новый  стиль,  и  так  далее.  Вы  хорошо   получаетесь   на
фотографиях, нравитесь дамам. Одним словом, вы - товар,  который  хорошо
продается. Вы сейчас в моде, и мой журнал  может  весьма  способствовать
тому, чтобы вы оставались в моде. Считайте это операцией по  поддержанию
имиджа. - Тут он придал своему лицу соответствующее выражение. -  А  вот
ваша супруга...
   - Что - моя супруга?
   Каждое из этих трех слов прозвенело, как  осколок  льда,  но  Бонафе,
похоже, не заметил этого сигнала надвигающейся опасности.
   - Она также весьма фотогенична. - Он, не  смущаясь,  выдержал  взгляд
своего собеседника. - Хотя, думаю, этот тореадор... Ну,  вы  же  знаете.
Это уже в прошлом. А вот теперь этот священник из Рима... Вы  понимаете,
кого я имею в виду?
   Гавира быстро соображал, взвешивая все "за"  и  "против".  Ему  нужна
только неделя, а потом уже будет все равно. Цену этот тип назвал  вполне
ясно.
   - Да, понимаю, -  все  еще  с  отсутствующим  видом  произнес  он,  -
Скажите, во что, по-вашему, мне обойдется эта  операция  по  поддержанию
имиджа?
   Бонафе,  подняв  обе  ладони,  соединил   кончики   пальцев   не   то
молитвенным, не то благодарным жестом. Он явно  испытывал  облегчение  и
выглядел прямо-таки счастливым.
   - Ну... Я, в общем-то, думал  о  более  или  менее  подробной  беседе
касательно этой церкви. Об обмене впечатлениями. А потом... не знаю... -
Он многозначительно  посмотрел  на  банкира.  -  Возможно,  вы  захотите
вложить какие-то средства в прессу.
   Мимо снова прошел Перехиль, окинув обоих как бы  случайным  взглядом.
Гавира заметил, что его  помощник  по-прежнему  выглядит  встревоженным.
Снова изобразив на лице улыбку, он повернулся к Бонафе, но в этой улыбке
никто не сумел бы уловить  и  намека  на  симпатию.  Журналист,  видимо,
почувствовал это, потому что беспокойно заморгал.
   - Я уже давно вкладываю средства в прессу, - сказал Гавира. -  Только
мне пока не приходилось иметь дело с такими людьми, как вы.
   Бонафе изобразил на сальном лице сообщническую улыбку, и складки кожи
его двойного - или тройного - подбородка затряслись, как желе. А Гавира,
глядя на него, подумал: этот Онорато Бонафе -  как  раз  такой  мерзкий,
скользкий тип, каких обычно убивают в фильмах.
 
*** 
 
   - Что меня завораживает в Европе, - сказала Грис Марсала,  -  это  ее
долгая память. Достаточно войти в такое место,  как  это,  взглянуть  на
какой-нибудь пейзаж, прислониться к старой  стене  -  и  на  тебя  разом
нахлынет все. Твое прошлое, твои воспоминания. Ты сам.
   - Поэтому вы так одержимы этой церковью? - спросил Куарт.
   - Не только этой церковью.
   Они стояли перед статуей Иисуса Назарянина с  настоящими  волосами  и
висящими вокруг нее на стене пыльными  экс-вото.  В  глубине  храма,  за
лесами, в полумраке, окружавшем фигуры Пресвятой Богородицы и  молящихся
герцога и герцогини дель Нуэво Экстремо, мягко поблескивала позолоченная
резьба.
   - Вероятно, чтобы понять это, нужно быть  американцем,  -  продолжила
Грис Марсала через несколько мгновений. - Там временами у тебя возникает
впечатление, что все это построено чужими. А здесь - в  один  прекрасный
день ты приезжаешь и понимаешь, что это твоя собственная история. Что ты
сам, руками своих предков, клал  камень  на  камень.  Возможно,  этим  и
объясняется то действительно завораживающее воздействие, которое  Европа
оказывает на многих моих  соотечественников.  -  Она  улыбнулась  то  ли
Куарту, то ли собственным мыслям. - Ты заворачиваешь за угол -  и  вдруг
вспоминаешь. Ты считал себя сиротой, а  оказывается,  что  это  не  так.
Может быть, поэтому теперь мне не хочется возвращаться.
   Она стояла прислонившись к белой стене, возле чаши со  святой  водой.
Ее седые волосы, как всегда, были заплетены на  затылке  в  косичку,  от
старой темно-синей водолазки чуть пахло потом, большие пальцы засунуты в
задние карманы джинсов, испачканных гипсом и известью.
   - Меня несколько раз делали сиротой, - продолжала она. - А  сиротство
- это рабство. Память дает тебе уверенность, ты знаешь, кто  ты  и  куда
идешь. Или куда не идешь. А без нее ты предоставлен на  милость  первого
встречного, который назовет тебя своим сыном  или  дочерью.  Вы  так  не
считаете? -
   Она ждала, глядя на Куарта до тех пор, пока тот молча  не  кивнул.  -
Защищать память - значит защищать свободу. Только ангелы могут позволить
себе роскошь быть просто зрителями.
   В знак понимания Куарт сделал ни к чему не обязывающий жест.  В  этот
момент он думал об информации, которую получил об этой женщине из Рима и
которая сейчас лежала на  столе  в  его  гостиничном  номере.  Некоторые
строчки уже были подчеркнуты красным.  В  восемнадцать  лет  вступила  в
религиозный   орден.   Архитектура   и   изобразительное   искусство   в
университете Лос-Анджелеса, специальные курсы в Севилье, Мадриде и Риме.
Училась блестяще. Семь  лет  преподавала  искусство.  Четыре  года  была
директрисой  религиозного  университетского  колледжа  в  Санта-Барбаре.
Личный кризис, отразившийся на здоровье. Временный бессрочный отпуск  из
ордена. Уже три года живет в Севилье, где зарабатывает на жизнь  уроками
изобразительного искусства американцам. В порочащих связях не  замечена,
с местным отделением своего ордена  поддерживает  минимальные  контакты.
Проживает на  частной  квартире.  О  выходе  из  ордена  не  просила.  О
специальных занятиях информатикой сведений нет.
   Куарт посмотрел на монахиню. Снаружи, на площади, свет уже становился
невыносимым, как, впрочем, и жара. Слава Богу,  хоть  здесь,  в  церкви,
прохладно.
   - Значит, это ваша вновь обретенная память удерживает вас здесь.
   - Более или менее.
   Грис Марсала грустно улыбнулась, глядя на военную медаль, привязанную
к  высохшему  свадебному  букету,  висевшему  среди  прочих  экс-вото  -
латунных и восковых  ног,  рук,  фигурок  -  вокруг  статуи  Назарянина;
похоже, она подумала: интересно, где теперь те руки,  что  принесли  эти
цветы? Выражение ее светлых глаз стало жестким.
   - Футуристы, - снова заговорила она после нескольких минут  молчания,
- предлагали взорвать динамитом Венецию, чтобы таким  образом  разрушить
модель. То, что тогда казалось снобистским парадоксом, стало реальностью
в архитектуре, в литературе... В теологии. Бомбить города, сравнивая  их
с  землей,  -  это  всего  лишь  брутальный  способ  быстро   достигнуть
поставленной цели. - Она снова улыбнулась печально и задумчиво, глядя на
засохший свадебный букет. - Существуют более тонкие методы.
   - Вы не сможете победить, - мягко сказал Куарт.
   - Мы?.. - Монахиня взглянула на него с удивлением. - Но ведь речь  не
идет о каком-нибудь клане или секте. Есть  только  люди,  группирующиеся
вокруг этой церкви, и у каждого свои личные мотивы - у  всех  разные.  -
Она покачала головой: ведь это же  было  так  очевидно.  -  Возьмите,  к
примеру, отца Оскара. Он молод, и он нашел дело, в  которое  влюбился  -
так, как мог бы влюбиться в женщину, а может, в теологию освобождения...
Что касается дона Приамо,  то  он  напоминает  мне  замечательную  книгу
одного испанца, которого мне довелось слышать в университете,  -  Рамона
Сендера: "Приключение Лопе де Агирре в  равноденствие".  Этот  маленький
конкистадор, недоверчивый и упрямый, который  хромал  от  старых  ран  и
всегда ходил в латах и с оружием, несмотря на жару, потому что не  верил
никому!.. Так же, как  и  он,  дон  Приамо  решил  взбунтоваться  против
далекого и неблагодарного короля, повел свою личную  войну...  На  таких
людей, как этот Агирре, короли тоже насылали  таких  людей,  как  вы,  с
приказом: заключить в тюрьму или  казнить...  -  Она  тяжело  вздохнула,
помолчала. - Наверное, это неизбежно.
   -  Расскажите  мне  о  Макарене.  Услышав  это  имя,   Грис   Марсала
внимательно взглянула на Куарта. Он невозмутимо выдержал её взгляд.
   -  Макарена,  -  заговорила  наконец  монахиня,   -   защищает   свою
собственную память: какие-то воспоминания, сундук ее  двоюродной  бабки,
книги и документы, так впечатлившие ее в детстве. Она бьется за то,  что
сама шутливо называет  эффектом  Будденброка:  это  сознание  уходящего,
исчезающего  мира,  кошачий  соблазн  вступить   в   союз   с   чужаками
пришельцами, чтобы выжить. Отчаяние ума.
   - Расскажите еще что-нибудь.
   - Да и рассказывать особенно нечего.  Все  и  так  на  виду.  -  Грис
Марсала глянула через открытую дверь на залитую солнцем площадь.  -  Она
унаследовала мир, который уже  не  существовал,  вот  и  все.  Она  тоже
сирота,  которая  цепляется  за  обломки  своего  корабля,  потерпевшего
крушение.
   - А какую роль во всем этом играю я?
   Не успев  договорить,  он  уже  испытал  чувство  неловкости,  однако
женщина, похоже, не придала его вопросу  особого  значения.  Она  пожала
плечами под своей запачканной гипсом водолазкой.
   - Не знаю. Вы превратились в свидетеля. - Она помолчала размышляя.  -
Все настолько одиноки, что прямо-таки нуждаются в том, чтобы  кто-нибудь
зафиксировал это документально.  Думаю,  они  хотят  понимания  с  вашей
стороны - или, вернее, со стороны тех, кто прислал вас сюда.  Точно  так
же, как Агирре в глубине души жаждал понимания со стороны своего короля.
   - И Макарена тоже?
   На этот раз Грис Марсала ответила не сразу. Она смотрела на разбитые,
но уже начавшие подживать костяшки пальцев Куарта.
   - Вы ей нравитесь, - наконец просто сказала она. - Я имею  в  виду  -
как мужчина. И меня это не удивляет. Не знаю, сознаете ли  вы,  но  ваше
присутствие в Севилье придает всему делу особый оборот. Думаю,  Макарена
по-своему пытается соблазнить вас. - Она улыбнулась и  стала  похожа  на
мальчишку-сорванца. - Я не имею в виду физическую сторону дела.
   - Для вас это имеет значение? Светлые  глаза  взглянули  на  него  со
спокойным любопытством.
   - Почему это должно иметь для меня значение?.. Я не  лесбиянка,  отец
Куарт. Говорю это вам на тот случай, если вас  беспокоит  характер  моей
дружбы с Макареной.  -  Она  коротко  рассмеялась  и  свободным  вольным
движением прислонилась к старой дубовой двери. Куарт снова подумал, что,
несмотря на седые волосы  и  темные  круги  под  глазами,  она  все  еще
выглядит как худенькая шустрая  девчонка,  особенно  в  этих  облегающих
джинсах и белых спортивных тапочках. - Что же касается мужчин  вообще  и
симпатичных священников в  частности,  то  мне  сорок  шесть  лет,  и  я
девственница по обету  и  по  собственной  воле.  Куарт,  чувствуя  себя
неудобно, посмотрел поверх ее плеча на площадь.
   - Что у Макарены с мужем?
   - Она любит его. - Женщина казалась немного удивленной, как будто все
было  столь  очевидно,  что  не  требовало  никаких  объяснений.   Потом
внимательно всмотрелась в Куарта,  и  губы  ее  медленно  растянулись  в
иронической улыбке. - Не делайте такое лицо, падре. Сразу видно, что  вы
редко захаживаете в исповедальню. Вы ничего не знаете о женщинах.
   Куарт вышел из церкви, и солнечный  свет  и  жар  свинцовой  тяжестью
обрушились  на  его  плечи,  покрытые  черным  пиджаком.  Грис   Марсала
последовала за ним. Обойдя кучу песка и  гравия,  он  остановился  возле
бетономешалки и поднял глаза на щипец церкви, видневшийся сквозь доски и
трубы лесов. При этом взгляд его упал  на  безголовую  фигуру  Пресвятой
Девы над входом.
   - Мне хотелось бы побывать у вас дома, сестра Марсала.
   Звук шагов монахини за его спиной смолк.
   - Вы меня удивляете.
   - Не думаю.
   Она не ответила. Повернувшись, Куарт увидел, что она смотрит на  него
полусердито-полунасмешливо.
   - Терпеть не могу этого:  сестра  Марсала...  Или,  может  быть,  это
только способ  придать  просьбе  официальный  тон?..  -  Она  иронически
подняла брови. - В конце концов, вы  напрашиваетесь  в  дом,  где  живет
одинокая монахиня. Вас  не  беспокоит,  что  будут  говорить?  Например,
Монсеньор Корво. Или ваши шефы в Риме... - Она хлопнула себя ладонями по
бедрам, делая вид, что только что сообразила:
   - Хотя, конечно же, вы сами информируете свое римское начальство.
   Поколебавшись  секунду,  нахмуриться  или  рассмеяться,  Куарт  решил
рассмеяться.
   - Это только предложение, - сказал  он.  -  Только  идея.  Я  собираю
головоломку - по  кусочкам.  -  Он  посмотрел  вокруг,  потом  снова  на
звонницу-щипец, на искалеченную Пресвятую Деву и  вновь  на  женщину.  -
Если бы я увидел, как вы живете, это помогло бы мне.
   Говоря это, он смотрел ей прямо в глаза.  Он  был  искренен,  и  Грис
Марсала поняла это.
   - Понимаю. Вы ищете следы преступления, верно?
   - Да.
   - Компьютеры, связанные с Римом, и тому подобное.
   - Совершенно верно.
   - А если я откажу вам, вы все равно проникнете ко мне, как проникли в
дом дона Приамо?
   - Откуда вы знаете?
   - Мне рассказал отец Оскар.
   Чересчур много информации бродит, с раздражением подумал  Куарт.  Все
они в этом своем странном клубе рассказывают друг другу  все,  и  только
ему одному приходится крючком вытягивать из них каждое слово.  Он  вдруг
ощутил страшную усталость от всего, а  особенно  от  этого  беспощадного
солнца, палящего голову и  плечи.  Ему  безумно  захотелось  расстегнуть
воротничок  рубашки  или  снять  пиджак,  однако  он  продолжал   стоять
неподвижно, выжидая.
   Грис Марсала медленно обошла вокруг бетономешалки, ведя ладонью по ее
краю и заглядывая внутрь так, словно ожидала найти там  что-то  забытое.
На лице ее играла задумчивая улыбка.
   - А почему бы и нет? - сказала она наконец. - За эти три года  в  мой
дом не заходил ни один мужчина. Интересно будет проверить, как себя  при
этом  чувствуешь.  -  Она  окинула   Куарта   оценивающим   взглядом   и
усмехнулась. - Надеюсь, я не наброшусь  на  вас,  как  только  закроется
дверь... А что вы - будете защищаться, как  Святая  Мария  Горетти,  или
готовы предоставить мне какую-нибудь возможность? -  Круговым  движением
указательного пальца она обвела морщинки вокруг своих глаз, нос, рот.  -
Хотя боюсь, что в моем возрасте я уже не являюсь искушением для чьего бы
то ни было целомудрия...  А  знаете,  это  тяжело  -  тяжело  для  любой
женщины: сознавать, что ты навсегда утратила привлекательность. - Взгляд
ее светлых глаз опять стал жестким; зрачков, сузившихся от яркого света,
почти не было видно. - Особенно для монахини.
 
*** 
 
   - Устраивайтесь поудобнее, - сказала Грис Марсала.
   Она  явно  иронизировала,  поскольку  возможностей  для  того,  чтобы
устроиться поудобнее, в общем-то, и не было в этой квартирке на  третьем
этаже,  с  узеньким  балкончиком,  заставленным  горшками  с  цветами  и
защищенным от  света  и  жары  навесом  из  плетенок  циновки.  Квартира
находилась на улице Сан-Хосе, неподалеку от Врат плоти и всего в  десяти
минутах от церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной. Идти пришлось
по раскаленным добела улицам, под льющимся с неба потоком  беспощадного,
всепроникающего света. Севилья - это прежде всего свет.  Белые  стены  и
свет во всей гамме  его  оттенков,  подумал  Куарт,  идя  рядом  с  Грис
Марсала. Они, скорее, не шли, а вычерчивали сложные  зигзаги,  укрываясь
под навесами  и  балконами,  как  когда-то  в  Сараеве,  когда  Куарт  и
Монсеньор Павелич вот так же перебегали от  одного  укрытия  к  другому,
прячась от снайперов.
   Встав посреди крошечной гостиной, Куарт  спрятал  солнечные  очки  во
внутренний карман пиджака и  огляделся.  В  комнате  царили  безупречный
порядок и чистота. Обитый тканью диван с вязаными крючком салфетками  на
спинке и  подлокотниках,  телевизор,  небольшая  этажерка  с  книгами  и
кассетами с музыкой, рабочий стол; на нем - карандаши и шариковые  ручки
в керамических кружках, бумаги,  папки.  И  компьютер.  Ощущая  на  себе
взгляд женщины, Куарт подошел к  нему:  486-й  процессор,  с  принтером.
Вполне достаточно для "Вечерни", хотя модема он не  увидел,  а  телефон,
находившийся в другом конце комнаты, был старый,  безрозеточный  и  явно
несовместимый с компьютером.
   Куарт подошел  к  этажерке.  Среди  музыкальных  записей  преобладало
барокко, но было также немало фламенко и современной музыки,  а  Камарон
представлен полностью.  Книги  -  главным  образом  по  изобразительному
искусству и реставрации,  много  материалов  по  Севилье.  Две  книги  -
"Архитектура барокко  в  Севилье"  Санчо  Корбачо  и  "Путеводитель  по.
художественным  достопримечательностям  Севильи  и  ее  окрестностей"  -
прямо-таки  топорщились  от   самоклеящихся   листочков   с   пометками,
отмечающих страницы. Единственной книгой  религиозного  содержания  была
"Иерусалимская  Библия"  в  кожаном  переплете,  с  сильно   потрепанным
корешком. На стене, под стеклом, висела  репродукция  какой-то  картины.
Куарт взглянул на подпись: "Игра в шахматы", Питер ван Гюйс.
   - Виновна или невиновна? - раздался за его спиной голос монахини.
   - Невиновна - пока, - ответил он. - За отсутствием доказательств.
   Еще не успев повернуться к ней, он услышал ее смех и тоже  улыбнулся.
А повернувшись, увидел  у  нее  за  спиной,  на  противоположной  стене,
собственное отражение  в  красивом  старинном  зеркале  в  очень  темной
деревянной раме. Такая вещь была настолько неожиданной в  этом  скромном
жилище, что Куарт даже несколько оторопел. Судя по всему, зеркало стоило
немало.
   Монахиня проследила за направлением его взгляда.
   - Нравится? - спросила она.
   - Очень.
   - Чтобы купить его, мне пришлось просидеть несколько месяцев чуть  ли
не на хлебе и воде. - Она мельком глянула в зеркало  и  пожала  плечами.
Потом вышла на кухню и вернулась с двумя стаканами свежей воды.
   - А что в нем такого особенного? - поинтересовался Куарт, как  только
поставил пустой стакан на стол.
   - В этом зеркале?.. - Грис Марсала мгновение поколебалась.  -  Можете
считать его чем-то вроде личного  реванша.  Символом.  Это  единственная
роскошь, которую я позволила себе за все то время, что живу в Севилье. -
Она лукаво взглянула на Куарта. - Ну, и еще вот  этот  визит  мужчины  -
пусть даже священника - в мой дом. - Она склонила голову к плечу, словно
подсчитывая. - Не так уж много слабостей для трех лет, верно?
   - Но вы ведь не набросились на меня, - заметил  Куарт.  -  Вы  хорошо
владеете собой.
   - Просто мы, старые монахини, - народ закаленный.
   Она вздохнула с преувеличенной грустью и улыбнулась в ответ на улыбку
Куарта. Улыбка эта не погасла и тогда, когда она, забрав пустые стаканы,
направилась на кухню. Послышался шум льющейся из  крана  воды,  и  через
минуту  женщина  появилась  снова,  задумчиво  вытирая  мокрые  руки   о
водолазку. Она взглянула на зеркало, на свою гостиную,  потом  опять  на
Куарта.
   - С того момента,  как  ты  становишься  послушницей,  тебе  начинают
внушать, что зеркало в келье монашки - штука опасная, - сказала  она.  -
Согласно правилам, твой образ должен отражаться в четках и молитвеннике.
У тебя нет ничего своего: одежду, белье, даже гигиенические прокладки ты
получаешь из рук общины. Спасение твоей души  не  терпит  ни  проявлений
индивидуальности, ни личных решений.
   Она замолчала, как будто уже сказала  все,  что  хотела  сказать,  и,
подойдя к окну, немного приподняла циновку. Яркий  свет  залил  комнату,
ослепляя Куарта.
   - Всю свою жизнь я была верна правилам, - продолжала она. - И  здесь,
в Севилье, я не  изменяю  им,  несмотря  на  маленькое  нарушение  обета
бедности. - Она подошла к зеркалу и долго смотрела на  свое  лицо.  -  У
меня  была  проблема.  Вам  о  ней  известно:  Макарена  говорила,   что
рассказывала вам. Проблема  не  столько  физического  свойства,  сколько
душевного - нечто вроде болезни.  Я  была  директрисой  университетского
колледжа в Санта-Барбаре.  С  епископом  нашей  епархии  я  ни  разу  не
обменялась  ни  единым   словом,   которое   не   касалось   бы   сугубо
профессиональных вопросов. Но я влюбилась  в  него  -  или  решила,  что
влюбилась,