язанность,
легко выполнимый кодекс поступков и отношений. Джадсон  Дейндри  гордился,
что не верит ни во что, кроме терпимости, милосердия и внешних приличий  -
обломков (о чем он не подозревал) того здания  первобытного  христианства,
которое его предки помогали строить тысячу лет назад. Если  бы  кто-нибудь
ему сказал, что  он  порядочный  человек  лишь  потому,  что  его  прадеды
поклонялись непорочной деве, он только улыбнулся бы в ответ; но не стал бы
смеяться. В свою очередь миссис Дейндри, подобно многим католикам,  ни  во
что не верила так твердо, как в силу привычки, и удовлетворилась тем,  что
мирно скользила по медленным водам семенной любви и условного благочестия.
Элен, хотя ее родители не подозревали об этом, была более сурового склада;
быть может, тут сказался атавизм. Но Маркэнду всегда был по душе  их  дом.
Там  все   как-то   сосуществовало,   не   выходя   из   рамок   приличия:
джефферсоновский деизм Джадсона Дейндри,  католичество  Элизабет,  научные
увлечения дочери, животная энергия Маркэнда... если  только  она  не  была
слишком животной и слишком энергичной. Он любил отдыхать там вечерами.  Но
сегодня он жил, во всяком случае, испытывал потребность жить, и находиться
там было для него мукой.
   Элен чувствовала настроение мужа, и ей казалось, что она понимает  его.
Еще раньше, чем он сам, она заметила беспокойство, нараставшее в нем,  как
прилив. - Он создан не для того животного образа жизни, который мы  ведем,
и вот, вот оно, начало конца:  тревога,  смутное  недовольство,  потом  он
станет искать, и потом - найдет. - Она прошла через все это немного раньше
его, как  и  подобало  женщине,  которая  бессознательно  утверждала  свою
большую зрелость и большую силу. После долгих блужданий она обрела гавань.
Теперь стоя на пороге вожделенной и  ослепительной  истины,  она  дождется
своего мужа, чтобы, взяв его за руку, вместе с ним войти.  Элен  чувствует
физическое желание мужчины, бушующее в мирной тишине этой комнаты, и оно и
пугает, и успокаивает ее. В эти две недели - дни перелома! -  она  искусно
избегала  его  ласк,  и  он,  со  свойственной  ему  своеобразной   сменой
длительного забытья и внезапных порывов, казалось, до сих пор  не  замечал
непривычного лишения. Но сегодня она должна заговорить с ним  первая!  Она
не смеет дольше откладывать. Голос более властный, чем потребность  покоя,
заговорил в ней сегодня утром. Но как примирить то, что она должна сказать
Дэвиду, с его мужским голодом, от которого и в  ней  разгоралось  желание,
чтобы тела их в безмолвии познали друг друга? - Значит, сегодня  ночью  не
будет объятий. Может быть, повременить  с  разговором?  Заговорить  потом,
после ласк и сладостного утомления, когда он  снова  будет  знать,  что  я
люблю его! Нет, это было бы оскорблением. Любовь не  может  возникнуть  из
малодушия. - Как бы ни радовалась она его желанию, зная, что для  него  ее
тело полная чаша и что его тело источник земной жизни для нее, она глубоко
уверена, что не сможет приблизиться к нему до  тех  пор,  пока  он  ее  не
поймет... не поймет в ней женщину, рожденную наконец и  наконец  доступную
пониманию. Между тем, наблюдая за мужем, она видит, как ему  не  по  себе,
как беспокойно и жадно он ест, как слегка подергивается  у  него  веко;  и
сегодня ей особенно нравятся его широкие плечи, его руки, такие сильные  и
так похожие на руки Тони. На губах ее вкус наслаждения телесной  близостью
с ним и слова молитвы: "Благослови меня сказать сегодня то, что  я  должна
сказать, господи, заставь его понять... чтобы я могла возвратиться к  нему
снова и навсегда". Как только позволили приличия,  Элен  извинилась  перед
родителями, и они распрощались.


   Неприветливая ночь наполняла  улицу;  в  окнах  невысоких  домов  мягко
светились затененные лампы.
   - Ты устал, не хочешь пройтись пешком? - спросила Элен, но Маркэнд  уже
окликнул  такси.  Он  отворил  дверцу  и  помог  ей   войти   с   властной
настойчивостью мужчины, которая испугала ее. Машина дернулась и пошла;  он
крепко обнял ее, просунул руки под пальто,  ладонями  накрыл  ее  груди  и
поцеловал в губы.
   Весь дом спал вместе с детьми. В  библиотеке  Элен  сбросила  пальто  и
шляпу и села.
   - Мне нужно поговорить с тобой, Дэв.
   - Может быть, сначала устроимся поудобнее?
   - Нет, мне нужно с тобой _поговорить_.
   - Я не стану тревожить тебя, Элен. Есть вещи, которые нужно  преодолеть
прежде.
   Теперь она смотрела на него с удивлением.
   - Я тебя позову, - сказала она и вышла.
   Маркэнд в безотчетном напряжении стал разглядывать книги.  Книги  Элен.
Он не был любитель чтения, хоть порой  ему  нравились  стихи  или  хороший
рассказ. Как-то все выходило, что читать ему было некогда.  Время  отдыха,
будь то день или больше, отнимали дети, поездки за город. В свободный  час
можно было побродить по улицам или приятно вздремнуть. (Он  любил  спать.)
Зато Элен была завзятая  книжница!..  Вдоль  стен  в  безупречном  порядке
стояли английские поэты,  эссеисты,  драматурги.  Гиссинг,  Генри  Джеймс,
Тургенев, Толстой. Целая полка  французов,  в  бумажных,  изредка  кожаных
переплетах: Анатоль Франс, Андре Жид,  Морис  Баррес.  Ряды  психологов  и
ученых:  Уильям  Джеймс,  Рибо,  Ройс,  Пуанкаре.  На  столе  груды  новых
журналов,  в  которые  Маркэнд  и  не  заглядывал  никогда.  Тощие  томики
ультрасовременных поэтов, он читал их  имена:  Уильям  В.Муди,  Джон  Холл
Уилок, Стивен Филипс. Роман Эдит Уортон "Житие св.Терезы", книга о  методе
Монтессори (об этом Маркэнд кое-что слышал и отнесся  с  одобрением:  речь
шла о большей свободе для детей), красный  том,  не  меньше  тонны  весом:
"Психоанализ". - Это еще что такое? Можно  ли  считать,  что  знаешь  свою
жену, - размышлял он, - если в ее сознании живут целые миры,  чуждые  мне.
Да, но ведь и мой, деловой мир ей чужд. Но что такое,  черт  побери,  этот
деловой мир? Набор незамысловатых  фокусов.  А  книги,  которые  безмолвно
входят в твою жизнь? - Но инстинкт  подсказывал  Маркэнду,  что  книги  не
имеют значения. Их многочисленные и противоречивые голоса далеки от биения
жизни. Он подумал о своей встрече с Лоис,  о  потребности  обладать  Элен,
томившей его теперь. Ты живешь с женщиной, ешь и спишь с ней вместе, даешь
жизнь ее детям. Ты живешь с ней, год за годом пожирая  ее  красоту,  точно
пищу. Но знаешь ли ты ее? Знаешь ли самого  себя?  Он  вдруг  вспомнил  об
утренних отлучках Элен, подумал о физическом отчуждении ее, длившемся  вот
уже несколько недель. Он неподвижно  стоял  посреди  комнаты  с  книгой  в
руке... "Дэвид!" - послышалось сверху. Он положил книгу и стал подниматься
по  лестнице,  осторожно,  словно  шел  по  ней  в  первый  раз  и  боялся
оступиться.
   Элен полулежала в постели, опираясь на  подушки;  на  ней  был  голубой
халат, чулки и домашние туфли.
   - Надевай свой шлафрок и приляг тут, рядом со мной.
   Он заметил, что  она  все  обдумала  заранее:  относительная  близость,
необходимая, чтоб ему было приятно, и  препятствие,  чтобы  заставить  его
слушать. Он накинул шлафрок, но не лег, а сел в ногах ее кровати.
   - Мне так очень хорошо.
   Она  неодобрительно  шевельнулась,  но   ничего   не   сказала.   Потом
наклонилась вперед и взяла его руку.
   - Дэвид, когда ты пошутил сегодня у Динов насчет перстня кардинала,  ты
не знал...
   - Что? - у него пересохло в горле.
   - Я шла к этому постепенно, целый год. И только в  последние  месяцы...
помнишь, когда случилась эта история с  Тони?..  это  наконец  свершилось.
Постарайся понять. Это так серьезно, так важно для меня, для нас. Я  нашла
Истину. Я приняла католичество.
   - Ты приняла католичество?
   - Да. Ах, мне так много нужно сказать тебе, и  я  не  знаю  как.  _Как_
можно сказать все это? Дэвид, Дэвид!.. - Она словно  умоляла  его,  сжимая
его руку.
   Маркэнд посмотрел на ее руку, глазами  скользнул  от  сильной  кисти  к
локтю, к упругому плечу, к глазам, согретым скрытой от него и  чуждой  ему
страстью. Он  отнял  свою  руку.  Да,  это  было  серьезно;  это  не  было
"интеллектуальное убеждение", почерпнутое из книг. Если б она сказала ему,
что отдалась мужчине, как ему отдалась Лоис, это было бы  больное,  но  не
имело бы такого серьезного значения:  она  не  стала  бы  для  пего  такой
далекой и  невозвратимой.  Весть  об  этом  неожиданном  вероломстве  была
губительнее, чем если б он  узнал,  что  чужие  губы  касались  ее  груди,
которую он так любил. Теперь Маркэнд понял,  что  он  чувствовал  все  это
время: неведомый пыл в ее теле,  так  хорошо  знакомом.  Оттого,  что  она
любила его, отчужденность между ними казалась еще ужаснее. Она  замкнулась
в  себе,  и  в  первый  раз  он  остался  за  пределами  ее  существа.  Он
почувствовал себя оторванным, как сухой лист, упавший на осеннюю землю.
   - Элен, ты твердо решила?
   - Дорогой, - она стиснула руки, - я решила твердо.
   Ее глаза, целиком во власти  чужой  силы;  ее  тело,  послушное  чужому
экстазу. - Не моему, не нашему экстазу!
   - Я человек непредубежденный, - сказал он,  -  но  я  знаю,  что  такое
церковь. Разве ты не соглашалась со мной, когда мы касались этого,  говоря
о твоей матери? Я не могу понять. Это не  наш  мир,  Элен.  Он  обращен  к
прошлому.
   - Это совсем иной мир. Он вне времени. Истина в нем.
   Ясность его мыслей удивила самого  Маркэнда.  Он  никогда  особенно  не
задумывался над всем этим. В нем основы протестантизма выветрились  давно,
еще до того как в Клирдене умерла его мать. Он даже не знал, верит ли он в
бога. Но теперь он точно знал, что всегда ненавидел католическую  церковь.
Не ту пустую привычку, которой придерживалась миссис Дейндри,  но  истовую
веру, которую он сейчас чувствовал в Элен.
   - Я знаю, что потерял тебя.
   - Так, как ты это понимаешь, - сказала  она,  -  ты  меня  потерял  уже
давно. Но ты не потерял меня. Никогда я не была так близка к тебе, Дэвид.
   Он видел ее стиснутые руки, ее тело, голосом которого были эти  любимые
руки. Он чувствовал свою страсть,  возбужденную  обладанием  Лоис.  Именно
из-за Лоис было непереносимо, чтобы Элен хотя бы  на  йоту  отдалилась  от
него!
   - Ты чувствуешь свою близость ко мне, - сказал  он,  удивляясь  ясности
своих мыслей, - вероятно, оттого, что ты хочешь этой  близости,  уйдя  так
далеко.
   - Это верно, Дэвид. Каким проницательным  ты  умеешь  быть!  Всегда,  с
первых дней нашего брака, в моих поисках истины, необходимой для жизни,  я
была далека от тебя. Почему? Потому что ты не хотел искать вместе со мной.
Ты мне одной предоставил пройти через все это. Но теперь,  когда  я  нашла
Истину, первым даром ее должно стать мое возвращение к тебе. Ведь все  это
время я покидала тебя лишь потому, что, не найдя Истины, я не  могла  быть
по-настоящему близкой тебе, по-настоящему твоей.
   - Зачем тебе нужно было покидать меня?
   Она снова взяла его руку, сжала ее, потом снова выпустила.
   -  Разве  когда-нибудь  тебя  занимало  мое  стремление  найти  истину?
Вспомни, Дэвид! Когда мы  поженились,  я  отказалась  от  своей  работы  в
институте с Конрадом Вестерлингом. Ты никогда не задумывался над тем,  что
это было... что это значило для меня... Это  был  отказ  от  целой  жизни.
Конрад был блестящий материалист, уверенный, что истину можно  измерить  и
что лишь то, что можно измерить, истинно. Я тоже верила  в  это.  Когда  я
полюбила тебя, я утратила эту веру. Ведь Конрад любил меня гораздо больше,
чем ты, и все же его научная религия значила для меня меньше,  чем  ты,  у
которого вовсе не было никакой религии. Что-то в тебе я полюбила в миллион
миллионов раз больше, - это нельзя было измерить, но это не была  страсть,
Дэвид, тогда еще нет. И все же это было сильно и истинно.  Много  лет  вся
моя религия и вся моя жизнь заключалась в том, чтобы быть твоей  женой.  Я
полностью жила тобой... в этом была моя истина. До  тех  пор,  пока  я  не
поняла,  что  так  продолжаться  не  может,  потому  что  тебя  самого  не
удовлетворяло это. Как же это могло быть истиной для меня, когда ты сам  в
эту истину не верил? Ты спал, жил во сне, и как будто  не  нуждался  ни  в
какой истине... Жил скорее не как человек, а как растение,  взросшее  там,
где случайно пустило корни. Я больше не могла глушить свой разум. Я  снова
стала мыслить. Ты, наверное, ничего не замечал. Тогда Марте было три года,
а Тони - пять. Не помнишь? До той зимы я сама возилась с ними. Наверно, ты
не помнишь. Пока Марте не исполнилось три года, мы держали только кухарку.
Я все, все делала сама для детей,  не  говоря  о  прочих  мелочах  -  вела
хозяйство, и ухаживала за мамой, и умела быть свежей каждый  вечер,  когда
ты, не менее усталый, возвращался из конторы. А потом я взяла к детям мисс
Кост, и у меня сразу стало много свободного времени. Я снова принялась  за
поиски истины, необходимой мне для жизни. В этих поисках я  была  одинока.
Всегда одинока. Ты в это время продолжал спать. О, сколько книг я  прочла!
Факты Конрада Вестерлинга мне уже не  помогали.  В  скольких  обществах  я
состояла! Не стоит углубляться в это. Но только вот что я  хочу  заставить
тебя понять, Дэв: этот кризис мне пришлось  пережить  одной.  Ты  ни  разу
ничего не увидел и не почувствовал, даже тогда... даже когда лежал в  моих
объятиях. Но теперь я нашла то, что искала. После стольких теории и книг -
так близко! И теперь ты должен быть со мной. Женщина  может  искать,  если
нужно, одна, без своего возлюбленного. Но если она нашла истину  -  в  ней
жизнь; и я должна пережить это вместе с тобой.
   Она улыбалась, и тихо плакала, и уговаривала его - так не похоже и  так
похоже на Лоис.
   - Я нашла благодать, - шептала она. - Христос стал живым  для  меня.  -
Она сжала руками грудь. - Вот здесь. Но я  не  только  христианка.  Прежде
всего - я твоя.
   - Тебе тяжело пришлось, - сказал он.
   Слезы свободно лились по ее щекам.
   - А я-то думал, что ты счастлива!.. До чего глуп может быть человек!
   Он думал: - Гармония нашей половой жизни.  Неужели  только  это  делало
меня счастливым? Но я думал, что женщина...
   - До чего глуп! - сказал он вслух.
   Они молчали оба, и каждый сознавал, что слова привели  их  к  пониманию
той близости, которая лежала вне этих слов.  Физической  близости.  Такой,
какой не допускают слова. Перед ними неясно обозначился новый  мир  -  мир
необычного. Теперь, когда все было сказано, он придвинулся  и  стал  между
ними и позади них. Только перейдя через него вместе и подчинив  его  себе,
этот  мир  необычного,  можно  было  освободиться  от  него  и  возвратить
утраченную близость.
   - Я ничего не могу сказать, -  проговорил  он.  Он  вдруг  почувствовал
усталость, точно внутренний взор его  провидел  гору  и  тело  знало,  что
должно взойти на нее.
   - Иди ложись спать, - ласково сказала она.
   Он разделся, погасил свет и  лег  на  свою  постель.  Он  заснул  почти
мгновенно. На улице стало совсем тихо, влажный ветер пригнал с юга тучи, и
в полночь  они  разразились  дождем  над  городом.  Внезапно  проснувшись,
Маркэнд приподнялся на постели и склонился над Элен. Рука его сжимала край
ее одеяла, словно хотела сорвать его  прочь.  Элен  неподвижно  лежала  на
спине и дышала так тихо, что он не мог сказать  с  уверенностью,  спит  ли
она. Но преграда между ними... Он отодвинулся  на  свою  постель  и  долго
лежал с открытыми глазами.



2

   Маркэнд силился понять, что с ним происходит. В чем же дело?..  Но  это
ему не удавалось, и однажды он понял почему: он не знал, где искать ответа
на этот вопрос. - Черт возьми! - сказал он себе. - Я  так  же  беспомощен,
глядя внутрь самого  себя,  как  если  бы  глядел  на  звезды,  желая  без
телескопа определить их движение. - Он бормотал  до  тех  пор,  пока  мисс
София Фрейм, его помощница и секретарь, не оглянулась на него из-за своего
стола.
   - Не могу ли я чем-нибудь помочь вам? - спросила она. Он  повернулся  к
ней: мужская фигура, длинное умное лицо, глаза, скрытые очками.
   - Нет, благодарю вас. Это я, должно быть, со сна.
   Она сдержанно рассмеялась его шутке, а Маркэнд в  это  время  спрашивал
себя: - Когда она спросила, не может ли она помочь мне,  почему  я  прежде
всего поспешил взглянуть на ее тело? Разве мне нужна женщина? Нет, не  то.
Если б это было так просто! Чего не хватает ее телу?  Знаю.  Много  плоти,
мало жизни. Может быть, в этом -  ключ  к  разгадке?  Жизнь...  мне  нужна
жизнь.
   На столе у Маркэнда стояла шкатулка, подарок Элен,  всегда  наполненная
душистым английским табаком. В ящике лежало несколько трубок; он выбрал из
них одну, раскурил и втянул пьянящий дым. Было уже  после  полудня,  он  с
утра напряженно и долго работал. Дым трубки  показался  ему  необыкновенно
сладким, может быть оттого, что он устал: но вернее потому, что сегодня  в
нем  как-то  необыкновенно  обострены  были  все  чувства.   Завтрак   был
необычайно вкусный, горький эль оставил особое терпкое ощущение во рту; на
улице он обращал внимание на встречных девушек, и почти все  казались  ему
хорошенькими; их лодыжки, округлые груди, щеки, пылающие от  холода  (март
на исходе снова вернулся к зиме), тревожили его  и  смущали.  Он  выпустил
облако дыма и посмотрел в окно. Его контора  помещалась  в  верхнем  этаже
здания, близ западного конца Уолл-стрит, и ему видна была река, видны были
пароходы на  ней,  видны  были  темные  шумные  грязные  улицы,  осененные
Бруклинским мостом. Все это было прекрасно:  радужная  окраска  сумеречных
вод, дым пароходов, повисший в воздухе под громадами туч. Он сделал долгую
затяжку - что за трубка! - и выдохнул дым. Предположить,  что  вот  в  эту
минуту у него отняли бы табак. - Как бы я дрался за него! - Значит,  табак
нужен ему. В это мгновенье он понял, как непрочна его  жизнь.  Он  отложил
трубку и вдруг вспомнил, что работает в табачной промышленности. - Когда я
в последний раз думал об этом? -  Казалось,  до  сих  пор  он  никогда  не
осознавал все так отчетливо. Ну конечно!  И  он,  и  "Дин  и  Кo",  и  ОТП
занимаются табаком. Что ж, это не так плохо. Табак  -  вещь,  приятная  на
вкус, помогает сделать сносной  жизнь,  о  которой  ему  ровно  ничего  не
известно. Но весь этот сложный  механизм...  гроссбухи,  отчеты,  векселя,
торговые сделки, махинации... все это без остатка поглощало табак!  Именно
здесь, в этой стороне дела, заключалось нечто, о чем он никогда до сих пор
не задумывался, - и именно здесь что-то было не так. - Отчего  в  табачном
предприятии ни малейшего места не занимает табак, самый вкус его?  Что  же
составляет жизнь  нашего  предприятия?  Табак?  Ничуть  не  бывало!  Цены,
сделки, недвижимость, реклама... все, кроме табака.
   Он знал, что эта мысль бесспорна и сентиментальна.
   - Как вы полагаете, мисс Фрейм, достаточно я поработал для одного дня?
   - Без сомнения, мистер Маркэнд, я бы даже сказала, что на  полтора  дня
хватит.
   Умная, великодушная мисс Фрейм! Она любила работать для него. Он  хотел
задать ей несколько вопросов, но понял, что они непристойны.  Почему?  Они
приблизили бы ее к нему, он увидел бы ее жизнь. И она поняла бы их. И ушла
бы? Из-за этого она  могла  лишиться  места,  если  б  почувствовала  себя
оскорбленной или  решила,  что  должна  почувствовать  себя  оскорбленной.
Последнее  вернее.  Лучше  не  стоит.  Жизнь  чересчур  сложна,  никто  не
осмелится подойти к ней вплотную. Его аналогия со  звездами:  в  ней  есть
смысл. Их движение, изучение жизни. Астрономия чувства и бытия? Он  и  все
прочие - просто мелкие барышники, а не астрономы жизни. Кто же астрономы в
таком случае? Газеты? Государственные деятели? Руководители делового мира?
Церковь? Элен... Да, она нашла свою вселенную. Что с  того,  если  система
несколько устарела... солнце вращается вокруг земли, а земля, плоская, как
тарелка, как... как, бишь, его звали? Птолемей...  мертва,  как  Птолемей?
Для Элен система действует. И черт возьми, ка