городка. Дом его стоял на границе двух миров, и  Маркэнд  находил  в  этом
некую сентиментальную прелесть. Плотью  он  жил  в  мире  богатых,  и  ему
нравилось сознавать, что духом  он  близок  к  другому  миру.  Это  как-то
возбуждало его, подобно  глотку  неразбавленного  виски  после  привычного
изысканного обеда. Летом, когда его семьи  не  было  в  городе,  он  часто
обедал в  третьеразрядных  закусочных,  в  обществе  ломовиков  и  женщин,
пропахших потом. Он пил вино  в  салунах  восточных  переулков  вместе  со
всяким сбродом, околачивавшимся у реки. (Впрочем, в особенно жаркие дни он
предпочитал крышу "Астор" или "Клэрмонт"  на  Риверсайд-драйв.)  Несколько
раз по воскресеньям, в теплые осенние или весенние сумерки, гуляя с  Тонн,
он доходил до авеню А. И на вопрос  мальчика,  почему  так  скученно,  так
шумно и грязно живут там люди, он отвечал: "Они бедны". А  когда  мальчик,
выяснив, что такое бедность, спрашивал, отчего  она  бывает,  он  говорил:
"Это трудно объяснить. Христос учил, что бедные  всегда  с  нами.  Причина
есть, наверное, но черт меня побери, если  я  ее  знаю!..  Быть  может,  -
продолжал он размышления вслух, - они менее умны, чем мы... а может  быть,
и нет. Откуда мне знать, умнее ты вот этого мальчишки  (пробежавшего  мимо
них в рваной рубашке и дырявых башмаках) или нет?.. И  откуда  мне  знать,
умнее я его папы или нет?.. Пожалуй, Тони, тут все дело в везенье". А  что
такое везенье, Тони, по-видимому, знал, хотя отец его  не  мог  похвастать
тем же.
   Но Элен положила конец этим прогулкам. "Мальчик еще не дорос  до  того,
чтобы разбираться в таких вещах", -  сказала  она.  "Я  сам,  кажется,  не
дорос", - отвечал Маркэнд. "Кроме  того,  -  заключила  она,  -  он  может
подхватить там какую-нибудь болезнь". И Маркэнд скоро забыл об  этом.  Все
это было очень давно. - Правда, - думал он, - если бы после  смерти  моего
отца, бескорыстного музыканта, у матери моей не остался великодушный  брат
по имени Антони Дин, я бы до сих пор  работал  в  механической  мастерской
Девитта и, может быть, женился на женщине, которая стирала бы мне  рубашки
и готовила обед. - Маркэнд это знал. Но вопросы, на которые  нельзя  найти
ответа, далеки и смутны, а положение, которое он занимал  в  мире  "Дин  и
Кo", надежно и близко. И пожалуй, его дядя был прав, утверждая, что каждый
умный и энергичный человек может пробить себе дорогу в Соединенных Штатах.
"Восьмичасовой рабочий день? - Антони  Дин  относился  свысока  к  идеалам
рабочего движения и пренебрежительно подчеркивал это. - Я никогда  не  был
сторонником восьмичасового рабочего дня и готов поставить  свой  последний
доллар за то, что ни Джон Рокфеллер ни Е.Х.Гарриман также  не  сочувствуют
ему".  Быть  может,  все-таки  каким-нибудь  таинственным   путем   деньги
достаются в награду тому,  кто  ради  них  терпит  тяжелый  труд,  тяжелые
заботы, тяжелую жизнь.  Но  тогда  в  логический  рай  Америки  он  проник
обманом. - Потому что я не знаю ни тяжелой жизни,  ни  тяжелых  забот,  ни
тяжелого труда ради денег. Может быть, в  конце  концов  я  лишусь  их,  -
шутливо утешал он себя. Все эти мысли длились одно мгновенье и скоро  были
забыты.
   Когда, порядком  запоздав,  Маркэнд  вошел  наконец  в  столовую,  дети
кончали завтрак. День их был  до  краев  наполнен  делами,  как  это  утро
солнечным светом; им некогда было дожидаться отца. Тони,  решив  позволить
Марте сопровождать его в парк  и  прокатиться  на  его  новом  велосипеде,
уточнял условия договора.
   - Только ты сама не катайся, я тебя буду возить.
   - Хорошо, - соглашалась девочка.
   - И не проси Аделаиду возить тебя.
   - Хорошо.
   - И никому из мальчишек в парке не давай кататься.
   - Хорошо.
   - И ты им скажи, что я только  тебе  позволил  покататься,  хотя  ты  и
девочка, потому что ты моя сестра.
   - Хорошо.
   - Ну, тогда пойдем.
   - Тони, вы не допили какао, - сказала Аделаида.
   - Да ну, оно очень горячее.
   - Подождите, пока остынет.
   - Тогда дайте мне молока, - сказал Тони.
   - Вы ведь, кажется, не любите молока,  -  ехидно  заметила  девушка.  -
Доброе утро, сэр. Дети сегодня с утра очень нервничают, сэр.
   Тони почувствовал всю опрометчивость своего упоминания о молоке. Только
недавно он с превеликими  трудами  добился  признания  своей  ненависти  к
молоку и официальной замены его какао. Взрослые -  коварный  народ.  Марта
вскочила, чтобы поцеловать отца. У нее были  мелкие  и  заостренные  черты
липа, напоминавшие мать Элен -  ирландку,  глаза  фиалкового  оттенка;  но
волосы темные, как и у Тони, темнее, чем  у  отца  или  матери,  такие  же
темные, как у отца Маркэнда, который приехал со своей скрипкой  в  Америку
из-за Рейна. Маркэнд сел к столу, чувствуя, что мир его детей вращается по
своей сложной орбите, законченный  и  совершенный  без  него.  Тем  лучше.
Неожиданный порыв расположения к детям за то, что они живут  своей  особой
жизнью, заставил Маркэнда удивиться. В это утро необычное не умерло в нем,
как всегда. Он смотрел на мир,  даже  на  детей,  объективным  взглядом  и
радовался их независимости от него.  Как  будто  ему  предстояло  какое-то
испытание, для которого потребуется сосредоточить все внимание и даже  всю
любовь на самом себе.
   Тони мужественно проглотил свое какао без молока и вместе с ним науку -
впредь быть  осторожнее  со  взрослыми.  Потом  он  и  Марта  выбежали  из
столовой, а Маркэнд приказал подавать завтрак. Он раскрыл "Санди Геральд".
Быть может, необычное не  совсем  покинуло  его  оттого,  что  он  еще  не
окончательно  проснулся?  Он  чувствовал  голод  и  сонливость.   Холодный
грейпфрут не подходил  к  его  упорно  державшемуся  настроению.  ДОВОЛЬНО
ОСТАВАТЬСЯ В СТОРОНЕ, - ГОВОРИТ ВУДРО ВИЛЬСОН. -  АМЕРИКА  ДОЛЖНА  СЫГРАТЬ
СВОЮ РОЛЬ В СУДЬБАХ МИРА. Он отодвинул грейпфрут, взял булочку  и  обильно
намазал ее маслом. Нью-Йорк - город честных людей, по словам Гейнора.  Ему
нравились семена тмина на хрустящей коричневой корочке и  молочная  мякоть
середки; он не мог уловить вкус семян,  но  они  нравились  ему.  ЭММЕЛИНА
ПАНКХЕРСТ В  ТЮРЬМЕ.  ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО  ШТАТА  АЛЯСКИ  ДАЕТ  ПРАВО  ГОЛОСА
ЖЕНЩИНАМ. Он чувствовал вкус масла и  корочки,  но  ведь  самое  важное  -
семена.  С  ШИРОКИМИ  БЕДРАМИ  ПОКОНЧЕНО.  ОТНЫНЕ  В  МОДЕ  СТРОЙНОСТЬ!  -
УТВЕРЖДАЕТ ЖАК ВОРТ. Его дом, который принадлежит ему и стоит вдвое больше
того, что он за него  заплатил,  его  дети,  которые  живут  своей  особой
жизнью,  сочный  кусок  ветчины,  который  он  кладет  на  свою   булочку,
тяжеловесный  "Геральд",  возвещающий   избыток   произведенных   товаров,
прославляющий его мир, подносящий ему Америку, -  все  это  смешивалось  с
дремотой, и Дэвид Маркэнд вдруг почувствовал, что он  счастлив.  ПАНАМСКИЙ
КАНАЛ БУДЕТ ЗАКОНЧЕН ЧЕРЕЗ ГОД. У счастья, этого  огромного  моря,  бывают
свои приливы и бури. Но Элен - хоть она и ускользнула  утром  на  какое-то
целомудренное свидание - здесь и принадлежит ему;  наверху  смеются  дети,
собираясь в парк на прогулку. День сегодня солнечный, и место, которое  он
занимает в мире, - удобное место в великом мире. ВОДА В  ДАЙТОНЕ  УБЫЛА...
ГАРРАНЦА ВЫИГРАЛ. Он перешел к другому  нагромождению  печатного  величия.
БЕСЕДА  С  ЧАРЛЬЗОМ  ФРОМАНОМ;  В  1933  ГОДУ  АЭРОПЛАНЫ  БУДУТ   ТАК   ЖЕ
РАСПРОСТРАНЕНЫ, КАК АВТОМОБИЛИ... СОВРЕМЕННЫЕ  ТЕАТРАЛЬНЫЕ  ЗРЕЛИЩА  БУДУТ
ВЫТЕСНЕНЫ ГРАНДИОЗНЫМИ ПАНТОМИМАМИ, РАЗЫГРЫВАЕМЫМИ В ОГРОМНЫХ  ПОМЕЩЕНИЯХ,
КУДА ЗРИТЕЛЕЙ  БУДУТ  ДОСТАВЛЯТЬ  АЭРОПЛАНЫ.  НЕМОЙ  КИНЕМАТОГРАФ  ИЗЖИВЕТ
СЕБЯ... ПЬЕСЫ О БАНДИТАХ НАВОДНИЛИ ТЕАТРЫ БРОДВЕЯ...  КРУПНЫЕ  ПРЕДПРИЯТИЯ
НЕСУТ ГИБЕЛЬ ИНДИВИДУАЛИЗМУ. Слишком много новостей для сонного  человека.
ЛИЛИ ЛАНГТРИ ПРИЗЫВАЕТ ЖЕНЩИН К  ВОССТАНИЮ.  МЭР  ГЕЙНОР  СОВЕТУЕТ  ЧЛЕНАМ
ЖЕНСКОГО КЛУБА РАЗОЙТИСЬ ПО ДОМАМ. - Еще  ветчины,  Аделаида,  и  кофе.  -
РАЗВИТИЕ АВТОМОБИЛИЗМА. ЛОШАДЬ НА БРОДВЕЕ СТАНОВИТСЯ РЕДКОСТЬЮ. В  АМЕРИКЕ
1.100.000 АВТОМОБИЛЕЙ, 400.000 БУДЕТ ВЫПУЩЕНО  ЗА  ГОД.  -  Во  всех  этих
строках сытость, покой, довольство. Складки жира у меня на  боках,  да,  в
этих строках я сам. -  НОВЫЙ  ЗАМЫСЕЛ  ГРИФФИТСА:  ГРАНДИОЗНАЯ  КИНОЭПОПЕЯ
ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ. Маркэнд налил себе вторую чашку  кофе.  РАСПРОСТРАНЕНИЕ
СОЦИАЛИЗМА. В КАНЗАСЕ КРАСНЫЙ ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК ВЫХОДИТ ПОЛУМИЛЛИОННЫМ ТИРАЖОМ.
АКЦИИ ПАДАЮТ. ЛОУСОН ПРЕДУПРЕЖДАЕТ ВКЛАДЧИКОВ: СОКРАТИТЕ ДИВИДЕНДЫ НА 30%,
ИНАЧЕ СРЕДНИЙ ЖИЗНЕННЫЙ УРОВЕНЬ РАБОЧЕГО СТРЕМГЛАВ ПОЛЕТИТ ВНИЗ. Внезапные
шквалы, случайные бури в Счастливом океане. Тихое  Американское  море.  НА
ЭЙФЕЛЕВОЙ БАШНЕ В ПАРИЖЕ ПРИНЯТО ПО БЕСПРОВОЛОЧНОМУ ТЕЛЕГРАФУ СООБЩЕНИЕ ИЗ
АРГЕНТИНЫ. СЕСИЛЬ ДЕ МИЛЛЬ ОШТРАФОВАН ЗА ЕЗДУ НА АВТОМОБИЛЕ  СО  СКОРОСТЬЮ
30 МИЛЬ В ЧАС. - Еще чашечку, сэр? - Но  я  уже  выпил  две,  Аделаида.  -
Ничего, это не вредно, сэр. - Ну, ладно. Хотя миссис Маркэнд не  позволила
бы...
   Хлопнула дверь, дети были уже на улице и ждали  Аделаиду.  Маркэнд  все
еще  чувствовал  голод  и  машинально,  продолжая  читать,  намазал   себе
очередную булочку. ВЫСТАВКА ЖИВОПИСИ ВЫЗВАЛА НАСМЕШКИ КРИТИКОВ. ЧЕРЕЗ  ГОД
ИМЕНА СЕЗАННА, ПИКАССО И ДР. БУДУТ  ЗАБЫТЫ.  ПРЕДЛОЖЕНИЕ  О.Х.КАНА  ПОМОЧЬ
ЮНЫМ И ТАЛАНТЛИВЫМ  ПЕВЧИМ  ПТИЧКАМ  АМЕРИКИ  СДЕЛАТЬ  КАРЬЕРУ.  ПОХИЩЕНИЕ
ДЕВУШЕК НА  АВТОМОБИЛЕ.  НЕПРИЛИЧНАЯ  ОДЕЖДА  ЖЕНЩИН  -  ПРИЧИНА  ВСЕОБЩЕЙ
ТАНЦЕВАЛЬНОЙ МАНИИ, ПО МНЕНИЮ ПАСТОРА. ДЕЙСТВИЕ СУХОГО ЗАКОНА РАСШИРЯЕТСЯ.
ЗАБАСТОВКА В ПАТТЕРСОНЕ. АРЕСТ ПОЛЯ ВУДА. Маркэнд вытер губы  и  отодвинул
чашку; последний лист газеты упал на пол. Он повернулся к окну и  выглянул
в сад. Легкий ветер шевелил оголенные ветки китайского ясеня  над  зубцами
ограды, но день был полон весной. - Ненадолго. Еще слишком рано.
   Вдруг ему пришло в голову: Марта и Тони этого не подумали бы. Они берут
день таким, как он есть. - А я? Ведь покуда он длится, он мой. Понедельник
и дела не существуют, если только о них не думать.
   Десятки заголовков, которые он  пробежал  и  позабыл,  сытный  завтрак,
который он съел и  тоже  позабыл,  подкрепили  Дэвида  Маркэнда.  Великая,
изобильная страна его родина. - У меня все основания  быть  счастливым,  -
почти вслух  сказал  он.  И  мысленно  возвратился  (он  редко  предавался
воспоминаниям) к тому году, когда, после смерти матери, прямо из Клирдена,
неоперившимся  юнцом  он  впервые  столкнулся  с  увлекательной   загадкой
Нью-Йорка... Он увидел, как в тот первый августовский вечер дядя идет  ему
навстречу по безмолвному дому, уставленному  затянутой  в  чехлы  мебелью,
дому, который на целый  год  стал  его  родным  домом.  Он  увидел  студию
Корнелии Реннард, куда привел его Том: они сидели на полу на  корточках  и
пили турецкий кофе с апельсинами; и окно ее маленькой спальни, из которого
она выбросилась  потом.  Но  прежде  она  помогла  ему  своей  материнской
любовью, помогла ему освободиться от ее любимого брата. И слова Тома:  "О,
ты мягок, как шелк, но ты можешь быть твердым, как  камень,  -  когда  это
выгодно". Это верно; когда ему понадобилась помощь друзей, он сумел  найти
их. Ярче всего ему вспомнилась его первая любовь к кузине, Лоис Дин,  -  в
тот первый год, проведенный в  большом  доме.  И  вечер,  когда  они  одни
остались в доме и он прикоснулся к ее груди, трепетавшей, как птица. И  ее
внезапную холодность к нему. Впервые за много времени он вспомнил об  Энн,
горничной, в то огненное лето прислуживавшей ему  и  его  дяде,  пока  все
семейство Дин находилось в горах. Энн приходила к нему и утоляла сжигавший
его огонь; наутро Энн замыкалась снова в холодное безразличие  служанки...
пока, захлопнув за собой дверь в одну из ночей, она не  осталась  навсегда
замкнутой и безразличной. Она и сейчас еще работала у  миссис  Дин,  будет
прислуживать им и сегодня, а он о ней совсем забыл. Лоис же вышла замуж за
протеже своего отца,  Чарли  Полларда...  Телефонный  звонок  прервал  его
мысли.
   Маркэнд неохотно потащился по лестнице в  приемную,  где  на  маленьком
столике стоял телефонный аппарат.
   - Дорогой! - послышался голос Элен. - Я думала, что  успею  заехать  за
тобой,  но  у  меня  не  хватит  времени.  Встретимся  у  тети  Лоретты  в
одиннадцать... Ты кончил завтракать? Выходи пораньше,  пройдись  но  парку
пешком. Тебе полезно движение, а день сегодня чудесный.
   Он кивнул в трубку, неопределенно  промычав  в  ответ.  Подниматься  по
лестнице дальше - значит одеваться; опять усилие. В такое  дремотное  утро
это следовало отложить до последней минуты. Ну и пусть я толстею, а  через
парк пешком не пойду. В  библиотеке,  наполненной  книгами  Элен,  Маркэнд
опустился в шезлонг и закурил трубку. Он знал, что его комнатные  туфли  и
пижама неуместны  в  утонченной  комнате  Элен,  с  ее  книжными  полками,
голубыми китайскими вазами, в которые вставлены  электрические  лампы  под
абажурами из папируса,  с  ее  оранжевым  китайским  ковром,  с  ее  игрой
красок...  с  французским  натюрмортом  в  простенке  между  окнами.  Даже
комнатные  туфли  вдруг  стали  ему  тесны,  как  будто  ноги  его  лениво
расплывались, как и его сознание. Он скинул туфли на пол, и  трубка  упала
ему на  грудь.  В  голове  у  него  раздались  звуки  набата,  исходившие,
казалось, из чашечки цветка на французском натюрморте. Потом  он  встал  и
увидел перед собой Лоис Поллард.
   - Черт! Я опять заснул.
   - Ну что ж. Продолжайте. Кстати, вы еще в пижаме.
   - Это завтрак виноват. Я слишком много ел.
   Он посмотрел на нее, не вполне очнувшись, сквозь ту призму  необычного,
которая всегда была перед ним в минуту  пробуждения.  Утром  Элен,  теперь
Лоис! Он улыбнулся этому сравнению, но  продолжал  смотреть.  Утром  Элен,
полуголая,  сидела  у  своего  стола.  Теперь  Лоис  стояла  перед  ним  в
облегающем элегантном  синем  костюме,  в  шляпе  с  пером  под  цвет,  по
контрасту с которой ее волосы казались почти  золотыми.  У  нее  был  сын,
ровесник Тони, но грудь ее едва намечалась  под  одеждой,  как  много  лет
назад, когда он прикоснулся к ней. Она,  казалось,  не  замечала  взгляда,
которым он смотрел на нее сквозь необычное, словно пытаясь  определить  ее
место в мире.
   - Я заехала, чтоб отвезти вас и Элен к маме, - сказала она наконец.
   - Элен нет дома.
   - Ну, так придется взять вас одного. Утро  чудесное.  Только  надевайте
зимнее пальто, у меня верх спущен.  Вы  еще  ни  разу  не  ездили  в  моем
"лозье"?
   - Можно мне сначала одеться?
   - Так и быть - ради мамы и мистера Тиббетса.
   Определить ее место. Он  видел  ее  неясно,  это  не  была  ни  женщина
настоящего, ни девушка прошлого. Он ничего  не  чувствовал  в  ней,  кроме
пустоты.
   - Я недолго, - сказал он.
   - Можете не торопиться. Чарли  все  равно  опоздает.  Я  ему,  пожалуй,
позвоню, пока вы будете одеваться. Разбужу его.
   По парку они ехали молча.


   В гостиной старого дома Динов вся семья в сборе; недостает только Джона
Тиббетса, поверенного, который должен огласить завещание.
   - Ну конечно, старый шут явится последним! - говорит Барр Грейвен,  муж
Мюриель Дин. - Он знает толк в сценических эффектах. Пожалуй,  для  юриста
это небесполезно.
   Миссис Дин шокирована; она не совсем понимает,  что  хочет  сказать  ее
зять, но слова "шут" и "сценический эффект"  в  такую  минуту  ей  кажутся
неуместными. Она отводит  глаза  от  этого  богемного  типа,  которого  ее
упрямая дочка во что бы то ни стало захотела в мужья, хотя Антони  сказал,
что его дело (издание роскошных книг) - вовсе даже и  не  дело,  а  просто
сумасбродство. Миссис Дин  -  дама  массивного  сложения,  с  несоразмерно
длинной и тонкой  шеей;  сейчас  она  несколько  взволнована,  как  и  все
находящиеся в комнате. Никто из них, однако, не чувствует тревоги.  Антони
Дин был человек почтенный, другими словами, такой, чье завещание  едва  ли
могло заключать в себе разительную неожиданность. И,  разумеется,  у  него
было много денег: у кого же из почтенных людей их нет? Он всегда  старался
уверить всех, что, кроме его жены, никто не получит от пего  и  пенни;  но
говорил это так, что и Грейвен, и Лоис, и Мюриель понимали, что он  шутит.
Конечно, того, что он имел, хватило бы на всех. А старый Антони Дин к тому
же был великодушен: он даже не слишком противился замужеству Мюриель.  "Ты
можешь позволить себе выйти замуж  за  человека  из  богемных  кругов",  -
сказал он, но таким тоном, от которого злые глаза Мюриель не стали  мягче.
И все же положение не лишено некоторой неопределенности. Хорошо  бы  точно
знать, что и  как.  Одни  только  Поллард,  муж  Лоис  и  непосредственный
преемник Антони в делах фирмы, крайне беспечен на  вид.  Это  мужчина  лет
сорока, с объемистым  задом,  который  особенно  выделяется  в  облегающем
коричневом костюме; у него маленькая голова, приспособленная  для  простых
истин коммерции; ему присуща некоторая, почти животная, грация. У Грейвена
неуклюжая фигура с наклонностью к полноте - тело художника, оторванного от
искусства, мастера, чья родина и эпоха не  столько  презирают  мастерство,
сколько просто  его  не  знают;  Грейвен  чует  за  беспечностью  Полларда
уверенность, дающую ему преимущество перед другими. Конечно,  он  все  уже
знает. Элен вдруг  замечает,  что  и  она  почти  взволнована.  -  Что  за
нелепость! - упрекает она себя за слегка участившееся дыхание. - Я даже не
знаю, зачем мы здесь. Дэвид - не Дин. По всей  вероятности,  дядя  оставил
ему небольшое наследство, в котором  мы,  разумеется,  не  нуждаемся.  При
заработке Дэвида... - Она не без  удовольствия  посещает  эти  собрания  в
викторианском доме тети Лоретты.  Она  чувствует  свое  превосходство  над
Лоис, пустым созданием, не  умеющим  использовать  ни  свой  ум,  ни  свои
деньги; над Мюриель, вечно недовольной  хозяйкой  салона,  где  она  любит
бывать, хотя посетители этого салона - знаменитые музыканты, архитекторы и
банкиры - только усиливают в Мюриель зависть  и  сознание,  что  она  хуже
других. Мюриель - женщина, которая никогда не любила и потому обречена  на
вечное  одиночество  в  мире,  полном  людей.  Но  так  глубоко  Элен   не
заглядывает. Она видит только сложенные в кислую  гримасу  губы,  желтизну
кожи, морщину между бровями и испытывает приятное сожаление.
   Эти периодические встречи членов семьи Дин и их ближайших родственников
не делают их коллективом; здесь действует лишь  привычка,  приемлемая  для
каждого из них, поскольку она способствует укреплению его места  в  жизни,
его удобств и жизнестойкости. Коллектив активен и автономен; он использует
личную волю каждого из членов в общих  интересах;  и  при  этом  неизбежны
трения, так как воля каждого индивидуальна. Трое мужчин и четыре  женщины,
ожидающие прихода Джона Тиббетса,  который  должен  сообщить  им  приятное
известие, пассивны - им свойственно только получать.  Даже  теперь,  после
смерти своего мужа, Лоретта Дин ничего не потребует от  них,  кроме  того,
чтоб время от времени они приходили к ней в дом и позволяли накормить себя
обедом. Сам Антони Дин, несмотря  на  всю  свою  пылкость,  был  человеком
сильного характера и гордился тем, что не нуждается в  привязанности  даже
своих дочерей, и постепенно, с годами, превратил жену в женщину  холодную,
сухую и светскую, больше ценившую в дочерях внешние приличия, чем внимание
и теплоту.
   Встреча этих нескольких человек, которых проницательный Грейвен  назвал
"Дин и Кo", больше всего походит на собрание. И сам  он,  всегда  и  везде
лишь наблюдатель, в гостиной Динов чувствует себя на месте именно  потому,
что здесь нет никакой напряженности. Он ко всем  испытывает  симпатию,  за
исключением своей жены (мысль о том, что любовь к собственной  жене  может
быть эстетической потребностью, никогда не приходила в  голову  Грейвену).
Он совершенно откровенно женился на ней ради денег, она вышла за него ради
его связей в избранном артистическом кругу.
   Поллард  не  из  тех  людей,  чьи  суждения  определяются   симпатиями;
бессознательно они определяются расчетом. У че