а боготворил
свою мать, но, добиваясь того, чтобы я написала ему:  "Я довольна вами!", он
погиб в  огне сражения.  А  вы  ради поездки со мною не можете отказаться от
свадебного обеда!
     Люсьен готов был убить себя,  его отчаяние  было столь искренно,  столь
глубоко! И Луиза все  ему простила,  но все же  дала  почувствовать,  что он
должен искупить свой проступок.
     -  Идите,-  сказала  она в заключение,-  но будьте осторожны и завтра в
полночь ждите меня в ста шагах за Маилем.
     Люсьен  не  чувствовал   земли  под  ногами,  он  воротился  К  Давиду,
преследуемый надеждами, как Орест фуриями, ибо  предвидел тысячу трудностей,
которые вмещались  в одно  страшное слово: деньги. Прозорливость  Давида так
ужасала его, что он заперся в своем прелестном кабинете, чтобы прийти в себя
от потрясения,  вызванного переменой в его судьбе. Итак,  придется  покинуть
эту квартирку, устройство которой обошлось так дорого, и признать тем самым,
что  все жертвы  были напрасны. Люсьену  пришло  на ум,  что  тут  могла  бы
поселиться мать, и тогда  Давиду не  надо  будет  тратиться на пристройку  в
глубине двора.  Его  отъезд, пожалуй, даже пойдет на пользу семье;  он нашел
тысячу оправдательных причин для своего бегства,  ибо нет большего  иезуита,
чем наши желания. Он сейчас же побежал в Умо к сестре, чтобы рассказать ей о
повороте в своей судьбе и посоветоваться с нею.  Проходя мимо лавки Постэля,
он подумал,  что если не представится  другой возможности,  то  он займет  у
преемника отца сумму, необходимую для жизни в Париже в течение года.
     "Ежели я  буду жить  с Луизой, то экю в  день  окажется для  меня целым
состоянием, а это составит всего тысячу франков  в год,-  подумал  он.- Ну а
через полгода я буду богат!"
     Ева и его мать,  под клятвенным обещанием хранить тайну, были посвящены
Люсьеном  в его сердечные  дела. Обе плакали, слушая  честолюбца; и когда он
пожелал узнать причину их печали, они признались, что все их сбережения ушли
на столовое и  постельное белье, на приданое Евы, на покупку всяких вещей, о
которых не подумал Давид, и что все же они счастливы, внеся свою долю, ибо в
брачном контракте типограф указал, что Ева приносит в приданое десять  тысяч
франков. Тогда Люсьен заговорил о возможности займа, и  г-жа Шардон взяла на
себя неприятную обязанность попросить у Постэля  тысячу  франков  сроком  на
один год.
     - Послушай,  Люсьен,- сказала  Ева, у которой сердце защемило,- значит,
ты не будешь  у меня на свадьбе? О, воротись! Я подожду  несколько дней. Раз
ты ее проводишь, она недели  через две отпустит тебя!  Неужто она не уступит
тебя нам на недельку? Ведь мы вырастили тебя  для  нее! Наш брак не даст нам
счастья, если тебя не будет... Но достанет ли тебе  тысячи франков? -сказала
она, прерывая самое себя.- Хотя фрак сидит на тебе божественно, но он у тебя
всего  один! У тебя всего две  тонкие  рубашки,  а прочие  шесть  из грубого
полотна.  У  тебя всего  три  батистовых галстука,  а прочие три из простого
жаконета; да  и носовые  платки  не очень-то хороши. Разве у тебя  в  Париже
найдется сестра, которая выстирает твое белье
     тотчас же, как только потребуется? Надобно иметь побольше белья. У тебя
всего  одни нанковые панталоны, сшитые  в этом  году, прошлогодние  чересчур
узки; тебе  придется одеваться в  Париже,  а парижские  цены  не то,  что  в
Ангулеме. У тебя всего два  исправных белых жилета, остальные я  уже чинила.
Послушай, я советую взять с собой две тысячи франков.
     В эту минуту вошел Давид, и, видимо, он услыхал последние слова, потому
что молча посмотрел на брата и сестру.
     - Не таите от меня ничего,- сказал он.
     - Вообрази себе,- вскричала Ева,- он уезжает с нею!
     - Постэль согласен одолжить тысячу франков,- сказала, входя в комнату и
не замечая Давида, г-жа Шар-дон,- но только  на полгода, и притом он требует
от  тебя  вексель  с поручительством Давида;  он говорит, что  ты  не можешь
представить никакого обеспечения.
     Мать  оборотилась,  увидела зятя,  и  все четверо  замолчали. Семейство
Шардонов почувствовало, что  они чересчур злоупотребляют  простотою  Давида.
Все были пристыжены. Слезы навернулись на глаза типографа.
     - Значит, ты не  будешь у  меня на свадьбе? - сказал он.- Значит, ты не
останешься с нами?  А я растратил  все, что у меня было!  Ах, Люсьен, ведь я
как раз принес Еве скромные свадебные подарки,-  сказал он,  смахнув слезу и
доставая из кармана футляры.- Не знал я, что буду сожалеть о покупке.
     Он положил на стол перед тещей несколько сафьяновых коробочек.
     -  На  что   так  баловать  меня?-сказала  Ева  с  ангельской  улыбкой,
противоречащей ее словам.
     -  Милая матушка,-  сказал типограф,- скажите господину Постэлю, что  я
согласен  подписать вексель,  вед!  я вижу  по твоему  лицу,  Люсьен, что ты
твердо решил ехать.
     Люсьен медленно и печально склонил голову и минутой позже сказал:
     - Не судите обо мне дурно, мои любимые ангелы! - Он обнял Еву и Давида,
привлек их к себе, прижал к груди  и сказал:-Обождите немного, и вы узнаете,
как я вас люблю! Ах, Давид, на что бы годилась возвышенность мысли, ежели бы
она не  ставила нас выше мелких условностей, которыми  законы опутывают наши
чувства? Ужели даже в разлуке душою я не буду с вами? Ужели мысленно мы
     не будем  всегда вместе? Неужто  я  должен пренебречь своим призванием?
Неужто  книгопродавцы  поскачут  в  Ангулем в поисках  "Лучника  Карла IX" и
"Маргариток"? Раньше ли,  позже ли, а мне придется  сделать  шаг, который  я
делаю  сейчас,   и  неужто   когда-нибудь  обстоятельства   сложатся   более
благоприятно? Неужто вся моя будущность не зависит от того, что сразу же, по
приезде в Париж, я буду введен в салон маркизы д'Эспар?
     - Он прав,- сказала Ева.- Не сами ли вы говорили, что ему следует ехать
в Париж?
     Давид  взял Еву  за руку  и  повел ее в  узенькую  келейку,  бывшую  ее
спальней целые семь лет, и тихо сказал ей:
     -  Ты говорила,  любовь моя, что ему нужны две тысячи франков?  Постэль
дает всего тысячу.
     Ева печально взглянула на  жениха, и взгляд этот  изобличил всю глубину
ее скорби.
     -  Выслушай  меня,  моя обожаемая  Ева,  наша  жизнь  вначале  сложится
нелегко. Да, мои траты поглотили все, что у меня было. У меня осталось всего
две тысячи  франков; тысяча  франков нужна на то, чтобы работала типография.
Отдать другую тысячу твоему  брату  равносильно тому, что лишить  себя куска
хлеба,  лишиться покоя. Будь я один, я знал бы, как поступить, но нас  двое.
Решай!
     Ева, растроганная, кинулась к своему возлюбленному,  нежно  его обняла,
поцеловала и, горько плача, шепнула ему на ухо:
     -  Поступи  так, как  если  бы  ты  был  один,  я буду  работать, чтобы
возместить эту сумму!
     Несмотря  на то, что помолвленные обменялись  самым  горячим  поцелуем,
Давид, возвращаясь к Люсьену, оставил Еву в подавленном состоянии.
     -  Не огорчайся,- сказал он ему,-  ты  получишь  нужные тебе две тысячи
франков.
     - Идите  оба к Постэлю,- сказала  г-жа  Шардон,- ведь  вам  обоим  надо
подписать вексель.
     Когда  друзья  воротились от аптекаря,  Ева  и ее  мать, опустившись на
колени,  молились  богу.   Если  они   и  понимали,  какие   надежды   могли
осуществиться в  будущем по возвращении Люсьена, все же чувство подсказывало
им, что, разлучаясь, они теряют слишком многое, и они находили, что разлука,
которая разобьет их жизнь и  обречет  на вечную тревогу за  судьбу Люсьена,-
это слишком дорогая цена для будущего счастья.
     -  Ежели  ты когда-нибудь забудешь  эти минуты,-  сказал  Давид  на ухо
Люсьену,- ты будешь последним человеком.
     Конечно,   типограф  почел  необходимым  в  напутствие  -  предостеречь
Люсьена: он  опасался влияния  г-жи  де  Бар-жетон  не менее,  чем  рокового
непостоянства его  характера, способного увлечь его как на славный, так и на
бесславный путь. Ева проворно собрала вещи  Люсьена. Этот Фернандо Кортес от
литературы уезжал  с  легкой  кладью. Лучший сюртук, лучший жилет и  одна из
двух его лучших сорочек  были на  нем. Белье, знаменитый фрак, прочие вещи и
рукописи составили такой скромный сверток, что Давид,- лишь бы скрыть его от
взоров г-жи де  Баржетон,-  предложил  переслать пакет  дилижансом  в  адрес
одного из своих подрядчиков,  бумажного  торговца, с  просьбой  передать его
Люсьену.
     Несмотря на предосторожности, принятые г-жой де  Баржетон в  связи с ее
отъездом, г-н дю  Шатле проведал  о нем и пожелал узнать, едет ли  она одна,
или с Люсьеном; он послал лакея в  Рюфек с наказом тщательно осматривать все
кареты, когда будут сменять почтовых лошадей.
     "Ежели она похитит своего поэта,- подумал он,- она в моей власти".
     Люсьен выехал  на  другой день  с  рассветом,  его  сопровождал  Давид,
который достал двуколку и лошадь под предлогом, что едет к отцу поговорить о
делах;  невинная  ложь  при  сложившихся  обстоятельствах  казалась   вполне
правдоподобной,  Друзья  поехали  в  Марсак  и провели  часть  дня у старого
Медведя; затем  вечером выехали в Манль и, миновав город, поджидали там г-жу
де  Баржетон.  Она приехала под  утро.  Увидев карету, доживавшую уже шестой
десяток, столько  раз  виденную в каретном сарае Баржетонов,  Люсьен испытал
одно из сильнейших волнений в своей жизни;  он бросился к Давиду, обнял его,
и тот ему  сказал: "Дай бог, чтобы  это послужило к  твоему благу!" Типограф
сел в свой  убогий экипаж и поехал домой с тяжелым сердцем, ибо у него  были
самые ужасные предчувствия касательно жизни Люсьена в Париже.


     Часть вторая
        "ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ЗНАМЕНИТОСТЬ В ПАРИЖЕ"
     Ни Люсьен, ни г-жа де Баржетон, ни Жантиль, ни горничная Альбертина  не
рассказывали о путевых происшествиях; но  надо думать,  что для влюбленного,
предвкушавшего   от   похищения  все  радости,  путешествие   было  омрачено
постоянным присутствием слуг. Люсьен, впервые ехавший в почтовой карете, был
крайне смущен, когда оказалось, что он истратил в пути от Ангулема до Парижа
почти все деньги,  рассчитанные на год жизни.  Как  и все люди, сочетавшие в
себе силу таланта  с  обаятельностью  ребенка, он  поступал опрометчиво,  не
скрывая  простодушного изумления перед новым для него миром. Мужчина  должен
хорошо  изучить  женщину,  прежде  чем открыться ей в чувствах  и мыслях, не
приукрашая  их.  Ребяческие выходки вызывают  улыбку  нежной  и великодушной
возлюбленной, и она все понимает; но иная,  в ветреном  своем тщеславии,  не
простит любовнику ребячливости,  легкомыслия или мелочности. Многие  женщины
чересчур преувеличивают свои  чувства и желают из кумира сделать бога; между
тем как  другие, любящие  мужчину более из любви  к нему, нежели из любви  к
себе,  равно обожают  и  его  слабости  и  его  достоинства.  Люсьен  еще не
разгадал, что у г-жи де Баржетон любовь была  взращена  гордостью.  Вина его
была в том, что  он не понял иных улыбок, скользивших по лицу Луизы во время
путешествия, не пытался их пресечь и  по-прежнему развился, точно  крысенок,
вырвавшийся из норы.
     На рассвете путники прибыли в гостиницу "Гайар-Буа", что в улице Эшель.
Любовники сильно устали, и Луиза прежде всего пожелала  отдохнуть; она легла
в постель, приказав Люсьену спросить для себя комнату вверху над помещением,
занятым ею. Люсьен проспал до четырех часов. Г-жа де  Баржетон распорядилась
разбудить его к обеду; Люсьен поспешно оделся, услыхав, который
     час, и застал Луизу в одной из  омерзительных комнат, позорящих  Париж,
где, вопреки множеству притязаний на щегольство,  нет  ни одной гостиницы, в
которой  богатый путешественник мог  бы  себя  чувствовать как дома. В  этой
холодной комнате, без солнца,  с полинялыми занавесями на окнах, с паркетным
полом, натертым до блеска, нелепого  здесь,  уставленной ветхой,  допотопной
или купленной  по  случаю мебелью  дурного вкуса, Люсьен, правда, еще  полу"
сонный, не  узнал  своей Луизы.  И точно,  иные люди  как бы утрачивают свой
облик и значительность,  стоит лишь  им разлучиться  с  людьми, с вещами, со
всем тем, что служило для них обрамлением. Человеческие  лица окружает некое
подобие  атмосферы,  присущей  только  им,-  так  светотень  на  фламандских
картинах необходима для жизни образов, брошенных  на холст гением живописца.
Почти  все провинциалы  таковы. Притом  г-жа  де  Баржетон  проявляла  более
достоинства, более рассудительности, нежели то  подобает  проявлять в  часы,
когда близится безоблачное счастье.
     Жаловаться  Люсьен  не мог: прислуживали Жантиль и Альбертина. Обед  не
имел ни малейшего  притязания  на обилие и отменное качество  провинциальных
трапез. Кушанья приносились из  соседнего ресторана, они подавались к  столу
скромными  порциями,  урезанными  спекуляцией;  на  всем   лежал   отпечаток
скудости. Париж непригляден в том малом, что выпадает на долю людей среднего
достатка.  Люсьен  ожидал  конца  обеда,  чтобы  спросить  Луизу  о  причине
перемены, казавшейся ему необъяснимой. Он не обманулся. Важное событие,- ибо
в душевной жизни размышления - те же события,- произошло, покамест он спал.
     Около двух часов пополудни в  гостинице  появился Сикст  дю  Шатле;  он
велел  разбудить Альбертину,  изъявил  Желание повидаться  с  ее  госпожою и
воротился, едва г-жа де Баржетон успела окончить свой  туалет. Анаис, крайне
удивленная,- она была так уверена,  что укрылась надежно,- приняла дю  Шатле
на исходе третьего часа.
     -  Я последовал  за вами,  пренебрегая гневом начальства,-  сказал  он,
раскланиваясь с нею.- То,  что я  предвидел,  случилось. Но пусть  я потеряю
должность, все же я не допущу вашей гибели!
     - Что означают ваши слова? - вскричала г-жа де Бар-жетон.
     - Я понял, вы любите Люсьена,- продолжал он ласково, с покорным видом.-
Нужно  до  забвения  рассудка  полюбить  человека,  чтобы  пренебречь  всеми
приличиями, а вам они хорошо известны! Милая моя, обожаемая Наис, неужели вы
надеетесь быть принятою у госпожи д'Эспар или в каком-либо ином салоне, если
пройдет молва, что  вы чуть ли не сбежали из Ангулема с каким-то юнцом и тем
более  после  дуэли  господина  де  Баржетона   с  господином  де  Шандуром?
Пребывание вашего  мужа в Эскарба могут истолковать  как разрыв. В  подобных
случаях  порядочные  люди  сначала  дерутся  за  честь  жены, затем  дают ей
свободу. Любите господина де Рюбампре, опекайте  его, делайте, все, что  вам
вздумается,  но не живите  под  одной кровлей с ним! Если кто-нибудь узнает,
что  вы  вдвоем  совершили  путешествие в  карете,  на  вас  станут  пальцем
показывать  в том  кругу,  где  вы желаете быть  принятой. И затем, Наис, не
приносите жертв этому юноше; вы не имели еще случая с кем-либо его сравнить,
он не  выдержал  еще  ни одного испытания и, может статься, пренебрежет вами
ради  какой-нибудь парижанки,  которую сочтет  более  необходимой  для своих
честолюбивых  замыслов.  Я  не хочу порочить  люби-'  мого вами человека, но
позвольте мне  ваши  интересы поставить  выше его  интересов. Выслушайте  же
меня. Изучите его!  Обдумайте  хорошенько ваш поступок.  И если! двери перед
вами будут  закрыты, если женщины  не по-'  желают вас  принимать, оберегите
себя  хотя бы  от раская-. ния, решите твердо, что человек, ради которого вы
принесли столько жертв,  того  достоин и это оценит.  Особенно щепетильна  и
взыскательна госпожа д'Эспар,  она сама, разошлась с мужем,  и свет так и не
проник в  тайну их размолвки: но Наваррены, Бламон-Шоври, Ленонкуры, короче,
все родственники окружили ее, самые чопорные дамы, бывают у нее  и оказывают
ей почетный прием; право,  можно подумать, что виновен  маркиз д'Эспар!  При
первом же посещении ее дома вы убедитесь в правильности моих советов. Я знаю
Париж и могу вам сказать заранее: в салоне! маркизы вы окажетесь в отчаянном
положении,  если она, узнает,  что  вы  поселились  в  гостинице "Гайар-Буа"
вместе с сыном аптекаря, называйся он даже де Рюбампре, коли ему так угодно.
Здесь у вас отыщутся соперницы коварнее и хитрее Амели: они поспешат узнать,
кто вы, знатны ли вы, откуда пожаловали, чем занимаетесь.  Вы полагались  на
инкогнито,  как я понимаю.  Но вы  из  породы людей, для  которых  инкогнито
невозможно.  Не  столкнетесь  ли  вы по-:  всюду  с  Ангулемом? Депутаты  ли
съедутся на открытие палат, генерал ли заглянет в Париж во время отпуска,-
     довольно одному  ангулемцу  встретить  вас, и  участь ваша будет решена
самым  нелепым  образом:  впредь вы окажетесь  лишь любовницей Люсьена. Я  к
вашим услугам  всегда  и во  всем. Я остановился в улице Фобур-Сент-Оноре, в
двух  шагах  от госпожи д'Эспар,  у главноуправляющего сборами. Я достаточно
коротко знаком с  супругой маршала де  Карильяно, с госпожою  де Серизи и  с
председателем  совета, я могу вас представить; но  вы и без  меня войдете  в
свет через госпожу  д'Эспар.  Вам  ли желать быть  принятою в том  или  ином
салоне? Вы будете желанны во всех салонах!
     Дю Шатле говорил, и ни разу г-жа де Баржетон не  прервала его: она была
сражена,  признав  правоту  его   доводов.  И  точно,  ангулемская  королева
полагалась на инкогнито.
     - Вы правы, дорогой друг,- сказала она,- но как быть?
     - Разрешите мне,- отвечал Шатле,- найти для  вас пристойную квартиру  с
обстановкой; квартира станет дешевле гостиницы,  и у вас будет дом; ежели вы
меня послушаетесь, нынешнюю же ночь вы проведете там.
     - Но как вы узнали мой адрес? -спросила она.
     -  Вашу карету узнать было нетрудно, к тому же  я следовал за вами. Ваш
адрес почтарь сказал моему  в Севре.  Позвольте быть вашим квартирмейстером.
Как только я вас устрою, извещу запиской.
     - Хорошо,- сказала она.
     Это  слово, казалось, ничего не значило, и значило все.  Барон дю Шатле
изъяснялся на светском языке  с женщиной светской.  Он предстал перед нею во
всем блеске парижской моды. Щегольской  кабриолет в красивой запряжке ожидал
его. Г-жа де Баржетон, погруженная в размышления, нечаянно задержалась возле
окна  и видела, как отъезжал  старый  денди.  Минутой позже Люсьен, проворно
вскочивший с  постели, проворно  одевшийся, предстал ее взорам в старомодных
нанковых  панталонах,  в  поношенном сюртучке. Он  был  прекрасен, но смешно
одет. Нарядите Аполлона Бельведерского  или Антония водоносом, узнаете ли вы
тогда божественное  творение  греческого или римского резца? Глаз сравнивает
ранее,  нежели сердце  успевает внести свою поправку в невольный  мгновенный
приговор. Различие между Люсьеном и Шатле было чересчур резким и бросалось в
глаза.
     Было около шести часов, когда обед окончился, и г-жа де Баржетон жестом
пригласила  Люсьена сесть рядом  с нею  на  скверный диван,  обитый  красным
миткалем в желтых цветочках.
     - Люсьен,- сказала она,- мы совершили безрассудство,  пагубное  для нас
обоих.  Не  сочтешь ли  ты  разумным исправить наш поступок? В Париже  мы не
должны жить вместе,  никто не должен заподозрить, что мы  и приехали вместе.
Твое будущее во многом зависит от моего положения в  обществе, и  я не  хочу
чем-либо тебе повредить. Вот отчего нынче же вечером я выеду из гостиницы. Я
поселюсь  в двух шагах  отсюда. Ты  останешься здесь.  Встречаться  мы будем
каждый день, не подавая повода для сплетен.
     Луиза  посвящала  Люсьена  в законы большого света" а он смотрел на нее
широко раскрытыми глазами. Не постигнув еще того,  что женщины, отрешаясь от
своих  безрассудств, отрешаются от любви, юноша все  же понял, что для Луизы
он не  прежний,  ангулемский  Люсьен.  Она  говорила только о  себе, о своих
интересах, о своей репутации,  о высшем  свете и, оправдывая свое себялюбие,
пыталась внушить Люсьену, что ею руководит лишь забота о нем. У него не было
никаких прав на Луизу, столь быстро преобразившуюся  в г-жу де Баржетон,  и,
что самое главное,  у  него не  было никакой власти. И он  не мог остановить
крупных слез, катившихся из глаз.
     -  Ежели я ваша слава, вы  для меня  н