гда она, взяв
свой бокал с хересом, осушила его одним долгим глотком. Сидевший рядом с
ней Удалец из Мантелете отрешенно покачивал головой, как будто арбитр на
ринге рекомендовал ему больше не наносить противнику удар в ту же бровь.
Казалось, он был целиком поглощен созерцанием густого следа ярко-красной
помады на краю бокала Красотки Пуньялес.
   - Двое попов, - эхом повторил дон Ибраим. С беспокойным выражением  в
глазах он обдумывал услышанное, пуская колечки дыма, застревавшие у него
в усах.
   - На самом деле их даже трое, - честно сознался наконец Перехиль.
   Дон Ибраим дернулся, и новый комок пепла упал на белые брюки.
   - А не двое?
   - Трое. Старик, молодой и еще один, который должен скоро приехать.
   Перехиль заметил, как троица с опаской переглянулась.
   - Значит, трое, - резюмировал дон Ибраим, внимательно изучая длинный,
как лопаточка, ноготь своего левого мизинца.
   - Точно.
   - Один молодой, другой старик и еще третий, который вот-вот приедет.
   - Точно. Из Рима.
   - Значит, из Рима.
   Браслеты Красотки Пуньялес снова зазвенели.
   - Чересчур много попов, - мрачно заметила она, стуча  по  дереву  под
столом, ниже мраморной крышки, чтобы отвести такую напасть.
   - С Церковью мы не связываемся, - торжественно изрек  наконец,  после
долгих размышлений, дон Ибраим, и Селестино Перехиль  с  трудом  подавил
желание тут же встать  и  распрощаться.  Ничего  хорошего  из  этого  не
выйдет, подумал он, глядя на следы пепла  на  брюках  толстяка  адвоката
(экс-, да к тому же еще и лже-),  на  искусственную  родинку  и  завиток
волос на увядшем лбу Красотки и сплющенный  когда-то  полученным  ударом
нос бывшего боксера веса пера. С этим народом ничего хорошего не выйдет.
Но тут перед его мысленным взором мелькнуло видение: цифры  7  и  16  на
зеленом сукне и фотографии из журнала. Ему вдруг показалось, что в  баре
стало чудовищно жарко. А может, дело было не в жаре в баре, а в том, что
его рубашка взмокла от пота, а во рту все пересохло от страха. "В  твоем
распоряжении шесть лимонов, чтобы уладить это дело с церковью, -  сказал
Пенчо Гавира. -  Найди  настоящего  профессионала.  Можешь  тратить  эти
деньги по своему усмотрению".
   - Работенка - не бей лежачего, -  услышал  он,  как  бы  со  стороны,
собственный голос и понял, что, черт бы их всех побрал,  выбора  у  него
нет. - Дело чистое. Никаких осложнений. И по лимону на брата.
   Он действительно распорядился деньгами по своему усмотрению: за шесть
часов, проведенных в казино, три  из  шести  миллионов  улетучились.  По
полмиллиона в час.  Улетучилось  и  то,  что  он  получил  за  подсказку
газетчикам относительно жены - или бывшей жены - своего шефа. А  плюс  к
тому - ростовщик Рубен Молина со дня на день спустит на  него  собак  за
неуплаченный должок, почти вдвое превышающий проигранную сумму.
   - А почему именно мы? - спросил дон Ибраим.
   Перехиль взглянул ему в глаза и на  десятую  долю  секунды  уловил  в
глубине их ту же тоску и безысходность, какие царили в  его  собственной
душе. Он сглотнул слюну, провел пальцем между шеей и воротом  рубашки  и
снова окинул взглядом сигару толстого мошенника-адвоката, сломанный  нос
Удальца, искусственную родинку Красотки. С тем, что оставалось у него  в
кармане, это было лучшее, на что  он  мог  надеяться:  эта  шушера,  эти
отбросы, эти три обломка жизненных крушений.
   - Потому что вы самые лучшие, - ответил он краснея.
 
*** 
 
   В то первое утро, проведенное в Севилье, у Лоренсо Куарта  почти  час
ушел на поиски церкви, ради которой он приехал.  Дважды  он  выходил  из
квартала Санта-Крус и дважды возвращался в него, каждый раз убеждаясь  в
бесполезности своего туристического  плана  в  этом  переплетении  тихих
узких улочек, среди беленных известью и  выкрашенных  красной  и  желтой
охрой стен, где лишь изредка проезжавшие машины вынуждали его  отступать
в глубокие прохладные порталы, за калитками которых  виднелись  дворики,
выложенные плитками, все в герани и розах. В конце концов он оказался на
маленькой площади, в окружении белых и золотистых стен, кованых  решеток
и свисающих с них горшков  с  цветами.  Там  были  скамейки,  выложенные
изразцами  со  сценами  из  "Дон-Кихота",  и  с  полдюжины  апельсиновых
деревьев в  цвету,  наполнявших  воздух  сильным  характерным  ароматом.
Церквушка оказалась совсем маленькой: ее кирпичный фасад, едва ли метров
двадцати в ширину, образовывал угол, примыкая к стене соседнего  здания.
Храм явно находился  в  плачевном  состоянии:  звонница-щипец  укреплена
деревянными перекладинами, внешняя  стена  подперта  толстыми  бревнами,
леса из металлических труб  частично  закрывают  изразцовое  изображение
Христа, окруженное ржавыми железными фонарями. Рядом, возле кучи  гравия
и мешков с цементом, возвышалась бетономешалка.
   Так вот, значит, она какая. Минуты две Куарт стоял посреди площади  -
одна рука в кармане, в другой сложенный план, - разглядывая здание.  Ему
не удалось усмотреть  ничего  таинственного  в  это  яркое  утро,  среди
душистых апельсиновых деревьев, под невозможно синим  севильским  небом.
Портик церкви, выполненный в стиле барокко, обрамляли две витые колонны,
над  которыми  в  небольшой  нише  виднелся  лепной  образ  Девы  Марии.
Пресвятая Богородица, слезами орошенная, почти вслух произнес Куарт.  Он
сделал еще несколько шагов и, приблизившись к церкви, обнаружил,  что  у
Девы Марии отсутствует голова.
   Где-то  поблизости  несколько  раз  ударил  колокол,  сорвав  с  крыш
окружавших площадь домов  стаю  голубей.  Проследив  взглядом,  как  она
удаляется, Куарт снова повернулся к церкви.  Но  что-то  изменилось  для
него. По-прежнему  ярко  сияло  севильское  небо,  по-прежнему  источали
аромат апельсиновые деревья,  однако  церковь...  Он  словно  увидел  ее
другими глазами. Эти старые бревна,  подпиравшие  стены,  эта  звонница,
некогда крашенная охрой, но  облупившаяся,  как  будто  с  нее  клочьями
содрали кожу, этот неподвижный колокол на полусгнившей, обвитой  вьюнком
перекладине придавали ей нечто мрачное  и  тревожное.  Церковь,  которая
убивает, дабы защитить себя, говорилось в послании "Вечерни". Куарт  еще
раз посмотрел на безголовую Богородицу и иронически усмехнулся про себя.
Вот что значит поддаться внушению. Даже невооруженным глазом видно,  что
защищать здесь особенно нечего.
   Для Лоренсо Куарта вера  являлась  понятием  относительным,  так  что
Монсеньор Спада не слишком ошибался,  называя  его  (лишь  наполовину  в
шутку) хорошим солдатом. Его кредо заключалось  не  столько  в  принятии
истин и откровений, сколько в том, чтобы действовать в  соответствии  со
своим образом человека верующего; сама вера как таковая  была  вещью  не
столь уж обязательной. С этой точки зрения Католическая Церковь с самого
начала предложила ему то, что другим молодым  людям  предлагает  военная
служба: место, где, в обмен  на  хотя  бы  внешнее  принятие  заведенных
правил и порядков, решение большей части твоих  проблем  берет  на  себя
устав. Куарту эта дисциплина заменяла веру, которой у него не было. Весь
парадокс - как верно уловила  интуиция  опытного  архиепископа  Спады  -
состоял  в  том,  что  именно  это  отсутствие  веры  плюс   гордыня   и
неукоснительность, необходимые для поддержания ее, превращали  Куарта  в
великолепного исполнителя своего дела.
   Разумеется, все имеет свои  корни.  Сын  рыбака,  погибшего  в  шторм
вместе  с  лодкой  и  уловом,  воспитанник  простого,  малообразованного
деревенского священника, помогшего ему поступить в семинарию,  прилежный
ученик, проявивший такие блестящие способности, что им  заинтересовалось
высокое церковное начальство, Куарт обладал редкой ясностью и трезвостью
ума, столь похожей на тихое  помешательство,  какое  иногда  приносят  с
собой восточный ветер и  алые  средиземноморские  закаты.  Однажды,  еще
ребенком, он несколько часов простоял на волноломе порта, под  ветром  и
дождем, глядя, как далеко в море несчастные рыбаки пытаются добраться до
гавани, прокладывая себе путь среди десятиметровых  волн.  Издали  лодки
казались крохотными, трогательно хрупкими среди этих водяных гор и белой
пены; хрипя измученными моторами, они из  последних  сил  пробивались  к
берегу. Одна уже потонула; а гибель рыбачьего баркаса означает не просто
потерю самого суденышка: вместе с ним  уходят  на  дно  чьи-то  сыновья,
мужья, братья, родственники.  Поэтому  на  молу  возле  маяка  толпились
женщины, одетые в черное; дети цеплялись за их руки и  юбки,  а  они  не
отрывали напряженного взгляда  от  лодок,  шевеля  губами  в  безмолвной
молитве и силясь угадать, которой из них не  хватает.  И  когда  наконец
баркасы, один за другим, начали заходить в порт,  мужчины,  находившиеся
на борту, поднимали головы вверх, туда, где стоял на волнорезе  рядом  с
матерью, сжимая ее ледяную руку, мальчик Лоренсо Куарт, и  снимали  свои
мокрые береты  и  шапки.  Дождь,  ветер  и  волны  по-прежнему  хлестали
подножие маяка, но больше никто не вернулся в гавань; и в тот день Куарт
сделал для себя два вывода. Первый: бесполезно обращать свои  молитвы  к
морю. Второй (скорее, не вывод, а решение): его никто и никогда не будет
ждать на волноломе, леденея под безжалостным дождем.
 
*** 
 
   Дубовая дверь  с  толстыми  гвоздями  была  открыта.  Куарт  вошел  в
церковь, и навстречу ему дохнуло холодом, словно он приподнял  могильную
плиту. Сняв солнечные очки, он окунул пальцы в чашу со святой  водой  и,
осеняя себя крестом, ощутил на лбу ее свежесть. С  полдюжины  деревянных
скамей стояло  перед  алтарем  (золото  запрестольных  украшений  тускло
поблескивало в глубине нефа),  остальные  же  были  сдвинуты  в  угол  и
поставлены одна на другую, чтобы  освободить  место  для  лесов.  Воздух
застоялся, пахло воском и вековой  сыростью.  Во  всем  помещении  царил
полумрак, за исключением одного угла, ярко освещенного откуда-то сверху.
Подняв глаза к источнику света, Куарт увидел  женщину,  стоявшую  высоко
над ним, на лесах. Она фотографировала свинцовые переплеты витражей.
   - Добрый день, - произнес Куарт.
   Волосы ее были седы, как и у него; но, в отличие от него,  ее  седина
не была преждевременной. Сорок  с  порядочным  хвостиком,  прикинул  он;
когда женщина, чтобы рассмотреть его получше, перегнулась  через  перила
лесов, в добрых пяти метрах  над  его  головой.  Затем,  ухватившись  за
металлические  поручни,  она  ловко  спустилась  вниз.  Волосы  ее  были
заплетены на затылке в короткую косичку; одежду составляла  водолазка  с
длинными рукавами, джинсы, запачканные  гипсом,  и  спортивные  тапочки.
Видя ее со спины, пока она спускалась, можно было подумать, что это юная
девушка.
   - Меня зовут Куарт, - представился он. Женщина вытерла правую руку  о
джинсы и, протянув ее, коротко и сильно пожала руку Куарта.
   - Я Грис Марсала, Я работаю здесь.
   Она говорила с легким иностранным акцентом, скорее американским,  чем
английским; у нее  были  жесткие  руки  и  светлые,  дружелюбные  глаза,
окруженные  сетью  морщинок.  А  еще  открытая,  искренняя  улыбка,   не
сходившая с ее лица, пока она с любопытством оглядывала вновь прибывшего
с головы до ног.
   - Вы священник, но  вполне  симпатичный,  -  заключила  она  наконец,
задержавшись взглядом на стоячем воротничке его  черной  рубашки.  -  Мы
ожидали чего-нибудь худшего.
   - Вы ожидали?
   - Да. Тут все ожидают посланца  из  Рима.  Но  мы  представляли  себе
какого-нибудь  коротышку  в  сутане,  с  черным   чемоданчиком,   полным
молитвенников, распятий и прочих подобных вещей.
   - Кто это - все?
   - Не знаю. Все. - И женщина принялась  считать,  загибая  испачканные
гипсом пальцы:
   - Дон Приамо Ферро, местный священник. И его викарий, отец  Оскар.  -
Ее улыбка  чуть  потускнела,  будто  ушла  куда-то  вглубь,  чтобы  ярче
расцвести там, - Еще архиепископ, и алькальд , и много других людей.
   Куарт сжал губы. Он и не подозревал, что  о  его  миссии  так  широко
известно. Насколько он знал, Институт внешних дел проинформировал о  ней
только  мадридскую  нунциатуру  и  архиепископа   Севильского.   Нунций,
конечно, тут ни при чем;  значит,  скорее  всего,  напакостил  Монсеньор
Корво. Черт бы побрал Его Преосвященство.
   - Не ожидал, что меня здесь так ждут, - холодно произнес Куарт.
   Женщина пожала плечами, никак не отреагировав на его тон.
   - Дело, в общем-то, не в вас, а в этой церкви.  -  Подняв  руку,  она
обвела ею леса вдоль стен и почерневший потолок, весь в пятнах сырости и
облупившейся краски.  -  В  последнее  время  вокруг  нее  кипит  немало
страстей. А в Севилье никто не способен  хранить  секреты.  -  Она  чуть
наклонилась     к     собеседнику     и      понизила      голос      до
иронически-конфиденциального:
   - Говорят, сам Папа интересуется этим делом.
   О Господи! Куарт мгновение помолчал, глядя на  носки  своих  ботинок,
затем посмотрел прямо в глаза женщине. В конце концов, подумал  он,  для
того чтобы начать разматывать клубок, эта ниточка ничем  не  хуже  любой
другой. Поэтому он придвинулся  к  Грис  Марсала  настолько,  что  почти
коснулся ее плечом, и преувеличенно подозрительно огляделся по сторонам.
   - Кто это говорит? - шепотом осведомился он.
   Смех ее оказался таким же спокойным, как  глаза  и  голос;  он  мягко
рассыпался, отдаваясь от каменных стен.
   - Думаю, архиепископ Севильский. Который, вообще-то, не  слишком  вам
симпатизирует.
   "Обязательно  при  первом   же   удобном   случае   отблагодарю   Его
Преосвященство", - мысленно поклялся Куарт. Женщина с  лукавой  усмешкой
смотрела на него. Куарт, не собиравшийся  поддерживать  предлагаемую  ею
игру в сообщников более  чем  наполовину,  поднял  брови  с  невинностью
опытного иезуита. Делать это он научился еще  в  семинарии.  Как  раз  у
одного иезуита.
   - Вижу, вы хорошо информированы. Но не  стоит  обращать  внимание  на
все, о чем говорят люди. Грис Марсала расхохоталась:
   - Да я и не обращаю. Но это забавно. Кроме того, я уже  сказала  вам,
что работаю здесь. Я  архитектор,  ответственный  за  реставрацию  этого
храма. - Она обвела  глазами  помещение  и  невесело  вздохнула.  -  Его
нынешний вид внушает мало доверия  к  моим  профессиональным  качествам,
правда?.. Но это очень длинная история - о бюджетах,  которые  никак  не
утверждаются, и о деньгах, которые никак не доходят по назначению.
   - Вы американка.
   - Да. Я занимаюсь этим уже два года  по  поручению  фонда  Эурнекиан,
который оплатил треть  стоимости  первоначального  проекта  реставрации.
Сначала нас было трое: кроме меня, еще двое испанцев; но  они  уехали...
Уже давно работы почти парализованы. -  Она  внимательно  посмотрела  на
Куарта, желая знать, какое впечатление произведет на него  то,  что  она
собиралась сказать:
   - И потом, эти две смерти...
   Выражение лица Куарта осталось невозмутимым:
   - Вы имеете в виду те несчастные случаи?
   - Можно назвать и так: несчастные случаи. - Она продолжала  наблюдать
за  реакцией  собеседника  и  казалась  разочарованной,  оттого  что  он
воздержался от каких бы то ни было комментариев. -  Вы  уже  виделись  с
местным священником?
   - Еще нет. Я прибыл только вчера  вечером  и  даже  не  нанес  визита
архиепископу. Мне хотелось сначала посмотреть церковь.
   - Ну что ж, вот она. - Грис Марсала сделала широкий жест  рукой,  как
бы  демонстрируя  Куарту  неф  и  главный  алтарь,  едва  различимый   в
полумраке. - Севильское барокко восемнадцатого века, резьба работы  Дуке
Корнехо... Маленькая жемчужина, которая разваливается на части.
   - А  что  случилось  с  фигурой  Девы  над  дверью?  Ведь  ее  голова
пострадала явно не от времени.
   - Верно. Это группа граждан  в  тридцать  первом  году  отпраздновала
по-своему провозглашение Второй республики.
   Она произнесла это вполне доброжелательно, как будто в  глубине  души
оправдывала покусившихся на образ. Куарт  мысленно  задал  себе  вопрос:
интересно,  сколько  времени  эта  женщина  уже  находится  в   Севилье?
Наверняка не один год. Ее испанский был безупречен, и,  судя  по  всему,
она чувствовала себя в этом городе как рыба в воде.
   - Сколько времени вы живете здесь?
   - Почти четыре года. Но я много раз бывала  в  Севилье  и  до  этого.
Впервые  приехала  как  стипендиатка,  учиться,  да  так  и  не   смогла
оторваться от нее насовсем.
   - Почему?
   Она пожала плечами, как будто и сама не раз  задавала  себе  подобный
вопрос:
   - Не знаю. Такое случается  со  многими  из  моих  соотечественников,
особенно с молодыми. В один прекрасный  день  они  приезжают  сюда  -  и
больше не могут уехать. Остаются здесь,  играют  на  гитаре,  рисуют  на
площадях. Как-то  устраиваются,  чтобы  зарабатывать  на  жизнь.  -  Она
задумчиво досмотрела на прямоугольник солнечного света  на  полу,  возле
двери. - Что-то есть в  этом  свете,  в  цветах  здешних  улиц...  нечто
ослабляющее волю. Это как болезнь.
   Куарт сделал несколько шагов и остановился, прислушиваясь, как их эхо
гулко отдается в глубине церкви. Слева  на  стене,  полускрытой  лесами,
виднелся  амвон  с  ведущей  к  нему  винтовой   лестницей,   справа   -
исповедальня, пристроенная к  маленькой  молельне,  служившей  входом  в
ризницу. Куарт провел  рукой  по  деревянной  спинке  одной  из  скамей,
почерневшей от возраста и долгого использования.
   - Что скажете? - спросила женщина.
   Куарт  поднял  голову.   Вытянутый   свод   с   люнетами   перекрывал
единственный прямоугольный неф, а все  помещение  в  плане  должно  было
иметь вид креста с сильно  укороченными  ветвями.  Эллипсовидный  купол,
заканчивающийся  башенкой  без  окон,  когда-то  украшали   фрески,   но
разглядеть их было  почти  невозможно  из-за  толстого  слоя  копоти  от
пламени свеч и пожаров, покрывшего их за столетия. В  нескольких  местах
угадывались фигуры  ангелов  и  бородатых  пророков,  до  такой  степени
изъеденные пятнами сырости,  что  их  запросто  можно  было  принять  за
портреты прокаженных.
   - Не знаю,  -  помолчав,  ответил  Куарт.  -  Маленькая,  красивая...
Старая.
   - Три века, - уточнила  женщина,  и  эхо  шагов  вновь  заметалось  в
стенах, когда она,  сделав  приглашающий  жест  в  сторону  собеседника,
двинулась по проходу между скамьями к главному алтарю. - В  моей  стране
на здание, достроенное триста лет назад, смотрели бы как на историческую
драгоценность, к которой никто не  смеет  прикасаться.  А  тут,  видите:
такие места,  как  это,  пропадают  пропадом,  но  никто  и  пальцем  не
пошевелит.
   - Может быть, их просто слишком много.
   - Забавно слышать такое от священника. Впрочем, вы  и  не  похожи  на
священника, - Она снова оглядела его  с  головы  до  ног  с  ироническим
интересом, на сей раз не оставив без  внимания  безупречный  покрой  его
легкого темного костюма. -  Если  бы  не  стоячий  воротничок  и  черная
рубашка(tm)
   - Я ношу их уже двадцать лет, - холодно прервал женщину Куарт,  глядя
ей не в глаза, а поверх ее плеча на стену сзади. -  Вы  что-то  говорили
мне об этой церкви и о других подобных местах.
   Грис Марсала слегка растерялась; склонив голову набок,  она  смотрела
на него, явно стараясь решить, к  какой  категории  знакомых  ей  мужчин
следует его отнести. И, несмотря на всю непринужденность  ее  поведения,
Куарт понял, что этот стоячий воротничок внушает ей робость. Как и  всем
им, подумал он: что старухам, что молодым - всем  без  исключения.  Даже
самая решительная из женщин может почувствовать себя  неуверенно,  когда
какое-нибудь  движение  или  слово  напомнит  ей,  что  она  говорит  со
священником.
   - Об этой церкви... - повторила Грис Марсала; а мысли  ее,  казалось,
были заняты другим. - Но я не согласна с вами, что  таких  мест  слишком
много. В конце концов, речь идет о нашей памяти,  вам  не  кажется?..  -
Сморщив нос и губы, она несколько раз сильно то