из
большой ризницы собора, Пенчо Гавира здоровался с  мужчинами  и  целовал
руку дамам, рассыпая улыбки направо и налево.  На  нем  был  безупречный
костюм цвета маренго, а  пробор  в  напомаженных  волосах  отличался  не
меньшим совершенством, чем белизна воротничка и манжет рубашки.
   - Ты хорошо выступил, мэр.
   Маноло Альмансор, мэр Севильи, обменялся с банкиром парой благодарных
похлопываний по спине. Это был плотный усатый человек с  честным  лицом,
снискавшим ему симпатии  населения  и  обеспечившим  перевыборы;  однако
скандал по  поводу  кое-каких  незаконных  контрактов,  наличие  шурина,
разбогатевшего довольно непонятным образом, и  обвинение  в  сексуальных
домогательствах, выдвинутое тремя из четырех его секретарш, грозили  ему
освобождением  от  занимаемой  должности   менее   чем   за   месяц   до
муниципальных выборов.
   - Спасибо, Пенчо. Но это мое последнее публичное выступление.
   - Еще наступят лучшие времена, - ободряюще улыбнулся банкир.
   Мэр грустно покачал головой, явно сомневаясь в этом прогнозе.  Однако
в любом случае его прощание с политикой должно было стать менее  горьким
благодаря Гавире. В обмен на официальное прикрытие операции  с  церковью
Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, он собирался списать Альмансору
весьма солидную сумму  кредита,  на  который  тот  только  что  приобрел
роскошный дом в самом дорогом и изысканном районе  Севильи.  Предложение
ему сделал без обиняков сам Гавира, хладнокровный, как игрок в покер, за
одним давним ужином в ресторане "Бесерра".
   Мимо проходил официант с подносом; Гавира взял у него бокал холодного
хереса и,  едва  касаясь  его  губами,  продолжал  стоять,  рассматривая
публику. Дамы были в  платьях  для  коктейля,  кавалеры  -  в  галстуках
(рассылая приглашения на  общественные  мероприятия  банка  "Картухано",
Гавира  неукоснительно   подчеркивал   обязательность   этого   предмета
туалета); второй фронт - церковники - также присутствовал.  В  одном  из
углов зала Его Преосвященство архиепископ Севильский прохаживался бок  о
бок с Октавио Мачукой, как будто  обмениваясь  впечатлениями  по  поводу
полотна Вальдеса Леаля, предоставленного для выставки церковью  больницы
"Оспиталь де ла Каридад". "In Ictu Oculi" : Смерть, гасящая свечу  перед
короной и тиарами императора, епископа и Папы. Однако Гавира  знал,  что
на самом деле они говорят совсем о другом.
   - Скоты, - услышал он рядом с собой голос мэра.
   Это слово не относилось ни к  архиепископу,  ни  к  старому  банкиру.
Гавира увидел, что Маноло Альмансор  смотрит  по  сторонам,  на  гостей,
которые демонстративно поворачиваются к нему спиной. Всей  Севилье  было
известно, что он пробудет на своем посту меньше месяца. Кандидат на  это
место, политик из той же самой партии, расхаживал  по  залу,  выслушивая
преждевременные поздравления  с  осторожной  улыбкой.  Гавира  ободряюще
подмигнул Альмансору:
   - Выпей рюмочку, мэр.
   Он взял с подноса рюмку виски, и мэр одним  глотком  выпил  половину,
благодарно глядя на банкира глазами побитой собаки. Просто  удивительно,
подумал Гавира, как быстро ходячие мертвецы создают вокруг себя  вакуум.
В прежние времена окруженный лестью, теперь Маноло Альмансор являлся,  в
общем-то, политическим трупом, и никто  не  приближался  к  нему,  боясь
социальных последствий для себя. Таковы были правила игры: в их мире  не
было милосердия и жалости к побежденным, за исключением глотка спиртного
перед казнью. Гавира стоял  рядом  с  ним,  угощая  его  виски  за  счет
"Картухано", после того  как  заставил  его  открыть  выставку:  отчасти
потому, что все еще нуждался в этом человеке, отчасти потому, что  купил
его, что налагало на его гордость некоторую ответственность. "Интересно,
а мне кто-нибудь когда-нибудь предложит рюмку?" - подумалось ему.
   - Снеси ты к черту эту церковь, Пенчо. - Мэр  вторым  глотком  осушил
рюмку до дна. - Построй там что тебе заблагорассудится, и пусть они  все
сдохнут от злости.
   Гавира рассеянно кивнул, снова думая о паре, беседующей возле картины
Вальдеса Леаля, и, извинившись перед Альмансором, начал  приближаться  к
ней, но не прямо, а, чтобы это выглядело случайно, по  некоему  сложному
маршруту, отклоняясь то влево, то вправо от цели. Где надо, он улыбался,
пожимал и целовал руки и запечатлел пару поцелуев на напудренных  щеках.
Корректный, уверенный в себе, он привлекал завистливые взгляды мужчин  и
восхищенные - женщин, которые тут же начали приближаться к нему, едва он
отошел от мэра. Дважды он слышал, как за его спиной  шепотом  произнесли
имя Макарены, но сделал все возможное, чтобы  его  улыбка  не  стала  от
этого менее ослепительной. Он поставил свой бокал  на  поднос,  потрогал
узел галстука и мгновение спустя уже находился рядом с Монсеньором Корво
и доном Октавио Мачукой.
   - Красивая картина, - сказал он, чтобы сказать что-нибудь.
   Архиепископ и банкир  взглянули  на  полотно  так,  словно  до  этого
момента оно не попадалось им на глаза. Смерть  несла  в  костлявой  руке
косу, под мышкой - катафалк. У ее ног виднелись карта мира, меч,  книги,
пергаменты - аллегорические знаки ее победы над жизнью, славой, наукой и
земными удовольствиями. Другой лишенной плоти  рукой  она  гасила  пламя
свечи, и пустые глазницы ее черепа смотрели прямо на  зрителя.  In  Ictu
Oculi. Гавира не знал латыни, но картина была хорошо известна в Севилье,
и ее значение было очевидным. Смерть поражает любого в мгновение ока.
   - Красивая?.. -  Архиепископ  переглянулся  со  стариком  Мачукой.  В
соответствии  с  последними  указаниями  Его  Святейшества  относительно
порядка появления прелатов в  свете,  Акилино  Корво  был  в  сутане  со
скромной пурпурной  каймой,  весьма  красноречиво,  однако,  дополнявшей
блеск золотого креста на груди и желтого камня на руке, покоившейся ниже
креста. - Только столь молодой человек мог сказать такое об этой ужасной
сцене. - Он мотнул головой в сторону картины,  указывая  на  епископскую
тиару, так похожую на его собственную. - Из  того  возраста,  в  котором
находитесь вы, дорогой Гавира, все это выглядит очень отдаленным. А  для
нас эта картина гораздо ближе... Вам не кажется, дон Октавио?
   Старый банкир покачал головой, прищуривая свои  зоркие  глаза  хищной
птицы. На самом деле Монсеньор Корво был лет на двадцать моложе его,  но
архиепископ Севильский любил придавать себе солидности.
   - Пенчо из породы победителей, - возразил Мачука. - И не боится,  что
ему погасят свечу.
   Его глаза за  морщинистыми  веками  лукаво  поблескивали.  Одна  рука
Мачуки лежала в кармане его двубортного, старого покроя пиджака,  другая
висела вдоль тела, почти такая же костлявая, как та, что гасила пламя на
картине Вальдеса Леаля. Архиепископ понимающе улыбнулся.
   -  Все  мы  зависим  от  воли   Господа   нашего,   -   произнес   он
профессиональным тоном.
   Гавира счел за благо согласно кивнуть, глядя на  старого  банкира.  И
тот правильно понял его взгляд.
   - Мы говорили о твоей церкви.
   Улыбка Акилино Корво не изменилась при слове "твоей", и  Гавира  счел
это добрым предзнаменованием. В  конце  концов,  архиепископство  должно
было получить существенное возмещение,  не  считая  обязательства  банка
"Картухано" воздвигнуть церковь в другом месте. И создания  специального
фонда для цыганской общины - эту идею ловко протащил архиепископ. Что ж,
в конце концов, кому-то ведь пришлось заплатить за таз,  в  котором  мыл
руки Понтий Пилат.
   - Пока еще это церковь Его Преосвященства, - вежливо уточнил  Гавира,
никогда не отказывавший никому в возможности для достойного отступления.
Он знал, как это может быть опасно.
   Монсеньор Корво поблагодарил его  за  корректность  жестом  руки,  на
которой  сверкал  перстень.  Поскольку  речь  зашла  о  храме,  пожалуй,
требовался официальный комментарий с его стороны.
   - Конфликт, достойный сожаления, - произнес  он,  мысленно  перебирая
все подходящие к случаю фразы.
   -  Но  неизбежный,  -   дополнил   Гавира,   придавая   своему   лицу
сочувственное выражение. Его серьезный тон должен  был  означать:  мы  с
вами мужчины, и мы сознаем,  что  во  имя  прогресса  иногда  приходится
принимать такие решения. Уголком глаза он заметил, что лукавый блеск  за
прищуренными веками Октавио Мачуки стал ярче, и  вспомнил,  что  старику
отлично известна  такая  деталь:  среди  предложений,  сделанных  банком
"Картухано" Его Преосвященству, фигурировал секретный доклад о поведении
и поступках, противоречащих целибату, нескольких священнослужителей  его
епархии. Все они пользовались большой любовью среди своих прихожан,  так
что  публикация  этого  доклада,  содержащего  фотографии  и  заявления,
произвела бы немалый шум. Акилино Корво не располагал ни средствами,  ни
властью, чтобы решить  эту  проблему,  и  скандал  мог  вынудить  его  к
принятию таких решений, которых он сам желал меньше, чем кто  бы  то  ни
было. Эти священники были хорошими людьми, а во времена  перемен,  когда
немногие избрали этот путь, любое непродуманное решение могло повлечь за
собой негативные последствия. Поэтому Монсеньор  с  чувством  облегчения
согласился  на  предложенный  Гавирой   компромисс,   чтобы   купить   и
заблокировать упомянутый доклад. В  лоне  Католической  Церкви  отложить
решение проблемы уже означало решить ее.
   Как бы то ни было, заключил Гавира, вряд ли Октавио  Мачуке  известны
все подробности этой операции; хотя взгляд старого банкира заставил  его
заподозрить, что тот все-таки в  курсе.  Достаточно  неловкая  ситуация,
если иметь в виду, что сам Гавира заплатил одному частному агентству  за
составление злосчастного доклада, а потом воспользовался своими  связями
в прессе, чтобы представить архиепископу как услугу  то,  что  на  самом
деле являлось безупречно проведенным актом шантажа.
   - Его  Преосвященство  гарантирует  свой  нейтралитет,  -  проговорил
Мачука, все еще наблюдая за реакцией Гавиры. - Но он только что  говорил
мне, что дисциплинарное разбирательство  относительно  отца  Ферро  идет
черепашьим  шагом.   По-видимому,   -   его   глаза   совсем   сузились,
превратившись в едва заметные щелки, - священнику, присланному из  Рима,
не удалось собрать достаточного количества доказательств против него.
   Монсеньор Корво поднял руку, давая понять, что хочет возразить.  Дело
обстоит совсем не так, уточнил он  своим  хорошо  поставленным  голосом,
столь внушительно звучавшим  с  амвона.  Отец  Лоренсо  Куарт  прибыл  в
Севилью не для того,  чтобы  предпринимать  что-либо  против  священника
храма Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, а  с  целью  предоставить
Риму особую информацию. С  выразительными  модуляциями  прелат  напомнил
собеседникам, что из формальных соображений  архиепископство  Севильское
не может действовать напрямую, и обрисовал  основные  моменты  имеющейся
сложной проблемы: пожилой священник, несоблюдение церковной дисциплины и
так далее. В Риме, сказал он, уже сложилось определенное мнение, хотя  и
не единогласное. Тут  Акилино  Корво,  уклонившись  от  взгляда  Гавиры,
посмотрел на Октавио Мачуку, как  бы  спрашивая,  стоит  ли  продолжать.
Однако лицо  старика  было  непроницаемо,  так  что  Его  Преосвященство
уточнил, что отец Лоренсо выполняет  возложенную  на  него  миссию,  гм,
менее эффективно, чем хотелось бы, о  чем  он,  архиепископ,  уже  лично
информировал свое начальство, но в этом деле у  него  связаны  руки.  Он
наблюдает за корридой со зрительской трибуны, если в его  устах  уместно
сравнение столь  светского  характера.  Он  надеется,  что  ему  удалось
достаточно ясно очертить сложившуюся ситуацию.
   - Это значит, - раздраженно сдвинул брови Гавира, - что отец Ферро  в
ближайшее время не будет отстранен от своих обязанностей?
   На сей раз архиепископ поднял обе ладони, как будто говоря: ступайте,
месса окончена.
   - Да, более или менее. - Произнося эти слова, он смотрел не  в  глаза
Гавире, а ниже, на узел его галстука. - Конечно, это произойдет,  но  не
сегодня и не завтра. Возможно, через пару недель. - Он неловко покашлял.
- Максимум через месяц. Я уже говорил вам: это дело находится не в  моих
руках. Хотя, разумеется, все мои симпатии на вашей стороне.
   Гавира возвел очи горе, на полотно Вальдеса Леаля,  чтобы  дать  себе
время успокоиться. Ему хотелось закусить губу или  кулаком  разбить  нос
архиепископу. Глядя в пустые глазницы Смерти, он  мысленно  сосчитал  до
десяти, после чего заставил себя изобразить на лице  улыбку.  Мачука  не
сводил с него глаз.
   - Чересчур долго, верно?
   Он обращался вроде бы к архиепископу, однако щелки его  хищных  глаз,
похожие на узкие амбразуры, были нацелены на Гавиру. Монсеньор счел, что
ответить он обязан. Что касается его возможностей, уточнил он, то,  пока
не придет распоряжение из Рима и отец  Ферро  будет  продолжать  служить
свою мессу по четвергам, сделать ничего не удастся.
   Гавира не мог скрыть раздражения.
   - Возможно, Вашему Преосвященству не следовало доводить это  дело  до
сведения Рима, - жестко произнес  он.  -  Вы  могли  сделать  все  своей
властью, когда был подходящий момент.
   Архиепископ побледнел от столь прямо выраженного упрека.
   - Возможно. - Он выпрямился и бросил косой взгляд на Мачуку. -  Но  у
нас, прелатов, тоже есть совесть, сеньор Гавира. С вашего позволения.
   Сухо кивнув, он с недовольным видом прошел между обоими  банкирами  и
удалился. Мачука дважды покачал головой, но Гавира не понял, расстроился
тот или, напротив, эта сцена его позабавила. "В любом случае, -  подумал
он, - я совершил ошибку". Ибо все, что не сулило прибыли немедленной или
хотя бы в обозримом будущем, было ошибкой.
   - Ты оскорбил его пастырское достоинство, - лукаво заметил Мачука.
   Подавляя желание выругаться - это  было  бы  уже  второй  ошибкой,  -
Гавира сделал нетерпеливый жест.
   - Достоинство Монсеньора, как и все прочее,  тоже  имеет  свою  цену.
Цену,  которую  я  могу  заплатить.  -  И  после  секундного   колебания
поправился:
   - Которую может заплатить "Картухано".
   - Но пока что этот поп торчит тут  как  бельмо  на  глазу.  -  Мачука
сделал трехсекундную паузу. Паузу, рассчитанную дьявольски  точно.  -  Я
имею в виду старика.
   Он с любопытством наблюдал за Гавирой, но тот прекрасно понимал  это.
Глядя по  сторонам,  он  прикоснулся  к  узлу  галстука  и  к  манжетам,
проверяя, все ли в порядке. Мимо прошла красивая женщина, и он обменялся
с ней рассеянным взглядом.
   - А из-за этого,  -  продолжал  Мачука,  глядя  вслед  женщине,  -  и
Макарена с матерью по-прежнему гнут свое. Пока.
   Но это было бесполезно. Гавира уже взял себя в руки.
   - Не беспокойтесь, - ответил он. - Я все сделаю как надо.
   - Да уж надеюсь, потому что время у тебя кончается. Сколько дней тебе
осталось до заседания совета?.. Неделя?
   - Вам отлично известно сколько. - Старик  сказал  "у  тебя"  и  "тебе
осталось". До чего же отвратительно, подумал Гавира, это  ощущение,  как
будто тебя все время заставляют сдавать один экзамен за другим. - Восемь
дней.
   Мачука медленно покачал головой.
   - Да-а, не густо. - Он повел глазами  по  сторонам,  словно  думая  о
другом, и вдруг повернулся к Гавире:
   - Знаешь что, Пенчо?.. Мне и в самом деле любопытно будет посмотреть,
как ты разберешься со всем этим. В совете  точат  на  тебя  зубы.  -  Он
усмехнулся своими пергаментными губами, похожими на губы  змеи,  готовой
вот-вот сбросить кожу. - Но если у тебя получится - в час добрый. Что не
убивает, то идет на пользу.
   С этими словами он отошел, чтобы пообщаться с какими-то знакомыми,  и
Гавира остался один под картиной Вальдеса Леаля. Неподалеку стоял полный
человечек с отвисшим жирным подбородком,  который  казался  продолжением
щек, с обильно покрытыми лаком волосами и  кожаной  борсеткой  на  руке.
Когда их взгляды встретились, незнакомец приблизился.
   - Я Онорато Бонафе из журнала "Ку+С". - Он уже заранее протянул руку.
- Мы можем поговорить?
   Гавира проигнорировал протянутую руку; хмуро поглядывая по  сторонам,
он подумал: интересно, кто пропустил сюда этого типа?
   - Я отниму у вас всего несколько минут.
   -  Свяжитесь  с  моей  секретаршей,   -   холодно   ответил   банкир,
поворачиваясь спиной. - На днях.
   Он сделал несколько шагов, чтобы удалиться от журналиста,  однако,  к
его удивлению, тот последовал за ним - точнее, пошел рядом с ним, искоса
глядя на него с подобострастной и  одновременно  самодовольной  улыбкой.
Ничтожество,  мысленно  заключил  Гавира,  наконец  останавливаясь:  вот
точное определение для этой личности.
   - Я делаю репортаж, - торопливо проговорил Бонафе, прежде чем  Гавира
успел открыть рот, чтобы велеть ему убираться. - О церкви,  которая  вас
интересует.
   - А от меня вам что надо?
   Бонафе поднял маленькую пухлую руку - ту самую,  которую  не  захотел
пожать финансист.
   - Видите ли... - Его улыбка стала  примирительной,  -  Если  иметь  в
виду, что банк "Картухано" больше всех заинтересован в том,  чтобы  храм
Пресвятой  Богородицы,  слезами  орошенной,  был  снесен,  то,  полагаю,
небольшая беседа или заявление... Ну, вы понимаете
   Гавира бесстрастно смотрел на него:
   - Ничего не понимаю. Абсолютно.
   Не теряя терпения, Онорато  Бонафе  кратко  обрисовал  ему  положение
вещей: "Картухано", церковь, возможность использования земли, на которой
она   стоит.   Приходский   священник,   несколько   сомнительный   тип,
конфликтующий с  архиепископом  Севильским  и  находящийся  под  угрозой
дисциплинарного взыскания или чего-то в том же роде. Две случайных - или
кто их знает каких - смерти.  Специальный  посланник  из  Рима.  И,  гм,
красавица жена, или бывшая жена, дочь герцогини дель Нуэво  Экстреме,  И
вот она и этот священник из Рима...
   Он вдруг остановился, увидев выражение липа Га-виры. Банкир шагнул  к
нему, глядя в упор.
   - Ну, в общем, вы понимаете, - быстренько  закруглился  Бонафе.  -  Я
рассказываю  вам  это,  чтобы  вы  составили  себе  представление...  Мы
опубликуем всю эту историю  на  следующей  неделе.  И  разумеется,  ваше
мнение или ваши слова были бы крайне важны.
   Банкир  продолжал  молча  смотреть  на  него.  Онорато  Бонафе  решил
улыбнуться, чтобы показать, как терпеливо  он  ждет  ответа,  но  улыбка
что-то не получилась.
   - Вы, - проговорил наконец Гавира, - хотите, чтобы я рассказал вам.
   - Совершенно верно.
   Мимо прошел Перехиль, и при виде Бонафе в его взгляде, как показалось
Гавире, промелькнула тревога. Гавира испытал мгновенный соблазн  позвать
его и спросить, связано ли это с присутствием журналиста на выставке, но
момент был неподходящим для очных ставок. К тому же он испытывал гораздо
большее  искушение  -  пинками  выкинуть  этого  скользкого  толстяка  с
манерами шантажиста.
   - А если  я  поговорю  с  вами,  что  мне  это  даст?  Улыбка  Бонафе
наконец-то расцвела  во  всю  ширь,  наглая  и  самоуверенная.  Вот  это
разговор, означала она.
   -  Ну,  вы  сможете  контролировать  информацию.  Дать  свою   версию
событий... - Бонафе сделал многозначительную паузу.  -  Чтобы  вам  было
яснее - обретете сторонников в нашем лице.
   - А если нет?
   -  Тогда  совсем  другое  дело.  Репортаж  в   любом   случае   будет
опубликован, но вы упустите свой шанс.
   Теперь улыбнулся Гавира, и это была улыбка Аренальской акулы.
   - Это похоже на угрозу.
   Журналист покачал головой: похоже, он не знал об этом прозвище.
   - Да нет же, ни в коем случае. Я просто открываю свои  карты.  -  Его
свиные глазки под набрякшими веками блеснули жадным блеском. - Я играю с
вами честно, сеньор Гавира.
   - И почему же это вы играете со мной честно?
   - Н-ну... не знаю. - Бонафе оправил полы  своего  мятого  пиджака.  -
Наверное,  потому,  что  в  глазах  общественного  мнения  вы  вызываете
симпатию... так сказать, ваш образ... ну, вы понимаете: молодой  банкир,
внедряющий