почудилось в его лице.
   Ветер разогнал тучи над холмом; блекло-желтый, он выделялся на  бледном
небе. "Весна", - пробормотала Дебора Гор и раскрыла окно навстречу теплому
дню.


   Маркэнду почти не пришлось дожидаться на вокзале:  он  сразу  попал  на
поезд, идущий в Уотербери, и оттуда  по  ветке  доехал  до  Уотертауна.  В
Уотертауне кассир уставился на него так, словно увидел перед собой Рип Ван
Винкля.
   - На Клирден? Да по этой линии уже десять лет нет движения, приятель.
   Снаружи,  на  товарной  платформе,  возле   своего   "форда"   суетился
приземистый фермер, силясь втиснуть на  заднее  сиденье  большую  корзину.
Маркэнд помог ему; корзина была громоздкая, но не тяжелая.
   - Вы случайно не в Клирден едете?
   - Да вроде того, - сказал фермер, которого звали Джекоб  Лоусон.  -  То
есть я еду домой, а это еще миля с  хвостиком  в  сторону  от  баптистской
церкви.
   Они ехали вместе по утренним нолям. Фермер  был  занят  рулем  "форда",
первой своей машины, и молчал. Маркэнд вбирал в  себя  вместе  с  воздухом
холмистую землю (деревья, скот, каменные  стены),  позади  вздымавшуюся  к
небу, и был рад молчаливости  своего  спутника.  Маркэнду  хотелось  стать
частью всего, что его окружало, забыть о фермере и о стуке мотора. Нервная
спазма сдавила  ему  горло,  как  всегда  перед  каким-нибудь  решительным
поступком. Он чувствовал эту спазму  шестнадцать  лет  тому  назад,  когда
умерла его мать и когда он приехал в Нью-Йорк; чувствовал,  когда  впервые
шел на работу в мастерскую мистера Девитта, чувствовал в свой первый  день
в школе и в тот самый памятный вечер его детства, когда мать обняла его  и
сказала: "Дэви, твой отец умер. Мы теперь одни с тобой".  Спазма,  которая
давит его грудь, словно напор жизни, сокрушающий его ленивую волю. Есть ли
и тут этот жизненный напор... в его бегстве в Клирден?
   Фермер Лоусон осторожно вел машину. Встретив на пути  большую  выбоину,
он  тормозил  и  потом  снова  набирал  скорость,  громыхая  по   медленно
поднимающейся в гору дороге.
   - Придется им почистить эти лужи, -  нарушил  он  молчание,  -  теперь,
когда всюду заводятся автомобили.
   Маркэнду не хотелось отвечать. Фермер украдкой покосился на него. Потом
снова устремил глаза вперед на дорогу.
   - Первый раз в наших краях?
   - До девятнадцати лет я жил в Клирдене.
   - С тех пор не бывали здесь?
   - С тех пор - нет.
   - Ну, это все равно, что первый раз. Старый город  умирает,  не  падая,
точно прогнивший дуб. Но земля тут хорошая - мы, пришельцы, не жалуемся.
   Маркэнд посмотрел на него: узкий лоб,  слабая  челюсть,  острые  глаза,
внимательно следящие за поворотами пути;  за  ним,  у  дороги,  сучковатые
яблони, которые вот-вот зацветут. А над оставшимся за поворотом  фруктовым
садом, над пастбищем сияло неизменно голубое небо.
   - Да, сэр, - Лоусон вдруг сделался разговорчивым, - тише едешь,  дальше
будешь. Горожане шьют сапоги. Мы сеем хлеб. Они едят наш хлеб, а мы  носим
их сапоги. Так  нет,  им  все  хочется  поскорее,  этим  спекулянтишкам  с
Уолл-стрит и всяким прочим, которые хотят заправлять Америкой. Им,  видите
ли, нужно продавать наше добро в  другие  страны,  где  мы  не  хозяева  и
никогда хозяевами не будем, сколько б ни посылали туда солдат. Ну  вот.  А
потом - бац! Где-нибудь лопнет, как вот в Мексике, и стоп машина.
   - Может быть, вы и правы, - сказал Маркэнд.
   - Понятно, я прав. Я вам вот что скажу. - Лоусон замедлил ход.  -  Этот
новый президент Вильсон - сущее несчастье. В шестнадцатом году мы от  него
отделаемся, будьте покойны...  А  уж  тогда  мы  установим  такие  высокие
тарифы, каких еще никогда не было. Прикроем иммиграцию,  -  вы  подумайте,
даже тут, в Клирдене, всякие итальянцы и поляки нахватали  себе  земли!  И
потом мы, фермеры, будем торговать с  городами,  а  города  будут  с  нами
торговать. А все остальные страны пусть производят свои  товары  и  делают
свои революции, и вообще - черт с ними!.. - Автомобиль остановился. -  Ну,
вот и приехали. Теперь ступайте прямо по дороге. Там уж увидите Клирден  -
или то, что от него осталось.
   Лоусон фыркнул, и машина, точно проворная букашка, юркнула  в  сторону,
оставляя за собой черный след.
   Через полчаса Маркэнд стоял перед Клирденом. Справа от него шел  крутой
скалистый склон, на котором лепились домики; то поднимаясь, то  падая,  он
заканчивался там, где когда-то были каменоломни. Повыше домов склон  порос
рощицей, весенняя дымка висела над оголенными деревьями и кустами;  дальше
городок палисадниками спускался к  лужайке  с  протоптанными  дорожками  и
церковью посредине - белым  деревянным  строением  в  строго  классическом
стиле; а ниже лужайки проходила южная улица, застроенная  более  скромными
жилыми домами. Гордое сердце Клирдена - утратившее теперь  свою  гордость.
Даже на великолепной лужайке трава была местами вытоптана,  исчезли  белые
столбики, отмечавшие границы дорожек, тропинки заросли травой. Внизу,  под
горой, в запущенных палисадниках угрюмо стояли дома богачей, куда Дэвида и
его мать почти никогда не приглашали; краска с них облупилась, и на  окнах
покривились ставни. Долговечными и нерушимыми казались мальчику Дэвиду эти
особняки, как мрамор клирденских каменоломен. Но мрамор исчез, и вместе  с
ним - величие этих особняков. Маркэнд почувствовал себя  ограбленным,  как
будто вдруг обесценился залог, неведомый, но надежный, который он хранил в
себе все эти годы. Грудь сдавило еще больше. - Что  я  делаю  тут?  -  Ему
стало стыдно. - Зачем мне понадобилось увидеть все это? - Он вдруг  понял,
что все эти  годы,  проведенные  в  Нью-Йорке,  он  не  переставал  любить
Клирден.
   Чтобы обойти заброшенные усадьбы, он пошел по южной улице. Частые пятна
плесени лежали на стенах небольших домиков. Их когда-то веселая  расцветка
- белый, солнечно-желтый; розовый кирпич - сейчас  превратилась  в  унылую
пестроту. Калитки покосились, в садиках валялся мусор. Изредка  попадались
прохожие или зеваки, сидевшие у ворот. Улица, которая вела к  его  старому
дому и дальше, к каменоломням, перешла в проезжую  дорогу,  обезображенную
развалинами лесопилки, обугленным  остовом  сгоревшего  здания.  Потом  на
склоне горы, правее дороги, потянулась осиновая рощица,  и  Маркэнд  снова
вдохнул запах свежего утра.
   Поле, холм...  здесь  он  играл  мальчишкой.  Через  дорогу  дом  Горов
(по-прежнему чисто выбеленный); один раз миссис Гор встретила  его,  когда
он спускался с холма, и так сердито поглядела на него, словно он  забрался
в ее сад.  Маркэнд  смутно  помнил  миссис  Гор.  Но  она  прерывала  свое
неприветливое затворничество и приходила к ним  в  дом  ухаживать  за  его
матерью в последние месяцы ее жизни. Она никогда не разговаривала  с  ним,
только раз, когда он  спросил,  поправится  ли  мать,  она  ответила:  "Не
задавай глупых вопросов. В мире и без них довольно шума".  Все-таки,  хотя
он ее почти не знал, она ему нравилась - так  же  бессознательно,  как  не
нравился ее муж, который всегда стоял за своим прилавком, такой холодный и
сухой. - Живут ли они все так же  молчаливо  и  замкнуто?  -  подумал  он.
Дорога вдруг круто повернула на северо-запад и пошла в гору: его дом.
   Маркэнд поставил чемодан на дорогу и посмотрел на свой дом. Он  его  не
чувствовал своим, это маленькое,  похожее  на  ящик  строение,  желтое,  в
грязных пятнах, заколоченное досками, в зарослях болиголова. Дом стоял  на
пригорке, футов на десять  выше  дороги;  шестнадцать  лет  опустошенности
сделали его чуждым. - Это мой дом. - Маркэнд  ощутил  томительное  желание
снова наполнить его собой.
   Он поднялся по кирпичным  ступеням,  поросшим  сорняками,  увидел,  что
навес над крыльцом прогнулся под  тяжестью  многих  снегопадов,  и  обошел
вокруг дома. Крыши дворовых построек  протекали,  полы  сгнили;  но  сарай
уцелел, и в нем до сих пор  лежали  несколько  сухих  поленьев  и  немного
хворосту. Ставень одного из окон столовой  совсем  сгнил,  и  стекло  было
разбито. Маркэнд вынул складной нож из кармана, снял с ржавых  петель  все
ставни и сложил их на дворе. Он вставил в замочную скважину ключ -  мистер
Тиббетс его передал ему с такой осторожностью,  словно  в  ключах  длиннее
шести дюймов было нечто непристойное, - и пошел в кухню.
   На него пахнуло  холодной  сыростью,  заставившей  его  вздрогнуть;  он
застегнул пальто и раскрыл  окна  апрельскому  утру.  Потом  он  прошел  в
столовую, соседнюю с кухней. Круглый красный стол, тяжелые кожаные стулья,
массивный резной  буфет,  который  его  отец  каким-то  образом  ухитрился
привезти из Германии,  теперь  еще  больше  загромождали  тесную  комнату.
Маркэнд почувствовал, что он не один. Он услышал шорох, потом глухой стук:
о потолок ударилась птица. Отскочив, она упала на пол,  вспорхнула,  стала
кружить, приближаясь к открытому окну; пролетев мимо, ударилась  о  стену,
отпрянула назад. Скоро в своем  слепом  бессилии  измерить  этот  странный
замкнутый мир она, должно быть, расшибется насмерть. Теперь она билась  на
полу, мигая на свет.  Маркэнд  пошевелился;  птица  стремительно  взлетела
вверх, упала на стол, мотнулась к окну, снова не попала в него и рикошетом
от стены отлетела в  дальний  угол.  Она  затихла  на  полу,  неподвижными
глазами глядя на человека. Маркэнд лег на пол и, не сводя  с  птицы  глаз,
ползком, потихоньку стал подвигаться к ней. Он накрыл ее  ладонью,  встал,
протянул руку за окно и  разжал  пальцы.  Ласточка  вспорхнула,  поднялась
широкими кругами, растворилась в утре.
   Маркэнд пошел наверх, в комнату, где до самой своей  смерти  спала  его
мать и до самой своей смерти спал вместе с ней отец. В ней было холодно  и
темно, как в могиле. Он снова спустился в  сарай,  нашел  лесенку  и  снял
ставни со всех окон верхнего этажа. Теперь комната его матери  засветилась
воспоминаниями, исходившими от хорошо  знакомых  вещей:  голубая  лампа  у
постели,  лоскутное  покрывало,  качалка  с  красными  кистями,  маленький
фарфоровый подносик с булавками. Он прошел в свою  комнату;  даже  сейчас,
когда во всем доме пел мягкий солнечный день, она казалась склепом.
   Он тщательно осмотрел потолки  и  обнаружил  только  одну  значительную
трещину, над каморкой рядом с его комнатой.  В  чулане  под  лестницей  он
нашел свой ящик с инструментами, которые были покрыты ржавчиной, и  связку
старых, полуистлевших от времени газет. Он развел  огонь  во  всех  печах,
чтобы проверить дымоходы; тяга была в исправности. Тогда,  поеживаясь,  он
вернулся в кухню; казалось, в ржавом и почерневшем железе  печей  скопился
холод многих зим. Он сел и на  клочке  бумаги,  который  нашел  у  себя  в
кармане, набросал список всего, что необходимо было купить.
   Когда, возвращаясь к себе, он проходил мимо дома Горов, было уже  около
полудня. Дебора на кухне готовила свой одинокий обед. Ее  сын  приезжал  в
неопределенные дни, и у нее всегда готовы были для него мясо и  пирог.  На
южном конце лужайки Маркэнд нашел дом с вывеской: "Обеды". Незанятые места
за столом, заполнявшим почти всю  комнату,  грязно-серая  скатерть,  почти
такой же грязно-серый потолок вызвали  в  нем  такое  чувство,  словно  он
собирался пообедать в гробу. За  столом  сидели  три  дамы  с  трясущимися
головами, настолько ослабевшие памятью, что не узнали  его,  хотя  он  был
уверен, что они хорошо знали его мать. Сидела старая  дева  лет  тридцати,
учительница, с кожей нечистой,  как  воздух  в  душной  комнате,  и  злыми
глазами...  злыми,  быть  может,  оттого,  подумал  Маркэнд,  что  ее  так
преждевременно  похоронили.  Другие  посетители  были   мужчины,   которые
запомнились Маркэнду по воротничкам: у одного  шея  и  голова  торчали  из
воротничка, как у страуса; другой весь ушел, как черепаха, в потрепанный и
измятый воротничок; третий был красивый молодой человек с таким же жестким
выражением лица, как его жесткий крахмальный воротничок.
   У западного конца лужайки расположены были лавки. Маркэнд  обрадовался,
что  у  бакалейщика  ему  отпускал  мальчуган,  который  никогда  не  знал
Маркэндов. Но в мелочно-скобяной лавке  все  так  же  ханжески  поглядывал
из-за прилавка старый Сэм Хейт, в том же сюртуке покроя "принц Альберт", в
том же черном атласном галстуке.
   Он не узнал Маркэнда.
   - Дом Маркэндов, вы говорите? - протянул он, получив деньги и  пообещав
доставить покупку. - Да он сколько времени пустовал.
   - А теперь вот больше не пустует.
   - Сколько времени пустовал, - вслух размышлял мистер Хейт, для которого
всякая перемена казалась подозрительной и зазорной.
   Рядом с почтовой конторой стоял Дом юбилеев, в  котором  несколько  лет
помещался музыкальный класс Адольфа Маркэнда, после  того  как  ежедневное
путешествие поездом в Уотертаун  стало  для  него  чересчур  утомительным.
Башенка с табличкой "1876", четырехугольное краснокирпичное здание, нижний
этаж заново отремонтирован. Два больших окна, похожих на витрины городских
магазинов, выступали над тротуаром. На стеклах Маркэнд прочел:

   КЛАРЕНС ДЕЙГАН
   Агент по недвижимости

   а внизу - более скромным шрифтом:

   Страхование имущества
   Строительные материалы
   Уголь и дрова
   Похоронное бюро.

   Когда он толкнул дверь, зазвонил колокольчик. Из-за конторки в глубине,
за деревянным барьером, поднялся кряжистый мужчина и вышел ему  навстречу.
На нем был клетчатый костюм, бриллиантовая булавка в галстуке; голова  его
напоминала голову бульдога светлой масти. Маленькие глазки оглядели хорошо
одетого незнакомца, и холеная рука указала ему на стул.
   - Благодарю вас, - сказал Маркэнд. - Я не сяду. Я только хочу  заказать
уголь и дранку и немного тесу...
   Дейган был господином нового Клирдена. Вместе со старшиной  Демарестом,
который составил себе состояние на мраморе, но успел вложить часть  его  в
железнодорожные акции до того, как  заглохли  каменоломни,  он  скупил  за
бесценок плодородные земли - земли, которыми пренебрегали в индустриальную
эру Клирдена, - и теперь продавал  их  по  закладным  людям  типа  Джекоба
Лоусона. Когда Маркэнд вошел, Дейган принял  его  за  будущего  покупателя
дома или фермы. Дейган  знал  в  лицо  каждого  землевладельца  и  каждого
арендатора от Уотертауна до Личфильда.
   - У вас здесь ферма, сэр? - он был озадачен.
   - Нет, - Маркэнд старался говорить как можно непринужденнее, -  у  меня
здесь дом.  -  Последовала  пауза.  -  Может  быть,  вы  знаете  его?  Дом
Маркэндов.
   Глаза Дейгана вонзились в него.
   - Черт подери! Вы - молодой Маркэнд?
   - Да.
   До Дейгана время от времени доходили неопределенные слухи о его успехе,
богатстве.
   - Садитесь, сэр.
   Маркэнду пришлось повиноваться.
   - Чрезвычайно рад вас видеть, сэр. Не припомню,  встречались  ли  мы  в
былые годы. Постоите, должно быть, лет десять...
   - Шестнадцать.
   - Но я слыхал о вас, мистер Маркэнд.
   Он пододвинул себе кресло, удобно уселся в нем и вытащил  из  жилетного
кармана две сигары.
   - Нет, благодарю вас.
   Раскуривая свою сигару, мистер Дейган не переставал удивляться: -  Если
этот  молодчик  богат,  что  ему  тут  нужно,  в  его  грошовой  лачуге  у
каменоломен? Слоняется  без  дела?  Хочет  иметь  загородную  усадьбу?  Не
угадаешь.
   - Думаете пожить здесь, у нас?
   - Да, некоторое время.
   - Если я чем-нибудь могу быть вам полезен, прошу рассчитывать на  меня.
Услуги - моя специальность. Разрешите спросить - вы приехали один?
   - Да.
   - Вы хотите нанять кухарку?
   - Нет, я хочу только дать заказ.
   Дейгану ничего  не  оставалось,  как  записать  на  листке  бумаги  все
требуемое. Маркэнд встал.
   - Так если хоть как-нибудь я могу помочь вам устроиться...
   - Благодарю. - Маркэнд знал, что не захочет увидеть  этого  человека  в
другой раз. Какова бы ни была цель его приезда в Клирден,  этого  человека
он больше не должен видеть.
   - Не думаю, что мне понадобится что-нибудь, мистер Дейган.
   - Но разрешите спросить, кто вам будет делать ремонт? Я мог бы  послать
вам надежного человека...
   - Я все буду делать сам.
   Маркэнд сказал это мягко, но определенно и выдержал пристальный  взгляд
Кларенса Дейгана.
   - Я хотел бы уплатить вам  сейчас  же.  -  Он  положил  на  стол  ровно
столько, сколько требовалось. - До свидания, - сказал он.
   Дейган молчал.


   Дебора Гор вешает белье на веревку позади дома; безотчетное  побуждение
заставляет ее обернуться и поглядеть на дорогу: тот же  мужчина,  на  этот
раз без пальто и со свертками в руках, снова идет в том же направлении.  -
_Это Дэви Маркэнд_. - Другое безотчетное побуждение  заставляет  ее  снова
заняться своим бельем.


   Когда Маркэнд вернулся, в доме стоял нежный  запах  апреля.  Он  развел
огонь в печке, сварил себе кофе и решил, что с утра первым долгом  починит
протекающую крышу. Сегодня он будет отдыхать. Он устал. - Вероятно,  я  не
чувствую ничего именно потому, что устал и  взволнован.  -  Он  мало  спал
прошлой ночью - он был с Элен, в своем нью-йоркском  доме!  Был  близок  с
ней, так близок, как никогда, слишком близок, чтоб испытать наслаждение. А
теперь так далек! Многое предстоит понять в  свое  время.  Но  сейчас  ему
нужен сон, и его ждет работа.
   Он нашел одеяло в сундуке из кедрового дерева  на  чердаке,  куда  вела
лестница из верхнего этажа.  Он  проветрил  его  под  вечерним  солнцем  и
приготовил себе постель, свою старую постель. При свече (лампы  и  керосин
принесут только завтра утром) он съел скромный ужин, сидя у самой печки  в
кресле-качалке своей матери.
   Стояла тишина; было  еще  слишком  холодно  для  сверчков  и  древесных
лягушек. Он был один; даже мыши, которые всегда беспокоили его мать, давно
уже покинули дом. Маркэнд услышал скрип качалки и  встал.  Мысль,  что  он
сидел на ее месте, заставила его вздрогнуть, словно мать  была  здесь.  Он
смотрел на ее пустое кресло и чувствовал безмолвие мира; он  знал,  что  в
мире нет пустоты, нет безмолвия и нет отсутствия.  Он  радовался,  что  он
здесь, сам не зная почему; радовался, как  много  лет  тому  назад,  когда
впервые обнял Элен. - Странная  мысль!  -  Внезапно  сон  овладел  им.  Он
услышал знакомый низкий голос матери: "Дэви, у тебя глаза  слипаются.  Иди
спать".
   Он взял свечу, пошел наверх; спал он без сновидений.
   Взошедшее солнце ударило ему в лицо  и  заставило  раскрыть  глаза.  Он
лежал, взмокший от пота,  чувствуя  приятную  расслабленность,  под  своим
старым одеялом, в своей старой  комнате.  Ему  захотелось  выкупаться.  Он
сбросил пижаму и голый побежал на задний двор. Холодная трава смеялась его
ногам, воздух, еще не прогретый солнцем, щипал тело;  потребность  ощутить
прикосновение холодной воды исчезла в нем; ему захотелось солнца.  Маркэнд
разостлал одеяло и лег на него голый. Воздух и  земля  были  холодные,  но
солнце приласкало его. Прикосновение солнечных лучей было чувственно;  ему
стало приятно, как женщине, которую  любимые  руки  ласкают  на  неудобном
ложе, и наслаждение пересиливает в ней чувство неудобства. Он  вспомнил  о
работе, которая его ждет, оделся и не успел еще кончить  завтрак,  как  от
Хейта и Дейгана принесли заказанное им.
   Десять дней Дэвид Маркэнд работал в доме -  сначала  медленно,  отдыхая
подолгу от непривычных усилий, потом все быстрее и увереннее, по мере того
как к нему возвращались навыки проведенной в Клирдене юности, и все глубже
погружаясь в эту чисто физическую жизнь. Он починил крышу; исправил  навес
над крыльцом и выкрасил его; заменил разбитое стекло новым; отремонтировал
пристройку; аккуратно сложил дрова в сарае и приладил небольшой  ящик  для
угля; провел трубу от колодца к  кухонному  насосу.  Он  навел  порядок  в
чулане; тщательно выскреб и вымыл весь дом водой с мылом (это  было  самое
трудное); проветрил погреб; выполол  сорняки  на  крыльце  и  дорожке.  Он
выходил из дому, только когда ему нужно было купить что-нибудь, платил  за
все наличными и ун