уже  была  в  десятом классе. Она уже
"прошла" эту пьесу в школе. А потом они  уже смотрели эту же пьесу в Малом с
не менее блистательным Соломиным, который, несмотря на восхититель ную игру,
все   же   во   всем   виделся  любимым   героем   Анюты   "Адъютантом   Его
превосходительства".  Она вспоминала,  как  они  потом  ловили  такси  после
театра, чтоб попасть в  гостиницу, и, усевшись все на заднее сиденье, весело
перебирали  в  памяти  счастливые  минуты  покупки  билетов  и   подробности
спектаклей.  Чтоб  не расплакаться  от  терзающих  душу  воспоминаний,  она,
переодевшись,  пошла  в  холл в надежде  встретить когонибудь из  коллег  --
участников  конференции, которые уже  наверняка где-то здесь,  в  гостинице,
обитают.
x x x
     Она  зашла в  лифт,  погруженная в себя, и не заметила, когда  он успел
спуститься вниз.  Очнулась, когда перед автоматически открывшейся дверью  на
первом этаже стоял Остангов с  большим чемоданом в руке. -- Вы участвуете  в
конференции? -- удивленно  спросил он. -- Да. Уж очень интересная программа,
и  в Ленинграде  я  давно не была, --  ответила Инга Сергеевна, еле переводя
дыхание. -- Ну вот  видите, как интересно, нас с вами опять свела судьба, --
он говорил шутливо, приподнято. Инга  Сергеевна  теперь заметила, что Кирилл
Всеволодович  после  отпуска  заметно  посвежел,  загорел,  подтянулся  и  в
светлосером костюме выглядит моложе и стройнее.  -- Вы куда-то собрались? --
спросил  он, заглядывая ей в глаза? -- Да, нет.  Я  вышла, надеясь встретить
когонибудь из участников...
     --  Ну  вот  и  встретили, --  засмеялся  Остангов.  --  И  если вы  не
возражаете,  мы  бы  могли погулять  по  Ленинграду.  Мне  необходимо  минут
десятьпятнадцать, чтоб распаковаться и привести себя  в порядок.  -- Хорошо,
спасибо, -- Кирилл Всеволодович, я буду здесь. Как только Остангов скрылся в
лифте, Инга Сергеевна  вышла на улицу, чтоб прийти в себя от  охватившего ее
волнения.  Прекрасная  погода,  легкий  ветерок  и появление  здесь  Кирилла
Всеволодовича наполнили  ее какой-то огромной любовью  ко  всему  на  свете.
"Неужели  через  несколько  минут  я буду  с  ним  рядом?"  --  думала  она,
отбрасывая все недавние переживания, связанные  с ее заключением о  том, что
она должна не обольщаться насчет его  отношения к ней  и  сама заглушить все
чувства  к нему.  Она глянула  на  часы,  прошло более  двадцати  минут. "Он
человек в высшей степени  пунктуальный. Может, он  передумал?" Ей захотелось
тут  же  уйти в  номер,  чтоб  спрятаться  от  собственной  неуверенности  и
легкомыслия.  "Черт меня понес на эту  конференцию перед  самой  поездкой  к
детям. Лучше б эти дни использовала для подготовки, дура старая", -- впервые
к себе она употребила такие слова, и ей стало все противно.
     Тут двое мужчин кавказского вида, войдя в гостиницу, остановились возле
нее  с  какимито  словами,  которых  она  не  могла  толком  понять.  Затем,
сообразив, на  что  они  намекали, она с презрением  решила мигом скрыться в
своем  номере, чтоб  никого  не  видеть.  Как  только  она  с  отвращением к
раздевающециничным  взглядам  кавказцев перешагнула  порог гостиницы, тут же
перед  ней как изпод земли вырос Остангов. -- За вами пытались ухаживать эти
молодые  люди? --  спросил он с  лукавой  улыбкой и,  не  дожидаясь  ответа,
сказал:  -- Извините,  я не полагал, что  придется  столько ждать ответа  по
телефону. Такси нас уже  ждет, и  мы отправляемся кутить, -- последнее слово
он  произнес  игриво   и  засмеялся.  Инга  Сергеевна,   едва  справляясь  с
непокидающей  ее дрожью, удивленно  улыбнулась ему, а он, взяв ее под  руку,
повел  к ожидавшей  их  машине.  Солнце  еще грело,  напоминая между  тем  о
приближающейся  белой   ночи,   когда  очертания  архитектурных  великолепий
Ленинграда  приобретают  вид  сказочности  и  нереальности.  По  предложению
Остангова  Инга Сергеевна  села к окну заднего сиденья, куда рядом с ней тут
же сел и  он. -- С чего  бы вы хотели начать  экскурсию?  --  спросил  он  с
нежностью в голосе, как только они оба расположились на заднем сиденье. Инга
Сергеевна  вновь почувствовала  себя маленьким  любимым  ребенком,  которому
дозволено все, и  каким-то  детским тоном, который  появлялся  сам по  себе,
вопреки ее желанию при встречах с Останговым, сказала: -- Честно говоря, мне
бы очень хотелось проехаться по  набережным  Невы, вдоль каналов и мостов...
Машина мгновенно тронулась с места, а Остангов, обняв  Ингу Сергеевну правой
рукой, прижал ее всю к себе, и так они просидели всю дорогу, не  проронив ни
слова  и  не  двигаясь,  словно   боясь  нарушить  это  волшебство,  которое
объединяло их  сейчас. Огражденная и защищенная от всего внешнего мира  этим
объятием человека, который неправдоподобно олицетворял ее словно вернувшиеся
с юности  мечты об идеале мужчины, взволнованная мелькающими за окном машины
красотами Ленинграда, Инга Сергеевна чувствовала себя в состоянии сказочного
сна. "Так в жизни не бывает",  -- в какой-то  момент подумала она со страхом
перед тем, что это все  ей снится и может кончиться от внезапного  звука. На
Дворцовой  площади они  вышли из машины. Остангов сказал водителю,  что  они
вернутся  примерно  через час  и, взяв Ингу Сергеевну под  руку,  повел ее к
Александрийскому  столпу.  Они  гуляли  медленно,  охваченные  возбуждением,
которое  им  давала  неожиданная встреча,  волнующая красота  места,  теплый
ласкающий ветерок летнего вечера. -- Когда я бываю в Ленинграде, -- говорила
она  восторженно,  сама  себя  не  узнавая,  -- мне  всегда кажется,  что  я
приобщаюсь к  сокровенным тайнам  и загадкам нашей истории. Я где-то читала,
что Петр Первый, посетив  Амстердам, сказал: "Я построю  в России Амстердам,
только такой, который соответствует широкой русской натуре". -- Вы бы хотели
жить в Ленинграде?  -- спросил Остангов  с такими  интонациями в голосе, как
взврослый  спрашивает ребенка. -- Я люблю Ленинград, но  мало его знаю.  Мне
вообщето  больше  нравится  Москва.  Мне  кажется,  что  Москва  может  быть
комфортной для всех -- для высоких интеллектуалов и для простаков, для людей
высоко  духовных и  для обычных мещан, для энергичных  и флегматичных -- для
всех. Я люблю москвичей. О них говорят плохо обычно, но я считаю, что особая
московская  "столичность",  особый  московский  шарм  присутствует  во  всех
абсолютно москвичах, независимо от уровня образования.
     -- Вы бы хотели  жить в Москве?  -- спросил Кирилл Всеволодович,  вдруг
остановившись и став напротив Инги  Сергеевны. --  Я мечтала  об  этом... --
начала говорить  Инга Сергеевна. В этот  момент  Остангов  обхватил ее всю в
своих объятиях, осыпая поцелуями...
x x x
     Первых  два  дня  начавшейся  конференции  Инга   Сергеевна  не  видела
Остангова  днем,  поскольку   высокое  городское  начальство  "оккупировало"
известного  академика  на   14  часов  в  сутки,  таская  его  по  различным
совещаниям,   обедам   и   ужинам,  и  на  заседаниях   конференции   он  не
присутствовал. Его привозили в гостиницу  где-то после  десяти  вечера, и он
тут же звонил Инге Сергеевне, и она приходила к нему в номер. Из-за того что
Остангов не  присутствовал на  заседаниях,  Инга Сергеевна  испытывала  даже
определенный психологический комфорт. С  одной стороны, ожидание предстоящих
вечерних встреч создавали  ощущение  постоянного его присутствия  рядом, а с
другой -- его отсутствие не сковывало ее, и она принимала активное участие в
работе конференции.
     На  одной  из  секций,  где  она   более  всего  присутствовала,   была
представлена  группа   докладов,  посвященных   половому  воспитанию  детей.
Выступления  в  большинстве  своем  были  интересны  и  посвящены  различным
аспектам   проблемы:   роли   семьи   в   вопросах   полового    воспитания;
психофизиологической   подготовке   школьниц   к   материнству,   подготовке
школьников обоего  пола  к  семье  и т. п.  Были  даже  доклады  на  тему  о
возможностях  внутриутробного  воспитания плода.  Однако  после  интересного
филосософскосоциологического  доклада  на  тему:  "Платоническая  любовь  --
неотъемлемая  часть  здорового  образа  жизни  подростков",  выступил  некий
доктор, уже первые слова доклада которого у Инги Сергеевны вызвали протест и
даже  отвращение.  Невысокий,  лет  сорока  пяти  -- пятидесяти,  худощавый,
спортивный, подвижный, с глубоко посаженными маленькими глазами  на недобром
лице,  он  произносил  что-то скороговоркой  о  сексуальной  революции  и  о
всеобщем  снижении потенции,  о  ранних сексуальных  отношениях и об  угрозе
СПИДа.  После  такой  преамбулы,  построенной   на  фактах,  почерпнутых  из
малограмотных популистских изданий, он перешел к главному предмету его забот
-- обучению девочек мастурбации как профилактике ранних сексуальных  связей.
В  подтверждение он  делился опытом  своей  "работы",  выполняемой,  как  он
заверял, с  позволения и даже по просьбе родителей,  и  призывал к  широкому
внедрению  его методов. Инга Сергеевна видела недоумение зала, возмущенные и
удивленные переглядывания участников заседания, но выступить вслед за ним по
поводу того, что он предлагал, никто  не  решался.  Когда взошел  на трибуну
последний докладчик из обозначенных в  программе по данной теме, она поняла,
что никто из зала так и не отреагирует на опасную пошлятину, претендующую на
легализацию  и  признание.  "Вот  они, последствия  наших драм  в  борьбе  с
"буржуазными лженауками", бумерангом бьющие по нас же сейчас, -- думала она,
с трудом преодолевая охватившее ее  волнение. -- Большинство здесь  сидящих,
возмущены,  но  подавляют  это в  себе,  боясь выступить, чтоб  не  прослыть
ханжами, душителями нового и прогрессивного. Каждый  из сидящих здесь в зале
знает, что, выступи он с критикой, этот  "учитель" может припомнить "душимую
в прошлом генетику с кибернетикой",  и возмутившимся нечем будет парировать,
ибо  все хорошо помнят, что действительно душили генетику с киберетикой, что
в человеческой природе еще много нераскрытого и оспорить  наглого демагога и
спекулянта от  психологии и  медицины очень трудно". Сколько таких сборищ ей
уже пришлось видеть,  где  собираются экстрасенсы, шаманы, "пассажиры  НЛО",
ясновидцы,  "целители"  всех  болезней,  "счастливцы", встречавшие  Снежного
человека",  которые,  спекулируя  на  спорности,  неясности  этих  постоянно
вызывающих   интерес   публики  вопросах,   весьма  небескорыстно   дурманят
страдающих болезнями, любителей загадок, принося иногда непоправимый вред их
здоровью  и  эмоциональному состоянию. И только посмей им возразить!  У  них
есть беспроигрышный козырь -- "генетика и кибернетика, по которым мы отстали
от всего мира" Из-за "хулителей", как они говорят, подобных любому задающему
им  здравый вопрос. Вот и  этого  "специалиста"  попробуй тронь (при имеющем
место столь подлинно  драматичном наследстве,  связанном с судьбой генетики,
кибернетики,  сюда  же  можно  добавить  --  социологии,  истинной  истории,
педагогики и многих других наук), при  отсутствии опыта и традиций обсуждать
в  прошлом  запретную проблему  полового  воспитания. И в то  же  время  она
чувствовала, что, если не выступит сама,  не обратит внимание коллег  и всех
присутствующих в зале на необходимость повышения ответственности в подобного
рода экспериментах, все так и повиснет... Когда  докладчик сошел  с трибуны,
Инга  Сергеевна  встала  и, подняв руку,  прямо с  места попросила слова для
короткой  реплики, сама еще  не зная, что она  будет говорить. Ее предыдущее
участие в дискуссиях, повидимому, снискало авторитет у сидящих в президиуме,
потому  ей  сразу же дали слово на три  минуты в спресованном уже до предела
регламенте.  Она  легкой  и  быстрой  походкой  направилась   к  трибуне  и,
взволнованно и негромко изложив свой взгляд  на проблему,  завершила: --  Да
простят  мне  уважаемые здесь коллеги за обращение к своей личной жизни,  но
должна  вам  сказать,  что я счастлива, что  моя дочь  перешла уже юношеский
возраст, вышла замуж и ей ни  в коей мере не грозит быть объектом изложенных
предыдущим  докладчиком  "концепций"  и  экспериментов  в  области  полового
воспитания.  -- Инга  Сергеевна  почувствовала, что в зале  воцарилась такая
тишина,  что  стук  ее сердца слышен в самом последнем  ряду. --  Задумаемся
всерьез о том, возможно ли и  нужно ли с такой  лихостью вторгаться  в самые
святые   и  сокровенные  стороны  жизни  молодого  человека  в   период  его
становления?
     Так не окажемся ли  мы через  какое-то короткое  время  перед  теми  же
проблемами с человеком, которые  стоят перед нами в связи с  экологией?  То,
что нам  здесь было предложено, это не что иное, как стимулирование внимания
и чувств  подростков на  той  сфере, которая  в период становления  личности
может   существенно  деформировать  духовную  жизнь  подростка.  Философы  и
гуманисты всех