о, поскольку все произошло в Божием  храме,  оба  попали
именно на небо.
   - Насчет Пеньюэласа, муниципального архитектора, все ясно.  -  Навахо
упер указательный и средний пальцы в крышку  стола,  у  самого  края,  и
начал перебирать ими, показывая, как, должно быть, ходил пострадавший. -
Он с полчаса гулял по кровле, выискивая  аргументы,  с  помощью  которых
можно было бы  вынести  смертный  приговор  церкви,  и  в  конце  концов
облокотился на деревянные перила - там, возле самой  звонницы...  Дерево
уже здорово  прогнило,  перила  обрушились,  Пеньюэлас  полетел  вниз  и
напоролся на металлическую трубу - ее  еще  не  смонтировали  до  конца.
Словно цыпленок, которого насадили на вертел...  -  Перестав  перебирать
пальцами, старший следователь поднял один, изобразив им торчащую  трубу,
и уронил на него раскрытую ладонь  другой  руки;  она,  как  предположил
Куарт, должна была изображать беднягу Пеньюэласа в роли цыпленка. -  Все
произошло при свидетелях. Перила потом тщательно обследовали,  но  ничто
не указывает на то, что кто-то приложил к ним руку.
   Старший следователь отпил еще глоток из бутылки и вытер усы тем самым
пальцем,  который  только  что  играл  роль  трубы,  после  чего   снова
дружелюбно улыбнулся священнику. Они познакомились пару  лет  назад,  во
время посещения Севильи Папой.  Тогда  Симеон  Навахо  служил  связующим
звеном между Куартом и местной полицией, и  они  отлично  понимали  друг
друга.  Посланец  Рима  позволил  старшему   следователю   записать   на
собственный счет  такие  выдающиеся  заслуги,  как  арест  священника  -
противника безбрачия, собиравшегося заколоть Папу ножом, или обнаружение
взрывного устройства в корзине с бельем, приготовленной  монахинями  для
высокого гостя. Вследствие этого Навахо удостоился  личных  поздравлений
от министра внутренних дел и самого Папы, его фото появилось  на  первых
полосах газет, да к тому же он  получил  крест  за  заслуги  на  красной
ленточке. С тех пор никто в Главном полицейском управлении не смел более
величать его "Мисс  Магнум"  (прозвище,  которым  он  был  обязан  своей
косичке). Сам "магнум" калибра 357 обычно покоился  на  подносе  на  его
столе, среди бумаг. Навахо  засовывал  его  в  подмышечную  кобуру  лишь
тогда, когда собирался к своей  бывшей  жене,  чтобы  забрать  детей  на
субботу и воскресенье. Это, говорил он, внушало ей  больше  уважения.  А
детям просто нравилось.
   Куарт  оглядел  помещение,  в  котором   находился.   За   стеклянной
перегородкой виднелась в профиль голова какого-то араба с опущенным долу
взором; ему выговаривал что-то с крайне  недружелюбным  видом  плечистый
полицейский,  но  слов  слышно  не  было,  так  что  он  шевелил  губами
беззвучно, - как в немом кино.  По  эту  сторону  перегородки  на  стене
висели портрет короля в рамке, календарь, на котором прошедшие дни  были
яростно вычеркнуты, серый архиватор с наклейкой "ЭКСПО-92" и еще  одной,
с  изображением  листа  марихуаны,   вентилятор,   пробковый   стенд   с
фотографиями преступников, мишень с дротиками  (стена  вокруг  нее  была
сплошь  издырявлена)  и  постер,  на  котором   несколько   американских
полицейских  лупили  дубинками  негра  под  надписью  крупными  буквами:
"Любовь зла".
   - А что там насчет отца Урбису? - спросил Куарт.
   Старший следователь почесал пальцем за  ухом.  Когда  он  закончил  и
осмотрел палец, вид у него был разочарованный.
   - Да на три четверти то же самое, патер. В  этот  раз  свидетелей  не
было, но мои люди облазали всю церковь, сантиметр за сантиметром. Может,
он неудачно прислонился к лесам или случайно толкнул их.  -  Он  покачал
руками, изображая колеблющиеся леса - настолько реалистично, что сам  же
остановился, как будто у него закружилась голова. - Верхний конец стойки
ударил по карнизу, который проходит там, наверху,  и  отколол  кусок.  А
может, этот кусок и  так  уже  еле  держался,  и  его  каким-то  образом
подпирал сам металлический  каркас.  Вот  и  вышло,  что,  когда  стойка
отошла, эти десять кило алебастра сорвались и  рухнули  ему  на  голову.
Наверное, он услышал шум, взглянул вверх - и все.
   Весь этот рассказ сопровождался соответствующими движениями  рук.  На
словах "и все" старший  следователь  откинул  одну  из  кистей  на  стол
ладонью кверху, явно изображая отца  Урбису  в  момент  его  перехода  в
лучший мир. Несколько мгновений он  созерцал  свою  агонизирующую  руку,
затем протянул другую к бутылке.
   - Этому тоже не повезло, - рассудительно проговорил он, допивая пиво.
   Куарт, делавший заметки  на  визитных  карточках,  задержал  ручку  в
воздухе:
   - Но отчего все-таки обрушился карниз?
   - Ну, причины могут быть самые разные. - Навахо с опаской  глянул  на
карточки. Затем, стряхивая с рубашки крошки от тортильи, продолжил:
   - Согласно Ньютону,  оттого,  что  вследствие  земного  притяжения  и
центробежной   силы,   возникающей   при   вращении,   всякий   предмет,
предоставленный самому себе более  или  менее  недалеко  от  поверхности
Земли, приобретает вертикальное ускорение и падает  прямиком  на  головы
архиепископских секретарей, вставших с левой  ноги.  -  Он  взглянул  на
Куарта, как будто спрашивая, удовлетворен ли тот объяснением. - Надеюсь,
вы записали как следует. Чтобы  потом  никто  не  говорил,  что  полиция
работает не на научной основе.
   Куарт понял намек и  рассмеялся,  пряча  карточки  и  ручку.  Старший
следователь с невинным видом наблюдал, как он это делает.
   - А сами вы что думаете?
   Навахо пожал плечами, на которых свободно болталась красная  рубашка.
Во всем этом не было ничего  важного,  ничего  секретного,  но  он  явно
стремился избегать  каких  бы  то  ни  было  заявлений.  Поскольку  было
установлено, что обе смерти произошли в результате  несчастного  случая,
все связанное с храмом Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, являлось
делом  сугубо  церковным.  Ходили  слухи,  что  мэрия  и  банки   сильно
заинтересованы в нем и готовы добиваться своего не мытьем, так катаньем,
так  что  начальники  старшего  следователя  предпочитали  держаться   в
стороне.  В  конце  концов,  Куарт,  несмотря  на  свой  сан,  испанское
происхождение и старое знакомство со старшим следователем Навахо, все же
был агентом иностранного государства.
   - Согласно заключению наших экспертов, -  ответил  Навахо,  -  карниз
обрушился, потому что в этом месте уже имелись  старые  повреждения.  Мы
тщательно обследовали его и стену, на которой он  держался.  Она  сильно
отсырела: вода годами просачивалась в щели кровли.
   -  Вы  действительно  полностью  исключаете  чье-либо  преднамеренное
вмешательство?
   Старшему следователю уже начала надоедать дотошность собеседника,  но
он не подал виду. В конце концов, он был немало обязан Куарту.
   - Послушайте, патер. Мы тут, в полиции, не исключаем на сто процентов
даже того, что Иуду прикончил кто-то из его одиннадцати коллег. Так  что
давайте  остановимся  на  девяноста  пяти  процентах.  В  любом   случае
маловероятно, чтобы кто-нибудь сказал этому бедолаге: слушай,  постой-ка
тут минутку, а сам забрался на леса, отколол кусок карниза и сбросил его
вниз - фью-у-у-у-у, - а тот стоял и смотрел наверх, разинув рот...  -  В
такт этим словам пальцы старшего следователя взобрались на леса, рухнули
вниз, как некий тяжелый предмет, и теперь неподвижно покоились на  столе
в ожидании судебного медика. - Такое бывает только в мультяшках.
 
*** 
 
   Куарт ушел от старшего  следователя  с  впечатлением,  что  "Вечерня"
сильно  преувеличил  кое-что.  Или  что,  возможно,   церковь   -   если
истолковывать  это   в   более   свободном,   символическом   смысле   -
действительно убивает, чтобы защитить  себя.  Другой  вопрос,  до  какой
степени может обладать способностью ликвидировать нежелательных людей  -
собственными ли силами, с помощью ли  случая  или  Провидения  -  ветхое
здание, построенное три века назад. Но коли так, дело уже не касалось ни
самого Куарта, ни  даже  Института  внешних  дел.  Проблемы  из  области
сверхъестественного  входили  в  компетенцию  специалистов  иного  типа,
имеющих больше отношения к зловещему братству кардинала Ивашкевича,  чем
к суровому центуриону, воплощенному в Монсеньоре  Спаде,  в  чьем  мире,
который также был миром хорошего солдата Куарта,  дважды  два  равнялось
четырем. С тех самых пор, как в начале всего было Слово.
   Куарт размышлял обо всем этом по пути в церковь. На одной из узеньких
улочек квартала Санта-Крус ему почудились за спиной  чьи-то  шаги;  пару
раз он останавливался, но так и не смог заметить ничего подозрительного.
Он продолжил свой путь, стараясь держаться поближе  к  домам,  чтобы  не
выходить из узкой полоски тени. Солнце так и жарило в Севилье, да к тому
же белые и светло-желтые фасады отражали его ослепительный свет  подобно
стенкам  печи,  так  что  черный  гиджак  давил  на  плечи  Куарта,  как
раскаленный свинец. Если и вправду есть  что-нибудь  по  другую  сторону
черты, подумалось ему, те севильцы, повинные в  смертных  грехах,  будут
чувствовать себя там как дома: они вкушают все прелести ада  прямо  тут,
на земле, в течение нескольких месяцев в году. Добравшись  до  маленькой
площади перед церковью, он остановился у забранного  решеткой  окна,  на
котором пышно цвела герань, и позавидовал  канарейке,  которая  в  своей
висящей в тени клетке как  раз  погружала  клювик  в  наполненную  водой
поилку. В воздухе не ощущалось  ни  малейшего  дуновения;  занавески  на
окнах, листья комнатных цветов и апельсиновых  деревьев  -  все  обвисло
тяжело и неподвижно, как паруса в Саргассовом море.
   Переступить порог церкви  Пресвятой  Богородицы,  слезами  орошенной,
было истинным облегчением. Ее  стены  заключали  в  себе  оазис  тени  и
прохлады, пахнущей воском  и  сыростью.  Именно  в  этом  сейчас  срочно
нуждался Куарт. Еще  ослепленный  яростным  солнцем,  он  задержался  на
пороге, чтобы перевести дыхание. Постепенно  начав  различать  что-то  в
полумраке, он  увидел  небольшую  резную  фигурку  Иисуса  Назарянина  -
барочное изображение Христа, измученного пытками  и  издевательствами  в
судилище преторском:  сколько  вас,  где  ты  прячешь  золото  и  деньги
последователей твоих, что это за чушь  ты  порешь,  называя  себя  Сыном
Отца, прореки, кто  ударил  тебя.  Руки  у  него  были  связаны  толстой
веревкой, крупные капли крови виднелись на увенчанном терниями лбу, лицо
обращено вверх в надежде, что кто-нибудь придет на помощь и  вырвет  его
из рук палачей. В отличие от большинства своих собратьев, Куарт  никогда
не был уверен в  божественных  родственных  связях  человека,  на  образ
которого смотрел сейчас, - даже в семинарии (пребывание там  он  называл
годами дрессировки), когда профессора теологии разбирали по  винтикам  и
тщательно  собирали  заново  механизмы  веры  в  умах  юношей,   которым
предстояло стать священниками. "Отче, Отче, для чего ты оставил меня?" -
то был критический вопрос, коего следовало  избегать  любой  ценой.  Для
Куарта, прибывшего в семинарию уже с этим вопросом в душе и  убежденного
в том, что ответа на него нет, форматирование теологической дискеты было
излишне, однако он был осторожен  и  сумел  удержать  язык  на  привязи.
Важнейшим для него за годы учебы  стало  то,  что  он  открыл  для  себя
дисциплину - свод норм, согласно которым  следовало  выстраивать  жизнь;
это  позволяло  справляться  с  отчетливым  ощущением  пустоты,  некогда
охватившим его в шторм, на волнорезе, перед лицом бушующего моря.  Точно
так  же,  как  в  семинарию,  он  мог  бы  пойти  в  армию,  вступить  в
какую-нибудь секту или, как шутил Монсеньор Спада - хотя на  самом  деле
он вовсе не шутил, - в средневековый орден  воинствующих  монахов.  Сыну
рыбака, потерявшему отца в бурю,  было  не  занимать  ни  гор  дыни,  ни
самодисциплины.
   Куарт еще раз  всмотрелся  в  изображение.  Во  всяком  случае,  этот
Назарянин  держался  как  подобает  мужчине:  не  каждому   дано   нести
собственный крест так, словно это древко знамени. Нередко Куарт тосковал
по такой вере - или даже просто  по  вере  вообще,  заставлявшей  людей,
одетых в кольчуги, почерневших от солнца и пыли, выкрикивать имя Божие и
бросаться в бой, чтобы ударами меча проложить себе путь к Небу и  вечной
жизни. Жить и умирать было  проще;  да  и  вообще  мир  был  куда  проще
несколько веков назад.
   Он машинально перекрестился. Вокруг Христа, заключенного в стеклянную
урну, висело с полсотни  покрытых  пылью  экс-вото  :  рук,  ног,  глаз,
детских фигурок - латунных или восковых, кос, писем, лент,  записочек  и
дощечек  со  словами  благодарности  за  излечение  или  избавление   от
какой-либо  напасти.  Там  была  даже  одна  старая   медаль   участника
Африканской войны, привязанная к засохшим цветам свадебного букета.  Как
и всякий раз, когда он сталкивался с подобными проявлениями  набожности,
Куарт подумал: сколько же тревог, бессонных ночей, проведенных у постели
больного,  сколько  молитв,  сколько  историй,  где  переплелись   горе,
надежда, смерть и жизнь,  было  связано  с  каждым  из  этих  предметов,
которые отец Ферро, в отличие от других, более современных  священников,
хранил в своей маленькой церкви рядом с образом  Иисуса  Назарянина.  То
была прежняя религия, та, что существовала всегда, религия священника  с
сутаной на плечах и латынью на языке  -  необходимого  посредника  между
человеком и  великими  таинствами.  Церковь  утешения  и  веры,  соборы,
готические витражи, барочные алтари, разные  скульптурные  и  живописные
образы, демонстрировавшие славу  Божию,  выполняли  ту  миссию,  которую
выполняют сегодня телевизионные экраны: успокоить человека, отвлечь  его
от ужаса собственного одиночества, смерти и пустоты.
   - Привет, - произнесла Грис Марсала.
   Она спустилась с лесов и теперь выжидающе смотрела на  него,  засунув
руки в задние карманы джинсов. На ней была та  же  самая,  перепачканная
известью одежда, что и в прошлый раз.
   - Вы не сказали мне, что вы монахиня, - упрекнул ее Куарт.
   Женщина, сдерживая  улыбку,  провела  рукой  по  волосам  с  заметной
проседью, по-прежнему собранным в косичку.
   - Верно. Не сказала. - Светлые дружелюбные глаза внимательно оглядели
его с головы до ног, как будто  в  поисках  некого  подтверждения.  -  Я
подумала,  что  священник  способен  улавливать  такие  вещи  сам,   без
посторонней помощи.
   - Я священник, который довольно туго соображает.
   Некоторое время оба молчали. Потом Грис Марсала улыбнулась:
   - Вообще-то, о вас говорят совсем другое.
   - Кто говорит?
   - Вы же знаете: архиепископы, разъяренные приходские священники. - На
звуке "р" ее американский акцент  делался  более  заметным.  -  Красивые
женщины, которые приглашают вас на ужин.
   Куарт рассмеялся:
   - Не может быть, чтобы вам и это было известно.
   - Почему? Существует одно изобретение, именуемое  телефоном.  Человек
снимает трубку и говорит. Макарена Брунер - моя подруга.
   - Странная дружба. Монахиня и жена банкира,  о  которой  судачит  вся
Севилья...
   Взгляд Грис Марсала стал суровым:
   - Вряд ли это удачная шутка.
   Она вся ощетинилась,  выражение  лица  сделалось  напряженным,  и  он
примирительно  покачал  головой,  понимая,  что  зашел  слишком  далеко.
Абстрагируясь от чисто тактического интереса, он сознавал, что его мысли
несправедливы. Не судите, да не судимы будете.
   - Вы правы. Простите.
   Он отвел взгляд, испытывая чувство неловкости и беспокойства: с  чего
это он вдруг решился на подобную дерзость?  Медовые  переливы  в  глазах
Макарены Брунер и белизна слоновой кости на ее  смуглой  коже  тревожили
его память, не желая покидать ее. Он снова посмотрел  на  Грис  Марсала.
Она больше не выглядела сердитой - скорее, огорченной.
   - Вы не знаете ее так, как знаю я.
   - Разумеется.
   Медленно кивнув в знак признания своей вины, Куарт почувствовал,  что
ему нужна передышка, и сделал несколько шагов в глубь храма. Леса  вдоль
стен, скамейки,  в  большинстве  своем  сдвинутые  в  угол,  почерневшая
роспись на потолке, с  трудом  различимая  среди  пятен  сырости.  Перед
самыми образами в полумраке теплилась лампадка.
   - А какое отношение ко всему этому имеете вы?
   -  Я  же   говорила   вам:   я   здесь   работаю.   Я   действительно
архитектор-реставратор. Дипломированный. Лос-Анджелесский  и  Севильский
университеты.
   Шаги Куарта гулко отдавались под сводами храма. Грис Марсала в  своих
спортивных  тапочках  ступала  бесшумно.  На  закопченном,   испятнанном
сыростью потолке то тут, то  там  виднелись  фрагменты  росписи:  крылья
ангела, борода какого-нибудь пророка.
   - Все это потеряно безвозвратно, - проговорила женщина. - Это уже  не
поддается реставрации.
   Куарт посмотрел  на  трещину,  словно  удар  топора  рассекавшую  лоб
херувима.
   - Церковь и правда находится в аварийном состоянии?
   Грис Марсала устало опустила веки.  По-видимому,  ей  уже  много  раз
приходилось слышать этот вопрос.
   - Так говорят люди из мэрии, банка и архиепископства, чтобы оправдать
снос. - Подняв руку, она обвела ею церковь. - Здание в плохом состоянии,
к тому же за последние полтора века о нем никто не заботился, но оно еще
вполне прочное. Ни в стенах, ни  в  сводах  нет  таких  трещин,  которые
нельзя было бы заделать.
   - Однако на отца Урбису все же свалился  кусок  потолка,  -  возразил
Куарт.
   - Да. Вон оттуда, видите? - Она указала на темную впадину чуть ли  не
метровой длины, видневшуюся на месте части карниза, метрах в десяти  над
амвоном. - Несчастный случай.
   - Уже второй несчастный случай.
   - Муниципальный архитектор сорвался  с  крыши  по  собственной  вине.
Никто не заставлял его взбираться туда.
   В словах и тоне монахини, каковой являлась  Грис  Марсала,  могло  бы
прозвучать и побольше милосердия, отметил про себя Куарт. Что искали, то
и нашли: вот каков  был  явный  подтекст  ее  замечания.  Куарт  подавил
саркастическую усмешку и подумал: интересно, а эта  дама  тоже  получает
отпущение грехов у отца Ферро? Редко встречается паства, столь преданная
своему пастырю.
   - Представьте себе, - Куарт недоверчиво оглядел леса, - что вас ничто
не связывает с этой церковью,  а  я  вам  говорю:  добрый  день,  будьте
любезны дать мне техническое заключение.
   Ответ последовал немедленно, без малейших колебаний:
   - Старая и  запущенная,  но  не  в  аварийном  состоянии.  Почти  все
проблемы  связаны  с  тем,  что  пострадала  отделка  -  из-за  сырости,
поскольку кровля обветшала. Но мы  уже  перекрыли  ее  заново:  пришлось
поднять на пятнадцатиметровую высоту почти десять тонн извести,  цемента
и песка. Вот этими руками. - Грис помахала ими перед лицом  Куарта.  Они
были мозолистые, сильные, потрескавшиеся, с въевшимися  в  кожу  следами
гипса и краски. - И руками отца Оскара. Дону Приамо в его  возрасте  уже
трудно лазать по крышам.
   - А прочие части здания? Монахиня пожала плечами:
   - Оно и дальше будет  стоять,  если  нам  удастся  довести  до  конца
основные работы. После устранения течи надо бы укрепить деревянные балки
- они кое-где прогнили из-за термитов, опять же по  причине  сырости.  В
идеале следовало бы заменить их, но у нас нет денег. - Она  выразительно
потерла друг о друга кончики указательного и большого  пальцев  и  уныло
вздохнула. - Это то, что касается самого здания. Что же до  отделки,  то
можно было бы  постепенно  приводить  в  порядок  наиболее  поврежденные
части. Например, я нашла возможность отреставрировать витражи. Один  мой
друг, химик, работает в ремесленной мастерской  художественного  стекла;
он  обещал  бесплатно  изготовить  необходимые  куски  взамен  тех,  что
отсутствуют. Дело это долгое, поскольку требуется также  восстанавливать
свинцовые переплеты. Но нам торопиться некуда.
   - Вы так думаете?
   - Да, если удастся выиграть  эту  би