нсеньор.
   Он произнес эти слова своим всегдашним  тоном  -  дисциплинированным,
уважительным. Хотя и находясь у себя дома, он  продолжал  стоять,  разве
что не  держа  руки  по  швам.  Директор  Института  внешних  дел  тепло
посмотрел на него, потом пожал плечами.
   - Вы создали проблемы не мне, - мягко возразил он. - Совсем наоборот:
вы пунктуально, в рекордное время представили доклад, проделали  трудную
работу и приняли надлежащие решения  относительно  передачи  отца  Ферро
полиции и его юридической защиты...  -  Он  помолчал,  разглядывая  свои
ручищи, в которых почти не было видно чашки. -  Все  было  бы  идеально,
ограничься вы только этим.
   Печальная улыбка Куарта стала еще заметнее.
   - Но я ведь не ограничился.
   Глаза архиепископа, с белками  в  коричневых  прожилках,  похожие  на
глаза старого пса, долго не отрывались от него.
   - Да, не ограничились. В конце концов вы решили  поддержать  одну  из
сторон. - Он поколебался хмурясь. -  Думаю,  самое  подходящее  слово  -
впутаться.  И  сделали  это  самым  неподходящим  образом  и   в   самый
неподходящий момент.
   - Для меня они были самыми подходящими, Монсеньор, - искренне ответил
Куарт.
   Архиепископ снова наклонил  голову,  доброжелательно  глядя  на  него
исподлобья.
   -  Вы  правы.  Простите.  Естественно,  для  вас  они   были   самыми
подходящими. Для вас. Но не для ИВД. - Он поставил свою чашку на  поднос
рядом со второй, и во взгляде его появилось любопытство. - И не для  той
роли беспристрастного наблюдателя, которую вам было приказано  исполнять
там.
   - Я знал, что это бесполезно, - проговорил Куарт. - Просто символ,  и
ничего больше... - Он помолчал, погрузившись в свои мысли, вспоминая.  -
Но бывают моменты, когда такие вещи приобретают значение.
   - Ладно, - согласился Монсеньор Спада. - На самом деле  это  было  не
так уж бесполезно. По моим данным, Мадридская нунциатура  и  архиепископ
Севильский  сегодня  утром  получили  инструкции  о   сохранении   храма
Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, а  также  о  назначении  нового
приходского священника... - Он всмотрелся в выражение лица Куарта, потом
иронически-добродушно  подмигнул  ему.   -   Эти   ваши   заключительные
соображения - насчет кусочка неба, который исчезает, латаной-перелатаной
барабанной кожи и всего прочего -  произвели  большое  впечатление.  Это
было весьма волнующе и убедительно. Знай мы раньше о ваших  риторических
способностях, мы уже давно нашли бы им достойное  применение.  -  Сказав
это, Мастиф замолчал. Теперь твоя очередь задавать вопросы, говорил  его
взгляд. Хоть немного облегчи мне задачу.
   - Это хорошая новость, Монсеньор. - Куарт смотрел на него  выжидающе.
- Но хорошие новости сообщают по телефону... А какая же плохая?
   Прелат вздохнул.
   - Плохая новость называется Его Высокопреосвященство Ежи Ивашкевич. -
Он на миг отвел глаза в сторону и снова  вздохнул.  -  Наш  возлюбленный
брат во Христе держал в когтях мышь, а она взяла и  вырвалась,  так  что
теперь  он  жаждет  компенсации...  Он  выжал  из  доклада  архиепископа
Севильского все, что мог. И пришел к заключению, что вы  превысили  свои
полномочия. А плюс к тому  -  Ивашкевич  поверил  кое-каким  инсинуациям
Монсеньора Корво относительно вашего  личного  поведения...  Короче,  по
милости того и другого положение ваше сейчас довольно сложное.
   - А ваше, Монсеньор?
   - Ну, мое... - махнул рукой архиепископ. - Я менее уязвим, у  меня  в
руках  досье  и  прочие  подобные  штучки.  Я  пользуюсь   относительной
поддержкой Государственного секретаря... В общем-то, мне предложили  мир
в обмен на маленькую компенсацию.
   - Мою голову,
   - Более или менее. - Монсеньор  Спада  встал,  прошелся  по  комнате.
Теперь он стоял за спиной у Куарта, рассматривая  небольшой  набросок  в
рамке, висевший на стене. - Речь идет о символическом шаге, поймите. Это
что-то вроде той мессы, которую вы отслужили в прошлый четверг...  Знаю,
все это несправедливо. Жизнь несправедлива.  Рим  несправедлив.  Но  они
такие, как есть. Таковы правила нашей игры, и вы всегда знали об этом. -
Обойдя вокруг Куарта, он снова  оказался  лицом  к  нему  и  стоял  так,
заложив руки за спину, размышляя. -  Мне  будет  не  хватать  вас,  отец
Куарт, - сказал он наконец. - И до, и после Севильи  -  вы  всегда  были
хорошим солдатом и останетесь им. Я знаю, вы делали все как можно лучше.
Вероятно, за эти годы я взвалил на ваши плечи слишком  много  призраков.
Надеюсь, что теперь призрак этого бразильца, Нелсона  Короны,  опочит  в
мире.
   - Как со мной поступят?
   Это был  нейтральный,  объективный  вопрос,  заданный  без  малейшего
волнения. Монсеньор Спада жестом бессилия воздел руки к небу.
   - Ивашкевич, всегда такой милосердный,  хотел  отправить  вас  мелкой
сошкой в  какое-нибудь  захолустье...  -  Он  прищелкнул  языком,  давая
понять, что весьма удивился бы, услышав из уст Его  Высокопреосвященства
что-то иное. - К счастью, у меня были кое-какие карты в рукаве. Не  могу
сказать, что ради вас рискнул собственной головой, но  я  запасся  вашим
личным досье и постарался максимально подчеркнуть ваши заслуги, особенно
панамское дело и ту историю  с  хорватским  архиепископом,  которого  вы
вывезли из Сараева. Так что  в  конце  концов  Ивашкевич  удовлетворился
вашей формальной  казнью  как  агента  ИВД.  -  Квадратные  плечи  снова
приподняли пиджак Мастифа. - Таким образом, поляк съедает моего офицера,
но партия сводится вничью.
   - И каков же вердикт? - поинтересовался Куарт. Он думал  о  том,  как
окажется далеко от всего этого. Может быть, это  не  так  уж  и  трудно,
сказал он себе. Может быть, там будет тяжелее и холоднее; но холод сидит
и внутри. В какое-то мгновение он спросил себя, хватит ли ему  смелости,
чтобы остаться без всего этого. Начать с нуля где-нибудь в другом  месте
- начать таким, как есть, без защиты черного костюма,  который  был  его
формой и его единственной родиной. После Севильи проблема заключалась  в
том, что оставалось гораздо меньше мест, куда он мог бы отправиться.
   - Мой друг Азонарди, Государственный секретарь, - заговорил Монсеньор
Спада, - предлагает свою помощь. Он обещал заняться вами. Идея состоит в
том, чтобы устроить вам место атташе  в  какой-нибудь  нунциатуре  -  по
возможности в Латинской Америке. Через определенное время,  если  подуют
более благоприятные ветры, а я все еще буду  возглавлять  ИВД,  я  снова
вытребую вас к себе... - Казалось, он испытывает облегчение оттого,  что
не заметил никакой реакции со стороны Куарта. - Считайте  это  временной
ссылкой или очередной миссией,  только  более  длительной,  чем  обычно.
Короче, пока что вам придется  исчезнуть.  В  конце  концов,  хотя  дело
Святого Петра и вечно, Папы и их командиры приходят и  уходят.  Польские
кардиналы стареют, выходят на пенсию, у них обнаруживается рак... Ну, вы
знаете, как это бывает. - Он усмехнулся уголком рта. - А вы молоды.
   Слушая его,  Куарт  подошел  к  выходящему  на  террасу  окну.  Дождь
продолжал стучать по плиткам, крыши соседних домов были словно  затянуты
серым покрывалом. Он  вдохнул  сырой  воздух.  Охра  фасадов  и  площадь
Испании сверкали, как написанная маслом картина под слоем свежего лака.
   - А есть что-нибудь об отце Ферро? Мастиф поднял брови, словно  желая
сказать: это уже не в моей компетенции,
   - Судя по сообщениям из Мадридской нунциатуры, адвокат,  которого  вы
ему нашли,  ведет  дело  довольно  успешно.  Они  полагают,  что  сумеют
добиться освобождения  отца  Ферро  ввиду  его  преклонного  возраста  и
отсутствия доказательств или,  в  худшем  случае,  мягкого  приговора  в
соответствии с испанскими законами. Ведь речь идет о пожилом человеке, и
имеется много моментов, которые могут побудить судей  отнестись  к  нему
благосклонно. В настоящий момент он  находится  в  Севилье,  в  тюремной
больнице,  устроен  более  или  менее  неплохо,   и   есть   возможность
ходатайствовать   о   его   помещении   в    приют    для    престарелых
священнослужителей...  У  меня  такое  впечатление,  что  он  отделается
довольно легко, хотя я не уверен, что в его возрасте это имеет для  него
такое уж большое значение.
   - Да, - отозвался Куарт. - Думаю, не имеет, Монсеньор Спада подошел к
столу и налил себе еще кофе.
   - Невероятный тип этот приходский священник. Вы в самом деле думаете,
что это сделал он?.. - Он взглянул на Куарта с полной чашкой в руке. - А
вот о ком больше нет никаких новостей - так это о "Вечерне". Жаль, что в
конце концов вам так и не удалось установить личность этого пирата.  Это
позволило бы мне лучше защищать  вас  перед  Ивашкевичем.  -  Он  мрачно
помолчал, отхлебнул глоток. - Поляк был бы страшно рад получить  в  зубы
эту кость.
   Куарт  молча  кивнул.  Он  по-прежнему  неподвижно  стоял   у   окна,
распахнутого на террасу, глядя, как падает  дождь,  и  от  серого  света
пасмурного дня его коротко, как у солдата, подстриженные волосы казались
еще более седыми. Мелкие капли воды брызгали ему в лицо,
   - "Вечерня", - произнес он.
 
*** 
 
   В тот - последний - вечер, спустившись в вестибюль отеля,  он  увидел
ее сидящей в том же самом кресле, что и в первый раз. Так  мало  времени
минуло с того первого дня, но ему казалось, что он находится  в  Севилье
уже  целую  вечность.  Что  он  всегда  был  здесь,  как   этот   собор,
возвышающийся  на  другой  стороне  площади.  Как  голуби,  мечущиеся  в
вечернем, подсвеченном прожекторами небе. Как Санта-Крус, как река,  как
альмохадская башня и  Хиральда.  Как  Макарена  Брунер,  которая  сейчас
смотрела, как он приближается. И когда, поднявшись  ему  навстречу,  она
стояла в этом пустом вестибюле, высокая, прямая, Куарт подумал,  что  ее
присутствие все-таки волнует его до самой последней клеточки. К счастью,
по думал он, идя к ней, она его не любит.
   - Я пришла попрощаться, - сказала Макарена. - И поблагодарить вас.
   Они вышли на улицу, чтобы немного прогуляться. Это  и  в  самом  деле
было  прощание:  короткие  фразы,  односложные  ответы,   общие   места,
проявление вежливости, свойственные совсем  незнакомым  людям,  -  и  ни
слова о них самих. От Куарта не ускользнуло обращение на "вы". Она  вела
себя со своей обычной непринужденностью, но избегала встречаться  с  ним
глазами, и ее взгляд часто останавливался  на  его  стоячем  воротничке.
Впервые она словно бы робела. Они говорили об отце Ферро,  о  намеченном
на завтра  отъезде  Куарта.  О  мессе,  которую  он  отслужил  в  церкви
Пресвятой Богородицы, слезами орошенной.
   - Я никогда и представить себе не могла, что увижу вас там, - сказала
Макарена.
   Временами, как в ту ночь, что они гуляли  по  Санта-Крусу,  их  плечи
случайно соприкасались, и Куарт всякий раз испытывал  острое  физическое
ощущение потери - ощущение  пустоты,  безмерной  и  безнадежной  печали.
Теперь они шли молча, ибо все уже было сказано между ними; а продолжение
разговора  потребовало  бы  слов,  которых  ни  один  из  них  не  хотел
произносить. Свет фонарей протянул их тени до арабской крепостной стены,
и там они остановились - одна напротив другой. Куарт взглянул  в  темные
глаза, посмотрел на бусы слоновой кости, обвивавшие шею  цвета  светлого
табака. Он не упрекал  ее.  Он  позволил  воспользоваться  собой  вполне
сознательно; он являлся таким же оружием, как любое другое,  а  Макарена
имела полное право сражаться за дело, которое считала  справедливым.  Он
знал, что скоро, вот уже совсем  скоро  ему  останется  только  ощущение
пустоты от потери, слегка смягченное гордыней и дисциплиной. Но он  знал
также, что ни эта женщина, ни Севилья никогда  не  сотрутся  ни  из  его
чувств, ни из его памяти.
   Он искал фразу. Хотя бы слово, которое мог бы произнести, прежде  чем
Макарена навсегда исчезнет из его жизни. Что-нибудь, что  она  могла  бы
помнить, созвучное с этой многовековой стеной, с железными  фонарями,  с
подсвеченной башней, с небом, где блестели холодные звезды  отца  Ферро.
Искал, но находил в себе только ничто - абсолютнейшее из  абсолютных.  И
усталость - застарелую, объективно существующую, покорную, не  выразимую
ничем, кроме взгляда или улыбки. И он чуть улыбнулся в темноте, глядя  в
женские глаза, те самые, в которых однажды,  в  саду,  увидел  отражение
двух прекрасных лун. И она смотрела ему в лицо - в первый раз, и губы ее
были полураскрыты, как будто с них готово было сорваться слово, которого
она тоже не могла найти. И тут Куарт круто повернулся и  зашагал  прочь,
спиной чувствуя ее взгляд. И, уходя, как последний дурак, думал  о  том,
что если сейчас, вот сейчас она крикнет "Я люблю  тебя!",  он  сорвет  с
рубашки белый стоячий воротничок, бросится к ней и сожмет ее в объятиях,
как делали в старых черно-белых фильмах офицеры, ломающие  свою  карьеру
ради роковых женщин, или эти наивные мужи - Самсон, Олоферн - из Ветхого
Завета. Эта мысль вызвала у него  издевательскую  усмешку,  адресованную
самому себе. Он знал - знал всегда, - что Макарена Брунер никогда больше
не скажет мужчине этих слов.
   - Подождите! - неожиданно  окликнула  она.  -  Я  хочу  показать  вам
кое-что.
   Куарт остановился. Это была не та магическая формула, но  этого  было
достаточно для того, чтобы обернуться и взглянуть  на  нее  еще  раз.  А
взглянув, он увидел, что она все так  же  стоит,  где  стояла,  рядом  с
собственной тенью  на  стене.  Похоже,  она  много  думала,  прежде  чем
решиться позвать его. Энергичным движением головы  она  отбросила  назад
волосы - с вызовом, относящимся не к Куарту, а к самой себе.
   - Вы заслужили это, - добавила она. Она улыбалась.
 
*** 
 
   "Каса дель Постиго" был погружен в тишину. Английские часы на галерее
пробили двенадцать, когда они пересекли  внутренний  двор  с  изразцовым
фонтаном, геранью и папоротниками. Свет везде был погашен, и луна,  едва
показавшаяся над мавританскими арками, заставляла их тени  скользить  по
мозаике пола, блестевшей от воды,  которой  недавно  поливали  цветы.  В
саду, у подножия темной башни голубятни, пели сверчки.
   Макарена провела Куарта через галерею, украшенную бюро и коврами; они
вошли в небольшой салон, и она, жестом пригласив его следовать за собой,
стала подниматься  по  лестнице  с  деревянными  ступенями  и  железными
перилами, в углах которых сверкали  бронзовые  шары.  Они  оказались  на
верхнем этаже, в застекленной галерее,  окружающей  внутренний  двор.  В
глубине ее виднелась закрытая дверь. Прежде  чем  открыть  ее,  Макарена
остановилась и серьезно взглянула на Куарта.
   - Никто, - прошептала она, - никто не должен знать об этом.
   Потом, прижав палец к губам, тихо открыла дверь, и до  них  донеслись
звуки "Волшебной флейты". Комната была разделена на две части. В первой,
неосвещенной, стояла мебель, накрытая белыми чехлами;  сквозь  занавески
окна проникал лунный  луч.  А  дальше,  за  открытой  сейчас  раздвижной
стеклянной ширмой, свет галогеновой лампы выхватил  из  темноты  стол  с
компьютером, двумя мониторами  "Сони",  лазерным  принтером  и  модемом.
Рядом с компьютером, на стопке журналов "Wired", лежал веер, расписанный
Ромеро де Торресом, и две пустые бутылочки из-под кока-колы, а перед ним
сидела, внимательно вглядываясь в экран,  на  котором  мерцали  буквы  и
значки, поглощенная тем, что каждую ночь освобождало ее от  этого  дома,
от Севильи, от нее самой и от прошлого, "Вечерня", безмолвно путешествуя
сквозь бесконечное киберпространство.
 
*** 
 
   Она не удивилась. Она медленно нажимала на клавиши, не  отрывая  глаз
от  одного  из  мониторов.  Куарт  заметил,  что  она   работает   очень
внимательно, словно боясь, что нажмет  не  на  ту  кнопку  и  тем  самым
погубит нечто очень важное. Он всмотрелся  в  экран:  какие-то  цифры  и
знаки, смысла которых он не понял;  однако  сама  она,  судя  по  всему,
ориентировалась в них прекрасно. Она была в  темном  шелковом  халате  и
ночных туфлях без задника, а на шее,  как  всегда,  блестело  прекрасное
жемчужное  ожерелье.  Недоумевая,  Куарт  взглянул  на  Макарену,  потом
покачал головой, надеясь, что все это -  не  более  чем  шутка,  которую
пытаются сыграть с  ним  она  и  ее  мать.  Но  вдруг  знаки  на  экране
сменились, появились другие, и глаза Крус Брунер, герцогини  дель  Нуэво
Экстреме, ярко заблестели.
   - Ну вот, - услышал Куарт.
   С неожиданной ловкостью руки престарелой дамы забегали по клавиатуре.
На экране вновь происходили какие-то изменения; спустя несколько  секунд
она нажала клавишу "Ввод" и слегка  откинула  голову  с  удовлетворенным
видом человека, завершившего долгое и нелегкое  дело.  Ее  увядшие  губы
растянулись  в  улыбке.  Глаза,  покрасневшие  от   напряжения,   лукаво
искрились, когда наконец она удостоила взглядом дочь и священника.
   - "День Господень так придет, как тать ночью", -  процитировала  она,
обращаясь  к  Куарту.  -  Не  правда  ли,  падре?..  Первое  послание  к
Фессалоникийцам, насколько я помню. Глава пятая, стих второй.
   Несмотря на возраст, утомленные  глаза  и  поздний  час,  сейчас  она
казалась моложе своих лет. Дочь положила ей руку на плечо и,  стоя  так,
наблюдала за Куартом.
   - Предположи я, что мне нанесут визит в такой час, я немного  привела
бы себя в порядок, - с легкой  укоризной  сказала  герцогиня,  поправляя
свое жемчужное ожерелье. - Но раз уж вас привела Макарена... - Приподняв
руку, она положила ее на руку дочери. - Теперь вы знаете мою тайну.
   В голове Куарта все еще никак не укладывалось, что все это правда. Он
взглянул   на   пустые   бутылки    из-под    кока-колы,    на    стопки
специализированных журналов на английском и испанском языках, на  книги,
заполнявшие ящики стола, на коробки с дискетами. Крус и Макарена  Брунер
наблюдали за ним - одна явно забавлялась, а другая  серьезно.  Покоряясь
очевидности, он сложил губы, как будто собирался свистнуть, но так и  не
свистнул. Вот из-за этого самого стола семидесятилетняя старуха устроила
шах Ватикану.
   - Как вам удалось?.. - спросил он. - В это ведь никто не поверит.
   - И не надо, - ответила Крус Брунер. - Это совсем ни  к  чему.  Да  и
маловероятно.
   Сняв  руку  с  руки  дочери,  старая  дама  пробежала   пальцами   по
клавиатуре. Как будто это пианино, подумал Куарт. Престарелые  герцогини
играют на пианино, вышивают и плетут  кружева  или  качаются  в  мертвых
водах времени, а не превращаются по ночам в компьютерных пиратов, идя по
стопам доктора Джекила и мистера Хайла. Это кошмарный сон,  и  не  имеет
никакого значения, что Макарена заранее рассчитывала  на  его  молчание.
Герцогиня права: расскажи он это кому  бы  то  ни  было,  ему  никто  не
поверит.
   - Я имею в виду вас, - возразил он. - Я имею в виду все. Я никогда не
думал, что...
   - Что старуха может запросто обращаться со всем этим?.. - Она подняла
голову, задумалась. - Ну хорошо. Признаю, что это  необычно.  Но  вы  же
видите - случается. В один прекрасный  день  ты  подходишь  поближе,  из
чистого любопытства. Нажимаешь на клавишу и обнаруживаешь, что  на  этом
экране что-то происходит.  И  что  ты  можешь  путешествовать  по  самым
невероятным местам и делать такие вещи, о которых даже и не мечтала... -
Пергаментные губы снова изогнулись в улыбке, и лицо стало  казаться  еще
моложе. -  Это  интереснее,  чем  вышивать  или  смотреть  венесуэльские
телесериалы.
   - Сколько времени вы этим занимались?
   - О, не так уж долго. Три-четыре года. - Она  повернулась  к  дочери,
словно прося помочь ей вспомнить. - Я всегда была любопытна, никогда  не
могла пройти мимо пары печатных строк, чтобы не прочитать их...  Однажды
Макарена  купила  себе  компьютер  для  работы.  Когда  она  уходила,  я
подсаживалась к нему - такое впечатление он произвел на меня. Была  одна
игра - нечто вроде шарика от  пинг-понга,  и  так,  играя,  я  научилась
обращаться с клавиатурой. Вы же знаете, засыпаю я с трудом,