ии Люсьена сказал ей,
что  спектакль отменить невозможно  и  что Флорина приготовила  роль, Корали
приподнялась, вскочила с поп стели.
     - Я буду  играть!  -вскричала  она.  Е  Она упала  без  чувств. Флорина
получила роль и составила себе имя, ибо она спасла пьесу; газеты устроили ей
настоящие  овации,  и  с той поры  она  стала великой актрисой, какой вы  ее
знаете. Торжество Флорины в высшей степени ожесточило Люсьена.
     -  Презренная,  ведь ты дала ей кусок хлеба!  Если Жимназ желает, пусть
порвет контракт  с тобою. Я стану  графом де Рюбампре,  составлю  состояние,
женюсь на тебе.
     - Какой вздор!-сказала Корали, печально взглянув на него.
     -  Вздор? - вскричал Люсьен.- Хорошо, потерпи  еще несколько дней, и ты
будешь жить в прекрасном особняке, у тебя  будет карета, и я создам для тебя
роль!
     Он взял две тысячи франков и бросился к Фраскати. Несчастный пробыл там
семь часов, пожираемый фуриями, но его лицо оставалось спокойным и холодным.
В течение того дня и  части той ночи счастье  было  для него переменчиво: он
был в выигрыше до  тридцати тысяч, но вышел без единого су. Воротясь  домой,
он застал там Фино, который пришел за статейками. Люсьен имел неосторожность
ему пожаловаться.
     - Ах! в жизни не все одни розы!-отвечал Фино.- Вы  сделали такой крутой
поворот, что  должны были лишиться  поддержки либеральной печати, а ведь она
куда сильнее  печати  правительственной  и роялистской.  Никогда  не следует
переходить из  одного лагеря  в  другой, не приготовив  себе заранее мягкого
ложа,  где  можно  было  бы  залечить  раны,  а к  ним  нужно быть  готовым;
благоразумный человек в таких случаях предварительно обращается за советом к
друзьям,  излагает свои доводы и  склоняет  их простить  его отступничество,
обращает  их в своих сообщников,  вызывает к себе  жалость, а затем, подобно
Натану и  Мерлену, входит с товарищами в соглашение о взаимных услугах. Свой
своему  поневоле  брат.  Вы  обнаружили в  этом деле невинность  агнца.  Вам
придется показать вашей новой партии когти, если  вы пожелаете урвать  малую
толику  добычи.  Вас, натурально, принесли в  жертву  Натану. Не скрою, ваша
статья против д'Артеза подняла целую бурю, шум, скандал. Марат в сравнении с
вами - святой. На вас готовится нападение, ваша книга провалится. Что слышно
о вашем романе?
     - Вот последние листы,- сказал Люсьен, показывая пачку корректур.
     - Безыменные  статьи против д'Артеза  в правительственных  газетах  и в
крайних правых  приписывают  вам. "Ревей"  теперь изо дня в  день направляет
свои шпильки  против кружка в улице Катр-Ван, а остроты,  чем они  потешнее,
тем больнее  ранят. За  газетой  Леона  Жиро  стоит  политическая  группа  -
внушительная и серьезная группа, которая рано или поздно придет к власти.
     - В "Ревей" ноги моей не было вот уже неделя.
     - Так  вот, подумайте о статейках, приготовьте сразу полсотни, я оплачу
оптом; но пишите в духе нашей газеты.
     И  Фино дал Люсьену  тему юмористической  статьи  о  министре  юстиции,
небрежно рассказав ему забавный случай в  качестве анекдота, по его  словам,
обошедшего все салоны.
     Люсьен  так  жаждал возместить проигрыш, что, несмотря  на утрату  сил,
вновь обрел воодушевление, свежесть мысли и написал  тридцать  статей, в два
столбца  каждая. Когда статьи  были окончены, Люсьен пошел  к Дориа, надеясь
встретить  там  Фино  и украдкой  вручить  ему  рукопись; притом нужно  было
потребовать от издателя объяснения  о причине задержки выпуска "Маргариток".
Лавка  была  полна  его  врагов.   Когда  он  вошел,  разговоры  оборвались,
водворилось глубокое молчание. Поняв, что он отлучен от журналистики, Люсьен
ощутил  прилив мужества  и,  как некогда  в аллее Люксембургского  сада,  он
мысленно   воскликнул:  "Я   восторжествую!"   Дориа  не   оказал   ему   ни
покровительства,  ни  внимания,  принял  насмешливый тон, ссылался  на  свои
права: он-де выпустит "Маргаритки", когда ему  вздумается,  он обождет, пока
положение  Люсьена  не  обеспечит  успеха, он  ведь  купил  книгу  в  полную
собственность. Когда Люсьен возразил,  что Дориа обязан издать  "Маргаритки"
согласно  самой  природе  договора  и  положению  договаривающихся   сторон,
издатель стал  утверждать  противное  и  заявил, что  юридически его  нельзя
принудить к операции, которую он считает убыточной,  он один может судить  о
своевременности издания. И, наконец, есть исход, который допустит любой суд:
Люсьен  волен   вернуть  тысячу  экю,  взять  обратно  свое  произведение  и
напечатать его в каком-нибудь роялистском издательстве.
     Люсьен  ушел,  обиженный  сдержанным  тоном  Дориа  более,  нежели  его
важностью при их  первом свидании.  Итак, сомнения  не было, "Маргаритки" не
выйдут  в свет,  покуда  Люсьен  не  обретет  вспомогательной  силы  в  лице
влиятельных  друзей  или  сам не  станет  грозным противником. Поэт медленно
возвращался   домой,  охваченный   унынием,   которое  привело   бы   его  к
самоубийству,  если  бы за мыслью следовало действие.  Он  застал  Корали  в
постели, она лежала бледная и совсем больная.
     - Достаньте ей роль, или она умрет,- сказала ему Береника, когда Люсьен
одевался,  собираясь  направиться  в улицу  Монблан  к мадемуазель  де  Туш,
которая давала большой вечер; там ему предстояло встретить де Люпо, Виньона,
Блонде, г-жу д'Эспар и г-жу де Баржетон.
     Вечер   давался  ради  Конти,  великого  композитора  и  прославленного
камерного певца, а  также ради Чинти, Паста, Гарсиа, Левассера  и  двух-трех
великосветских певцов. Люсьен проскользнул в  уголок, где сидели маркиза, ее
кузина и г-жа де Монкорне. Несчастный юноша принял  беспечный вид, казалось,
он  был  доволен, счастлив;  он  острил,  держал  себя,  как  в  дни  своего
торжества,  он  не желал чем-либо обнаружить, что нуждается  в опоре высшего
света. Он пространно говорил  о своих заслугах перед роялистской партией и в
доказательство указывал на бешеный вой, поднятый против него либералами.
     - Вы будете щедро вознаграждены,  мой друг,- сказала г-жа  де Баржетон,
ласково ему улыбаясь.- Ступайте послезавтра в министерство вместе с Цаплей и
де Люпо,  и  вы получите указ, подписанный королем. Хранитель  печати завтра
повезет его во  дворец; но завтра заседание совета, он  вернется поздно, все
же, ежели я вечером узнаю о результате, я вас извещу. Где вы живете?
     -  Я  сам  зайду,- отвечал Люсьен, устыдившись сказать,  что он живет в
Лунной улице.
     - Герцог де Ленонкур  и герцог  де  Наваррен говорили  о  вас  королю,-
заметила  маркиза,-  они   отозвались   с  похвалой  о   вашей  безграничной
преданности, достойной  блестящей награды  в воздаяние  за те преследования,
которым вы подверглись со стороны либералов. Вы прославите имя и титул графа
де Рюбампре, на которые вы имеете право по материнской линии. Вечером король
приказал канцлеру приготовить указ, дарующий господину Люсьену Шардону право
косить имя и  титул  графов де  Рюбампре, как  внуку последнего  Рюбампре по
женской  линии.  "Надобно поощрить щеглят с Пинда",- сказал он,  прочтя  ваш
сонет, посвященный лилии (к счастью, моя  кузина вспомнила о ней и  передала
его герцогу).  "Тем более,  что король  властен совершить чудо, обратив их в
орлят",- заметил господин де Наваррен.
     Люсьен  отвечал  сердечными  излияниями,  которые  могли бы  растрогать
женщину, не столь глубоко оскорбленную, как Луиза д'Эспар  де Негрпелис. Чем
ярче  выступала красота Люсьена, тем сильнее она жаждала мести. Де  Люпо был
прав, Люсьену недоставало чуткости:  он не догадывался, что указ, о  котором
ему говорили, был одной  из тех шуток, которые так мастерски изобретала г-жа
д'Эспар. Окрыленный успехом  и лестным вниманием, оказанным, ему мадемуазель
де Туш, он  пробыл в ее  доме  до двух часов ночи, желая побеседовать  с нею
наедине. В редакциях роялистских газет Люсьен узнал, что мадемуазель де  Туш
была  негласным  автором  одной  пьесы,  в  которой  должна  была  выступать
маленькая  Фэ,  чудо  того  времени.  Когда  гостиные  опустели,  он  усадил
мадемуазель  де Туш на диван в  будуаре  и  так трогательно  рассказал ей  о
несчастье Корали и о своем собственном, что эта знаменитая гермафродитка  от
литературы обещала ему исхлопотать для Корали главную роль.
     Утром, после этого  вечера,  когда  Корали,  осчастливленная  обещанием
мадемуазель де  Туш, возвратившись  к  жизни, завтракала  со  своим  поэтом,
Люсьен  прочел  газету  Лусто,  где   был  помещен  издевательский  пересказ
вымышленного  анекдота  о министре  юстиции  и его  жене. Самое  язвительное
остроумие маскировало  самый темный  умысел.  Король Людовик  XVIII  был так
замечательно  выведен  и  осмеян,  что  прокуратура  не  могла  к  чему-либо
придраться.  Вот  история,  которой  либеральная  партия   пыталась  придать
правдоподобие, но лишь умножила коллекцию остроумных вымыслов.
     Пристрастие Людовика  XVIII  к  изысканной галантной  переписке, полной
мадригалов  и блеска, истолковывалось  как  последнее  проявление его любви,
становившейся чисто теоретической: он  переходил, как говорится, от действия
К  рассуждениям.  Знаменитая  его любовница,  которую  так  жестоко  высмеял
Беранже  под  именем Октавии, испытывала самые серьезные опасения. Переписка
не ладилась.  Чем  более изощрялась  в  остроумии Октавия,  тем  холоднее  и
бесцветнее  становился  ее возлюбленный. Октавия,  наконец,  открыла причину
немилости:   ее   власти  угрожала   новизна  и   пряность  новой  переписки
августейшего  автора  с женою министра юстиции. Эта милейшая  женщина  слыла
неспособной написать даже самую простую записку, стало быть, она только была
ответственным   издателем  какого-то   дерзновенного  честолюбца.  Кто   мог
скрываться за ее юбками? После  некоторых наблюдений  Октавия  открыла,  что
король --переписывается со своим министром. План действий был готов. Однажды
она  задерживает  министра  в палате,  вызвав  там при  помощи верного друга
бурные  прения,  устраивает свидание  с  королем и  возмущает его самолюбие,
рассказав, как его обманывают. Людовика XVIII охватывает приступ бурбонского
и  королевского гнева, он обрушивается  на Октавию, он ей не  верит; Октавия
предлагает  тотчас  же  представить   доказательства:  она  просит  написать
записку,  требующую  неотложного  ответа.  Несчастная  женщина,  застигнутая
врасплох, шлет за помощью к мужу в палату;  но все было  предусмотрено: он в
это время выступал с трибуны. Женщина в отчаянии  трудится до седьмого пата,
ломает голову и отвечает с присущим ей остроумием.
     - Ваш  канцлер вам расскажет  остальное! - вскричала Октавия, потешаясь
над разочарованием короля.
     Статья, как бы лжива она ни была,  задевала  за живое министра юстиции,
его  жену и короля. Автором  анекдота был,  по слухам,  де Люпо, но  Фино не
выдал его тайны. Эта остроумная и злая статья порадовала либералов и  партию
брата короля. Сочиняя  эту статью, Люсьен веселился, он видел в ней премилую
"утку". На другой день он зашел за де Люпо  и  бароном  дю Шатле. Барон ехал
благодарить министра- г-н Шатле, произведенный  в государственные  советники
для особых  поручений, получил  графский  титул и  должен  был  занять место
префекта Шаранты, как только его предшественник дослужит несколько последних
месяцев  до срока, необходимого для назначения  пенсии в повышенном размере.
Граф  дю Шатле  -  частица дю была внесена в  указ  -  усадил Люсьена в свою
карету и отнесся к нему как к  равному. Если бы не статьи Люсьена, возможно,
он не возвысился бы так скоро: преследование  со стороны либералов послужило
для него как бы пьедесталом.  Де  Люпо находился в  министерстве, в кабинете
старшего секретаря министра. Увидев Люсьена,  чиновник  привскочил как бы от
удивления и переглянулся с де Люпо.
     - Как вы  осмелились  явиться  сюда, сударь?  - сказал  грозно  старший
секретарь  ошеломленному  Люсьену.-  Его  высокопревосходительство уничтожил
указ, вот он! - И чиновник положил руку на какой-то лист бумаги, разорванный
на четыре части.-Министр  пожелал узнать имя автора  вчерашнего  чудовищного
пасквиля, и вот оригинал - сказал он, показывая Люсьену рукопись его статьи.
     -  Вы  называете  себя роялистом, сударь, а  между тем сотрудничаете  в
гнусной газете,  от  которой  у  министров  седеют волосы, которая досаждает
деятелям  центра  и увлекает нас в  бездну!  Вы  завтракаете с  сотрудниками
"Корсара", "Мируар", "Конститюсьонель", "Курьера", вы  обедаете с людьми  из
"Котидьен" и  "Ревей",  а  ужинаете с  Мартенвилем,  с этим  злейшим  врагом
правительства,  с  человеком,  толкающим короля  на  путь  абсолютизма,  что
привело бы  к  революции  столь же скоро,  как если бы  он доверился крайней
левой. Вы весьма остроумный  журналист, но вам никогда  не быть политическим
деятелем.  Министр доложил королю, что вы автор  статьи, и  его  величество,
разгневавшись, разбранил  герцога  де Наваррена, своего камергера. Вы нажили
себе  врагов, тем более непримиримых, чем более они вам покровительствовали.
Поступок"  весьма естественный со стороны  недруга,  становится  чудовищным,
когда исходит от друга.
     - Ужели  вы малый ребенок, мой дорогой? -сказал де  Люпо.- Вы поставили
меня в ужасное положение.  Госпожа д'Эспар и госпожа де Баржетон, госпожа де
Монкорне, поручившиеся за вас, будут возмущены. Герцог, несомненно, выместил
гнев на  маркизе,  а  маркиза сделала выговор своей кузине. Не показывайтесь
туда! Повремените.
     -  Вот идет  его  высокопревосходительство! Прошу  вас  выйти,-  сказал
секретарь.
     Люсьен  очутился на площади  Вандом,  ошеломленный,  точно  его ударили
молотом по голове. Он пешком возвращался по Бульварам, пытаясь понять, в чем
была его вина.
     Он  почувствовал  себя игрушкой в руках завистливых, алчных, вероломных
людей.  Кем он был в этом  мире  честолюбцев?  Ребенком,  который  гнался за
суетными  удовольствия,  мнимыми  наслаждениями,  ради   них  жертвуя  всем;
легкомысленным  поэтом, порхавшим, точно мотылек, от огонька к  огоньку, без
определенной цели;  рабом  обстоятельств,  преисполненным  добрых намерений,
которые  неизменно   завершались  дурными   поступками.   Совесть  была  его
неумолимым судьей. Притом у него не было денег, и он чувствовал, что изнемог
от  работы  и горя.  Статьи  его помещали  во вторую очередь,  после  статей
Мерлена и Натана. Он шел  наугад, погруженный в свои размышления; в витринах
некоторых  читальных зал,  начинавших  выдавать  для  чтения  книги вместе с
газетами, он заметил объявление,  где под  нелепым, незнакомым ему заглавием
красовалось его имя:  Люсьен Шардон де Рюбампре. Книга его издана, он ничего
об  этом  не знал,  газеты  о ней молчали.  Он  остановился,  опустив  руки,
недвижимый, не замечая группы молодых щеголей, среди которых были Растиньяк,
де Марсе и некоторые другие его знакомые. Он не заметил и  Мишеля Кретьена И
Леона Жиро, шедших к нему.
     -  Вы господин  Шардон?  -спросил  Мишель таким  тем  ном, что  в груди
Люсьена точно струны порвались.
     - Вы меня не узнаете? -отвечал он побледнев. Мишель плюнул ему в лицо.
     - Вот гонорар  за ваши статьи против д'Артеза. Если  бы каждый, защищая
себя или своих друзей, следовал моему примеру, печать была  бы тем, чем  она
должна быть: священным делом, достойным уважения и уважаемым.
     Люсьен пошатнулся и, опершись о руку Растиньяка, сказал ему и де Марсе:
     -  Господа, не  откажитесь  быть  моими секундантами.  Но прежде я хочу
полностью воздать должное и сделать случившееся непоправимым.
     И  Люсьен дал пощечину Мишелю, который  никак  того не  ожидал. Денди и
друзья Мишеля  бросились  между республиканцем и роялистом, опасаясь,  чтобы
ссора  не  обратилась в драку. Растиньяк взял под руку Люсьена и  увел его к
себе в улицу Тетбу,  которая  находилась  в двух  шагах от места этой сцены,
случившейся на Гентском бульваре в обеденный час. Вот отчего происшествие не
привлекло обычной в подобных случаях толпы. Де Марсе последовал за Люсьеном,
и оба денди уговорили его весело отобедать с ними в Английском кафе, где они
и напились.
     - Вы хорошо владеете шпагой?-спросил де Марсе.
     - В руках никогда не держал.
     - А пистолетом? -сказал Растиньяк.
     - В жизни своей ни разу не стрелял из пистолета.
     - Случай на вашей стороне, вы страшный противник, вы можете убить этого
человека,- сказал де Марсе.
     Корали, к счастью, уже спала, когда Люсьен вернулся домой. В этот вечер
актрисе  неожиданно случилось выступить в маленькой пьесе, и она утешилась в
неудаче, заслужив на  этот раз  законные, неоплаченные  рукоплескания. После
спектакля, не предвиденного для ее врагов, директор поручил  ей главную роль
в пьесе Камилла Мопен, ибо  он открыл в конце концов причины неудачи первого
выступления  Корали.  Раздраженный  происками  Флорины  и  Натана,  желавших
провалить   актрису,   которой    он   дорожил,   директор   обещал   Корали
покровительство администрации театра. В  пять часов утра Растиньяк заехал за
Люсьеном.
     -  Ну, дорогой,  ваша конура в стиле  вашей  улицы,-  сказал он  вместо
приветствия.- Явимся первыми к месту встречи,  на Клиньянкурской дороге, это
хороший тон, и мы обязаны подавать пример.
     -  Программа  такова,-  сказал  де  Марсе,  как только  фиакр  въехал в
предместье  Сен-Дени.-  Вы деретесь  на пистолетах, расстояние двадцать пять
шагов,  сходитесь  на  пятнадцать  шагов. Каждый  делает пять  шагов  и  три
выстрела, не более. Что бы ни случилось, вы оба должны на этом покончить. Мы
заряжаем пистолеты вашего противника, а его секунданты заряжают ваши. Оружие
выбрано  у оружейника всеми  четырьмя секундантами. Будьте  уверены,  что мы
помогли случаю: пистолеты кавалерийские.
     Жизнь для Люсьена обратилась в дурной сон; жить или умереть -  для него
было  одинаково безразлично. Мужество, присущее самоубийцам, помогло ему, он
предстал  перед  секундантами  в  благородном  облачении  храбрости.  Он  не
тронулся со своего места. Беззаботность его была принята за холодный расчет:
поэта сочли  человеком  смелым.  Мишель Кретьен подошел  к  самому  барьеру.
Противники выстрелили  одновременно, ибо  оскорбление было признано равным с
обеих сторон. При  первом выстреле пуля Кретьена  задела подбородок Люсьена,
пуля Люсьена  пролетела на высоте  десяти футов над головою противника.  При
втором выстреле пуля Мишеля  застряла в  воротнике сюртука поэта: к счастью,
воротник был стеганый  и подбитый  проклеенным холстом. При третьем выстреле
Люсьен был ранен в грудь и упал.
     - Убит? -спросил Мишель.
     - Нет,- сказал хирург,- он выживет.
     - Жаль!-отвечал Мишель.
     - О, да, жаль! -повторил Люсьен, обливаясь слезами.
     В  полдень этот  несчастный  мальчик  лежал в своей комнате и  в  своей
постели; понадобилось пять часов  времени и  много  предосторожностей, чтобы
доставить  его  домой.  Хотя  прямой опасности  не  было,  все  же состояние
раненого   требовало  заботливого  ухода:  горячка  могла  вызвать  пагубные
осложнения. Корали подавляла отчаяние и скорбь. Все ночи, пока ее друг был в
тяжелом положении,  она с  Береникой проводила  подле его постели, разучивая
роли. Так  прошли  два  месяца.  Бедному  созданию приходилось играть  роли,
которые требовали веселости, меж тем как ее не оставляла мысль: "Быть может,
в эту минуту мой бедный Люсьен умирает!"
     Все это время Люсьена лечил Бьяншон; жизнью поэт был обязан преданности
этого глубоко оскорбленного  друга, которому д'Артез, оправдывая несчастного
поэта, доверил  тайну посещения  Люсьена.  Однажды,  когда  Люсьен пришел  в
сознание,- у него была нервная горячка в тяжелой форме,- Бьяншон, подозревая
д'Артеза в великодушной лжи, сам  допросил больного; Люсьен  сказал ему, что
он  не  писал  никаких  статей о  книге  д'Артеза,  кроме  одной серьезной и
основательной статьи, напечатанной в газете Гектора Мерлена.