вы  спасете меня от смерти и создадите
мне  привольную жизнь,- сказал Люсьен,- так на что же  вам облегчать мне мой
долг благодарности?..
     --  Проказник! - сказал аббат, улыбнувшись, и  потянул Люсьена за ухо с
почти  царственной  непринужденностью.-  Да  окажись  вы  в  отношении  меня
неблагодарным, так вы, стало быть, оказались бы натурой сильной, и  тогда  я
преклонился бы  перед вами; но  вам до  этого  еще далеко,  ибо  вы  простой
ученик,  вы  чересчур рано  пожелали  стать  мастером. Таков недостаток всех
современных французов. Все вы развращены  примером  Наполеона. Вы подаете  в
отставку, потому что  не добились  вожделенных эполет... Но подчинили ли  вы
все ваши помыслы, все ваши поступки одной цели?..
     - Увы, нет! - сказал Люсьен.
     - Вы были, как  говорят англичане, inconsistent1,- продолжал с усмешкой
каноник.
     -  Не все ли равно, чем я  был, если  я больше ничем не  буду! -отвечал
Люсьен.
     - Пусть  только  за  всеми  вашими прекрасными качествами  таится  сила
semper virens2,-  сказал священник, притязая на  некоторое знание латыни,- и
ничто в мире не устоит  перед вами. Я уже полюбил вас... (Люсьен недоверчиво
усмехнулся.) Да,- продолжал незнакомец в ответ  на усмешку Люсьена,- вы  мне
внушили  участие к себе,  как  к собственному сыну, и я  настолько смел, что
могу говорить с вами откровенно, как вы со мной говорили. Знаете ли, что мне
в вас  нравится?.. Вы стряхнули с себя прах прошлого и, стало быть, способны
воспринять урок нравственности, которого вам никто  другой не преподаст, ибо
люди, изображая  собою общество,  лицемерят  еще  более,  нежели  разыгрывая
комедию из самых корыстных побуждений. Воистину, человек большую часть своей
жизни проводит в  том, что  выкорчевывает  из сердца все то, что пустило там
ростки еще в юности. Операция сия именуется обретением жизненного опыта.
     Слушая священника, Люсьен говорил про себя: "Вот прожженный политик, он
восхищен возможностью  позабавиться в пути. Он потешается, переубеждая юнца,
близкого к самоубийству, и он бросит меня, натешившись вдоволь...  Но все же
он  мастер парадокса  и, пожалуй, не  уступит  в этом ни Блонде,  ни Лусто".
Несмотря  на  столь  здравое  рассуждение,  развращающее  влияние  дипломата
проникало в эту  душу, склонную  к  растлению, и опустошало ее тем успешнее,
что  опиралось на  знаменитые примеры. Поддавшись  очарованию этой  циничной
беседы, Люсьен уже цеплялся за жизнь и с  тем большей охотою, что чувствовал
мощную  руку,  извлекающую его из бездны самоубийства!  Тут  священник  явно
восторжествовал. Недаром свои язви-
     1 Непоследовательным (англ.).
     2 Вечной юности (лат.).
     тельные  откровения  он  от  времени  до  времени  сопровождал  лукавой
усмешкой.
     - Если вы  рассуждаете  о нравственности в  той  же  манере, в какой вы
рассматриваете историю,- сказал Люсьен,- я желал  бы  знать истинную причину
вашего показного человеколюбия?
     - Э-э!  Позвольте мне,  молодой человек, об этом умолчать  до  времени.
Пусть это будет последним  словом моего  поучения; иначе как бы  не пришлось
нам нынче же  расстаться,- лукаво  отвечал священник, видя, что хитрость его
удалась.
     - Ну,  что ж! Потолкуем  о  нравственности?-сказал Люсьен, подумав  про
себя: "Пускай порисуется!"
     -  Нравственность,  молодой человек, предопределяется законом,-  сказал
священник.- Ежели бы  весь вопрос  заключался  в  религии,  законы  были  бы
излишни: народы религиозные не  обременяют себя  законами. Выше гражданского
права   стоит  право  государственное.  Желаете  знать,  что  начертано  для
государственного  деятеля  на  челе  вашего  девятнадцатого  века?  Французы
выдумали  в  1793  году  провозгласить   народовластие,  которое  привело  к
неограниченной  власти  императора. Такова ваша  национальная  история.  Что
касается до нравов: госпожа Тальен и госпожа де Богарне вели себя одинаково,
на одной из них Наполеон женился и сделал ее вашей императрицей, а другую не
желает принимать, хотя  она стала княгиней. Санкюлот в 1793 году, Наполеон в
1804  году  венчает  себя  железной короной.  Пылкие любовники равенства или
смерти в  1792  году, они становятся в 1806  году сообщниками  аристократии,
узаконенной Людовиком  XVIII.  В эмиграции аристократия, ныне царствующая  в
своем  Сен-Жерменском  предместье,  пала  еще ниже:  она  была  ростовщицей,
торговкой, пекла пирожки, она была кухаркой, фермершей, пасла овец. Итак, во
Франции и  закон  государственный  и закон нравственный,-  и  все в  целом и
каждый в отдельности,- в конце пути изменили отправной точке: убеждения свои
опровергли поведением  или поведение - убеждениями. Логикой не отличались ни
правители,  ни  частные  лица.   Поэтому   у  вас  и  не  существует   более
нравственности. Ныне во Франции успех стал верховным законом всех поступков,
каковы  бы они ни были. Содеянное  само по себе  уже ничего не  значит,  оно
всецело зависит от того, какое мнение составят о нем другие. Отсюда, молодой
человек, второе правило: соблюдайте внешнее приличие! Прячьте  изнанку своей
жизни,  выставляйте напоказ только  свои достоинства. Скрытность, этот девиз
честолюбцев, девиз  нашего  ордена,  да будет и вашим  девизом. Великие люди
совершают  почти  столько же низостей,  как  и  презренные негодяи;  но  они
совершают их втайне, а напоказ выставляют свои добродетели - и величие их не
поколеблено. Маленькие  люди  расточают  свои  добродетели втайне, а напоказ
выставляют свое убожество: их  презирают. Вы  утаили свое величие и обнажили
свои язвы. Вы открыто были любовником актрисы, вы жили у нее, жили с ней; вы
отнюдь  не  заслуживали  порицания,  все  считали, что вы и  она  совершенно
свободны; но вы бросили вызов требованиям света и лишились уважения, которое
свет оказывает тому, кто повинуется  его  законам!  Стоило вам  предоставить
Корали господину Камюзо,  стоило вам не выставлять напоказ вашу связь с нею,
и  вы женились бы  на  госпоже  де  Баржетон,  были бы  префектом Ангулема и
маркизом де Рюбампре. Измените вашу тактику: щеголяйте красотой, изяществом,
остроумием, поэзией. А ежели не обойдетесь без мелких низостей,  пусть знают
о них одни лишь  стены: тогда никто вас не обвинит  в  том, что вы -  темное
пятно  на  декорации  великого  театра,  именуемого высшим светом.  Наполеон
называл  подобную  тактику:  стирать дома  грязное белье. Из второго правила
вытекает следствие: форма  -  это все. Что же  я разумею под формой? Поймите
меня  правильно.  Случается, что  невежественные,  подавленные  нуждой  люди
насильственно  отбирают  у кого-нибудь деньги; их именуют  преступниками, им
приходится иметь  дело с правосудием. Или гениальный бедняк делает открытие,
разработка которого сулит  сокровища,  вы  ссужаете ему три  тысячи  франков
(наподобие этих Куэнте,  в руки которым  попали  ваши три тысячи  и  которые
готовы шкуру содрать с вашего зятя), а потом начинаете его донимать так, что
он  вынужден вам уступить свое открытие целиком или частично; вы  считаетесь
только, со своей совестью, а ваша  совесть  не потащит вас  в суд присяжных.
Враги общественного  порядка пользуются этими противоречиями, чтобы порочить
правосудие  и от  имени народа выражать  возмущение  тем, что  какого-нибудь
воришку,  укравшего ночью курицу с птичьего  двора,  ссылают  в  каторгу,  а
злостного банкрота, разорившего целые семьи, сажают лишь в тюрьму,  и  то на
короткий срок; но  лицемеры отлично знают, что  судьи,  осуждая вора, крепят
преграду между  бедными и богатыми, ведь разрушение ее  привело бы  к гибели
общественного порядка, между тем как банкрот,  ловкий расхититель наследств,
банкир, разоряющий ради своей  личной  выгоды целые предприятия,  производят
только лишь перемещение богатств! Итак, сын мой, общество  вынуждено в своих
же интересах  проявлять  известную гибкость, что я  советую  делать и  вам в
ваших  интересах. Суть в  том,  чтобы  идти  в  ногу с обществом.  Наполеон,
Ришелье, Медичи шли в  ногу  со своим веком.  А  вы? Вы  оцениваете  себя  в
двенадцать тысяч франков!.. Общество ваше поклоняется уже не истинному богу,
а золотому тельцу! Таков символ  веры вашей хартии, ибо политика принимает в
расчет  только одно установление -  собственность. Не значит ли это объявить
всем  подданным: "Обогащайтесь!"  Когда  вы  законным  путем составите  себе
состояние, станете богачом и маркизом де Рюбампре, вы сможете позволить себе
роскошь быть человеком чести. Вы окажетесь тогда столь щепетильным в  смысле
нравственности,  что  никто  не  осмелится обвинить  вас  в  том,  будто  вы
когда-нибудь  погрешили  против  этой  самой  нравственности,  хотя  бы  вы,
составляя  себе состояние, и в самом деле  поступились ею, чего я ни  в коем
случае  не  посоветовал бы вам делать,- сказал священник, похлопывая Люсьена
по руке.- Какая же  мысль  должна  отныне волновать эту прекрасную голову?..
Единственная  мысль:  избрав  блестящую  цель,  таить про  себя  пути  к  ее
достижению, таить  способы ее  достижения. Вы вели себя, как ребенок; будьте
мужчиной,  будьте охотником, чувствуйте  себя в  парижском  обществе,  как в
засаде, подстерегайте дичь и счастливый случай, не щадите ни себя самого, ни
того,  что  именуют  достоинством, ибо все мы  подчиняемся  или  пороку, или
необходимости, но блюдите верховный закон: тайну!
     - Вы меня пугаете, отец мой!-вскричал  Люсьен.- По-моему, это философия
рыцарей с большой дороги!
     - Вы правы,- сказал каноник,- но не я ее основоположник. Так рассуждали
все  выскочки как  австрийской, так и французской крови. У вас нет ничего за
душой, вы в положении  Медичи, Ришелье, Наполеона на восходе их  честолюбия.
Эти  люди,  мой  мальчик,  оплачивали  свое будущее  ценою  неблагодарности,
предательства  и  самых жестоких противоречий. Надобно на все дерзать, чтобы
всем обладать. Рассудим здраво! Когда вы садитесь играть в бульот, неужто вы
оспариваете условия игры? Правила существуют, вы им подчиняетесь.
     "Ну, ну,- подумал Люсьен,- да он игрок!"
     - Как вы себя ведете за карточным столом? -сказал
     священник.-  Неужто  вы придерживаетесь прекраснейшей  из добродетелей:
откровенности?  Нет.  Вы  не  только  не  показываете  своих  карт,  но  еще
стараетесь  убедить  участников  игры,  что  вы  проигрываете,  тогда как вы
уверены в выигрыше. Короче,  вы  притворяетесь, не так ли?.. Вы лжете, чтобы
выиграть пять луидоров!.. Что  сказали  бы  вы о  таком великодушном игроке,
который предупредил бы вас о том, что у него на руках брелан карре? Так вот,
ежели честолюбец  пожелает в ходе  борьбы соблюдать предписания добродетели,
попранные его противниками, он поставит себя  в положение ребенка, и опытные
политики  скажут ему то,  что  игроки говорят  тому картежнику,  который  не
пользуется своими козырями: "Сударь,  никогда не играйте в карты..." Вами ли
установлены   правила   в   игре   честолюбий?  Почему   я   вам   советовал
-приноравливаться  к обществу?  Да  потому,  молодой  человек,  что нынешнее
общество мало-помалу присвоило себе столько прав над личностью, что личность
принуждена  бороться с обществом.  Нет  более законов,  есть  только  нравы,
короче сказать, притворство, пустая  форма! (Люсьен движением  выразил  свое
удивление.) Ах, мой мальчик,- сказал священник, испугавшись, что он возмутил
душевную  чистоту юноши,-  неужто вы ожидали встретить архангела Гавриила  в
лице аббата, отягощенного всеми беззакониями противоречивой дипломатии  двух
королей  (я ведь посредник между  Фердинандом  VII и Людовиком XVIII,  двумя
великими...   королями,   которые   оба   обязаны   короной   искуснейшим...
комбинациям)?..  Я верю в бога, но еще больше верю в  наш орден, а наш орден
верит  только в  светскую власть. Желая  сделать светскую власть всесильной,
наш орден  поддерживает  апостольскую, римско-католическую  церковь, короче,
совокупность воззрений, которыми держат народ в повиновении. Мы  современные
рыцари-тамплиеры, у нас свое учение. Наш орден и орден тамплиеров погибли по
одной и  той  же  причине: мы уподобились мирянам. Желаете быть  солдатом? Я
буду  вашим  командиром.  Повинуйтесь мне,  как жена  повинуется  мужу,  как
ребенок повинуется матери, и ручаюсь: на исходе трех лет  вы будете маркизом
де   Рюбампре,   женитесь   на   одной    из   знатнейших   представительниц
Сен-Жерменского предместья  и со временем  займете  место  на скамье  палаты
пэров. Ну, чем были  бы вы теперь, не  рассей я  вас  своей беседой? Трупом,
затонувшим в вязком  иле. Напрягите-ка ваше  поэтическое воображение!.. (Тут
Люсьен с  любопытством  взглянул  на своего  покровителя.)  Молодой человек,
сидящий в  этой коляске  подле  аббата  Карлоса Эррера,  почетного  каноника
Толедского капитула,  тайного посланца его  величества Фердинанда VII  к его
величеству  королю французскому с  письмом,  в  котором, возможно,  сказано:
"Когда  вы  освободите  меня,  прикажите  повесить  всех тех, кто мною  ныне
обласкан,  и  прежде  всего моего посланца, чтобы  его  посольство  поистине
осталось тайным",- этот молодой  человек,- сказал незнакомец,- не имеет  уже
ничего общего с поэтом, пытавшимся умереть. Я вытащил вас из реки,  я вернул
вас к жизни, вы принадлежите мне, как творение принадлежит творцу, как эфрит
в  волшебных сказках принадлежит гению,  как чоглан принадлежит султану, как
тело  - душе! Могучей рукой  я поддержу  вас на пути к власти,  я обещаю вам
жизнь, полнуй наслаждений, почестей, вечных празднеств... Никогда не ощутите
вы недостатка в деньгах... Вы будете  блистать, жить на широкую ногу, покуда
я,  копаясь в грязи, буду закладывать основание блистательного здания вашего
счастья.   Я   люблю   власть  ради  власти!  Я  буду   наслаждаться  вашими
наслаждениями, запретными для меня.  Короче, я перевоплощусь в  вас... Ну, а
когда этот договор человека с дьяволом, младенца с дипломатом, вам наскучит,
вы всегда можете найти тихую пристань, о которой вы  упоминали, и утопиться:
как  и  ныне, вы  будете  тогда  тем же  немного  более  или  немного  менее
несчастным или обесчещенным человеком.
     -  Это отнюдь не поучение архиепископа Гранадского! -  вскричал Люсьен,
когда коляска подъезжала к почтовой станции.
     - Не  знаю,  как  вы назовете это краткое наставление,  сын мой, ибо  я
усыновлю  вас  и  сделаю вас своим  наследником,  но таков устав честолюбия.
Избранники божий немногочисленны. Выбора нет: надобно  или  уйти в монастырь
(и там вы нередко встретите тот же свет в малом виде!), или принять устав.
     -  Пожалуй,  лучше  не  быть  столь  ученым,-  сказал  Люсьен,  пытаясь
проникнуть в душу этого страшного священника.
     - Полноте,-  возразил  каноник,-  вы играли,  не зная  правил  игры,  а
теперь, когда  вам начинает  везти, когда  у вас  такой  надежный опекун, вы
вдруг выходите из игры и даже не желаете отыграться!  Неужто у вас нет охоты
проучить этих господ, которые вас изгнали из Парижа?
     Люсьен вздрогнул, точно слуха  его коснулись, терзая нервы, дикие звуки
какого-то неведомого инструмента из бронзы, вроде китайского гонга.
     - Я  всего лишь смиренный служитель церкви,- продолжал  этот человек, и
ужасное выражение исказило его лицо,  обожженное солнцем Испании,-  но ежели
бы люди так  меня унизили, истерзали, предали, продали, как поступили с вами
эти  негодяи,  о  которых вы  мне  рассказывали,  я  поступил  бы  как  мавр
пустыни!..  Да, я душою и телом предался бы мщению. Меня  не устрашили бы ни
виселица, ни гаррота, ни осиновый кол, ни ваша гильотина... Но я не отдал бы
своей головы, покуда не раздавил бы моих врагов своею пятою!
     Люсьен  хранил  молчание,  у него пропала  всякая  охота вызывать этого
священника на откровенность.
     - Есть потомки Авеля и потомки Каина,- сказал в заключение каноник.- Во
мне течет смешанная кровь: Каин для врагов, Авель для друзей... И горе тому,
кто пробудит  Каина!.'  А  впрочем,  вы  ведь  француз, а  я испанец, притом
каноник!..
     "Вот так мавр! Что за натура?"-сказал самому себе Люсьен, вглядываясь в
покровителя, посланного ему небом.
     Аббат Карлос Эррера не был похож на иезуита, он вообще не был похожи на
духовное  лицо.  Плотный,  коренастый,  большерукий, широкогрудый,  сложения
геркулесова, он  прятал под  личиной  благодушия  взгляд,  способный внушить
ужас;  лицо  его,  непроницаемое  и обожженное  солнцем, словно  вылитое  из
бронзы,  скорее  отталкивало,  нежели привлекало. Только длинные  прекрасные
волосы,  напудренные, как у князя  Талейрана, придавали этому  удивительному
дипломату облик епископа, да синяя с белой  каймой  лента, на  которой висел
золотой  крест, изобличала в нем высшее духовное лицо. Черные шелковые чулки
облегали ноги  силача. Изысканная опрятность одежды  говорила  о  тщательном
уходе за своей особой, что весьма необычно для простого священника, да еще в
Испании. Треугольная  шляпа лежала на  переднем сиденье  кареты,  украшенной
испанским  гербом. Несмотря на столь отталкивающие черты, впечатление от его
наружности сглаживалось манерой держаться, резкой и вместе с тем вкрадчивой;
явно священник  строил куры,  ластясь к Люсьену почти по-кошачьему. Люсьен с
тревогой ловил каждое его движение. Он чувствовал, что в эти минуты решается
вопрос, жить ему или не жить. Они подъезжали ко второй станции после Рюфека.
Последние слова испанского священника  затронули многие струны в его сердце:
и,  скажем в скобках,  к стыду Люсьена и священника, проницательным взглядом
изучавшего прекрасное  лицо  поэта,  то  были  самые дурные струны, те,  что
звучат  под напором порочных чувств. Люсьен опять грезил  Парижем,  он опять
брался за бразды  власти, которые выскользнули из его  слабых рук, он  дышал
местью!  Причина  его  попытки  к  самоубийству  -  наглядное  сопоставление
провинциальной жизни и  жизни парижской - исчезла;  он опять попадет в  свою
среду, но отныне он будет под охраной политика,  в  коварстве не уступающего
Кромвелю.
     "Я  был один,  нас  будет двое",- говорил  он самому  себе. Чем  больше
проступков находил он в своем прошлом, тем больше внимания к нему  выказывал
каноник. Сострадание этого человека возрастало по мере того, как развивалась
скорбная повесть Люсьена, и ничто его не удивляло. Однако ж Люсьен спрашивал
себя: каковы же побуждения у этого исполнителя королевских козней? Сперва он
удовлетворился обычным  объяснением: испанцы  великодушны!  Испанцы так  же1
великодушны, как итальянцы мстительны и ревнивы, как французы легкомысленны,
как  немцы  простодушны,  как  евреи  низменны,  как  англичане  благородны.
Исходите  из противоположных утверждений, и вы приблизитесь к  истине. Евреи
завладели  золотом,  они  пишут   "Роберта-Дьявола",  играют  "Федру",  поют
"Вильгельма   Телля",   заказывают   картины,   воздвигают   дворцы,   пишут
"Reisebilder" 1 и  дивные стихи, они могущественны, как никогда,  религия их
признана, наконец, у  них  в долгу  сам папа! В Германии по малейшему поводу
спрашивают   иностранца:   "А   где  ваш  контракт?"-настолько  там  развито
крючкотворство. Во Франции  вот уже  полвека как  рукоплещут  при лицезрении
отечественной глупости на подмостках,  по-прежнему носят немыслимые шляпы, а
смена  правительства сводится  к тому, что все остается по-старому!.. Англия
обнаруживает перед лицом всего мира вероломство, по низости равное только ее
алчности. Испанцы,  обладавшие  золотом обеих  Индий, теперь лишились всего.
Нет страны в мире, где так часто прибегали бы к яду как к орудию мести и где
нравы были бы так легки  и люди  так любезны, как в  Италии.  Испанцы долгое
время жили за счет доброй славы мавров.
     Когда испанец опять садился в экипаж, он шепнул вознице:
     - Гоните, как на почтовых. В награду три франка.
     Люсьен колебался, священник сказал: "Пожалуйте
     1 "Путевые картины" (нем.).
     же!"  -  и  Люсьен   сел  в  экипаж,  решив   сразить  своего  спутника
преимуществом ad hominem 1.