уважаемого  Папой  Войтылой;
его жизнь подвергалась опасности как со  стороны  боснийских  мусульман,
так и со стороны сербов. Тогда понадобились сто  тысяч  немецких  марок,
которые Куарт доставил на вертолете ООН  -  в  чемоданчике,  прикованном
наручниками к его запястью, под охраной французских "голубых беретов", -
чтобы и те, и другие согласились на эвакуацию  прелата  в  Загреб  и  не
подстрелили его где-нибудь на улице, как было сделано  с  его  викарием,
Монсеньором Есичем, погибшим от снайперской пули. Тогда в  Сараеве  было
страшно: бомбы, взрывающиеся в очередях за водой и хлебом, ежедневно  по
двадцать-тридцать убитых, сотни раненых, лежавших уже чуть ли не друг на
друге, без света, без медикаментов, в коридорах косовского госпиталя; на
кладбищах места больше не было, и людей хоронили на стадионах. Ясмина не
была проституткой. Некоторые девушки, чтобы выжить,  предлагали  себя  в
качестве переводчиц журналистам и дипломатам, жившим  в  отеле  "Холидэй
Инн", и зачастую оказывали им не только словесные  услуги.  Цена  Ясмины
была столь же относительна, сколь и все в этом городе: банка  консервов,
пачка  сигарет.  Она  подошла  к  Куарту,  привлеченная   его   одеянием
священнослужителя, и поведала историю, весьма банальную для  осажденного
города: отец-инвалид, табак давно кончился, война, голод.  Куарт  обещал
ей раздобыть сигарет и кое-что из еды, и она вернулась ночью, одетая  во
все черное, чтобы не заметили снайперы. За горсть марок Куарт достал для
нее полпачки "Мальборо" и пакет солдатских пайков. В ту ночь в гостинице
дали горячую воду, и она попросила разрешения принять душ - в первый раз
за целый месяц. Она разделась при свете свечи и вошла под струи воды,  а
он смотрел на нее как зачарованный, прижавшись спиной к косяку двери . У
нее были белокурые волосы, светлая кожа, большие крепкие груди. Стоя под
душем, под струящейся по ее телу  водой,  она  оглянулась  на  Куарта  с
благодарной, приглашающей улыбкой. Но он не сдвинулся с места  -  только
улыбнулся в ответ. На этот раз дело было  не  в  правилах.  Просто  есть
вещи, которые нельзя делать за полпачки сигарет  и  порцию  еды.  Потом,
когда она вытерлась и оделась, они спустились в бар отеля  и  при  свете
другой свечи выпили полбутылки коньяка под вой сербских  бомб,  падавших
снаружи. А потом, прижав к груди свои полпачки сигарет и пакет  с  едой,
Ясмина быстро поцеловала священника в губы и убежала, скользя, как тень,
среди теней.
   Тени и женские лица. Холодная вода, хлещущая по  лицу  и  по  плечам,
привела Куарта в норму. Чтобы вода  не  попадала  на  раненую  руку,  он
оперся ею о кафельные плитки стены и постоял так, чувствуя, как вся кожа
покрывается мурашками. Потом выключил душ;  вода  стекала  с  его  тела,
оставляя на плитках пола мокрый  след.  Куарт  слегка  вытерся  махровым
полотенцем и бросился на постель, лицом вверх. Женские лица и  тени.  На
простыне под ним  очертился  влажный  отпечаток  его  тела.  Он  положил
раненую руку на низ живота и ощутил, как его, плоть твердеет от мыслей и
воспоминаний.  Мысленным  взором  он  различал  вдали  силуэт  человека,
бредущего в сумерках по холодной, голой  пустыне.  Одинокого  храмовника
под небом без Бога. Он закрыл глаза и попытался молиться,  бросая  вызов
пустоте, кроющейся в каждом слове. Он  ощущал  бесконечное  одиночество.
Спокойную, безнадежную печаль.
 
X. In ictu Oculi 
 
   Смотрите на дом сей.
   Дух Святой воздвиг его.
   Чудесные преграды охраняют его.
   Книга мертвых
 
   Было позднее утро, когда Куарт вошел в церковь Пресвятой  Богородицы,
слезами  орошенной,  успев  уже  посетить   Архиепископский   дворец   и
встретиться со  старшим  следователем  Навахо.  Церковь  была  безлюдна;
единственным признаком жизни была лампадка, теплившаяся  перед  алтарем.
Сев на одну из скамей, Куарт долго  смотрел  на  леса,  покрывавшие  все
стены,  на  почерневший  потолок,  на  позолоченные  барельефы  алтарных
украшений. Вышедший из ризницы  Оскар  Лобато,  казалось,  нисколько  не
удивился, обнаружив его в храме. Он просто подошел и  остановился  перед
Куартом, вопросительно глядя на него.  На  викарии  была  серая  рубашка
священнослужителя, джинсы и кроссовки, а сам он выглядел постаревшим  со
дня их последней встречи. Его светлые волосы были растрепаны,  глаза  за
стеклами очков запали, как  от  переутомления,  кожа  лоснилась.  Должно
быть, в последнее время ему приходилось мало спать.
   - "Вечерня" снова пошел в атаку, - сказал Куарт молодому священнику и
показал копию послания, полученного по факсу из Рима, куда  оно  прибыло
около часа ночи: в то самое время, когда Куарт общался с Онорато  Бонафе
в вестибюле отеля "Донья Мария". Но агент ИВД  не  стал  посвящать  отца
Оскара в эти подробности; не сказал он также, что, как  и  в  предыдущем
случае, команде отца  Арреги  удалось  заманить  хакера  в  параллельный
архив, где он и оставил очередное послание, полагая, что оставляет его в
личном компьютере Его Святейшества.  Отец  Гарофи  сумел  отследить  его
сигнал, который вывел иезуитов на  телефонную  линию  универмага  "Корте
Инглес", расположенного в самом центре  Севильи,  но  тут  пират  сделал
хитроумную электронную петлю и скрылся.
 
   Храм Божий есть поле Божие и созидание Божие.
   Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог.
   Ибо храм Божий свят.
 
   - Первое послание к Коринфянам, - сказал отец Оскар, возвращая бумагу
Куарту.
   - Вам известно что-нибудь об этом?
   Викарий с подавленным видом посмотрел на него, собрался  было  что-то
сказать, но  только  отрицательно  покачал  головой  и  уселся  рядом  с
Куартом.
   - Вы по-прежнему стреляете наугад, - произнес он наконец. Помолчал и,
скривив уголок рта, добавил:
   - А говорили, что вы хороший.
   Куарт спрятал листок в карман.
   - Когда вы уезжаете?
   - Завтра вечером.
   - По-моему, место, куда вас назначили, паршивое.
   - Даже хуже. - Отец Оскар грустно  усмехнулся.  -  Там  дожди  бывают
только раз в году, и то всего на сутки-двое. Все равно что меня  сослали
бы в пустыню Гоби.
   Он искоса взглянул на собеседника, как бы говоря: думаю, без вас  тут
не обошлось. Куарт поднял руку с раскрытой ладонью.
   - Я не имею к этому никакого отношения, - мягко сказал он.
   - Я знаю. - Оскар Лобато пригладил рукой  волосы  и  некоторое  время
молчал, глядя на огонек лампады. - Это  лично  Монсеньор  Акилино  Корво
сводит со мной счеты. Он считает, что я предал его. - Зло  хохотнув,  он
повернулся к Куарту. - Знаете, я ведь пользовался доверием, мне  светила
карьера. Потому он и приставил меня к дону Приамо. А я взял же и перешел
на сторону противника.
   - Государственная измена, - подсказал Куарт.
   - Вот-вот. Некоторых вещей церковная иерархия не прощает никогда.
   Куарт  кивнул.  Что-что,  а  уж  это  он  мог  подтвердить  со   всей
ответственностью.
   - Почему вы так поступили?.. Ведь вам лучше, чем кому бы то ни  было,
было известно, что эта битва закончится поражением.
   Викарий некоторое время рассматривал носки своих кроссовок.
   - Думаю, я уже ответил на этот вопрос  -  во  время  нашей  последней
беседы. - Очки у него постоянно съезжали на кончик носа, и это придавало
ему особенно безобидный и беззащитный вид. - Рано или поздно дону Приамо
придется покинуть  приход,  и  наступит  время  менял...  Церковь  будет
разорена, и станут бросать жребий на одеждах его. - Он снова  усмехнулся
с непонятным выражением, глядя прямо перед  собой.  -  Но  для  меня  не
является  аксиомой,  что  битва  закончится  поражением.  -  Он  глубоко
вздохнул - совсем тихонько, спрашивая себя, стоит ли говорить с  Куартом
обо всем этом. Потом поднял глаза на алтарь,  потом  выше,  на  свод,  и
остался сидеть так, неподвижно. Он казался смертельно уставшим. -  Всего
лишь пару месяцев назад я был блестящим молодым священником, - заговорил
он наконец через некоторое время. - Достаточно было держаться поближе  к
архиепископу и не давать воли языку... Но здесь я нашел свое достоинство
- как человек и как  священнослужитель.  -  Он  обошел  взглядом  стены,
покрытые  лесами,  как  будто  там  крылись  причины,  заставляющие  его
произносить эти слова. -  Парадоксально,  правда?..  Я  имею  в  виду  -
парадоксально, что меня научил  этому  старый  приходский  священник  из
Арагона, весьма малопривлекательный как своей внешностью, так  и  своими
манерами,  упрямый  как  мул,  цепляющийся  за  латынь  и   занимающийся
астрономией. - Он откинулся на спинку скамьи, скрестил руки на  груди  и
снова повернулся лицом к Куарту. - Чего только  на  свете  не  бывает...
Раньше я счел бы мое нынешнее назначение трагедией. Сегодня я смотрю  на
него другими глазами. Бог везде, в любом уголке, ибо он всегда с нами. И
Иисус Христос голодал сорок дней, находясь в пустыне. Монсеньор Корво не
в курсе, но я именно  теперь  начал  по-настоящему  чувствовать,  что  я
священник, что у меня есть ради чего бороться и не сгибаться. Эта ссылка
только  придает  мне  сил  и  готовности  продолжать  бой.  -  Он  опять
усмехнулся - грустно, безнадежно. - Они только укрепили мою веру.
   - Это вы - "Вечерня"?
   Отец Оскар снял очки и стал протирать  их  рубашкой.  Его  близорукие
глаза устало взглянули на Куарта.
   - Вам только это важно, верно?.. Вам нет никакого дела до церкви,  до
отца Ферро, до меня. - Он презрительно поцокал  языком.  -  У  вас  есть
задание, и вы его выполняете. - Он продолжал медленно протирать  стекла,
а мысли его, судя по всему, витали где-то далеко. - Кто такой "Вечерня",
- так же медленно заговорил он спустя пару минут, - это, в общем-то,  не
важно. Это  предупреждение.  Обращение  к  тому  благородному,  что  еще
осталось в нашем с вами деле... -
   Он надел очки. - Напоминание о том, что еще  существует  честность  и
порядочность. Куарт неприязненно усмехнулся:
   - Сколько вам лет? Двадцать  шесть?..  Ну,  с  возрастом  у  вас  это
пройдет.
   Губы отца Оскара презрительно изогнулись.
   - Этому цинизму вас научили в Риме  или  вы  с  ним  родились?  -  Он
покачал головой. - Не будьте глупцом. Отец Ферро - честный человек.
   Куарт едва сдержал саркастический смешок. Всего час назад  он  был  в
Архиепископском дворце, в архиве, где хранилось полное личное дело  дона
Приамо Ферро. Дело, наиболее выдающиеся подробности  которого,  одну  за
другой,  ему  подтвердил  лично  Монсеньор  Корво  в   краткой   беседе,
проходившей в Галерее прелатов, под портретами Их Преосвященств  Гаспара
Борхи (1645) и Агустина Спинолы (1640).  Десять  лет  назад  отцу  Ферро
пришлось держать ответ перед церковными  властями  Уэскской  епархии  за
никем не дозволенную продажу церковного имущества. Уже ближе к концу его
службы в приходе Сильяс де Ансо,  в  Пиренеях,  из  его  церкви  пропали
картина, написанная на доске, и  распятие.  Последнее  не  имело  особой
ценности,  но  доски,  датировавшейся  первой  четвертью   XV   века   и
приписываемой кисти Маэстро из Ретаскона, хватился сам местный  епископ.
Приход был бедный, глухой, да к тому же подобные  инциденты  происходили
часто в  те  времена,  когда  приходские  священники  могли  практически
неограниченно распоряжаться вверенным им церковным имуществом.  Так  что
отец Ферро отделался довольно легко - всего только порицанием со стороны
начальства.
   Эта информация полностью совпадала с полученной от Онорато Бонафе,  и
интуиция подсказывала Куарту, что архиепископ Корво, прежде весьма  мало
склонный к откровенности, совсем  не  против  того,  чтобы  этот  темный
момент из прошлого отца Ферро стал достоянием общественности. Куарт даже
подумал:  интересно,  а  не  носит  ли  достоверный  источник,   которым
пользуется Бонафе, епископского перстня и сутаны,  с  пурпурной  каймой?
Однако, как бы то ни было, история,  происшедшая  в  приходе  Сильяс  де
Ансо, имела место, в чем Куарт  вполне  и  окончательно  убедился  после
того, как старший следователь Навахо  пообщался  по  телефону  со  своим
мадридским коллегой, главным инспектором Фейхоо, начальником  группы  по
расследованию преступлений, связанных с  предметами  искусства.  Картина
религиозного  содержания,  кисти   Маэстро   из   Ретаскона,   полностью
идентичная той, что пропала в приходе Сильяс де Ансо, была путем законно
оформленной сделки приобретена мадридским филиалом  фирмы  "Клэймор",  а
впоследствии  продана  с  аукциона  за  весьма  высокую  цену.   Подпись
директора  мадридского   филиала,   известного   коммерсанта   Франсиско
Монтегрифо, удостоверяла  выплату  определенной  суммы  священнику  дону
Приамо Ферро Ордасу, Суммы, в  общем-то,  смехотворной  -  в  шесть  раз
меньше по сравнению с той, что была выручена за картину на аукционе.  Но
уж это, как подчеркнул Монтегрифо  в  разговоре  с  главным  инспектором
Фейхоо, а главный инспектор Фейхоо - в телефонном разговоре  со  старшим
следователем Навахо, вопрос спроса и предложения.
   - Что касается честности отца Ферро, - произнес Куарт, - вы  ведь  не
располагаете доказательствами того, что он был честным всегда.
   Оскар Лобато жестко глянул на него.
   - Не знаю, на  что  вы  намекаете,  но  мне  плевать.  Я  знаю  этого
человека, и я уважаю его. Так что ищите своего Иуду в другом месте.
   - Это ваше последнее слово?.. Может быть, у нас еще есть время.
   Он не сказал, для чего. Во взгляде Оскара Лобато читались любопытство
и враждебность.
   - Есть время? Это пахнет предложением простить грехи. Вы будете добры
ко мне, если я стану сотрудничать?.. - Он помотал головой, как будто  не
веря происходящему, и встал. - Это забавно.  Дон  Приамо  сказал  вчера,
после разговора, который, по-видимому, состоялся у вас в доме герцогини,
что, возможно, вы начинаете кое-что понимать. Однако не имеет  значения,
понимаете  вы  или  нет.  Единственное,  что  вас  интересует,   -   это
расправиться с автором посланий, ведь так?.. Для вас и ваших шефов плоха
не сама проблема, а то, что кто-то осмеливается говорить  о  ней  вслух.
Все сводится к голове, которую  можно  и  нужно  отрубить.  -  Он  снова
покачал головой и,  напоследок  обдав  Куарта  еще  одним  презрительным
взглядом, направился к ризнице. Но вдруг остановился на полпути. - Может
быть,  в  конце  концов,  "Вечерня"  ошибается,  -  сказал  он   громко,
полуобернувшись к Куарту, и его голос эхом отдался  от  свода.  -  Может
быть, даже Его Святейшество не стоит его посланий.
 
*** 
 
   Солнечный луч медленно, едва заметно  перемещался  слева  направо  по
истертым плитам пола у подножия алтаря. Куарт некоторое время следил  за
ним, потом поднял глаза на витраж,  сквозь  который  проникал  свет:  он
изображал Снятие с креста.  Фигуре  Христа  не  хватало  многих  розовых
стекол в торсе, голове  и  ногах,  в  результате  чего  Святой  Иоанн  и
Богородица как бы снимали с креста только две руки, повисшие в  пустоте,
а свинцовый контур отсутствующего силуэта казался следом призрака:  тот,
кто был, исчез, и это делало бесполезными страдания и  усилия  матери  и
ученика.
   Встав со скамьи, Куарт подошел к главному алтарю  и  входу  в  склеп.
Рядом с железной решеткой, за которой в темноту спускались  ступени,  он
коснулся ладонью высеченного из камня черепа, и, как и  в  прошлый  раз,
ледяной  холод  проник  в  его  кровь.  Подавляя  неприятное   ощущение,
вызванное царящей в храме  тишиной,  этими  темными  ступенями  и  сырым
затхлым воздухом, которым тянуло снизу,  Куарт  заставил  себя  постоять
там, вглядываясь во мрак склепа, где под камнем таились  ключи  от  иных
времен и иных жизней. Где покоились  кости  четырнадцати  герцогов  дель
Нуэво Экстремо и тень Карлоты Брунер.
   Потирая застывшую руку, Куарт повернулся  к  главному  алтарю.  Свет,
проникавший  сквозь  стекла  витражей,  озарял  его  мягким   золотистым
сиянием: полумрак скрывал внутренние детали, но тем отчетливее выступали
из него внешние рельефы - листья, ангелочки, головы склоненных в молитве
фигур Гаспара Брунера де Лебрихи и его жены. А в центре,  в  своей  нише
под  балдахином,  за  лесами  из  металлических   труб,   поддерживающих
небольшую площадку, Пресвятая Дева смотрела в небо, а жемчужины капитана
Ксалока слезами поблескивали  на  ее  лице  и  синем  одеянии.  Стоя  на
полумесяце, она босой ногой попирала голову змея, отнявшего у людей  Рай
в обмен на знание - на Медузу, вид которой  впоследствии  обратил  их  в
камень, чтобы они сохранили свою ужасную тайну. Изида, или  Церера,  или
Астарта, или Танит, или Мария: не важно, какое имя выбрать, чтобы  слить
в нем воедино такие понятия, как убежище, мать, страх перед темнотой,  и
холод, и ничто. Просто немыслимо, подумал Куарт, сколько символов  можно
вложить в этот образ и его эволюцию от религии  к  религии,  от  века  к
веку. Женская фигура, стоящая на полумесяце, в одеянии  синего  цвета  -
символического цвета ночного светила  и  теней,  которому  в  геральдике
соответствует черный - цвет земли, цвет смерти.
   Солнечный луч на полу переместился на другую плитку, правее,  и  стал
уже, когда агент Института внешних дел вышел на середину храма  и  обвел
взглядом карниз над лесами - тот самый,  от  которого  отвалился  кусок,
ставший убийцей секретаря  архиепископа.  Затем,  подойдя  к  лесам,  он
попробовал  покачать  их,  однако  металлическая  конструкция  держалась
крепко. Куарт встал примерно на то же место, где находился отец Урбису в
тот   роковой   миг.   Десять   килограммов   алебастра,   рухнувших   с
десятиметровой высоты: исход не мог быть иным. На  лесах  возле  карниза
было достаточно места, чтобы кто-нибудь  мог  забраться  туда  и  помочь
карнизу обрушиться; однако в  полицейском  отчете  подобная  возможность
категорически   отрицалась.   Это,   плюс   история   с    муниципальным
архитектором,  поскользнувшимся  на  крыше  -  слава   Богу,   что   при
свидетелях, с облегчением подумал Куарт, -  похоже,  исключало  в  обоих
случаях вмешательство человека и относило  обе  смерти,  как  утверждали
"Вечерня" и отец Ферро, на счет гнева Господня. Или Судьбы, которая,  по
мнению Куарта,  являлась  хорошим  объяснением  для  капризов  жестокого
космического часовщика, который, судя по  всему,  просыпаясь  по  утрам,
испытывал желание пошутить. А  может  быть,  на  счет  непредсказуемости
раблезианских рабов, сонных и неуклюжих, как те, что описывал  Гейне,  у
которого бутерброд, выскальзывая за завтраком из рук,  всегда  падал  на
землю маслом вниз.
   Теперь Куарту уже были даже слишком хорошо понятны наивные побуждения
"Вечерни". Его послания были призывом  к  справедливости  и  к  здравому
смыслу Рима, требованием и мольбой  старого  священника,  ведущего  свой
последний бой в забытом уголке шахматной доски. Но кое в чем отец  Оскар
был все же прав: "Вечерня", отправляя свои  послания,  совершил  ошибку.
Рим не сумел понять их, а Монсеньор Спада прислал не того человека.  Тот
мир и те идеи, к которым взывал хакер, уже давно перестали существовать.
Это было все равно как если бы после ядерной войны, опустошившей  Землю,
спутники, верные  и  молчаливые,  в  одиночестве  бесконечного  космоса,
продолжали посылать  на  мертвую  планету  свои  уже  никому  не  нужные
сигналы.
   Куарт отступил на несколько шагов, чтобы лучше охватить взглядом леса
и  поперечные  витражи  окон,  пробитых  в  левой  стене  церкви.  Потом
обернулся - и оказался лицом к лицу с Грис Марсала.
 
*** 
 
   Когда мэр города объявил выставку "Религиозное  искусство  в  Севилье
эпохи барокко" открытой, в залах  культурного  фонда  банка  "Картухано"
загремели аплодисменты. Потом дюжина официантов в  белых  куртках  стала
разносить подносы с напитками и  канапе,  а  приглашенные  -  любоваться
шедеврами, которым предстояло в течение  двадцати  дней  украшать  собой
здание  в  Аренале.  Стоя  между  "Христом  усопшим"  Хуана   де   Месы,
предоставленным университетом, и  "Святым  Леандром"  кисти  Мурильо