;  большинство же  этой внушающей
страх  публики   -  г-ном  Шардоном.   Оробев   от  вопросительных  взглядов
любопытствующих, он улавливал свое мещанское  имя по одному движению губ; он
наперед знал, какие мнения о нем выносились с провинциальной откровенностью,
подчас весьма неучтивой.  От этих постоянных, неожиданных, булавочных уколов
ему  стало  еще более не  по себе.  Он  с  нетерпением ожидал минуту, чтобы,
приняв позу,  приличествующую  случаю,  начать  чтение  стихов и  тем  самым
прекратить свою  внутреннюю  пытку; но  Жак  рассказывал г-же де Пимантель о
последней охоте; Адриен беседовал с Лаурой де Растиньяк о новом  музыкальном
светиле  - Россини. Астольф,  выучив наизусть  статейку  с описанием  нового
плуга,  прочитанную им в каком-то журнале,  сообщал  об этом,  как  о  своем
изобретении,  барону. Люсьен не знал -  бедный  поэт!-что  ни  один  из этих
умников, исключая г-жу  де  Баржетон,  не мог понять  поэзии. Все эти  люди,
неспособные к сильным чувствам, со-
     шлись на представление, обманываясь в природе ожидаемого  зрелища. Есть
слова, которые  подобно звуку  труб,  цимбал, барабанов  уличных  фокусников
всегда  привлекают   публику.   Слова   красота,   слава,  поэзия   обладают
волшебством, чарующим самые грубые  души. Когда все избранное общество было,
наконец,  в сборе,  когда  разговоры смолкли, после усердных предупреждений,
обращенных к нарушителям  тишины  со  стороны  г-на  де Баржетона,  который,
уподобясь  церковному привратнику, ударяющему своим жезлом о плиты, исполнял
приказания  жены, Люсьен, испытывая жестокое  душевное  потрясение,  сел  за
круглый стол подле  г-жи де Баржетон. Он  возвестил  взволнованным  голосом,
что, не желая  обманывать  ничьих ожиданий, прочтет  недавно вышедшие в свет
стихи  неизвестного  великого  поэта.  Хотя  стихотворения Андре Шенье  были
изданы в 1819 году, никто в Ангулеме не слыхал об Андре Шенье. Все усмотрели
в этом уловку, придуманную г-жой де Баржетон, чтобы пощадить самолюбие поэта
и  не  стеснять  слушателей. Люсьен  прочел  сперва  стихотворение  "Больной
юноша",  встреченное лестным  шепотом;  потом "Слепца",  поэму, которую  эти
посредственные умы  нашли чересчур длинной. Во время чтения Люсьен испытывал
адские муки, доступные лишь пониманию выдающихся художников либо  тех,  кого
тонкость  восприятия  и высокий  ум  ставят в  уровень  с  ними. Поэзия  при
передаче голосом и восприятии на слух требует благоговейного внимания. Между
чтецом  и слушателями должна установиться  внутренняя связь, без  которой не
возникнет вдохновляющего  общения чувств. Если этого душевного единения нет,
поэт уподобляется  ангелу,  притязающему петь небесный гимн среди  зубовного
скрежета  в  аду.  Ибо  в  той  области,  где развертываются их способности,
одаренные люди обладают зоркостью  улитки, чутьем собаки и слухом крота; они
видят,  они чувствуют, они  слышат все, что творится вокруг них.  Музыкант и
поэт мгновенно осознают, восхищаются ли  ими, или  их не понимают; так вянет
либо  оживает  растение  в  благоприятной или  неблагоприятной  среде. Шепот
мужчин,  которые пришли сюда  только ради  жен и теперь толковали  о  делах,
отдавался  в  ушах  Люсьена  по  законам  этой особой  акустики;  равно  как
судорожные  движения ртов,  раздираемых заразительным  зевком, смущали  его,
точно  насмешливая  гримаса.  Когда,   подобно  голубю  ковчега,  он   искал
спасительного берега, где отдохнул  бы его взор,  он во встреченных взглядах
подмечал нетерпение; люди,  видимо, рассчитывали воспользоваться  собранием,
чтобы  побеседовать  о делах более  полезных  Исключая  Лауры  де Растиньяк,
двух-трех молодых людей и  епископа, все присутствовавшие  скучали. В  самом
деле  тот,  кто  любит  поэзию,  взращивает  в  своей душе семена, вложенные
автором  в стихи;  но равнодушные слушатели,  чуждые  желания  вдыхать  душу
поэта,  не  внимали даже  звуку его голоса. Люсьен впал в уныние, и холодный
пот увлажнил его рубашку. Пламенный взгляд Луизы, когда он к ней оборотился,
дал ему мужество дочитать стихи до, конца; но сердце поэта истекало  кровью,
сочившейся из тысячи ран.
     -  Вы находите,  что  это  очень занимательно,  Фифина?-сказала соседке
тощая Лили, ожидавшая, возможно, каких-либо балаганных чудес.
     - Не спрашивайте моего  мнения,  душенька: у меня глаза  смыкаются, как
только начинают читать.
     -  Надеюсь,  Наис не чересчур часто будет угощать нас  стихами на своих
вечерах,- сказал Франсис.- Когда я  слушаю чтение, мне приходится  напрягать
внимание, а это вредно для пищеварения.
     - Бедный котенок,-  тихонько сказала  Зефирина,- выпейте  стакан воды с
сахаром.
     - Отличная декламация,- сказал Александр,- но я предпочитаю вист.
     Услышав этот ответ,  сошедший за остроту благодаря английскому значению
слова', несколько картежниц высказали предположение, что  автор нуждается  в
отдыхе.  Под  этим  предлогом  одна-две пары удалились  в будуар. Люсьен, по
просьбе  Луизы, очаровательной Лауры де Растиньяк и епископа, вновь возбудил
внимание   чтением  контрреволюционных   "Ямбов",  вызвавших  рукоплескания:
многие,  не уловив смысла  стихов,  увлечены были пламенностью  чтения. Есть
люди,  на которых  крик действует возбуждающе, как крепкие напитки на грубые
глотки.  Покамест разносили мороженое, Зефирина послала Франсиса заглянуть в
книжку  и  сказала  своей  соседке  Амели,  что  стихи,  читанные  Люсьеном,
напечатаны.
     1 Whist - по-английски равнозначно русскому "Тсс!" - знак молчания.
     -  Мудреного нет,- отвечала Амели,  и лицо ее изобразило удовольствие,-
господин де Рюбампре работает в  типографии. Ведь это  то же самое,- сказала
она, глядя на Лолотту,- как если бы красивая женщина сама шила себе платья.
     - Он сам напечатал свои стихи,- зашушукались дамы.
     -  Почему  же тогда он называет себя господином де Рюбампре?  - спросил
Жак.- Если дворянин занимается ремеслом, он обязан переменить имя.
     - Он и впрямь переменил свое мещанское имя,- сказала Зизина,- но затем,
чтобы принять имя матери - дворянки.
     -  Но  ежели  вся  эта канитель напечатана, мы можем и сами  прочесть,-
сказал Астольф.
     Тупость этих людей в высшей степени усложнила вопрос, и Сиксту дю Шатле
пришлось  объяснить  невежественному собранию,  что предуведомление  Люсьена
отнюдь не ораторская уловка и что эти прекрасные  стихи принадлежат роялисту
Шенье, брату революционера Мари-Жозефа Шенье. Ангулемское общество, исключая
епископа, г-жи де  Растиньяк и ее двух  дочерей, увлеченных высокой поэзией,
сочло, что  оно  одурачено, и оскорбилось обманом. Поднялся глухой ропот, но
Люсьен его не слышал. Точно сквозь туман мелькали перед ним лица окружающих,
он  отрешился от этого пошлого мира и, опьяненный внутренней мелодией, искал
ей  созвучий. Он  прочел мрачную  элегию о  самоубийстве, элегию в  античном
вкусе, дышащую возвышенной печалью; затем ту, где есть строфа:
     Твои стихи нежны, люблю их повторять
     Он окончил чтение пленительной идиллией, озаглавлен' ной "Неэра".
     В  сладостной  задумчивости,  затуманившей ее взор,  г-жа  де  Баржетон
сидела,  опустив руку,  другой  рукою  в рассеянии  играя  локоном, забыв  о
гостях:  впервые  в  жизни,  она  почувствовала себя перенесенной  в  родную
стихию. Судите же, как некстати потревожила  ее Амели, взявшаяся передать ей
общее пожелание.
     - Наис, мы пришли послушать стихи господина  Шардона, а вы преподносите
нам  напечатанные  стихи.  Они  очень  милы,  но наши  дамы  из  патриотизма
предпочли бы вино собственного изготовления...
     - Вы не находите, что французский язык мало пригоден для поэзии?-сказал
Астольф  управляющему  сборами.-  По  мне  так  проза  Цицерона  тысячу  раз
поэтичнее.
     - Настоящая французская поэзия - легкая поэзия, песня,- отвечал Шатле.
     - Песня доказывает, что наш язык чрезвычайно музыкален,- сказал Адриен.
     - Желала бы я послушать стихи, погубившие Наис,- сказала Зефирина,- но,
судя по тому,  как была принята просьба Амели, она  не  расположена показать
нам образец.
     - Она  должна  ради  собственного  блага  приказать  ему прочесть  свои
стихи,- сказала Франсис.- Ведь ее оправдание - в талантах этого птенца.
     - Вы как дипломат устройте нам это,- сказала Амели г-ну дю Шатле.
     - Ничего нет проще,- сказал барон.
     Бывший  секретарь по  особым  поручениям, искушенный в  подобных делах,
отыскал епископа и умудрился действовать через него. По настоянию монсеньера
Наис  пришлось попросить Люсьена прочесть  какой-нибудь отрывок,  который он
помнит наизусть. Быстрый успех  барона в этом поручении  заслужил ему томную
улыбку Амели.
     - Право, барон чрезвычайно умен,- сказала она Лолотте.
     Лолотта  вспомнила кисло-сладский намек  Амели  насчет женщин,  которые
сами шьют себе платья.
     -  Давно  ли вы  стали  признавать  баронов  Империи?  -  отвечала  она
улыбаясь.
     Люсьен пытался однажды обожествить возлюбленную в оде, посвященной ей и
озаглавленной как все оды, которые пишут юноши, кончающие коллеж. Ода, столь
любовно  выношенная, украшенная всей страстью его сердца, представлялась ему
единственным произведением,  способным  поспорить  с  поэзией  Шенье. Бросив
порядочно фатовской взгляд на г-жу де Баржетон, он сказал: "К ней". Затем он
принял  горделивую позу,  чтобы произнести  это  стихотворение,  исполненное
тщеславия,   ибо  (в  своем  авторском  самолюбии)  он  чувствовал  себя   в
безопасности,  держась за юбку г-жи де Баржетон.  И тут  Наис выдала женским
взорам свою тайну. Несмотря на привычку повелевать этим миром с высот своего
ума, она не  могла не трепетать за Люсьена. На ее лице изобразилась тревога,
взгляды  ее  молили о снисхождении; потом она принуждена была потупить взор,
скрывая удовольствие, нараставшее по мере того, как развертывались следующие
строфы:

        "К НЕЙ"
     Из громоносных сфер, где блещут свет и слава,
     Где ангелы поют у трона первых сил,
     Где в блеске зиждится предвечного держава
     На сонмах огненных светил,
     С чела стирая нимб божественности мудрой,
     Простясь на краткий срок с надзвездной вышиной.
     Порою в наш предел на грустный брег земной
     Нисходит ангел златокудрый.
     Его направила всевышнего рука,
     Он усыпляет скорбь гонимого поэта,
     Как ласковая дочь, он тешит старика
     Цветами солнечного лета.
     На благотворный путь слепца выводит он
     И утешает мать животворящим словом,
     Приемлет позднего раскаяния стон,
     Бездомных наделяет кровом.
     Из этих вестников явился к нам один,-
     Алкающей земле ниспослан небесами,
     В родную высь глядит он из чужих долин
     И плачет тихими слезами.
     Не светлого чела живая белизна
     Мне родину гонца небесного открыла,
     Не дивных уст изгиб, не взора глубина,
     Не благодати божьей сила,-
     Мой разум просветив, любовь вошла в меня,
     Слиянья с божеством искать я начал смело,
     Но неприступного архангела броня
     Пред ослепленным зазвенела.
     О, берегитесь же, иль горний серафим,
     От вас умчится он в надзвездные селенья,
     И не помогут вам обеты и моленья,-
     Он слуха не преклонит к ним.

     - Вы поняли  каламбур?-сказала Амели г-ну  дю  Шатле, обращая  на  него
кокетливый взор.
     - Стихи, как стихи, мы все  их писали понемногу, когда кончали коллеж,-
отвечал барон скучающим  тоном,  приличествующим его  роли знатока, которого
ничто не удивляет.- Прежде мы пускались в оссиановские туманы.
     То  были Мальвины, Фингалы,  облачные  видения, воители, со  звездой на
лбу,  выходившие  из  своих могил.  Нынче эта  поэтическая  ветошь  заменена
Иеговой,   систрами,   ангелами,   крылами  серафимов,   всем  этим  райским
реквизитом,  обновленным  словами:  необъятность,  бесконечность, уединение,
разум.  Тут  и  озера,  и  божественный  глагол,  некий  христианизированный
пантеизм,  изукрашенный редкостными вычурными рифмами, как тимпан - тюльпан,
восторг - исторг, и так далее.  Короче, вы перенеслись в иные широты: прежде
витали на севере, теперь на востоке, но мрак по-прежнему глубок.
     -  Ежели  ода  и  туманна,-  сказала  Зефирина,-  признание,  по-моему,
выражено чрезвычайно ясно.
     - И кольчуга архангела прозрачна, как кисейное платье,- сказал Франсис.
     Пускай правила  учтивости  и требовали  из угождения г-же  де  Баржетон
открытого  признания этой  оды  прелестным произведением,  все  же  женщины,
разгневанные тем,  что  к  их  услугам  нет  поэта,  готового  возвести их в
ангельский   чин,   поднялись  со  скучающим  видом,   цедя   сквозь   зубы:
"Восхитительно, божественно, чудесно!"
     - Ежели вы меня любите, не хвалите ни  автора, ни его ангела,- властным
тоном сказала Лолотта своему дорогому Адриену, и тому пришлось подчиниться.
     - Право,  все это  пустые фразы,- сказала Зефирина Фрэнсису.- Любовь  -
поэзия в действии.
     - Вы сказали,  Зизина,  то, что я думал,  но не  умел  бы выразить  так
тонко,- отвечал Станислав, самодовольно охорашиваясь.
     - Чего бы я не дала, чтобы сбить спесь с Наис,- сказала Амели, относясь
к  дю Шатле.- Она смеет еще изображать какого-то  архангела, точно она  выше
всех,  а сама  сводит  нас  с  сыном  аптекаря и повивальной  бабки,  братом
гризетки, типографским рабочим.
     -  Его отец  торговал  слабительным, жаль, что  он не  прочистил  мозги
сыну,- сказал Жак.
     -  Сын  идет  по  стопам  отца,  он  угостил  нас  снотворным,-  сказал
Станислав,  приняв   пленительнейшую  позу.-   Снотворное  всегда   остается
снотворным, я предпочел бы нечто другое.
     И   все,   точно  сговорясь,  старались  унизить  Люсьена  каким-нибудь
аристократически  насмешливым  замечанием.  Лили,  женщина  набожная,  почла
долгом милосердия  преподать  вовремя,  как она выразилась, назидание  Наис,
готовой  совершить  безумие.  Дипломат Франсис  взялся  довести до  развязки
глупый заговор,  представлявший для этих мелких душ занятность драматической
развязки  и тему для завтрашних пересудов. Бывший консул, мало расположенный
драться  с юным поэтом,  который, услышав оскорбительные слова в присутствии
возлюбленной,  легко  мог  вспылить,  понял,  что  надобно  сразить  Люсьена
священным мечом,  против которого  месть  бессильна. Он  последовал примеру,
который  подал  ловкий  дю Шатле, когда речь  зашла  о  том, чтобы принудить
Люсьена прочесть  стихи. Он  вступил в  разговор с епископом и  из коварства
поддерживал восторги его преосвященства, восхищенного одой Люсьена; затем он
стал   картинно   описывать,  как  мать   Люсьена,  женщина  выдающаяся,  но
чрезвычайно скромная, внушает  сыну  темы  всех  его сочинений. Для  Люсьена
величайшее удовольствие видеть,  что его обожаемой матери  воздают  должное.
Затронув  воображение  епископа,   Франсис  положился  на  случай,   который
предоставил бы монсеньеру  повод в  разговоре  обмолвиться  подсказанным ему
обидным  намеком. Когда Франсис  и  епископ опять приблизились к  кружку,  в
центре которого находился Люсьен, внимание людей, уже  понудивших его испить
цикуты, возросло. Не обладая навыками света, бедный поэт глаз не отводил  от
г-жи де  Баржетон  и неловко отвечал  на неловкие вопросы, с которыми к нему
адресовались. Он не знал ни имени, ни титулов большинства присутствовавших и
не  умел поддержать разговора  с  женщинами которые  болтали  всякий  вздор,
приводивший его в смущение. Притом он  чувствовал себя на тысячу лье от этих
ангулемских богов, именовавших его то г-ном  Шардоиом, то г-ном де Рюбампре,
между  тем  как друг друга они называли Лолоттой, Адриеном, Астольфом, Лили,
Фифиной.  Смущение  Люсьена  возросло до крайности, когда,  приняв  Лили  за
мужское имя,  он  назвал  господином  Лили грубого  г-на де Сеионша. Немврод
оборвал Люсьена, переспросив: "Что вам угодно, господин Люлю?" - причем г-жа
де Баржетон покраснела до ушей.
     - Надобно  быть  совершенно  ослепленной,  чтобы  принимать  у  себя  и
представлять нам этого щелкопера! - сказал г-н де Сенонш вполголоса.
     -  Маркиза,- сказала Зефирина г-же  де Пимантель шепотом, но так, чтобы
ее  слышали,-  не  находите  ли вы,  что  между г-ном Шардоном  и  г-ном  де
Кант-Круа разительное сходство?
     - Сходство совершенное,- улыбаясь, отвечала г-жа де Пимантель.
     - Слава  очаровывает,  и  в том не грех  признаться,- сказала  г-жа  де
Баржетон  маркизе.-  Одних  женщин  пленяет  величие,  других  ничтожество,-
прибавила она, взглянув на Франсиса.
     Зефирина не  поняла намека,  ибо считала своего консула мужчиной весьма
изрядных качеств; но маркиза приняла сторону Наис и рассмеялась.
     - Вы чрезвычайно  счастливы,  сударь,- сказал Люсьену г-н де Пимантель,
желавший  найти  повод назвать его  де Рюбампре после того  как ранее назвал
Шардоном,- вы, верно, никогда не скучаете?
     - А вы быстро работаете? -  спросила Лолотта таким тоном, каким сказала
бы столяру: "Как скоро вы можете смастерить ящик?"
     Люсьен был ошеломлен таким предательским ударам,  но  он поднял голову,
услышав веселый голос г-жи де Бар-жетон:
     - Душа моя, поэзия не произрастает в  голове господина де Рюбампре, как
трава в наших дворах.
     -  Сударыня,- сказал  епископ  Лолотте,-  безмерным  должно  быть  наше
уважение  к  благородным  умам, озаренным сиянием лучей господних.  Поистине
поэзия святое дело. Да, творить  - это значит  страдать.  Скольких бессонных
ночей стоили строфы, которыми вы только что восхищались! Почтите поэта своей
любовью;  чаще  всего он несчастен в жизни, но  всевышним  ему без  сомнения
уготовано место на  небесах среди пророков. Этот юноша - поэт,- прибавил он,
возлагая руку на голову Люсьена.- Неужто вы не видите на его прекрасном челе
печати высокой судьбы?
     Обрадованный столь  благородным  заступничеством,  Люсьен  поблагодарил
епископа нежным  взглядом,  не ведая, что достойный  прелат скоро станет его
палачом.
     Г-жа  де  Баржетон  метала  во  вражеский стан  торжествующие  взгляды,
которые, точно копья, вонзались в сердца ее соперниц, разжигая их ярость.
     - Ах! Ваше высокопреосвященство,- отвечал  поэт,  надеясь  поразить эти
тупоумные  головы  своим золотым  скипетром,- люди  в  большинстве  лишены и
вашего  ума и  вашего человеколюбия.  Наши  горести  им  чужды,  наши  труды
недоступны их пониманию. Рудокопу легче добыть  золото из недр земли, нежели
нам  извлечь наши  образы  из  недр  языка,  наиболее неблагодарного.  Ежели
назначение поэзии в том, чтобы вознести мысль на те высоты, откуда
     она будет видна  и доступна  людям,  поэт должен беспрестанно учитывать
возможности человеческого  разума, чтобы  удовлетворить  всех;  ему  надобно
таить  под  самыми яркими  красками логику и чувство - две  силы, враждебные
друг другу; ему надлежит вместить в одно слово целый мир мыслей, представить
в одном образе целые  философские системы; короче,  его стихи  лишь  семена,
которые  сулят цветами расцвесть в сердцах,  отыскав в них  борозды -  следы
наших  сокровенных чувств. Неужто,  чтобы  все  изобразить,  не  надобно все
перечувствовать? И живо чувствовать,  не значит ли страдать? Потому-то стихи
и рождаются  лишь после мучительных блужданий  по обширным областям мысли  и
общества.  Разве  не  бессмертны  труды, коим мы обязаны  творениями,  жизнь
которых  более  близка нам,  нежели  жизнь  существ, действительно живших на
земле,  как  то: Кларисса Ричардсона, Камилла Шенье, Делия Тибулла, Анжелика
Ариоста, Франческа Данте, Альцест Мольера,  Фигаро Бомарше,  Ребекка Вальтер
Скотта, Дон Кихот Сервантеса!
     - А что вы нам создадите? - спросил Шатле.
     - Возвещать  о такого  рода замыслах,-  отвечал  Люсьен,-  не значит ли
выдать обязательство в гениальности? К тому же рождение  столь блистательных
созданий требует  большого житейского опыта, изучения страстей и пристрастий
человеческих, чего  я  еще не мог достичь. Но  начало мною уже положено! - с
горечью ск