е  Вселенной.
- Он помолчал, глядя сквозь колышущиеся под бризом занавески на звонницу
церкви. - Может, разве только дружеская  рука,  дающая  нам  смирение  и
утешение перед тем, как наши звезды погаснут одна за другой  и  настанет
великий холод. И все кончится.
   Больше отец Ферро не сказал ничего. Подождав, Куарт протянул  руку  к
выключателю лампы. Вспыхнул свет, и звезды исчезли.
   Он спустился в сад, перекинув пиджак через плечо, вдыхая аромат ночи.
Макарена ждала в углу; лунный свет выхватил ее лицо и  плечи  из  теней,
отбрасываемых листьями бугенвилий и апельсиновых деревьев.
   - Я не хочу, чтобы вы уходили, - сказала она. - Пока.
   Ее глаза блестели, резцы казались особенно белыми между полураскрытых
полных губ, бусы из слоновой кости  бледной  чертой  пересекали  смуглую
шею. У Куарта вырвался приглушенный  глубокий  вздох,  похожий  на  стон
протеста и одновременно на детский всхлип. Было  жарко.  Вечерний  свет,
проникавший сквозь занавеску, тонким золотым контуром очерчивал  смуглое
тело  обнаженной  женщины,  и  Кармен  сворачивала  табачные  листья   о
внутреннюю  часть  бедра,  где  совсем  рядом  поблескивали   мельчайшие
капельки пота на темном, курчавом, влажном лобке. Налетел  бриз.  Листья
апельсиновых деревьев и бугенвилий качнулись над лицом Макарены  Брунер;
лунный свет серебристо скользнул по плечам  священника  Лоренсо  Куарта,
как упавшая к ногам кольчуга. Храмовник выпрямился и огляделся, усталый,
ловя стук копыт сарацинских лошадей, доносящийся с Гаттинского холма, на
склонах которого белели под солнцем кости рыцарей-франков.  И  в  то  же
время это был рев разъяренного  моря,  бьющегося  о  подножие  маяка;  и
хрупкие суденышки отчаянно боролись со штормом, и одетая в траур женщина
держала ребенка за руку рукой, по  которой,  как  слезы,  стекали  капли
дождя.
   И пахло похлебкой, кипящей в  горшке,  пока  старый  священник  возле
камина склонял: Rosa,  rosae.  И  тень  мальчика,  затерянного  в  мире,
ориентирующемся по звездному свету пятисотлетней давности,  обрисовалась
на тонкой стене, что укрывала его от  жестокого  холода,  царящего  там,
снаружи. И эта самая тень приблизилась  к  другой  тени,  ожидавшей  под
бугенвилиями и  апельсиновыми  деревьями,  приблизилась  настолько,  что
вдохнула ее аромат, ее тепло, ее дыхание. Но за  секунду  до  того,  как
вплести пальцы в ее волосы, чтобы на одну ночь убежать от одиночества  -
крохотные алые капельки в неизмеримо огромном закате, -  тень,  ребенок,
мужчина, смотрящий на обнаженное  женское  тело  в  золотистом  вечернем
свете,  бесприютный,  измученный  храмовник,  -  все  они   одновременно
обернулись, чтобы взглянуть назад и вверх, на  едва  освещенное  окно  в
башне голубятни.  Туда,  где  старый  угрюмый  священник,  недоверчивый,
скептичный и отважный, разглядывал страшную тайну бесчувственного неба в
обществе призрака женщины, искавшей на горизонте белые паруса.
 
XII. Гнев Божий 
 
   Он скрылся с наших глаз, но как -
   Понять мы даже не успели.
   Гастон Перу. Призрак Оперы
 
   Даже сквозь трубочный дым было заметно, каким удовлетворением блестят
глаза архиепископа Севильского.
   - Значит, Рим сдается, - сказал он.
   Куарт поставил чашечку на блюдце и промокнул губы салфеткой,  вышитой
руками монахинь. Его тихий смешок был похож на вздох.
   - Все зависит от точки зрения, Ваше Преосвященство.
   Монсеньор Корво выпустил еще один клуб дыма. Они сидели  друг  против
друга, разделенные низким  столиком  с  двумя  приборами  на  серебряном
подносе. Такова была привычка архиепископа - приглашать  своего  первого
утреннего посетителя разделить с ним завтрак. На самом деле этот кофе  с
тостами, сливочным маслом и джемом из горьких апельсинов  предназначался
для декана собора, однако неожиданное  появление  Куарта,  пришедшего  с
прощальным визитом, внесло изменения в протокол. А  архиепископ  терпеть
не мог остывшего кофе.
   - Я же говорил вам, что это дело нелегко будет решить.
   Куарт откинулся на спинку кресла. Он с радостью лишил бы архиепископа
удовольствия  проводить  его  сарказмом   и   самодовольными   улыбками,
отдающими  английским  табаком,  но  правила  обязывали  перед  отъездом
засвидетельствовать ему свое почтение. Что ж, этикет есть этикет.
   - Позволю себе напомнить Вашему Преосвященству, что я прибыл сюда  не
для того, чтобы решать что бы то ни было, а с целью проинформировать Рим
о сложившейся здесь ситуации. Именно это я и собираюсь сделать.
   Монсеньор Корво был в восторге.
   - Так и не выяснив, кто такой "Вечерня", - закончил он.
   - Это верно. - Куарт взглянул на часы. - Но проблема  заключается  не
только в том, кто такой "Вечерня".  Этот  хакер  просто  анекдотичен,  и
личность его рано или поздно будет установлена. Что действительно  важно
- так это положение с отцом Ферро и храмом Пресвятой Богородицы, слезами
орошенной... К какому бы решению ни пришли  в  Риме,  мой  доклад  будет
способствовать тому, чтобы оно было принято со знанием дела.
   Камень на перстне архиепископа вспыхнул желтым огнем, когда он  резко
поднял руку.
   - Избавьте меня от ваших иезуитских  витиеватостей,  отец  Куарт.  На
этом деле вы сломали себе зубы. - Его  взгляд  выражал  торжество,  едва
скрываемое завесой дыма. - "Вечерня" посмеялся и над Римом, и над вами.
   Куарту не понравилась эта манера признавать наличие соринок только  в
чужом глазу.
   - Это тоже одна из точек зрения, Ваше  Преосвященство,  -  согласился
он, не скрывая, однако, своего презрения. - Но раз уж вы  заговорили  об
этом, позволю себе напомнить, что ни Рим, ни я не стали бы  вмешиваться,
если бы Ваше Преосвященство немного  побеспокоились  сами...  И  церковь
Пресвятой Богородицы, слезами орошенной,  и  отец  Ферро  принадлежат  к
вашей епархии. А, как сказано  в  Евангелии,  овцы  разбредаются,  когда
пастух спит.
   Услышав это, Монсеньор Корво чуть не подскочил в  своем  кресле.  Тот
факт, что эта цитата являлась апокрифической, никак не утешал его. Агент
ИВД увидел, как он зло закусил мундштук трубки.
   - Послушайте, Куарт, - проговорил он жестко,  сквозь  зубы.  -  Здесь
единственная овца, которая бродит без привязи, -  это  вы.  Не  считайте
меня дураком. Мне известно и о ваших визитах в "Каса  дель  Постиго",  и
обо всем остальном. О ваших прогулках и ужинах.
   И, не переводя  дыхания,  словно  внутри  у  него  прорвало  какую-то
плотину, Монсеньор Корво -  чей  талант  проповедника  высоко  ценили  в
епархии - весьма доходчиво излил свою злость  в  полутораминутной  речи,
центральным тезисом которой было следующее: посланник Института  внешних
дел дал себя запутать священнику церкви  Пресвятой  Богородицы,  слезами
орошенной,  и  его   личному   "Гринпису",   состоящему   из   монахинь,
аристократок и прихожанок, - запутать до того, что он  потерял  ощущение
перспективы и предал свою миссию в Севилье. К этому искушению  приложила
руку дочь герцогини дель Нуэво Экстремо. Которая, между прочим - это  он
выговорил особенно язвительно, - является сеньорой де Гавира.
   Куарт выслушал эту обвинительную речь невозмутимо, но последний намек
заставил его поморщиться.
   - Я был бы крайне благодарен Вашему Преосвященству, если бы  вы  -  в
случае, если вам есть  что  сказать  по  этому  поводу,  -  сделали  это
письменно.
   - Да уж непременно. - Акилино Корво был явно доволен тем, что наконец
ему удалось поддеть Куарта. - Вашему ватиканскому начальству. И  нунцию.
И выше. Я сделаю это письменно, по телефону,  по  факсу,  под  гитару  и
кастаньеты. - Он  вынул  изо  рта  трубку  и  широко  осклабился.  -  Вы
останетесь без вашей репутации, как я остался без своего секретаря.
   Больше говорить было не о чем. Куарт сложил салфетку,  уронил  ее  на
поднос и встал.
   - Коли Вашему Преосвященству не угодно ничего более...
   - Ничего более. - Во взгляде архиепископа была откровенная издевка. -
Сын мой.
   Он продолжал сидеть, рассматривая свою руку, как будто колеблясь - не
довести ли дело до конца,  заставив  Куарта  приложиться  к  пасторскому
перстню. Но в этот момент зазвонил телефон,  и  архиепископ  ограничился
тем, что жестом отпустил его, поднимаясь, чтобы подойти к столу.
   Куарт застегнул пиджак и вышел в коридор. Его шаги  гулко  прозвучали
под венецианской росписью Галереи прелатов,  потом  по  мрамору  главной
лестницы. В окнах он видел Хиральду - за внутренним двором, где  в  свое
время находилась тюрьма "Де ла Парра", в которую севильские архиепископы
заключали строптивых священников. И подумал, что пару веков назад у отца
Ферро, да и, пожалуй, у него самого было бы немало  шансов  обмениваться
впечатлениями там, внизу, пока Монсеньор Корво  по  обычным  каналам,  а
значит, чрезвычайно медленно доводил до сведения Рима  свою  собственную
версию событий.  Куарт  размышлял  о  преимуществах  телефона  и  прочих
современных технических средств, когда, уже в самом низу лестницы, вдруг
услышал свое имя.
   Остановившись,  он  взглянул  вверх.   На   балюстраде,   нетерпеливо
жестикулируя, стоял сам архиепископ, уже не похожий на человека,  только
что вернувшего старый долг:
   - Поднимитесь сюда, отец Куарт. Нам надо поговорить.
   Куарт, заинтригованный, начал подниматься по лестнице. И  уже  издали
заметил, что архиепископ  очень  бледен.  Трубку  он  держал  в  руке  и
рассеянно постукивал по ней  пальцами  другой.  Пепел  и  тлеющий  табак
сыпались на черно-розовый мрамор  пола,  но  он,  казалось,  не  замечал
этого.
   - Вам нельзя уезжать, - сказал  он,  когда  Куарт  приблизился.  -  В
церкви произошло еще одно несчастье.
 
*** 
 
   Куарт протиснулся между бетономешалкой и двумя полицейскими машинами.
В церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, было полно полицейских
в форме и в штатском. Он насчитал не меньше дюжины:  один  на  страже  у
дверей, другие -  внутри  -  кто  фотографировал,  кто  искал  отпечатки
пальцев, кто осматривал пол, скамьи  и  леса.  Производимый  ими  шум  и
негромкие голоса отдавались под сводами.
   Грис Марсала  сидела  на  ступенях  главного  алтаря  -  одна.  Куарт
направился к ней по центральному  проходу,  и,  когда  он  находился  на
полпути, навстречу ему вышел Симеон Навахо. Волосы старшего  следователя
были, как всегда, собраны в  тореадорскую  косичку,  над  пышными  усами
поблескивали круглые очки, рубашка на сей раз была ярко-красная,  как  у
Гарибальди в бою, с плеча свисала  мавританская  кожаная  сумка,  внутри
которой, как предположил священник,  покоился  "Магнум-357".  Совершенно
некстати он вдруг подумал о том, что Навахо никак не вписывается  в  эту
обстановку старинного храма в стиле барокко,  освещенного  для  удобства
полицейских, с попорченными  витражами  и  росписью,  темной  деревянной
исповедальней у входа в ризницу, экс-вото, висящими вокруг статуи Иисуса
Назарянина при входе. Они пожали  друг  другу  руки.  Навахо,  казалось,
обрадовался появлению Куарта.
   - Так что уже трое, патер, - произнес  он  самым  обыкновенным,  даже
легкомысленным тоном, как будто это было всего лишь  подтверждением  его
прежних разговоров относительно показателя  потенциальной  смертности  в
храме Пресвятой  Богородицы,  слезами  орошенной.  И  так  же  просто  и
непринужденно присел на спинку одной  из  скамей.  Взглянув  поверх  его
головы, Куарт увидел, что из исповедальни высовываются  две  неподвижные
ноги.
   Он молча подошел ближе; Навахо последовал за ним. Дверь  исповедальни
была открыта. Куарту пришло в голову, что ноги выглядят как-то  чересчур
уж странно. Потом он различил мятые бежевые брюки.  Все  остальное  было
накрыто куском синего брезента,  но  оставалась  на  виду  одна  рука  с
раскрытой,  обращенной  вверх  ладонью;  всю  ладонь,  от  запястья   до
указательного пальца,  пересекала  рана.  Рука  была  желтоватая,  цвета
старого воска.
   - Странное место, правда? - Старший следователь сделал  эклектическую
паузу; он смотрел то на труп, то на священника, готовый выслушать  любое
ценное предположение. - Я имею в виду - чтобы умереть.
   - Кто это?
   Вопрос, который Куарт задал хриплым, чужим голосом, был  излишен.  Он
узнал эти  ботинки,  эти  бежевые  брюки,  эту  маленькую  пухлую  руку.
Полицейский рассеянно погладил пальцем усы, как будто личность покойника
была не так уж важна, а он размышлял о чем-то другом.
   - Его зовут Онорато Бонафе. Известный в Севилье журналист.
   Куарт утвердительно кивнул. Слишком много вопросов вертелось у него в
голове. Слишком много визитов некстати.  Навахо  пристально  смотрел  на
него.
   - Вы знаете его, верно?.. Так я и думал.  Говорят,  этот  бедолага  в
последние дни прямо-таки носился туда-сюда... Хотите взглянуть на  него,
патер?
   Наполовину протиснувшись в исповедальню - причем кисточка его косички
колыхалась, как хвостик старательной белки, - Навахо приподнял  брезент,
покрывавший труп.  Бонафе,  очень  тихий,  очень  желтый,  полулежал  на
деревянном сиденье исповедальни, упираясь затылком  в  угол;  подбородок
утонул в жирных складках шеи.  Глаза  у  него  были  закрыты,  на  левой
стороне лица - огромный  фиолетовый  кровоподтек.  Выражение  лица  было
кротким, а может быть, усталым. Под носом и в углу рта виднелись струйки
засохшей крови, а на шее и груди она расплылась широким пятном.
   - Наш медик только что осмотрел его. - Старший следователь указал  на
молодого человека, который, присев на одну из скамей, записывал что-то в
блокноте. - И говорят, что это просто мешок  костей  -  внутри  сплошные
переломы. Как от очень сильного удара или, может быть, падения. Чего  мы
не можем понять - так это того, как он попал  сюда.  Или  как  его  сюда
засунули.
   Повинуясь чисто профессиональному рефлексу и превозмогая  отвращение,
которое у  него  вызывал  этот  субъект  при  жизни,  Куарт  пробормотал
коротенькую заупокойную молитву и  осенил  труп  крестом.  Стоя  за  его
спиной, Навахо с интересом наблюдал за ним.
   - Я бы на вашем месте так не беспокоился, патер. Он уже  давненько  в
таком состоянии. Так что если он и должен куда-то, попасть, -  его  руки
изобразили два крылышка, летящих вверх, - то уж давно попал.
   - Когда он умер?
   - Пока еще трудно сказать. - Он снова указал  на  врача.  -  Так,  на
глаз, наш специалист прикинул, что часов двенадцать-четырнадцать назад.
   Несколько полицейских, стоявших на лесах возле статуи Пресвятой Девы,
оживленно разговаривали, и их голоса гулким эхом отдавались под  сводом.
Старший следователь свистнул им, чтобы говорили потише, и  они  смущенно
повиновались, как мальчишки,  которых  призвали  к  порядку  в  школьной
часовне. Куарт повернулся туда, где, глядя на него, сидела Грис Марсала.
Впервые она показалась ему хрупкой, очень одинокой, такой тихой, на этих
ступенях, ведущих к алтарю. Снова накрывая Бонафе брезентом, полицейский
сказал, что эта монахиня, спозаранку придя в церковь, обнаружила труп.
   - Я хотел бы поговорить с ней.
   - Само собой, патер. - Одной рукой поправляя брезент, другой  Навахо,
понимающе улыбаясь, подкрутил усы. - Только, если вы  не  против,  я  бы
предпочел, чтобы прежде вы рассказали мне, откуда вы знаете покойника...
Таким образом ваши свидетельства  будут  совершенно  самостоятельными  и
потому гораздо более достоверными. - Он взглянул на него,  поверх  своих
круглых очков. - Так как, вы не против?
   - Как вам будет  угодно.  Но  с  кем  вам  обязательно  следовало  бы
поговорить - так это с приходским священником.
   Полицейский мгновение смотрел ему в глаза не отвечая, затем энергично
кивнул.
   - Да. Я уже думал об этом. Плохо только, что дона  Приамо  Ферро  все
утро не могут найти. Странно, правда?..
   Он огляделся по сторонам, как будто надеялся  обнаружить  отца  Ферро
где-нибудь среди лесов или в одном из темных уголков храма.
   - А домой к нему ходили?
   Навахо, обернувшись, взглянул на  него  с  таким  выражением,  словно
услышал колоссальную глупость. Он  казался  разочарованным:  похоже,  он
ожидал большей помощи со стороны Куарта. -
   - Судя по тому, что мне  сказали,  -  ответил  он,  -  старик  исчез.
Алле-гоп. На колеснице пророка Илии.
   Куарт рассказал Симеону Навахо все, что знал  об  Онорато  Бонафе,  а
также то, что помнил о двух встречах с ним в вестибюле гостиницы  "Донья
Мария".
   Их беседа дважды прерывалась сигналами мобильного  телефона,  который
полицейский, извиняясь, каждый  раз  вытаскивал  из  своей  мавританской
сумки. Первый звонок подтверждал, что отец  Ферро  не  подает  признаков
жизни. Как и каждый вечер,  он  накануне  был  в  голубятне  "Каса  дель
Постиго" (что Куарт также подтвердил, даже  точно  указав  время,  когда
распрощался с ним), после чего бесследно  исчез.  Что  же  касается  его
жилища, то  женщина,  приходившая  убираться,  утверждала,  что  постель
прошлой ночью не разбирали. Относительно  викария:  отец  Лобато  поздно
вечером выехал к месту своего нового назначения - автобусом.  Ехать  ему
предстояло долго, с пересадками, возможных маршрутов имелось  несколько.
Полиция и  жандармерия  разыскивали  его...  Подозреваемые?  -  Закончив
очередной разговор, старший следователь вновь спрятал телефон в сумку. -
Пока не установлены причины смерти, никто никого  не  подозревает.  Или,
иначе говоря, подозреваются все. Он взглянул на Куарта  поверх  очков  с
теплой, слегка извиняющейся улыбкой, прячущейся  в  густых  усах.  Хотя,
конечно, одни вызывают больше подозрений, чем другие.
   - Как на этот раз насчет процентов? - поинтересовался Куарт.
   Навахо почесал переносицу.
   - Ну, в общем... Строго между нами, патер, я бы сказал, что  на  этот
раз кто-то немножко помог церкви.
   Куарт не удивился. Конечно, он не был специалистом  по  трупам,  хотя
ему не раз приходилось их видеть. Что же до Бонафе, то  достаточно  было
одного взгляда.
   - Убийство?
   На  самом  деле  он  задал  этот  вопрос,  чтобы  побудить   старшего
следователя рассказать что-нибудь. Навахо, слегка  усмехнувшись  в  знак
того, что понял его игру, поднес руку к  затылку  и,  взявшись  за  свою
косичку, помахал ею.
   - Держу пари на этот довесок. - Потом, посерьезнев, пожал плечами.  -
И у вашего коллеги, священника этого прихода, весьма много шансов.
   - Из-за его отсутствия?
   - Конечно. Если только наш медик не придет к другому выводу.
   Подошел один из полицейских, чтобы посоветоваться о чем-то с  Навахо,
и  тот,  кивком  попрощавшись  с  Куартом,  ушел  вместе  с  ним.  Куарт
направился к алтарю, где по-прежнему сидела Грис Марсала.
   - Как вы?
   Не меняя позы - она сидела, обхватив руками колени и положив  на  них
подбородок, - женщина подняла на него глаза.
   - Пожалуй, потрясена. - Ее американский акцент был более заметен, чем
обычно. - Но в общем - в порядке.
   - Полиция сильно потрепала вам нервы? Монахиня подумала,  прежде  чем
ответить:
   - Да нет. Они обходятся со мной любезно.
   Она была одета как  всегда  -  в  водолазку  и  перепачканные  гипсом
джинсы, косичка  перехвачена  резинкой.  Сидя  у  подножия  алтаря,  она
казалась одинокой и потерянной в этой церкви, сейчас наполненной суетой,
шумом и голосами полицейских.
   - Они ищут отца Ферро. - Куарт сел рядом с ней.  Но  ему  показалось,
что эти слова прозвучали слишком уж категорично, поэтому он добавил:
   - И отца Лобато тоже.
   Она слегка кивнула, не отрывая пристального взгляда от  исповедальни.
Время от времени она моргала, как человек, пытающийся установить границу
между наваждением и реальностью. Потом, глубоко  вздохнув,  кивнула  еще
раз.
   - Вполне возможно, что Оскар поехал навестить родителей -  они  живут
неподалеку от Малаги, в маленькой деревушке, - а уж потом  отправится  в
Альмерию. Поэтому его и не нашли до сих пор.
   Их ослепила яркая вспышка. Один из полицейских фотографировал  что-то
на полу, у них за спиной.  Куарт  расстегнул  пиджак  и  сёл  поудобнее,
наклонившись вперед и сцепив па