енно, с  горечью.
-  Я  не  хотела  думать,  -  снова  зазвучал  ее  голос.  -  Не  хотела
задумываться о том, что произошло. Я жила в каком-то  странном  сне,  от
которого пыталась очнуться... И вот  однажды,  через  три  месяца  после
моего возвращения, я вошла в ванную,  когда  Пенчо  принимал  душ  после
того, как мы в первый-раз занимались любовью. Он намыливался,  стоя  под
водой. Я села на край ванны и смотрела на него. Вдруг он улыбнулся - и в
этот момент показался  мне  совершенно  чужим  человеком...  Не  имеющим
никакого  отношения  к  тому,  кого  я  любила  и  из-за  кого  лишилась
возможности иметь детей.
   Она снова замолчала, и это привело Куарта в раздражение, граничащее с
отчаянием; он предпочел бы не знать ничего, но тем не менее жадно  ловил
каждое ее слово. На миг ему показалось, что она больше ничего не скажет;
но Макарена вновь подошла к окну и опустила  руку  на  подоконник  -  на
полпути между собой и священником - на сложенный пиджак.
   - Я почувствовала себя опустошенной и очень  одинокой,  -  продолжала
она. - Еще хуже, чем в больнице. И тогда  я  собрала  чемодан  и  пришла
сюда... Пенчо так и не понял. И до сих пор не понимает.
   Куарт сделал пять или  шесть  медленных  вдохов.  Женщина,  казалось,
ждала от него каких-то слов.
   - Поэтому вы стараетесь причинить ему боль, - выговорил он наконец. И
это тоже не было вопросом.
   - Боль?.. Ему никто не может причинить боль. Его эгоизм и одержимость
прямо-таки забронированы. Но я  могу  заставить  его  заплатить  высокую
социальную цену: эта церковь, его престиж как  финансиста,  его  мужская
гордость... Севилья весьма легко переходит от аплодисментов к  свисту...
Я говорю о моей Севилье - о той, признания которой так жаждет  Пенчо.  И
он заплатит за это.
   - Ваша подруга Грис утверждает, что вы все еще любите его.
   - Иногда она чересчур  много  болтает.  -  Она  снова  усмехнулась  с
прежней горечью. - Может быть, проблема заключается в  том,  что  я  его
люблю. А может, совсем наоборот. Так или иначе, это ничего не меняет.
   - А я?.. Зачем вы мне рассказываете все это? Луна смотрела на Куарта.
Тусклый белый диск.
   - Не знаю. Вы сказали, что уезжаете, и вдруг  мне  стало  неуютно.  -
Сейчас она стояла так близко, что от  очередного  дуновения  ветерка  ее
волосы коснулись лица Куарта. - Может быть, рядом с вами я чувствую себя
не такой одинокой; похоже, вы, сами того не желая, воплощаете в себе тот
атавистический образ священника, который всегда жил в душах  большинства
женщин: образ кого-то сильного и мудрого,  кому  можно  доверять  -  или
довериться...  Может  быть,  дело  в  вашем  черном  костюме  и  стоячем
воротничке или, может быть, в том, что вы к тому же  привлекательны  как
мужчина. Может быть, тот факт, что вы прибыли из  Рима,  и  то,  что  вы
представляете, вызвали мой интерес.  Может  быть,  я  и  есть  этот  ваш
"Вечерня". Может быть, я пытаюсь привлечь  вас  на  свою  сторону  -  на
сторону своего дела или просто нанести новую, еще более изощренную обиду
чести Пенчо... Может быть, дело в некоторых из этих причин или  во  всех
них разом. В том, во что  превратилась  моя  жизнь,  вы  с  отцом  Ферро
представляете собой противоположные концы того островка, на котором душа
обретает покой. Диаметрально противоположные и дополняющие друг друга.
   - Поэтому вы защищаете эту церковь, - подвел итог Куарт. - Она  нужна
вам так же, как и другим.
   Она, собрав руками волосы, подняла их  к  затылку,  обнажив  стройную
шею.
   - Может быть, и вам она нужна больше, чем вы сами  думаете...  -  Она
разжала руки, и волосы рухнули черной волной, закрывая шею  и  плечи.  -
Что касается меня, я  не  знаю,  что  мне  нужно.  Может  быть,  как  вы
говорите, эта церковь. Может быть, красивый  и  немногословный  мужчина,
который заставил бы меня забыть - или, по крайней  мере,  помог  обрести
дар равнодушия. И другой, старый и мудрый, который разрешил бы  меня  от
этого проклятия - искать забвения самой себе. Зачем  это?..  Пару  веков
назад быть католичкой было настоящей удачей. Это решало все:  достаточно
было откровенничать со священником и  ждать.  А  теперь  даже  сами  вы,
священники, не верите себе. Есть такой фильм  -  "Дженни"...  Вы  любите
кино?.. Там в какой-то момент главный  герой,  художник  Джозеф  Коттен,
говорит Дженнифер Джоунз: "Без тебя я как потерянный". А  она  отвечает:
"Не говори так. Не можем же мы оба быть как потерянные"... Вы  и  правда
такой потерянный, каким кажетесь, отец Куарт?
   Он повернулся к ней, оставив пиджак  на  подоконнике,  не  зная,  что
ответить. А луна - ее бледное отражение - смеялась над ним. И он спросил
себя: как это возможно, чтобы женские губы улыбались  так  насмешливо  и
одновременно так нежно, так бесстыдно, и так робко, и так  близко.  И  в
тот миг, когда он собирался открыть рот, чтобы сказать  что-нибудь  -  а
что, он  и  сам  не  знал,  -  с  ближних  часов  разнеслись  по  крышам
одиннадцать ударов, и Куарт сказал себе,  что,  несомненно,  Дух  Святой
только что сдал свое дежурство. О Господи. Он поднял руку - раненую руку
- и протянул ее к лицу женщины, но сумел совладать  с  собой  настолько,
что задержал ее на полпути. И тут, сам не  зная,  что  он  испытывает  -
разочарование или облегчение, увидел, что в дверях стоит  и  смотрит  на
них дон Приамо Ферро.
 
*** 
 
   - Слишком яркая луна, - сказал отец  Ферро,  Он  стоял  у  телескопа,
наблюдая небо. - Неподходящий момент для работы.
   Макарена спустилась с голубятни,  оставив  их  вдвоем.  Куарт  закрыл
сундук Карлоты и, выпрямившись, застыл неподвижно,  глядя  на  маленькую
сухую фигурку в черной сутане, которую видел со спины.
   - Погасите свет, - попросил старик.
   Куарт выполнил его просьбу, и все -  корешки  книг,  сундук  Карлоты,
гравюра Севильи XVII века, висевшая на  одной  из  стен,  погрузилось  в
темноту, почернело, слилось. Теперь окно и то,  что  виднелось  за  ним,
выглядело иначе: как-то более четко  и  значительно.  Ночь  подчеркивала
необыкновенную игру теней.
   - Я хочу поговорить с вами, - сказал Куарт. - Я покидаю Севилью.
   Отец Ферро не отозвался, продолжая спокойно рассматривать  небо.  Его
темный силуэт, обрисованный лунным светом, выделялся на фоне окна.
   - Вероника, - наконец произнес он. - Я вижу Волосы Вероники.
   Куарт подошел к нему. Телескоп стоял между ними, нацеленный в небо.
   - Вон те тринадцать звезд, - указал отец Ферро. - На  северо-востоке.
Она пожертвовала волосами ради победы своего войска.
   Куарт смотрел не на небо, а на  устремленный  вверх  суровый  профиль
старика. Словно выполняя с  опозданием  его  желание,  освещенная  башня
Хиральды  вдруг  погасла,  как  будто  растворилась  в  ночи.  Несколько
мгновений спустя, когда глаза Куарта приспособились к новой ситуации, ее
темные очертания снова начали высвечиваться под луной.
   - А вон там, подальше, - продолжал отец  Ферро,  -  почти  в  зените,
созвездие  Гончих  Псов.  -  Он  произнес  это  название  с  бесконечным
презрением к чужакам, вторгшимся в то, что любишь.
   На сей раз Куарт посмотрел вверх и различил дальше к  северу  крупную
звезду и рядом другую, поменьше,  которые,  казалось,  вместе  совершали
свое космическое путешествие.
   - Они вам несимпатичны, - заметил он.
   - Да. Я ненавижу охотников. Тем более когда они работают на других...
А эти, кроме того, еще и псы лести. Крупная звезда -  это  Кор-Кароли  .
Галлей назвал ее так, потому  что  она  светила  особенно  ярко  в  день
возвращения Карла II в Лондон.
   - Тогда пес не виноват.
   Раздался  приглушенный  скрипучий   смех   старика.   Наконец-то   он
повернулся к Куарту и взглянул на него - снизу  вверх.  В  лунном  свете
ярко выделялась седина в его кое-как  подстриженных  волосах;  они  даже
казались чистыми.
   - Вы очень подозрительны, отец Куарт. А  самым  подозрительным  здесь
считаюсь я. - Он снова тихо засмеялся. - Я говорил только о звездах.
   Он сунул  руку  в  карман  сутаны  и  достал  сигарету  из  выпуклого
латунного  портсигара.  Когда  он  наклонился  над   прикрытым   ладонью
огоньком, красноватый свет обрисовал шрамы и морщины на его старом лице,
уже успевшую отрасти пегую щетину  на  подбородке,  пятна  на  вороте  и
рукавах сутаны.
   - Почему вы уезжаете? - Он загасил  спичку,  и  теперь  на  фоне  его
сурового темного профиля тлела только раскаленная точка сигареты.  -  Вы
уже нашли "Вечерню"?
   - "Вечерня" - это не главное, падре. Им может быть любой из вас,  или
все, или никто. Его личность ничего не меняет.
   - Мне хотелось бы знать, что вы расскажете в Риме.
   Куарт сказал ему: обе смерти явились результатом несчастных  случаев,
и его выводы совпадают с  версией  полиции;  с  другой  стороны,  старый
приходский священник ведет свою личную войну, и кое-кто из прихожан  его
поддерживает. Старая как мир история, которая, по его  мнению,  вряд  ли
шокирует кого-либо в курии. Если бы не этот хакер и его  меморандум  Его
Святейшеству, это  дело  никогда  не  вышло  бы  за  пределы  Севильской
епархии. Вот, в общих чертах, и все.
   - А что сделают со мной?
   - О, думаю, ничего особенного. Поскольку Монсеньор  Корво  уже  начал
дисциплинарную процедуру, к которой присоединится мой  доклад,  полагаю,
что вас тихо и мирно отправят на пенсию - чуть раньше, чем полагается...
Может быть, вам предложат стать капелланом  в  женском  монастыре,  хотя
вероятнее всего, что вас поселят в каком-нибудь приюте  для  престарелых
священнослужителей. Вы же знаете: отдых.
   Раскаленное пятнышко зашевелилось.
   - А церковь?
   Куарт  протянул  руку  к  своему  пиджаку,  все  еще   лежавшему   на
подоконнике, расправил его, снова сложил и положил на прежнее место.
   - Это вне моей компетенции. Но если принять  в  расчет,  как  обстоят
дела,  я  вижу  немного  шансов  на  будущее.  В  Севилье   не   хватает
священников,  а  церквей  более  чем   достаточно.   Кроме   того,   Его
Преосвященство дон Акилино Корво уже наложил свое reguiscat .
   - На церковь или на меня?
   - На обоих.
   Послышался скрипучий смех старика:
   - Вижу, у вас есть ответы на все вопросы. Куарт немного подумал.
   - Честно говоря, у меня нет только одного ответа, -  в  конце  концов
решился он. - В вашем личном деле есть одна  вещь;  но  я  не  хотел  бы
упоминать о ней в своем докладе, не услышав прежде вашей версии... У вас
была проблема там, в  горах,  в  Арагоне.  Некий  Монтегрифо.  Не  знаю,
помните ли вы.
   - Я прекрасно помню сеньора Монтегрифо.
   - Он говорит, что купил у вас картину из вашей церкви.
   Некоторое время отец Ферро молчал. Глядя искоса, Куарт видел, что его
темный профиль по-прежнему обращен к небу,  а  тлеющий  огонек  сигареты
почти погас. Лунный луч, скользя по плечу  старика,  освещал  его  руку,
лежащую на латунной трубе телескопа.
   - Церковь была романтическая, маленькая, - заговорил он после долгого
молчания. - Прогнившие балки, потрескавшиеся  стены.  В  ней  гнездились
вороны и крысы... Это был очень бедный приход - такой бедный, что иногда
у меня не хватало денег даже на вино для мессы.  А  дома  моих  прихожан
были разбросаны далеко один от другого в радиусе нескольких  километров.
Это  были  бедные  люди  -  пастухи,  крестьяне.  Старые,  больные,  без
образования, без  будущего.  И  вот  я  в  будни  в  одиночестве,  а  по
воскресеньям для  них  служил  мессу  перед  алтарем,  разрушающимся  от
сырости и источенным  разными  вредителями...  В  Испании  было  сколько
угодно таких мест, где предметы искусства, лишенные какой бы то ни  было
защиты, попадали в руки торгашей, гибли от огня, от дождей,  от  нищеты,
оттого,  что  обрушилась  кровля  церкви...  Однажды   ко   мне   явился
иностранец, который уже приезжал к нам  раньше,  а  с  ним  -  еще  один
субъект, элегантный,  лощеный;  он  представился  директором  мадридской
фирмы, устраивающей аукционы предметов искусства. Они предложили продать
им распятие и небольшой образ с алтаря.
   - Он был весьма ценным, - вставил Куарт. - Пятнадцатый век.
   Огонек сигареты снова разгорелся,  а  в  голосе  старика  послышалось
раздражение.
   - Какое значение имеет век?.. Они заплатили за него. Конечно, не  Бог
весть сколько, но на эти деньги можно  было  обновить  кровлю  храма,  а
главное - помочь моим прихожанам,
   - И вы продали?..
   - Конечно, продал. Безо всяких  колебаний.  Я  починил  крышу,  купил
лекарства  для  больных;  кроме   того,   удалось   возместить   убытки,
причиненные  заморозками  и  болезнями  скота...  Удалось  помочь   кому
прожить, а кому умереть.
   Куарт указал на темный силуэт звонницы:
   - И тем не менее теперь вы защищаете эту церковь. Как-то  не  вяжется
одно с другим.
   -  Почему?..  Для  меня  художественная  ценность   храма   Пресвятой
Богородицы, слезами орошенной, имеет столько же  значения,  сколько  для
вас  или  архиепископа.  Этим  пусть  занимается  сестра  Марсала.   Мои
прихожане, как бы мало их ни было, стоят больше, чем раскрашенная доска.
   - Следовательно, вы не верите... - начал было Куарт.
   - Во что?.. В иконы пятнадцатого века?  В  церкви  эпохи  барокко?  В
Верховного Механика, который там, наверху, закручивает наши  гайки  одну
за другой?..
   Огонек сигареты вспыхнул в последний раз и  прочертил  яркую  лугу  в
темноте за окном.
   - Какое это имеет значение?  -  Отец  Ферро,  не  глядя  в  телескол,
поворачивал его трубу туда-сюда, как будто искал что-то в небе. - Они-то
верят.
   - Эта икона запятнала ваше личное дело, - сказал Куарт.
   -  Знаю,  -  коротко  ответил  старый  священник,  продолжая   водить
телескопом. - Мне даже пришлось выдержать  неприятный  разговор  с  моим
епископом... Вот если бы то же самое  сделали  в  Риме  -  тогда  совсем
другое дело. А случись что  здесь  -  неминуемо  раздастся  звон  ключей
Святого Петра. А дальше - только слезы и "Камо грядеши, Господи".  В  то
время как мы остаемся снаружи и отрекаемся от  нашей  совести,  пока  из
претории доносятся звуки пощечин.
   - М-да... Насколько я могу судить, Святой Петр вам тоже не слишком-то
симпатичен.
   Снова послышался тихий скрипучий смех.
   - Вы правы. Ему следовало дать убить себя в Гефсиманском саду,  когда
он обнажил меч, чтобы защитить Учителя.
   Теперь рассмеялся Куарт.
   - В этом случае мы остались бы без первого Папы.
   - Это вы так думаете. - Старик мотнул головой - Пап-то в  нашем  деле
хоть пруд пруди. Чего не хватает, так это - смелости. - Он наклонился  к
телескопу; труба медленно поднялась и чуть повернулась  влево.  -  Когда
наблюдаешь за небом, - заговорил отец Ферро, не отрываясь от окуляра,  -
все медленно вращается и в  конце  концов  занимает  во  Вселенной  иное
место... Вам известно, что наша маленькая Земля отстоит от Солнца  всего
на какие-то несчастные сто пятьдесят  миллионов  километров,  тогда  как
Плутон - на пять тысяч девятьсот миллионов? И что Солнце - не более  чем
крохотное пятнышко по сравнению с поверхностью звезды средней  величины,
такой, как, например, Арктур?.. Не говоря уж о тридцати шести  миллионах
квадратных километров Альдебарана. Или о Бетельгейзе, которая  в  десять
раз больше.
   Труба описала короткую  дугу  вправо.  Отец  Ферро  поднял  голову  и
пальцем указал Куарту на одну из звезд:
   - Смотрите, это Альтаир.  При  скорости  триста  тысяч  километров  в
секунду его блеск доходит до нас  через  шестнадцать  лет...  Кто  может
гарантировать вам, что за это время он не взорвался и что свет,  который
мы видим, - это не свет уже не существующей звезды?..  Иногда,  когда  я
смотрю в сторону  Рима,  меня  охватывает  ощущение,  что  я  смотрю  на
Альтаир. Вы уверены, что по возвращении  найдете  все  таким  же,  каким
оставили?..
   Он жестом пригласил Куарта посмотреть в телескоп, и тот наклонился  к
окуляру. Чем дальше от лунного сияния,  тем  гуще  роились  между  звезд
бесчисленные  световые  точки  и  пылинки,  мерцающие  или  неподвижные,
красноватые, голубоватые или белые туманности. Одна из точек  удалялась,
удалялась и в конце концов растворилась в блеске другой:  наверное,  это
был метеорит или искусственный спутник. Призвав на помощь  свои  скудные
познания в астрономии, Куарт нашел Большую Медведицу и мысленно  продлил
воображаемую линию, соединяющую Мерак и Дубхе, на высоту, в четыре  раза
(а может, в пять раз - он не помнил точно) большую, чем расстояние между
ними. Там, крупная, уверенная в себе, сияла Полярная звезда.
   - Это Полярная,  -  сказал  отец  Ферро,  проследивший  за  движением
телескопа. - Альфа Малой Медведицы, всегда указывающая на нулевую широту
Земли. Однако и она не неизменна, - Он показал влево,  приглашая  Куарта
передвинуть трубу туда. - Пять  тысяч  лет  назад  египтяне  поклонялись
другой хранительнице севера - вот этой  звезде:  Дракону...  Ее  цикл  -
двадцать пять тысяч восемьсот лет, из  которых  прошли  всего  лишь  три
тысячи. Так что через двести двадцать восемь  веков  она  снова  заменит
Полярную звезду. - Он взглянул вверх, барабаня ногтями по латуни  трубы.
- Я задаю себе вопрос: останется ли к тому времени на Земле  кто-нибудь,
кто заметит эту перемену?
   - Голова кружится, - сказал Куарт выпрямляясь.
   Старый   священник   кивнул   и    прищелкнул    языком.    Казалось,
головокружение, испытываемое Куартом, доставило  ему  удовольствие,  как
опытному хирургу, видящему, как побледнел студент по время первого в его
жизни вскрытия.
   - Забавно, правда?.. Вся Вселенная - забавная штука. Полярная звезда,
которую вы только что  созерцали,  находится  на  расстоянии  четырехсот
семидесяти световых лет от Земли. Это значит, что мы видим свет, который
звезда испускала в начале шестнадцатого века,  и  ему  понадобилось  без
малого пять веков, чтобы дойти до нас. - Он снова указал пальцем в ночь.
- А вон там - невооруженным глазом этого  не  увидишь,  -  в  туманности
Кошачий Глаз, находятся  останки  звезды,  погибшей  тысячу  лет  назад:
обломки мертвых планет, вращающиеся вокруг мертвой звезды.
   Он отошел от  телескопа  к  другой,  более  ярко  освещенной  арке  и
остановился там  -  маленький,  сухонький,  в  своей  чересчур  короткой
сутане, из-под которой высовывались огромные башмаки. Повернувшись лицом
к Куарту, он снова заговорил:
   - Скажите мне, кто мы такие. Какую роль мы играем здесь, на всей этой
сцене, простирающейся над нашими головами.  Что  значат  наши  ничтожные
жизни, наши стремления?.. - Он, не глядя,  указал  рукой  вверх.  -  Что
значат для этих звезд ваш доклад Риму, церковь, Его  Святейшество  Папа,
вы или я?.. В какой  точке  этого  небесного  свода  находятся  чувства,
сострадание, надежда, сами наши жизни?.. - Он хохотнул  тихим,  жестким,
неспокойным  смешком.  -  Даже   если   будут   вспыхивать   сверхновые,
агонизировать звезды, умирать и  рождаться  планеты,  все  так  и  будет
продолжать вращаться, внешне неизменное, когда нас уже не станет.
   Слушая  его,   Куарт   снова   испытал   то   чувство   инстинктивной
солидарности, которое в  мире  служителей  Церкви  играет  роль  дружбы.
Утомленные,  обессилевшие  воины,  каждый  в  своей  шахматной   клетке,
отсеченные друг от друга,  вдали  от  королей  и  принцев,  борющиеся  с
неизвестностью лишь собственными силами, кто как умеет.  Ему  захотелось
подойти к этому маленькому старику и положить ему руку на плечо;  но  он
сдержался. Одиночество каждого также являлось частью правил.
   - В  таком  случае,  -  медленно  произнес  он,  -  мне  не  нравится
астрономия. Она граничит с отчаянием.
   Мгновение отец  Ферро  смотрел  на  него  молча.  Он,  казалось,  был
удивлен.
   - С отчаянием?.. Совсем наоборот, отец Куарт. Она  дает  спокойствие.
Потому что нам тяжело терять только то, что  ценно,  важно,  серьезно...
Ничто не может устоять перед безжалостной ясностью ощущения того, что ты
всего лишь крошечная капелька морской воды в багровом закат