тву.  Куарт  взглянул  на  нее  с
интересом:
   - Такое впечатление, будто это касается вас лично.
   - Это касается меня лично, - просто подтвердила она. - Ради этого я и
осталась здесь. Я приехала в Севилью, пытаясь решить кое-какие проблемы,
и нашла решение именно в этом месте.
   - Проблемы профессионального характера?
   - Да. Полагаю, это был кризис. Такие вещи иногда случаются. А  у  вас
уже был кризис?
   Куарт отрицательно покачал головой, думая о другом. Надо запросить из
Рима ее личное дело, мысленно отметил он. Как можно скорее.
   - Мы говорили о вас, сестра Марсала.
   Светлые глаза спрятались в морщинистых  веках.  Никто  не  мог  бы  с
уверенностью сказать, что это означало улыбку.
   - Вы всегда так сдержанны или это нечто  вроде  позы?..  Зовите  меня
просто Грис. Обращение, которое вы употребили, просто смешно: посмотрите
на меня как следует. Так вот, я приехала сюда,  чтобы  разобраться  и  в
своем сердце, и в голове, и нашла ответ в этой церкви.
   - Какой ответ?
   - Тот, который мы все ищем. Дело, полагаю. То, во что можно верить  и
за что бороться. - И, помолчав, добавила:
   - Веру.
   - Веру отца Ферро.
   Она снова помолчала, вглядываясь в него. Ее седая косичка  наполовину
растрепалась; женщина подхватила  ее  пальцами  и  стала  заплетать,  не
отводя глаз от Куарта. - У каждого своя собственная вера, -  проговорила
она наконец. - Это насущно необходимо в нашем веке, который  агонизирует
так  жестоко  и  безобразно.  Вам  не  кажется?..  Все   революции   уже
совершились и провалились. Баррикады опустели, герои, некогда  связанные
солидарностью,  превратились  в  одиночек,  хватающихся  за   все,   что
попадется под руку, лишь бы уцелеть. - Светлые глаза так и буравили его.
- Вы никогда не чувствовали себя пешкой, забытой на шахматной  доске,  в
каком-нибудь  углу?  Она  слышит  за  спиной  затихающий  шум  сражения,
старается высоко держать голову, а сама задает себе вопрос:  остался  ли
еще король, которому она могла бы продолжать служить?
 
*** 
 
   Вдвоем они обошли церковь. Грис Марсала показала Куарту  единственную
фреску, которую стоило показывать: Пречистую Деву (кисти  Мурильо,  хотя
до уверенности в этом  было  далеко)  над  входом  в  ризницу,  рядом  с
исповедальней. Потом они подошли к входу в склеп,  перекрытому  железной
решеткой, за которой  терялись  в  темноте  мраморные  ступени.  Женщина
объяснила, что в таких маленьких храмах обычно  не  устраивали  склепов,
однако этот пользовался особой привилегией. В нем покоились четырнадцать
герцогов дель Нуэво Экстремо, включая тех, что скончались еще  до  того,
как была построена церковь.  Начиная  с  1865  года  склепом  прекратили
пользоваться, а захоронения стали осуществляться в семейной  усыпальнице
в Сан-Фернандо. Единственным исключением была Карлота Брунер. -  Как  вы
сказали?
   Куарт оперся рукой на арку входа, на которой были  высечены  череп  и
скрещенные кости, и ощутил, как холод камня проникает в кровь.
   Грис Марсала обернулась, удивленная недоверчивым тоном священника.
   - Карлота Брунер, - несколько недоуменно повторила она. -  Двоюродная
бабка Макарены. Она умерла в  начале  века  и  была  похоронена  в  этом
склепе.
   - Мы можем пройти к ее  могиле?  В  голосе  Куарта  прозвучало  плохо
скрытое волнение. Женщина, все еще недоумевая, взглянула на него:
   - Конечно.
   Она скрылась в  ризнице,  вернулась  со  связкой  ключей  и,  отперев
решетку, повернула старый фарфоровый выключатель. Слабенькая, запыленная
лампочка осветила ступени. Куарт наклонил голову и, быстро  спустившись,
оказался в небольшом квадратном помещении, стены которого  были  покрыты
тремя ярусами надгробных плит. На кирпичных стенах  виднелись  черные  и
белые разводы от сырости, в  застоявшемся  воздухе  пахло  плесенью.  На
одной из стен Куарт увидел высеченный из мрамора герб  рода  дель  Нуэво
Экстремо с девизом: Oderint  dum  probent.  "Пусть  ненавидят,  лишь  бы
уважали", - перевел он про себя. Над гербом располагался черный крест.
   - Четырнадцать герцогов, - повторила  стоявшая  рядом  Грис  Марсала,
невольно понижая голос.
   Куарт всмотрелся в надписи  на  плитах.  Самая  старая  из  них  была
датирована 1472-1551 годами: за ней покоился Родриго Брунер де  Лебриха,
конкистадор, христианский воитель, первый герцог  дель  Нуэво  Экстреме,
Самая последняя находилась у входа, между двумя пустыми нишами, и на ней
было  начертано  женское   имя   -   единственное   в   этой   гробнице,
предназначенной для первооткрывателей, политиков и воинов:
 
   КАРЛОТА-ВИКТОРИЯ-АМЕЛИЯ
   БРУНЕР ДЕ ЛЕБРИХА-И-МОНКАДА
   1872-1910
   ПОКОЙСЯ В МИРЕ ГОСПОДНЕМ
 
   Куарт провел пальцами по вырезанным на мраморе буквам имени.  Он  был
абсолютно уверен: в его кармане  лежала  открытка,  написанная  столетие
назад этой женщиной - лет за десять-двенадцать до  ее  смерти.  Как  при
введении карточки с кодом в надлежащее устройство,  отдельные  фигуры  и
события начали выстраиваться в определенном порядке,  связываться  между
собой.
   - А кто такой капитан Ксалок?
   Грис Марсала пристально смотрела на его пальцы,  застывшие  на  имени
"Карлота". Казалось, она была в замешательстве.
   - Мануэль  Ксалок  был  севильскнм  моряком,  уехавшим  в  Америку  в
девяностые  годы  прошлого  века.  Какое-то  время  он  пиратствовал  на
Антилах,   а   потом   пропал   в   море.   Это   случилось   во   время
испано-американской войны 1898 года.
   Здесь я каждый день молюсь за тебя, мысленно повторил Куарт. И ожидаю
твоего возвращения.
   - В каких отношениях он находился с Карлотой Брунер?
   - Из-за него она лишилась рассудка. Или из-за разлуки с ним.
   - Не может быть.
   - Может, - возразила она, явно заинтригованная  интересом  Куарта.  -
Или вы считаете, что такое происходило только в  романах?..  Да,  там  и
правда все было как в романе - за  тем  только  исключением,  что  конец
оказался вовсе не счастливым. Юная аристократка, восставшая против  воли
родителей, и молодой моряк, отправившийся на поиски удачи  и  богатства.
Андалусская аристократия организует настоящую семейную блокаду:  заговор
молчания, недошедшие письма. А женщина томится у окна, и сердце ее летит
навстречу парусу каждого корабля, плывущего по Гвадалквивиру... - Теперь
и Грис Марсала прикоснулась к доске, но тут же отдернула руку. - Она  не
смогла вынести этого и помешалась.
   В этом священном месте твоей клятвы и  моего  счастья,  закончил  про
себя Куарт. Внезапно ему захотелось оказаться вне этих стен, чтобы яркий
солнечный свет стер слова,  клятвы,  призраки,  которые  он  растревожил
своим приходом.
   - Им еще удалось встретиться?
   - Да. В 1898 году, незадолго до начала войны. Но она не  узнала  его.
Она была уже неспособна узнавать кого бы то ни было.
   - А что сделал он?
   Светлые глаза женщины, казалось, созерцали спокойное море, серое, как
ее имя .
   - Он вернулся в Гавану - как раз вовремя,  чтобы  принять  участие  в
войне. Но прежде чем уплыть, он оставил здесь свадебный подарок, который
привез  для  нее.  Двадцать  жемчужин,   украшающих   статую   Пресвятой
Богородицы, слезами орошенной, - это те самые, что Мануэль Ксалок собрал
для ожерелья, которое должна была надеть Карлота в день их  венчания.  -
Она в последний раз взглянула на доску. - Ей всегда  хотелось  венчаться
именно в этой церкви.
   Они вышли из склепа. Грис Марсала заперла решетку, затем зажгла  свет
над большим алтарем, чтобы можно было  получше  рассмотреть  статую.  На
груди  Богородицы  виднелось  сердце,  пронзенное  семью  кинжалами,   а
двадцать жемчужин капитана Ксалока блестели на ее лице, венце из звезд и
синем покрывале.
   - Я кое-чего не понимаю, - заметил Куарт, припоминая, что на открытке
не было штемпеля. - Вы говорили о недошедших письмах. Но все-таки в  эти
годы  разлуки  Мануэль  Ксалок  и  Карлота  Брунер  должны  были  как-то
поддерживать связь... Что же произошло?
   Грис  Марсала   улыбнулась   печально,   словно   издалека.   Похоже,
воспоминание об этой давней истории расстроило ее.
   - Макарена сказала, что вы сегодня ужинаете вместе. Можете спросить у
нее самой. Никому лучше нее не известна трагедия Карлоты Брунер.
   Она выключила свет, и алтарь снова погрузился в темноту.
 
*** 
 
   Когда Грис Марсала  вновь  поднялась  на  леса,  Куарт  направился  в
ризницу, но, вместо того чтобы выйти через нее на улицу, задержался там,
дабы осмотреть  ее.  На  одной  из  стен  висела  очень  старая,  сильно
поврежденная картина - "Благовещение* кисти неизвестного  автора.  Кроме
того, он увидел вырезанную из дерева фигуру Святого Иосифа с  Младенцем,
также поврежденную, распятие, два пузатых латунных подсвечника, огромный
комод красного дерева и шкаф. Куарт постоял посреди комнаты, оглядываясь
по сторонам, потом наугад выдвинул несколько ящиков комода.  Там  лежали
требники, предметы и украшения церковного обихода. В шкафу он  обнаружил
два потира, дарохранительницу,  еще  одну,  старинную,  из  позолоченной
латуни, с полдюжины риз и очень старый дождевой плащ, расшитый  золотыми
нитями. Куарт, ни к чему не прикасаясь, закрыл шкаф. Судя по всему, этот
приход явно был далек от процветания.
   В ризницу  вело  две  двери.  Одна  выходила  в  церковь,  точнее,  в
маленькую исповедальню, через которую вошел Куарт, другая - на улицу, на
площадь,  через  узкую  прихожую,  служившую  также  входом   в   жилище
священника. Куарт оглядел лестницу с железными перилами, поднимавшуюся к
площадке, куда свет проникал через слуховое окно, и  остановился,  чтобы
посмотреть на часы. Он знал, что в эту минуту дон Приамо  Ферро  и  отец
Оскар находятся в Архиепископском дворце,  на  каком-то  бюрократическом
собрании, созванном викарием их района  по  предложению  самого  Куарта.
Если все будет хорошо, в его распоряжении еще полчаса.
   Он медленно поднялся по скрипучей  деревянной  лестнице.  Дверь  была
заперта, однако преодоление подобных трудностей являлось  частью  работы
Куарта. Что же касается замков, наиболее  сложной  на  его  памяти  была
комбинация из букв и цифр в доме одного  дублинского  епископа,  ключ  к
которой он нашел там же, в дверях, при свете ручного фонарика, с помощью
сканера, подсоединенного к  его  портативному  компьютеру.  После  этого
епископ, рыжий румяный человек по фамилии Малкэхи, был срочно  вызван  в
Рим, где его безмятежный румянец уступил  место  смертельной  бледности,
когда Монсеньор Спада с  выражением  лица,  весьма  далеким  от  улыбки,
продемонстрировал ему фотокопии всей переписки, поддерживаемой  прелатом
с активистами Ирландской революционной армии: писем,  которые  тот  имел
неосторожность хранить, подобранных по датам,  в  своей  библиотеке,  за
томами трактатов по теологии. Все это  охладило  националистический  пыл
Монсеньора Малкэхи, внушило ему должную осторожность, а как следствие  -
помогло убедить британские спецслужбы в том, что нет необходимости в его
физическом  уничтожении.  Таковое  планировалось,  согласно   сведениям,
полученным от  информаторов  ИВД  (обошедшимся  в  десять  тысяч  фунтов
стерлингов из секретных фондов  Государственной  канцелярии),  во  время
посещения дублинским прелатом своего  коллеги  -  епископа  Лондондерри.
Хитрые  англичане  собирались  поручить  это   военизированным   группам
ольстерских антисепаратистов.
   Разобраться с замком дона Приамо Ферро оказалось гораздо  легче.  Это
была старая, широко  распространенная  модель.  Быстро  обследовав  его,
Куарт извлек из бумажника тонкую железную полоску, чуть поуже пилки  для
ногтей, и вставил ее в замок, придерживая вынутыми из кармана небольшими
плоскогубцами. Он проделал  это  мягко,  без  насилия,  пальцами  ощущая
легкий щелчок каждого поддающегося зубца. Потом повернул свое орудие,  и
дверь открылась.
   Он прошел по короткому коридору и огляделся. Он находился в более чем
скромной квартирке с двумя спальнями, кухней, ванной и  небольшой  общей
комнатой.  Куарт  начал  с  нее,  однако  не  сумел  обнаружить   ничего
интересного, за исключением фотографии,  найденной  в  одном  из  ящиков
серванта. Это был не слишком качественный снимок, сделанный "полароидом"
в  каком-то  андалусском  дворике:  мозаичный  пол,  вазоны  с  цветами,
мраморный, украшенный изразцами фонтан. Дон Приамо Ферро, в своей вечной
черной сутане по самые щиколотки, сидел за низким столиком, накрытым для
завтрака или раннего ужина, а по обе стороны от него - две женщины: одна
пожилая, в светлом летнем, немного старомодном платье, вторая  -  вторая
была Макарена Брунер. Все трое улыбались в объектив. Впервые Куарт видел
улыбку отца Ферро, и он показался ему  совершенно  иным  человеком,  чем
тот, которого он знал по ветречам в церкви и в кабинете архиепископа. На
снимке лицо его было нежным, печальным и словно бы даже  более  молодым,
потому что это выражение смягчало грубые черты,  жесткий  взгляд  черных
глаз и  упрямую  линию  подбородка,  как  видно  незнакомого  с  хорошей
бритвой. Отец Ферра выглядел более  простодушным,  даже  наивным.  Более
человечным.
   Спрятав  фотографию  в  карман,  Куарт  задвинул  ящики,  подошел   к
портативной пишущей машинке, стоявшей на маленьком столике, снял  с  нее
крышку и осмотрел бумаги. По  профессиональной  привычке  он  вставил  в
каретку  чистый  лист  и  пробежался  пальцами  по  клавишам:  ему   мог
понадобиться образец шрифта.  Затем,  сунув  сложенный  лист  в  тот  же
карман, повернулся к полке с книгами. Их было около двух десятков. Куарт
осмотрел их: некоторые открывал, другие отодвигал, чтобы  проверить,  не
скрыто ли что-нибудь за ними. Все книги  были  религиозного  содержания,
сильно потрепанные: часослов, катехизис  издания  1992  года,  два  тома
латинских  цитат,  "Словарь   церковной   истории   Испании",   "История
философии" Урданоса и "История инакомыслия в Испании" Менендеса-и-Пелайо
в трех томах. Куарт ожидал найти книга иного  рода;  удивило  его  также
присутствие нескольких книг по астрономии. Он с любопытством  перелистал
их, однако не нашел ничего, что могло бы представлять для него  интерес.
Сюрпризом оказалось то, что  среди  них  ему  попался  один-единственный
роман -  старенький,  почти  развалившийся  томик  в  бумажной  обложке:
"Адвокат,  дьявола"  (Куарт  терпеть  не  мог  Морриса   Уэста   с   его
страдальцами-священниками). Один из абзацев на двадцать девятой странице
был обведен шариковой ручкой:  "...На  долгое  время  мы  отдалились  от
нашего  пастырского  долга.  Мы  утеряли  контакт  с   людьми,   которые
поддерживают  связь  между  нами   и   Господом.   Мы   свели   веру   к
интеллектуальному понятию, к сугубо волевому акту, поскольку  не  видели
ее  воздействия  на  жизнь  рядовых  людей.  Мы  утратили  сочувствие  и
благоговейный страх. Мы руководствуемся канонами, а не милосердием".
   Куарт поставил книгу на место и осмотрел телефон. Аппарат был старый,
безрозеточный, подключить к нему компьютер не представлялось  возможным.
Куарт вышел из комнаты, оставив дверь в том же положении, в каком  нашел
ее: открытой под углом в сорок пять градусов, и прошел по коридорчику  в
спальню, принадлежавшую, по всей видимости, отцу Ферро. Воздух  там  был
застоявшийся, с  каким-то  особым,  церковным  запахом.  Комнатка,  окно
которой выходило на площадь, была  обставлена  беднее  некуда:  железная
кровать, над ней на стене распятие, в углу шкаф с зеркалом. На  тумбочке
возле  кровати  лежал  молитвенник,  под  кроватью  стояли  шлепанцы   и
фарфоровый ночной горшок, при виде которого Куарт невольно улыбнулся.  В
шкафу висели темный костюм, сутана (не в лучшем состоянии, чем  та,  что
отец Ферро носил  каждый  день)  и  несколько  рубашек,  лежало  немного
нижнего белья. Вот и все. Почти единственной вещью личного  характера  в
комнате была  пожелтевшая  фотография  в  деревянной  рамке:  мужчина  и
женщина, по виду - крестьяне, одетые  по-воскресному,  а  между  ними  -
священник, в котором, несмотря на черные волосы и юное, очень  серьезное
лицо, Куарт без труда узнал дона Приамо Ферро. Снимок был очень  старый,
с большим расплывшимся  пятном  в  углу,  сделан,  прикинул  Куарт,  как
минимум лет сорок назад. Он внимательно всмотрелся в знакомые черты:  те
же глаза, тот же упрямый подбородок. А гордый, торжественный вид мужчины
и  женщины,  которых  обнимал  за  плечи  молодой  священник,   позволял
предположить, что  фотография  была  сделана  по  случаю  его  недавнего
рукоположения.
   Вторая спальня, вне всякого сомнения, принадлежала Оскару Лобато.  На
ее  стенах  Куарт  увидел  литографию  с  видом  Иерусалима  со  стороны
Оливкового сада и постер известного американского фильма с Питером Фонда
и Деннисом Хоппером, оседлавшими свои мотоциклы. В углу стояли теннисная
ракетка и пара кроссовок. На тумбочке  и  в  шкафу  Куарту  не  попалось
ничего интересного, так что он сосредоточил свое  внимание  на  столе  у
окна. Там он нашел кое-какие бумаги, книги по теологии и истории Церкви.
"Нравственность"  Ройо  Марина,  "Патрологию"  Альтанера,   пять   томов
"Таинства  спасения",  объемистое  эссе  "Клерики"  Юджина   Друэрманна,
электронные   шахматы,   путеводитель   по   Ватикану,    коробочку    с
противогистаминными  пилюлями  и   старенькую   приключенческую   книжку
"Скипетр Оттокара". А в ящике - в награду за свое  терпение  -  двадцать
страниц  принтерной  распечатки   (религиозного   содержания)   и   пять
пластмассовых коробочек с дюжиной 3, 5-дюймовых дискет каждая.
   Возможно, это "Вечерня", а возможно, и нет. Так  или  иначе,  имеются
обстоятельства, говорящие как за, так и против этой  версии.  Найденного
недостаточно для того, чтобы оно могло служить доказательством,  но  его
даже слишком много, если смотреть на него как  на  материал,  подлежащий
изучению на месте, раздраженно  подумал  Куарт,  разглядывая  содержимое
коробочек.  Чтобы  ознакомиться  с  ним  поближе,  требовалось  время  и
соответствующие условия, а Куарт не располагал ни  тем  ни  другим.  Ему
нужно было как-то умудриться попасть сюда еще раз, чтобы переписать  все
дискеты на жесткий диск своего  портативного  компьютера,  с  тем  чтобы
позже изучить  все  досконально.  А  на  переписывание  уйдет,  по  всей
вероятности, больше часа, да плюс к  тому  придется  обеспечить  на  это
время отсутствие обоих священников.
   Зной  просачивался  сквозь  занавески,  и   Куарт   чувствовал,   что
совершенно взмок под  своим  легким  черным  пиджаком.  Достав  бумажный
носовой платок, он вытер им лоб, затем, скатав  в  шарик,  сунул  его  в
карман. Дискеты он положил на место и задвинул ящик, мысленно  спрашивая
себя, где,  интересно,  хранится  аппаратура,  которой  пользуется  отец
Оскар. Кто бы ни был этот проклятый хакер,  он  должен  был  располагать
очень  мощным  компьютером,  подключенным  к  легкодоступной  телефонной
линии, и еще кое-каким оборудованием. А для этого  требовались  хотя  бы
минимальные условия и место, которых в этом доме не  было.  Вне  всякого
сомнения, "Вечерня" - будь это Оскар Лобато или кто-то другой - совершал
свои вылазки не отсюда.
   Куарт огляделся,  затрудняясь  решить,  что  делать.  Ему  пора  было
уходить. И в тот самый момент, когда он оттянул  манжет  левого  рукава,
чтобы посмотреть на часы, ступеньки  лестницы  заскрипели  под  чьими-то
шагами. Куарт понял, что его проблемы только начинаются.
 
*** 
 
   Селестино Перехиль повесил  трубку  и  в  задумчивости  уставился  на
телефон. Только что дон Ибраим из бара, находящегося рядом  с  церковью,
передал ему очередное сообщение о передвижениях  каждого  из  участников
этой истории.  Экс-лжеадвокат  и  его  приспешники  отнеслись  к  своему
заданию чересчур уж буквально.  Перехилю  уже  порядком  надоело  каждые
полчаса отвечать на звонки,  чтобы  узнать,  что  этот  священник  купил
несколько газет в киоске Курро, а тот сидит в баре "Ларедо", н