конечные заботы, которые причиняла эта  задача
каждому,  кто  пытался бы  ее  разрешить.  Расходы, связанные с женитьбой  и
отъездом  Люсьена, поглотили все его сбережения; и с первых  же  дней  своей
семейной  жизни он оказался в чрезвычайно стесненном  положении. Он  отложил
тысячу франков на нужды типографии и столько же занял под вексель у аптекаря
Постэля. Итак, двойная  задача  стояла перед этим  глубоким мыслителем: надо
было  изобрести дешевый состав  бумаги и изобрести без промедления:  словом,
требовалось приложить выгоды открытия к нуждам  своих близких и своего дела.
Каким  же эпитетом наградить ум, способный  отрешиться от мучительных забот,
причиняемых  нищетой,  тщательно  скрываемой,  и зрелищем голодной семьи,  и
повседневными требованиями труда, столь кропотливого,  как труд печатника, и
парить  в области  неведомого,  пытаясь  с  самозабвенной  страстью  ученого
уловить тайну, изо дня в день ускользающую от самых искусных изысканий? Увы!
Как будет  видно, немало еще других горестей выпадает на долю изобретателей,
не говоря уже  о неблагодарности толпы, которой всякие бездарности  и лентяи
твердят  о гениальном  человеке:  "Он-де родился изобретателем  и никем иным
быть не мог. За его открытия мы обязаны  ему не больше, нежели принцу за то,
что он  родился принцем. Он, воспользовался своими природными дарованиями! И
притом он уже обрел награду в своем труде".
     Замужество для  девушки  является  большим  нравственным  и  физическим
переломом;  притом замужество  в условиях мещанской  жизни обязывает девушку
войти в круг совершенно новых для нее  интересов и дел, стало быть, какое-то
время она  обречена  наблюдать,  а  не  действовать.  Любовь  Давида к  жене
отдалила,  к  сожалению,  ее  участие  в  делах  мужа, ибо он  не  осмелился
посвятить в  них  Еву ни на другой день после свадьбы, ни в последующие дни.
Несмотря  на отчаянную нужду,  на которую  обрекла его скупость отца,  он не
решался  омрачить медовый месяц унылым обучением Евы своему трудному ремеслу
и  преподать ей  сведения, необходимые для  жены всякого коммерсанта.  Таким
образом,  тысяча франков  - все  их состояние -  была  поглощена  не столько
типографией, сколько хозяйством.  Беспечность Давида и  неведение  его  жены
длились четыре  месяца! Пробуждение было ужасно. Когда наступил  срок уплаты
по векселю, выданному Давидом аптекарю  Постэлю, у молодоженов не  оказалось
денег, но причина, по  которой они  оказались в долгу, была хорошо  известна
Еве, и,  чтобы вовремя рассчитаться, она пожертвовала и свадебными подарками
и  семейным серебром.  В тот день, когда вексель  был  погашен, Ева решилась
вечером  поговорить  с Давидом о  делах, так  как  заметила,  что  он  вовсе
забросил свою типографию ради изобретения, о котором говорил ей недавно. Шел
всего только второй месяц со дня свадьбы, а Давид уже стал проводить большую
часть времени в  пристройке в глубине двора,  в конурке, приспособленной для
отливания  валиков.  Через  три месяца  по  своем  возвращении  в Ангулем он
заменил  мацы для  накатки  краски  кипсеем с доской  и  цилиндром,  который
механически растирает  краску  и  наносит  ее на  форму  с помощью  валиков,
сваренных  из  рыбьего  клея  и  патоки.  Это  первое  усовершенствование  в
типографском деле было  столь неоспоримым, что братья Куэнте воспользовались
им,  лишь только увидели все его выгоды.  Давид установил у внутренней стены
этой своеобразной кухни печь с медным котлом, полагая таким путем  уменьшить
расход  угля  при переливке  валиков,  заржавевшие формы которых выстроились
вдоль  стены, но, впрочем,  он не переливал их  и  двух раз.  Он  не  только
оградил эту конурку крепкой дубовой дверью, изнутри обитой листовым железом,
но  еще  заменил  грязные  оконные  стекла, сквозь  которые все  же проникал
взгляд, рифлеными, чтобы со двора не было видно, над чем он трудится. Но как
только Ева заговорила об их будущем, Давид с тревогой  взглянул на  жену  и,
прервав ее, сказал:
     -  Дитя  мое, я знаю, на  какие мысли должна тебя  наводить заброшенная
мастерская  и видимость  застоя  в  моих  торговых  делах.  Но,  видишь ли,-
продолжал он, подводя  ее к окну спальни и указывая на таинственную лачугу,-
наше  богатство там...  Нам доведется  помучиться еще несколько  месяцев; но
будем терпеливы! Дозволь  мне разрешить промышленную задачу, известную тебе,
и тогда все наши бедствия окончатся.
     Давид  был так добр, в преданность его можно было  поверить на слово, и
бедная женщина, волнуемая, как все женщины, повседневными расходами, приняла
на  себя  тру4 избавить  мужа  от  хозяйственных  забот. Итак, она  покинула
прелестную  бело-голубую  комнату,   где,  беседуя  с   матерью,  занималась
рукоделием, и спустилась в одну из двух деревянных клеток в углу мастерской,
чтобы изучить торговый механизм типографии. И разве это не было героизмом со
стороны женщины, уже беременной?  В течение  первых  месяцев  после женитьбы
Давида рабочие,  до  той поры необходимые в деле, покинули  один  за  другим
бездействующую  типографию. Братья  Куэнте, заваленные заказами, нанимали не
только  местных  мастеровых,  прельщенных  возможностью  хорошего  поденного
заработка,  но  и  рабочий   из   Бордо,  откуда  являлись   преимущественно
подмастерья, считавшие себя мастерами достаточно  искусными, чтобы  миновать
годы  ученичества.  Исследуя  средства,  какими  еще  располагала типография
Сешара, Ева обнаружила,  что там  всего  лишь  три  работника.  Прежде всего
Серизе - подмастерье, которого Давид привез с собою из Парижа; потом Марион,
привязанная  к дому, как дворовый  пес;  наконец, Кольб, эльзасец, в прошлом
чернорабочий  в типографии господ  Дидо.  Будучи призван на  военную службу,
Кольб  случайно попал  в  Ангулем, и там,  на военном параде,  незадолго  до
окончания  срока его службы, Давид увидел его и узнал. Кольб навестил Давида
и пленился  толстухой Марион, открыв в ней  все качества,  какие человек его
сословия  ищет  в  женщине:  могучее  здоровье, пышущее  на  щеках  румянцем
кирпичного  оттенка,  мужскую силу,  которая позволяла  Марион  с  легкостью
подымать  тяжелую  форму  с набором, щепетильную честность,  которую  весьма
ценят  эльзасцы,  преданность  хозяевам, что свидетельствует  о  покладистом
характере, и, наконец, бережливость, которой она обязана была капитальцем  в
тысячу франков,  бельем, , платьями и кое-какими другими вещами, которые она
содержала  с  чисто  провинциальной опрятностью. Марион, дородная  и  мощная
женщина лет тридцати шести, была  польщена вниманием статного, крепкого, как
бастион, кирасира ростом в пять футов  семь дюймов и, естественно, надоумила
его стать печатником. Когда эльзасец отбыл срок'
     службы, Марион  и  Давид  сделали  из  него довольно  благовоспитанного
Медведя,  не  умевшего, однако,  ни читать,  ни писать. Набор так называемых
городских  заказов  в эти  три месяца не  настолько был обременителен, чтобы
Серизе один не мог  бы с ним справиться. Одновременно наборщик,  метранпаж и
фактор, Серизе осуществлял то, что Кант именует чудесной тройственностью: он
набирал, сам правил корректуру, записывал заказы и составлял счета; но  чаще
он сидел без дела и читал романы в своей клетке в углу мастерской в ожидании
заказа на какую-нибудь афишу или пригласительные билеты. Марион, вышколенная
Сешаром-отцом, обрабатывала бумагу, смачивала ее, помогала Кольбу  печатать,
складывать и обрезать листы, притом она хлопотала  в кухне, а поутру шла  на
рынок.
     Когда Ева потребовала у Серизе отчета за первые полгода, оказалось, что
доход был  равен восьмистам франкам. Расход  же  только  на поденную  оплату
Серизе  и Кольба,-  что  составляло  три франка  в  день, из  которых первый
получал два франка, а  второй один франк в день,- достигал шестисот франков.
А так  как стоимость материала по выполненным и сданным заказам доходила  до
ста с лишним франков, для Евы стало ясно, что в первое полугодие их семейной
жизни Давид понес ущерб, выразившийся  в  том, что он не оплатил  помещение,
лишился  процентов  с  капитала,  представляемого  ценностью оборудования  и
патента,  словом,  того дохода,  который  обычно имеет  печатник,  не  выдал
жалованье Марион, израсходовался на  краску, на множество мелочей, именуемых
печатниками   прикладом,-  выражение,  обязанное  своим  происхождением  тем
квадратным  кускам  сукна или шелка, что употребляются в качестве  прокладки
между  пианом печатного станка и бумагой (декельная обтяжка),  чтобы придать
больше  упругости винту  при нажиме на шрифт. Представив себе в общих чертах
возможности типографии и  ее  производительность,  Ева  поняла,  какие малые
блага сулит эта мастерская,  истощенная всепожирающей  деятельностью братьев
Куэнте,   одновременно    бумажных   фабрикантов,   издателей,   печатников,
обслуживающих  епископство,  город и  префектуру. Газетка, которую два  года
назад Сешары, отец  и  сын,  продали за двадцать  две тысячи  франков, нынче
приносила годового дохода восемнадцать тысяч франков.  Ева угадала  расчеты,
скрытые под видимостью  великодушия братьев  Куэнте,  которые  предоставляли
типографии Сешара  достаточно  работы,  чтобы она могла существовать, но  не
настолько, что-
     бы с  ними соперничать.  Приняв на  себя ведение дел,  Ева прежде всего
составила полную  опись  типографского оборудования.  Она  приказала Кольбу,
Марион и Серизе прибрать  в мастерской, вычистить и привести все в  порядок.
Затем однажды вечером, когда Давид после прогулки по полям воротился домой в
сопровождении  старухи, которая  несла за  ним  огромный узел с травами, Ева
обратилась к нему  за  советом, каким образом извлечь пользу из той рухляди,
что  им оставил отец Сешар, и обещала самостоятельно  вести  дело. По совету
мужа г-жа Сешар употребила всю бумагу, какая еще оставалась в типографии,  и
пустила  ее в ход, чтобы печатать  в две колонки,  на  одной стороне  листа,
народные легенды с раскрашенными картинками, которые крестьяне наклеивают на
стенах  своих  хижин,  как-то:  "Вечный  Жид", "Роберт-Дьявол",  "Прекрасная
Магелона", сказания о чудесах. Кольб стал у Евы разносчиком. Серизе не терял
ни  минуты;  с  утра до вечера  он  набирал  эти  наивные  тексты с  грубыми
рисунками. Марион их печатала. Г-жа Шардон взяла на себя все заботы по дому,
в  то   время  как  Ева  раскрашивала  гравюры.  В  два   месяца   благодаря
предприимчивости  Кольба и его честности  три тысячи  лубочных картинок г-жи
Сешар  были пристроены на двенадцать лье в  окружности Ангулема  и  принесли
доходу триста франков,  из  расчета  по два су  за  экземпляр, между тем как
изготовление их обошлось в тридцать франков. Но когда все окрестные лачуги и
кабачки  расцветились этими легендами, надо  было затеять какое-нибудь новое
дело, так как эльзасец не мог выезжать  за пределы округа.  Ева, перетряхнув
решительно все в типографии,  нашла там  полный набор клише, необходимых для
напечатания  так  называемого  "Пастушеского   календаря",  в  котором   все
содержание представлено в знаках, рисунках, гравюрах в  красную,  черную или
голубую краску. Старик  Сешар, который сам  не умел  ни  читать,  ни писать,
нажил  в свое  время  немало  денег  на  этом издании,  предназначенном  для
неграмотных. Этот календарь, который продается за одно су, состоит из листа,
сложенного  в  шестьдесят  четыре  ра-за,  Что  представляет  собой  книгу в
шестьдесят четвертую долю  листа в сто двадцать восемь страниц. Обрадованная
успехом своих лубочных картинок, изданием которых занимаются главным образом
мелкие  провинциальные типографии,  г-жа  Сешар задумала  поставить  издание
"Пастушеского календаря"  на широкую ногу, вложив  в  него  все свои барыши.
Бумага "Пастушеского календаря", который рас-
     ходится  ежегодно  во  Франции в многомиллионном тираже,  грубее бумаги
"Льежского  календаря" и стоит около четырех франков за стопу. По  выходе из
печати эта стопа, содержащей в себе пятьсот листов, продается,  стало  быть,
по одному  су за лист  и  приносит двадцать пять франков прибыли. Г-жа Сешар
решила  истратить на первое издание  сто  стоп, что составило  бы  пятьдесят
тысяч  календарей  и  барыш  в две  тысячи франков.  Рассеянный,  как всякий
человек, поглощенный  своей работой, Давид был  изумлен,  когда, заглянув  в
мастерскую,  услыхал скрип станка и  увидел  за работой Серизе,  который, не
присаживаясь, набирал  под наблюдением  г-жи  Сешар. День,  когда он зашел в
мастерскую,  заинтересовавшись  начинанием  Евы,   был  днем   ее   великого
торжества,  ибо ее  муж  нашел, что издание календаря  - превосходное  дело.
Притом  Давид  обещал ей  помочь советом  в выборе  красок, требующихся  для
расцветки рисунков этого  календаря, где все должно говорить глазу. Наконец,
он взялся собственноручно перелить валики в своей  таинственной  мастерской,
чтобы  по  мере  сил  помочь  жене  в  этом  небольшом, но  важном  для  нее
предприятии.
     В начале  этой кипучей деятельности Сешары  стали  получать  от Люсьена
отчаянные письма, в которых он жаловался матери, сестре и зятю на невзгоды и
свое  бедственное  положение в  Париже. Понятно,  что,  посылая тогда  этому
балованному ребенку триста франков, Ева,  г-жа Шар-дон и Давид лишались ради
поэта буквально своего  последнего куска  хлеба. Удрученная письмами брата и
обескураженная тем, что ее самоотверженный труд так мало приносит ей пользы,
Ева со  страхом  ожидала  события, которое  обычно приносит столько  радости
молодой  чете. Зная, что ей  предстоит стать матерью, она  спрашивала  себя:
"Что станется с нами, если до  рождения ребенка мой милый Давид  не завершит
своих изысканий? Дела  нашей бедной типографии  лишь начинают  налаживаться,
кто ими займется?"
     "Пастушеский календарь" должен был выйти в свет гораздо раньше  первого
января,  но Серизе, на котором лежал весь набор, запаздывал и  приводил г-жу
Сешар в отчаяние тем более,  что она  не настолько знала  типографское дело,
чтобы делать ему выговоры, и довольствовалась тем, что наблюдала за  молодым
парижанином.  Серизе,  питомец  парижского  Воспитательного  дома,  попал  в
ученики к  господам Дидо.  С  четырнадцати до  семнадцати лет он  был Сеидом
Сешара, который отдал  его под начало  одному  из  самых искусных мастеров и
обратил  его в  своего баловня, в своего  типографского  пажа; Давид  принял
участие в Серизе,  подметив в нем живой  ум,  и завоевал  его привязанность,
доставляя  ему   кой-какие  развлечения  и  угощая   сластями,  недоступными
беднякам. Природа наделила Серизе неправильной, но смазливой рожицей, копной
рыжих волос, тусклыми голубыми глазами, а Париж привил ему замашки  уличного
мальчишки,  от  которых он  не освободился  и  в  столице  Ангулема.  Живой,
насмешливый  ум  и лукавство  делали его  опасным. В Ангулеме Давид  ослабил
надзор за своим питомцем, потому ли,  что, войдя  в  возраст, Серизе  внушал
больше  доверия  своему наставнику,  потому ли, что  типограф понадеялся  на
влияние  провинции, но его питомец, таясь, впрочем, от  опекуна, обратился в
настоящего Дон-Жуана в фуражке,  обольстил трех-четырех молоденьких мастериц
и  совершенно  развратился.  Нравственность  его,  дочь  парижских кабачков,
вменяла  личную  выгоду в  единственный  закон. Потому-то  Серизе, который в
следующем году должен был, по народному выражению, тянуть жребий, жил в свое
удовольствие;  он  вошел  в  долги,  рассудив, что  через  шесть месяцев его
возьмут  в  солдаты и тогда  никакой заимодавец его не сыщет. Давид сохранил
еще некоторую власть над Серизе не потому, что был его  хозяином, не потому,
что принимал в нем участие, но потому, что бывший парижский мальчишка уважал
Давида за  его светлый ум. Серизе не замедлил  завязать дружбу с мастеровыми
братьев  Куэите,  привлеченный  обаянием  рабочей  куртки  и блузы,  короче,
сословным духом, выраженным, пожалуй, острее в низших слоях общества, нежели
в высших. В этом общении он утратил и  то немногое из добрых правил, которые
сумел внушить ему Давид;  все же, когда кто-нибудь  пробовал подтрунить  над
деревяшками - как Медведи презрительно именовали допотопные станки Сешаров -
и начинал кичиться целой дюжиной великолепных металлических станков, которые
обслуживали  мастерскую  Куэнте,  где  на  единственном   деревянном  станке
печатали лишь корректурные листы, Серизе все же становился на сторону Давида
и гордо бросал в лицо  зубоскалам: "На своих деревяшках мой  Простак ускачет
дальше, чем вы на ваших стальных прыгунчиках, от которых только и толку, что
церковные требники! Он  ищет разгадку  одной тайны,  а ежели найдет, так  за
пояс заткнет всех печатников Франции и Наварры!.." - "А покуда, горе-фактор,
платят  тебе сорок су и командует тобой прачка!" - отвечали ему. "Ну, что ж,
она красотка,- возражал им  Серизе,- посмотреть  на нее любо, не то,  что на
рожи  ваших  хозяев".-  "Что  ж, ты сыт ее красотой?" Из кабачка и от  ворот
типографии,  где  происходили  эти  дружеские пререкания,  до братьев Куэнте
дошли кое-какие слухи о положении дел в типографии  Сешара; узнали  они и  о
предприятии Евы и сочли необходимым  положить конец ее затее, которая  могла
вывести бедную женщину из нужды. "Дадим-ка ей по рукам, чтобы отбить охоту к
торговым  делам",-  сказали  себе братья  Куэнте. Один из  братьев Куэнте, а
именно тот, который руководил типографией, нашел случай встретиться с Серизе
и предложил ему править для них корректуры, под предлогом, что их  корректор
якобы  не  справляется  с  чересчур  большой работой.  Серизе,  потрудившись
несколько часов ночью, получил  от братьев  Куэнте  гораздо  больше, чем  он
получал  у  Давида  Сешара,  работая  целый  день.  Между  Куэнте  и  Серизе
установились  некоторые  отношения,  и  братья  не  преминули  похвалить его
блестящие  способности и посетовать, что такой смышленый  малый поставлен  в
такие незавидные условия.
     - Вы могли бы,- сказал ему однажды один из Куэнте,- работать фактором в
солидной типографии и получать шесть франков в день, а при вашей сметливости
вы вошли бы в конце концов участником в дело.
     - А какой мне толк в том, что  я сметлив?-отвечал Серизе.- Я сирота,  в
будущем  году меня  призывают, и если я  вытяну жребий, кто поставит за меня
рекрута?..
     - Ежели вы будете  полезны,-  отвечал богач  типограф,-  почему бы  вам
отказать в сумме, необходимой для вашего освобождения?
     -  Уж  не мой  ли Простак меня  освободит?-сказал Серизе.- Разве что он
откроет секрет...
     Фраза эта была  сказана таким тоном,  что  могла пробудить самые дурные
мысли у  того,  кто ее  слышал: недаром Серизе  окинул  бумажного фабриканта
взглядом, красноречивей любого вопроса.
     - Не знаю, чем он занят,- осторожно  заговорил Серизе, видя, что буржуа
молчит,- но не такой он человек, чтобы искать золото в наборной кассе!
     -  Послушайте-ка, мой любезный,- сказал типограф,  протягивая ему шесть
листов молитвенника, печатавшегося  для епархии,- ежели вы успеете выправить
эти  листы к  завтрашнему дню,  получите восемнадцать франков.  Мы  люди  не
зловредные  и не будем препятствовать фактору  нашего  соперника  заработать
несколько  лишних су! Кстати, госпожа Сешар  решила, как видно, вложить  все
свои  средства  в "Пастушеский календарь"...  Да  ведь  для  нее это  чистое
разорение..  Казалось бы,  затея  нам на  руку? АН,  нет!  Напротив,  можете
предупредить,  что мы  тоже издаем "Пастушеский календарь"... Пускай  знает,
что не она первая будет на рынке...
     Теперь не мудрено понять, почему Серизе так медлил с набором календаря.
     Еву охватил ужас, когда она узнала, что Куэнте расстраивают ее скромное
начинание; и  все же в  довольно  лицемерном сообщении Серизе  о грозящем ей
соперничестве она  пыталась усмотреть доказательство преданности; однако она
скоро  приметила,  что ее  единственный  наборщик  проявляет  чересчур живую
любознательность,   которую,  впрочем