,  она   склонна  была   оправдать  его
возрастом.
     - Серизе,- сказала она ему однажды утром,- вместо  того  чтобы окончить
набор  нашего календаря, вы  вечно торчите  подле двери,  поджидая господина
Сешара. Любопытствуя узнать,  что  он там скрывает, вы  выслеживаете  его во
дворе,  когда он  выходит  из мастерской  для отливки валиков.  Как  все это
дурно!  Ведь  даже  я, его  жена, уважаю, как вы видите, его  тайну  и  несу
непосильный труд, лишь бы  он мог спокойно окончить  работу. Если  бы  вы не
теряли  попусту столько времени, календарь был  бы издан. Кольб  продавал бы
его. Куэнте не могли бы причинить нам вреда.
     - Э-э, полно вам, сударыня,- отвечал Серизе.- Неужто для вас мало того,
что я,  за  ваши  сорок су  в день,  набираю  вам  на сто су?  Помилуйте, не
вычитывай я вечерами корректуру для братьев Куэнте, мне пришлось бы питаться
воздухом!
     -  Так молоды и так  неблагодарны! Вы  далеко  пойдете,-  отвечала Ева,
глубоко  уязвленная не столько упреками  Серизе, сколько грубостью его тона,
вызывающей позой и дерзким взглядом.
     - Далеко ли уйдешь, коли хозяин - баба; у них на неделе семь пятниц!
     Ева,  оскорбленная  в  своем  женском  достоинстве,  кинула  на  Сериэе
негодующий  взгляд и  поднялась к  себе.  Когда  Давид пришел  обедать,  она
сказала ему:
     - Ты уверен, мой друг, в этом сорванце Серизе?
     - В Серизе?-отвечал он.- Но, помилуй, я воспитал
     этого мальчугана,  за наборную кассу его поставил,  приучил его держать
корректуру, словом, он мне всем обязан. Неужто спрашивают у отца, уверен  ли
он в своем сыне? Ева  сказала мужу  о том, что Серизе правит корректуру  для
Куэнте.
     - Бедный  мальчуган! Нужно  же ему на  что-то  жить,- отвечал  Давид  с
покорностью хозяина, который чувствует свою вину.
     - Да,  мой  друг,  но как не  схожи между собою  Кольб и  Серизе! Кольб
каждый день исхаживает по двадцать лье,, расходует пятнадцать - двадцать су,
домой приносит семь, восемь, а  порой  и девять франков выручки за проданные
картинки  и  никогда  ничего  не  попросит  сверх  двадцати су-  оплаты  его
расходов. Кольб  скорее руку даст отсечь,  чем  прикоснется к станку Куэнте.
Озолоти его, он не станет рыться в отходах, которые ты выбрасываешь во двор,
а Серизе подбирает их и просматривает.
     Высокие души с трудом допускают существование зла и неблагодарности,  и
нужны  жестокие жизненные уроки, чтобы они  познали всю глубину человеческой
низости;  потом, когда их обучение в этом  смысле закончено, они возвышаются
до той снисходительности, которая является высшей степенью презрения.
     - Э-э, полно! Пустое любопытство парижского мальчишки,- закричал Давид.
     -  А ну-ка, друг мой, сделай одолжение, сойди в мастерскую да посмотри,
насколько  преуспел в наборе  твой мальчишка в последний месяц, и скажи мне,
можно ли было за это время выпустить наш календарь...
     Окончив обед, Давид получил возможность убедиться,  что календарь можно
было  выпустить за неделю; притом он узнал, что  Куэнте готовят  подобный же
календарь,  и решил  оказать  помощь жене:  он приказал Кольбу приостановить
продажу  лубочных картинок  и сам  взялся  руководить мастерской;  он пустил
станок, на котором Кольб должен был работать вместе с Марион,  а сам  стал с
Серизе за другой, наблюдая за многокрасочной печатью. Каждая окраска требует
отдельного отпечатка. Так, рисунок в четыре краски надо тиснуть четыре раза.
"Пастушеский  календарь" обходится,  таким  образом, чрезвычайно  дорого,  и
выпускают его исключительно провинциальные типографии, где стоимость рабочих
рук и проценты на вложенный в  дело капитал чересчур низки.  Вот  почему это
весьма  незатейливое  издание недоступно  типографиям,  выпускающим  изящные
издания. Впервые с  той  поры,  что  старик  Сешар вышел  из дела, в  старой
мастерской заработали два станка. Хотя календарь был в своем роде образцовым
произведением,  Ева,  однако,  вынуждена была  пустить его в продажу  по два
лиара за штуку, потому что братья Куэнте уступали разносчикам свой календарь
по  три  сантима; убытки  она возместила на розничной торговле, заработав на
календарях, проданных непосредственно Кольбом; но все же затея не  оправдала
себя.  Заметив  недоверчивое  к себе  отношение  прекрасной хозяйки,  Серизе
переложил всю вину на не" и сказал про себя: "А-а! Ты меня подозреваешь? Так
я же тебе отомщу!"  Таков  уж нрав парижского мальчишки.  Итак,  Серизе стал
принимать  от  братьев  Куэнте'  явно чрезмерное  вознаграждение  за  правку
корректур, которые  он получал каждый вечер  в конторе типографии  и которые
поутру сдавал. Сталкиваясь  с братьями Куэнте изо дня в день, он сблизился с
ними и в конце концов поверил  в возможность освобождения от военной службы,
послужившую ему приманкой, и, прежде чем братья Куэнтр успели его подкупить,
он сам предложил им шпионить за Давидом и воспользоваться его изобретением.
     Ева, встревоженная тем, что она так мало могла положиться на Серизе,  и
не надеясь найти другого Кольба, решила  отказать единственному наборщику, в
котором внутренним зрением  любящей женщины видела предателя; но это было бы
равносильно смерти для типографии, и  она приняла мужественное решение:  она
написала письмо г-ну Метивье, парижскому посреднику Давида Сешара,  Куэнте и
почти  всех бумажных  фабрикантов,  и  попросила  его поместить в  парижском
"-Журналь де либрери"  следующее объявление: "Продается типография на полном
ходу со  всем оборудованием и патентом в г. Ангулеме. Об условиях справиться
у г. Метивье, улица  Серпант". Получив номер газеты, где напечатано было это
объявление, Куэнты сказали себе: "Эта женщина не лишена  сметливости, пришло
время  нам самим взять в  руки эту типографию, а  ей предоставить  кое-какие
средства на жизнь; иначе в преемнике Давида мы рискуем получить соперника, а
в  наших  интересах  держать  соглядатая в этой  мастерской". Утвердившись в
подобных мыслях, братья Куэнте явились  однажды для  переговоров  с  Давидом
Сешаром. Ева  -  а  именно к  ней обратились братья - почувствовала живейшую
радость, видя, какое быстрое  действие  оказала  ее  уловка, ибо  Куэнте  не
скрыли от нее, что целью их посещения
     служит намерение  предложить  господину  Сешару  работать  на них: они,
дескать,   загружены   заказами,  чтобы  с   ними  справиться,   их  станков
недостаточно, они выписывают мастеров из Бордо и могут загрузить работой все
три станка Давида.
     -  Господа,- говорила  она братьям Куэнте, пока Серизе  ходил  извещать
Давида о приходе его  собратьев no-ремеслу,-  мой  муж  знавал у господ Дидо
превосходных мастеров,  честных и деятельных, он, конечно, выберет преемника
из их  числа... Не лучше ли  продать предприятие за двадцать тысяч  франков,
что  сулит тысячу франков годовой  ренты, чем терять тысячу франков в год на
заказах,  которые  вы  будете  нам  передавать?  И  почему календарь,,  наше
маленькое,  скромное  предприятие,  вызывает такую"  зависть?  Ведь, к слову
сказать, он всегда печатался нашей типографией.
     - Да почему  же вы  не предупредили нас,  сударыня?  Мы не стали бы вам
поперек   дороги,-  любезно  сказал  тот  из   братьев,   которого  прозвали
Куэнте-большой.
     -  Помилуйте,  господа, вы начали издание своего календаря, как  только
узнали от Серизе, что мы уже издаем такой календарь...
     Она   произнесла   эти  слова   с  горячностью,  устремив   взгляд   на
Куэнте-болыпого, и он опустил глаза. Тут она убедилась в измене Серизе.
     Этот Куэнте, ведавший и бумажной  фабрикой и всеми оборотами фирмы, был
дельцом  гораздо  более ловким,  нежели  его брат Жан,  который, впрочем,  с
большим  умением  руководил  типографией,  но  способности  его  можно  было
уподобить таланту полковника, между тем как Бонифас был  генералом, которому
Жан уступал  главное командование.  Бонифас, сухой и тощий, с лицом  желтым,
как  восковая  свеча,  к тому же испещренным красными  пятнами, с  поджатыми
губами, с  кошачьими глазами, никогда  не  выходил Ио себя; он  выслушивал с
невозмутимостью  святого  самые обидные оскорбления и отвечал на них елейным
голосом.  Он  исправно ходил  в  церковь  ко всем  службам,  исповедовался и
причащался. Под вкрадчивыми манерами, под внешней вялостью он таил упорство,
честолюбие  священника  и  алчность  купца,  томимого  жаждой  обогащения  и
почестей. В 1820 году Куэнте-большой мечта о  том, что  буржуазия  завоевала
лишь  после  революции  1830 года.  Исполненный  ненависти  к  аристократии,
равнодушный  к  вопросам религии,  он  был таким же святошей,  как  Бонапарт
монтаньяром. Он гнул спину с чудесной гибкостью перед знатью  и начальством,
изображая собою ничтожество, смиренника и угодника. Короче, чтобы обрисовать
этого человека одним штрихом,  значение которого  оценят искушенные в  делах
люди, надобно сказать, что он носил синие очки по той якобы причине, что они
защищают  глаза  от  солнечного света, обычно  резкого в городе,  где  почва
известковая  и  столько  белых  зданий,  притом   расположенного  в  высокой
местности.  В действительности же  под этими  синими очками  он прятал  свой
взгляд. Хотя он был немного выше среднего  роста,  он  казался высоким из-за
своей худобы, которая свидетельствовала о здоровье, надорванном работой, и о
постоянной  взволнованности  мысли. Его иезуитский  облик довершали  прямые,
длинные,  бесцветные  волосы,  подстриженные,  как  у  церковнослужителя,  и
одежда, которая вот уже семь  лет состояла из черных панталон, черных чулок,
черного жилета и коричневого суконного левита (так на юге называют  сюртук).
Прозвали  его   Куэнте-большой  в   отличие  от  брата,  которого   называли
Куэнте-толстый,  подчеркивая  тем   различие  как  во  внешности,  так  и  в
способностях  братьев,  равно,   впрочем,  опасных.  И  верно,  Жан  Куэнте,
благодушный толстяк с  обличьем  фламандца, обожженный ангулемским  солнцем,
коренастый  и коротконогий,  толстобрюхий,  как  Санчо,  с  вечной ухмылкой,
широкоплечий,  являл  собою  полную  противоположность старшему  брату.  Жан
отличался от Бонифаса не только  складом лица  и  свойствами ума, он щеголял
своими воззрениями, чуть ли не либеральными, он принадлежал к левому центру,
слушал  мессу  лишь  в  воскресенье  и  превосходно  уживался  с либеральным
купечеством.  В  Умо  находились  торговые  люди,  которые  утверждали,  что
расхождение  братьев  во  мнениях было  явным комедиантством. Куэнте-большой
ловко  пользовался  обманчивой внешностью брата,  Жан служил для него своего
рода дубинкой. Жан возлагал на себя щекотливые  разговоры, продажу имущества
с торгов, короче, все то, что претило кроткому нравом брату. В ведении  Жана
был департамент  гневливости,  он  горячился, он выкрикивал столь несуразные
предложения, что даже  условия его братца начинали казаться  приемлемыми,  и
таким путем они рано или поздно достигали своего.
     Ева чисто женским чутьем вскоре разгадала характер братьев; стало быть,
она держалась настороженно  в присутствии столь  опасных противников. Давид,
предупрежденный   женой,  выслушивал  предложения   своих  врагов  с  крайне
рассеянным видом.
     - Вам  следует говорить об этом  с моей женой,- сказал он обоим Куэнте,
выходя  из  застекленной   клети  и  вновь  направляясь  в   свою  крошечную
лабораторию,-  она ведет дела типографии лучше меня самого. Я поглощен делом
более  прибыльным,  нежели это жалкое предприятие,  и  я  надеюсь  в  скором
времени возместить убытки, которые я понес по вашей вине...
     - Как вы изволили сказать?-спросил, смеясь, Куэнте-толстый.
     Ева взглянула на мужа, как бы умоляя его соблюдать осторожность.
     - Повремените, и вы еще будете мне дань  платить, вы и вкупе с вами все
потребители бумаги,- отвечал Давид.
     - Но, позвольте,  что  же вы такое изобретаете? - спросил Бенуа-Бонифас
Куэнте.
     Когда Бонифас,  состроив самую елейную мину, сладчайшим  голосом  задал
этот вопрос, Ева опять взглянула на мужа, пытаясь этим взглядом внушить ему,
что отвечать не надо, а если и отвечать, так какой-нибудь незначащей фразой.
     - Я ищу способ наполовину снизить стоимость производства бумаги...
     И он вышел, не  заметив,  как переглянулись между собою братья,  словно
говоря: "Он безусловно  изобретатель; человек  такого склада не  может  быть
бездельником!" "Воспользуемся его изобретеньем",- сказал Бонифас. "Но  каким
путем?" - спросил Жан.
     - Давид держит себя с вами так же, как и со мной,- сказала г-жа Сешар.-
Когда  я любопытствую, он, конечно,  помня, что меня зовут Ева, отвечает мне
подобными же фразами; но, право, все это лишь мечтания...
     - Ежели  ваш  супруг  надеется  осуществить свои мечтания, он бесспорно
разбогатеет скорее, чем работая в типографии, и меня больше не удивляет, что
он не радеет об этом заведении,- заметил Бонифас и, оборотившись, заглянул в
мастерскую, где Кольб, в  одиночестве  сидя на доске для обрезывания бумаги,
натирал зубчиком чеснока ломоть хлеба.- Однако ж мы отнюдь не радовались бы,
видя  вашу   типографию  в  руках   расторопного  соперника,   пронырливого,
честолюбивого; возможно, мы с вами еще
     столкуемся? Допустим,- я говорю  это  только к примеру,- вы согласитесь
за определенную сумму отдать ваше оборудование в аренду какому-нибудь нашему
мастеру,  который  будет работать под вашей фирмой, как водится в Париже, мы
поддержали бы малого, дали бы ему  возможность платить вам солидную сумму за
аренду, да и ему бы оставались кое-какие барыши...
     - Все зависит от суммы,- отвечала Ева Сешар.-
     Сколько  же  вы  предлагаете?  -  прибавила она,  взглядом давая понять
Бонифасу, что она отлично понимает его уловки.
     - А каковы ваши претензии?-с живостью отозвался Жан Куэнте.
     - Три тысячи франков в полугодие,- сказала она.
     - Помилуйте, хорошая  вы моя дамочка! Ведь вы  только  что сказали, что
готовы  продать типографию  за  двадцать тысяч франков,-  вкрадчивым голосом
сказал Бонн-фас.- Доход с двадцати тысяч франков при шести процентах годовых
составит всего лишь тысячу двести франков.
     На минуту Ева смутилась и тут только поняла, какое драгоценное качество
- умение молчать.
     - Вы  воспользуетесь нашими станками, шрифтами, а они, как  вы  знаете,
служат мне для кое-каких  попутных  дел,- возразила она,-  притом мы  должны
платить  за наем  помещения отцу, господину  Сешару, который  не балует  нас
подарками.
     После  двух  часов  борьбы  Ева  настояла на  двух  тысячах  франков  в
полугодие, из которых тысяча вносилась вперед. Когда все было уже условлено,
братья  доложили  ей  о   своем   намерении  поручить   типографию  со  всем
оборудованием  не  кому иному,  как  Серизе.  Ева  не  могла  скрыть  своего
изумления.
     - Посудите же,  не самое ли разумное доверить мастерскую  тому,  кто ее
знает?-сказал Куэнте-толстый.
     Ева  молча  попрощалась с братьями, а про себя решила, что  теперь  она
сама будет наблюдать за Серизе.
     - Ну вот, подите!  Неприятель уже в крепости!  -  смеясь, говорил Давид
жене, которая во время обеда подала ему договор для подписи.
     - Послушай,- сказала  она,- я ручаюсь, что Кольб и Марион  преданы нам;
вдвоем они  за  всем  присмотрят. Затем  мы получим  четыре  тысячи  франков
годового дохода с оборудования  типографии, которое обошлось нам недешево. У
тебя впереди целый год, чтобы осуществить свои надежды...
     -  Тебе  суждено  быть  женой изобретателя,  как ты сама  мне  говорила
однажды, там, у плотины,- сказал Сешар, с нежностью сжимая руку жены.
     Хотя полученные деньги и обеспечили семье Давида спокойную зиму, все же
он  очутился  под  соглядатайством  Серизе и,  сам  того  не  подозревая,  в
зависимости от Куэнте-большого.
     -  Он в  наших  руках!  - сказал,  выходя,  бумажный  фабрикант  своему
брату-типографу.-  Эти нищие привыкнут жить на  арендную плату с типографии,
будут на нее рассчитывать и влезут в долги. Но  на второе полугодие договора
мы не возобновим. Поглядим, что запоет сей гениальный муж, когда мы поставим
ему   одно   условьице:  желаем-де   вступить   в  деловое   содружество  по
использованию вашего изобретения!.. А нет, так...
     Если  бы  какой-нибудь   шустрый  делец   услышал,  как  Куэнте-большой
произнес: деловое содружество, он понял бы, что опасность брачного договора,
заключенного в мэрии,  ничтожна в сравнении с опасностью торгового договора,
заключенного  в  коммерческом  суде.  Разве  не  достаточно  того,  что  эти
кровожадные охотники напали на след дичи? Неужели в  состоянии были Давид  и
его жена, и с Кольбом и с Марион, противостоять козням Бонифаса Куэнте?
     Когда  г-же  Сешар  пришло  время  родить,  билет  в  пятьсот  франков,
посланный  Люсьеном, а  также  деньги по второму  платежу  Серизе  позволили
покрыть все расходы. Ева,  ее мать и Давид, решившие,  что  Люсьен их совсем
забыл, радовались, как и в первые дни успехов  поэта, выступления которого в
мире журналистики подняли в Ангулеме еще больший шум, чем в Париже.
     Убаюканный обманчивым покоем,  Давид потерял  почву под ногами, получив
от шурина такое безжалостное письмо:
     "Дорогой мой  Давид, я учел у  Метивье  три  векселя за твоей подписью,
выданные мне тобою сроком  на один, два и три месяца. У меня не было выхода,
и самоубийству  я предпочел это страшное средство спасения, хотя я знаю, как
это стеснит  тебя.  Позже  я  объясню  тебе, в каком отчаянном  положении  я
нахожусь, и, конечно, постараюсь выслать деньги к сроку платежа.
     Сожги  мое  письмо;  ни  словом  не  обмолвись сестре  и  матери,  ибо,
признаюсь тебе, я рассчитываю на твое мужество, хорошо известное
     твоему несчастному брату
     Люсъену де Рюбампре".
     - Твой бедный брат,- сказал Давид жене, когда она встала после  родов,-
в  страшной  нужде,  я послал ему  три векселя по тысяче франков,  сроком на
один, два и три месяца; занеси это в счета.
     И он ушел в  поле,  чтобы избежать неминуемого объяснения с  женой. Но,
обсуждая  с  матерью  эту зловещую  фразу,  Ева,  и  ранее  того чрезвычайно
встревоженная молчанием брата, от  которого  вот уже полгода не  было писем,
исполнилась самых дурных предчувствий и, желая их  рассеять,  решила сделать
шаг,  подсказанный   отчаянием.  Именно   в  это  время  молодой  Растиньяк,
приехавший на несколько  дней к своим родным, распускал о Люсьене достаточно
дурные  слухи,  и эти парижские новости, попав на язычок местных сплетников,
не могли не дойти,  и притом, в самом приукрашенном виде, до сестры и матери
журналиста. Ева бросилась  к  г-же  де Растиньяк  и как  милости, просила  о
свидании с ее сыном,  с  которым она и  поделилась  всеми  своими тревогами,
умоляя его сказать ей правду о  положении  Люсьена в  Париже. И  тут-то  Ева
узнала  о  связи  брата  с  Корали, о  дуэли с Мишелем  Кретьеном, вызванной
предательской статьей  Люсьена против д'Артеза,- короче, о жизни Люсьена  со
всеми   ее   злоключениями,   в   ядовитом   изложении  остроумного   денди,
преподнесшего свою ненависть  и  зависть под  видимостью сожаления, в пышной
форме дружественного участия соотечественника,  встревоженного за будущность
великого человека и искренне восхищенного талантом одного из детищ Ангулема,
при*  том  столь тяжко,  однако, опорочившего  себя.  Растиньяк  говорил  об
ошибках,  совершенных  Люсьеном,  о  том, что  поэт по  своей  вине  лишился
покровительства высокопоставленных лиц и по этой  причине был отменен указ о
пожаловании ему герба и имени де Рюбампре.
     - Сударыня, ежели бы ваш брат прислушивался к добрым советам, он был бы
теперь на  пути  к  почестям,  стал  бы  мужем госпожи  де  Баржетон...  Но,
помилуйте!.. Он покинул ее, оскорбил!.. Она стала графиней Сикст дю Шатле, к
великому своему огорчению,- ведь она любила Люсьена.
     - Возможно ли?..- вскричала г-жа Сешар.
     - Ваш брат - орленок, ослепленный первыми лучами роскоши и славы. Когда
орел падает,