кричит Джейн в предсмертных муках.
   Маркэнд попытался встать.
   - Убейте меня! Убейте! - услышал он голос Джейн.
   Боль в животе была от железной полосы, пригвоздившей его  к  земле.  Он
приподнял голову, опираясь на локти.
   Толпа отхлынула и сбилась в кучу. Близ  себя  он  увидел  тело...  тело
Джона Берна. Он оторвался от земли. Когда он встал,  ему  показалось,  что
тело его осталось лежать на земле,  пригвожденное  нестерпимой  болью.  Он
шагнул к толпе; серый мир стал белим; он упал.
   - А где же второй?
   - Улепетнул, должно быть.
   - Спас свою шкуру.
   - Он ничего не видал.
   - Надо закопать тех, двоих...
   Белое снова стало черным, и Маркэнд потерял сознание.



5

   Томас  Реннард  вышел  из  вагона;  в  руке,  обтянутой   светло-желтой
перчаткой,  он  нес  тяжелый  портфель.  Следуя  за  носильщиком,  Реннард
направился к  такси.  В  отеле  клерк  с  непринужденностью  и  почтением,
смешанными в должной пропорции, раскрыл книгу,  подал  ониксовую  ручку  и
сказал:
   -  Добрый  день,  мистер  Реннард.  Я  оставил  для  вас  ваши  обычные
апартаменты.
   В эту зиму 1917 года Реннард  наконец  сказал  себе:  "Я  счастлив".  И
Реннард знал, что этим  он  обязан  войне.  Его  невысокая  гибкая  фигура
плавнее обыкновенного двигалась в мире; некоторая округлость  живота  (ему
было сорок восемь лет) придавала ему  оттенок  степенности,  маскировавший
его рискованные дела. Его  глаза,  по-прежнему  живые  и  пылкие,  светили
теперь из безопасной гавани.  И  лоб  молодого  греческого  бога  приобрел
спокойную ясность. Реннард любил приезжать в Вашингтон, в эти  дни  весело
расцвеченный  флагами.  И  у  него  был   свой   флаг,   как   у   каждого
государственного  деятеля,   столпа   внутренней   и   внешней   политики,
промышленника, банкира, кулуарного завсегдатая, адвоката, редактора газеты
и дорогостоящей шлюхи. Всю свою жизнь он провел в мире, завоевать  который
было нелегко даже  напряженными  усилиями.  Сейчас  мир  был  в  цвету;  и
Реннард, к собственному удивлению, оказался одним из  хозяев  этого  пышно
цветущего мира. С оживлением все расширявшихся  рынков  он  передал  своим
компаньонам чисто юридическую практику; стал  полагаться  на  заместителей
даже  в  процессах  городского  магистрата,  на  которых   основано   было
благополучие фирмы; сам он все более и более открыто выступал как агент  и
доверенное  лицо  своих  клиентов  из  промышленного  мира,  в  том  числе
могущественной компании,  скромно  именовавшейся  "Бриджпорт-Стил",  акции
которой  неудержимо  поднимались.  Дела  коммерческие  приводили   его   в
Вашингтон; загоняли в укромные уголки наедине с  сенаторами,  дипломатами,
высокопоставленными государственными чиновниками, магнатами,  иностранными
посредниками, говорившими  на  изысканном  оксфордском  английском  языке;
закидывали в салоны дам, чья жизнь состояла из  удовольствий  и  искусного
денежного расчета; усаживали за  пышный  обеденный  стол  в  самом  сердце
капиталистического мира (среди людей с мягкими голосами), где пускаются  в
продажу акции и подписываются контракты, решающие судьбы  держав.  Реннард
узнал сладкий запах Власти: она была в шуршании ценных бумаг,  в  крахмале
манишек, в шелках платьев; Реннард видел сны о  завоевании  Власти.  Война
здесь, война приближается.  Каких  высот  он  достигнет  и  каких  ему  не
достичь, когда наконец в последнем свершении Америка придет к войне?
   В то же время с холодной  предусмотрительностью  он  разрабатывал  план
каждого своего дня. Он был не  так  глуп,  чтобы,  заглядывая  в  туманное
будущее,  утратить  определенность   своей   непосредственной   цели.   Он
чувствовал, что течение, непостижимое для его  разума,  подхватило  его  и
несет вперед, и в этом находил счастье. Но он размерял каждый свой шаг - и
в этом черпал уверенность.
   Клиентом, по делам которого он приехал в  столицу,  на  этот  раз  была
компания "Бриджпорт-Стил".  Он  уже  заключил  сделки,  обеспечивающие  ей
баснословные прибыли, с правительствами Италии, Франции и  США.  Одним  из
главных его козырей  были  влиятельные  католические  акционеры  компании,
которых Франция рассматривала как друзей, содействующих сближению  Америки
с   союзниками,   а   демократическое   правительство   США   рассчитывало
использовать  для  укрепления  своих  позиций  в  американских  городах  с
преобладанием  избирателей-католиков.  Сейчас  намеченной   жертвой   была
Англия.
   Сэр  Освальд  Мур,  глава  последней  британской  миссии,  должен   был
завтракать сегодня у него в отеле. И план нападения  у  Реннарда  был  уже
готов: Лондону много неприятностей доставляют ирландцы; основная поддержка
смутьянов исходит от американских ирландцев; американские ирландцы  (и  их
церковь) значительно заинтересованы в  "Бриджпорт-Стил".  Ergo,  сделка  с
Лондоном, устанавливающая непосредственную связь между здоровьем  Британии
и    здоровьем    американо-ирландских    кошельков,    может     ослабить
американо-ирландскую  готовность   помогать   ирландским   бунтовщикам   и
благоприятно отразиться на англо-ирландских  отношениях.  Это  было  очень
просто. Реннард знал, что ворочать миллионами гораздо проще, чем  возиться
с грошовыми делами. Уже давно он убедился, что  для  пустяковой  защиты  в
городском магистрате требовалось  не  меньше  сообразительности,  чем  для
того, чтоб быть консультантом, получающим полторы тысячи долларов в день и
пятьдесят  тысяч  долларов   предварительного   гонорара,   у   хитроумных
стариканов, заседающих в Верховном суде его родины. Разница  между  ним  и
жалкими говорунами, которые пререкались в городских судах или  толклись  в
кулуарах, ища поводов для пререканий, была в том, что он брался за крупные
дела, избегая мелких; он  отличался  от  других  не  умом,  а  духом.  Кто
великодушен и мягкосердечен, того наверняка  поглотит  бесчисленная  толпа
назойливых людишек. Нужно сохранять твердость, вот и все. И теперь,  после
многих лет настоящей работы,  он  узнал,  что  легче  заключить  сделку  с
правительством, тратящим миллион долларов  в  час,  чем  разрешить  мелкое
финансовое или правовое затруднение  частного  клиента.  Клиент  сразу  же
заставлял погружаться во  все  сложности  и  неясности  жизни.  И  надежды
выиграть не было, так как жизнь не знает побед и разрешений. В  Вашингтоне
приходилось иметь дело только с  долларами  -  и  с  сообщниками,  которые
ожидали, как он этими долларами  распорядится;  человеческий  труд,  жизнь
людей в счет не шли. А разница в  вознаграждении!  У  частного  клиента  в
случае какой-либо неудачи приходилось  зубами  вырывать  жалкую  плату  за
оказанные услуги. Но  когда  наживешь  миллионы,  помогая  людям  идти  на
смерть, те, что остаются в живых, осыпают тебя лестью. А  если  для  того,
чтобы заработать миллион, истратишь десяток тысяч, у всех лакеев в мире (а
это значит -  почти  у  всех,  с  кем  приходится  встречаться)  заслужишь
обожание.
   Сейчас, через пять минут после его  приезда,  здесь,  в  его  приемной,
появляется мистер Симс, директор отеля.
   - Все ли устроено согласно вашим желаниям, мистер Реннард? Завтрак,  вы
говорите, на четыре персоны? Сию минуту я пришлю к вам Лорана.
   И вот является метрдотель Лоран, прославленный на  весь  Вашингтон  как
истинный художник своего дела, потому  что  иногда  за  столик  поближе  к
какому-нибудь  послу  или  знаменитому  конгрессмену  он  берет  плату  не
деньгами, но милостями хорошеньких женщин.
   - Лоран, у меня завтракают три джентльмена, которые знают разницу между
блинчиками и crepes Juzette.
   В ответ красноречивый жест Лорана: все его искусство  будет  поставлено
на  службу  мистеру  Реннарду  и  поможет  ему   продать   Лондону   акции
"Бриджпорт-Стил". Через полчаса  он  появляется  вновь,  чтобы  предложить
вниманию monsieur следующее меню:

   Les canapes de caviar sur beurre de crevettes.
   La truite farcie ot cuite au Chambertin.
   La becasse en cocotte et a l'Ancienne France.
   Leg bcignets de fleurs d'acacias.
   Les fromages: Camembert, Roquefort, Brie
   Le Diplomate glace aux amandes piles.
   Fruits.
   Cafe noir.
   Le chablis - Valmur 1903.
   L'Hermitage blanc 1896.
   Le Clos de Vougeot 1893.
   Cognac grande-champagne 1848.

   Мирные  земледельцы   Франции   становятся   пособниками   Реннарда   в
перекачивании части последнего британского займа (на  который  джентльмены
из дома Моргана потратили немало усилий... тоже, как и  он,  за  обеденным
столом... и получили свыше двадцати миллионов долларов  прибыли)  в  сейфы
компании "Бриджпорт-Стил"...
   Дела подвигались как нельзя лучше, и Том Реннард настолько в них  ушел,
что (невзирая на склонность к анализу) не мог подвести итоги.  (Для  этого
хватит времени, когда все будет позади и он станет трясущимся  полутрупом,
обремененным долларами и почестями.) Наконец Вашингтон - столица первого в
мире государства. И он - один из хозяев. Он,  рука  об  руку  с  хозяевами
мира!
   Реннард провел остаток дня в  казначействе;  не  мешало  узнать,  какие
краткосрочные займы и на каких условиях государство намерено  выпустить  в
текущем году. Осведомленность о курсах облигаций, акций, валюты была одной
из основ его  успеха.  Он  пообедал  в  доме  некоего  старого  холостяка,
представителя рода, из которого  со  времени  рождения  нации  непрестанно
выходили ведущие деятели политики, финансов и  литературы.  Говорили,  что
Генри Слоун не женился оттого, что не мог найти  девушку,  равную  ему  по
величию рода и по изяществу руки. Это был маленький старичок  с  обвисшими
линяло-желтыми усами, густыми желтыми волосами,  прилизанными  надо  лбом,
словно у грума, и большими усталыми глазами. Он презирал  славу  -  будучи
уверен в своей - и пренебрежительно относился к успеху -  беззаботно  живя
на проценты с успеха своих предков. Он был человек обширного ума и не один
раз  читал  нотации  избранникам,  правившим  страной,  начиная   с   Эйба
Линкольна. За столом он с дрожью в голосе говорил о цейлонских  статуэтках
и о будущем русских мужиков. Он чувствовал, по его  словам,  что  Америке,
право же, следует вступить в войну; английские друзья, в чьих поместьях он
вот уж пятьдесят лет проводит конец недели, все, знаете  ли,  как-то  ждут
этого. За его  столом  не  было  политических  деятелей.  Там  сидел  один
нью-йоркский банкир;  молодой  еврей  из  Египта,  только  что  окончивший
Кембриджский  университет  и  уже  считавшийся   авторитетом   в   области
дофараоновского   искусства   нильской   долины;   французский    генерал,
прославившийся своим стилем в фехтовании  и  среди  солдат  известный  под
кличкой  Мясник;  молодой  японец,  отцу   которого   принадлежала   целая
провинция, а тестю - спичечная фабрика; высокий мертвенно-бледный еврей, с
головой, похожей на круглую костяную ручку его  трости  (он  был  хромой),
который был близок к президенту и наживал миллионы на  Уолл-стрит;  ректор
университета из Новой Англии; настоятель  модной  епископальной  церкви  в
Ричмонде;  автор  блестящих  передовиц  ежедневной   нью-йоркской   газеты
(некогда он  был  редактором  социалистического  еженедельника,  но  решил
достигнуть власти, прежде  чем  совершенствовать  мир:  "Нельзя  управлять
кораблем, - говорил он, - не стоя  на  капитанском  мостике");  и  обычное
пестрое сборище женщин, пожилых  и  молодых,  чьи  жесты  обличали  в  них
собственниц земли, ее людей и ее богатств,  -  всего,  кроме  ее  печалей.
Обеды мистера Генри Слоуна (присутствие на одном из них  было  равносильно
диплому высшего света) обычно бывали крайне скучны. Но  в  этот  вечер  за
столом царило оживление: бренные тела и  бренные  мозги  трепетали,  жадно
впитывая в себя энергию пришедших  в  движение  титанических  сил.  Война.
Мировая война, наконец-то. Свершилось. И  они,  избранные  и  посвященные,
призваны насладиться этим свершением.
   Реннард рано простился: человек занятой, в Вашингтоне по делу. Такси. В
его приемной, в отеле, уже дожидаются секретарь, Гейл Димстер, и выбранная
им стенографистка (обычно каждый раз бывала новая).  Приезжая  в  столицу,
Реннард по ночам занимался своими бумагами.  После  целого  дня  встреч  и
собраний он диктовал или сам делал записи об успешно завершенных делах,  о
трудностях, составлял планы, фиксировал мысли, сплетни.  Он  знакомился  с
отчетами,   составленными   Гейлом   Димстером   по   отданному   накануне
распоряжению. Он  просматривал  наиболее  спешные  письма,  тут  же  делал
пометки  для  Димстера,  который  потом  сочинял  по  ним  безукоризненные
ответы... Сейчас, проходя через просторную приемную и  отвечая  на  поклон
прилизанного белокурого секретаря, он отметил, что писать под его диктовку
будет на этот раз смуглая красавица. В спальне он переоделся, сменив  фрак
и крахмальную сорочку на малиновый шелковый халат и лакированные  штиблеты
- на сафьяновые домашние туфли. Затем он возвратился в  приемную,  и  Гейл
Димстер представил ему мисс Мей Гарбан.
   Это была брюнетка с сухой кожей и влажными голубыми глазами,  худая,  с
маленькими острыми грудями; она знала свое дело, конечно,  умела  молчать,
иначе Гейл Димстер не пригласил бы ее, и была  сексуально  привлекательна.
Глядя на эту пару, Реннард знал, что они не только вместе обедали сегодня,
но что после работы  они  будут  вместе  спать.  Это  привело  Реннарда  в
раздражение, заставило тут же погрузиться  в  работу,  заставило  работать
очень быстро - но не быстрее, чем двигался карандаш мисс Гарбан.  Поистине
все, чем был и что делал Гейл Димстер, раздражало  Реннарда.  Его  гладкая
светлая безволосая кожа, его жесткие черные глаза, его  лицо,  похожее  на
цветок  подсолнечника,  его  мягкие  руки,  его   сообразительность,   его
превосходное умение разбираться в сырах и винах - все раздражало Реннарда.
Гейл Димстер был ему рекомендован  более  года  тому  назад  доктором  Хью
Коннинджем, чье финансовое  покровительство  помогло  Реннарду  достигнуть
выдающегося положения в "Бриджпорт-Стил". И как  секретарь,  Гейл  Димстер
был действительно безупречен. Почему же ему действует  на  нервы  здоровье
этого молодого человека, похожего на спелый персик? Какое ему  дело,  если
он спит даже с целой сотней женщин, очень разных,  но  одинаково  тронутых
печатью вырождения? Если б Гейл Димстер перестал раздражать Тома Реннарда,
никакой Конниндж ему не помешал бы уволить его.
   В полночь он закончил свои заметки по поводу разговоров за завтраком  и
в казначействе. В половине третьего он просмотрел последнее письмо.
   - Что у нас еще сегодня?
   Гейл Димстер передал ему толстую пачку документов.
   - Вы требовали это, - сказал он, - в связи с делом Маркэнда.
   - Ах да, - сказал Реннард и опустился в кресло. - Гейл, мы  поместим  в
другое предприятие большую часть состояния Маркэнда. Оно уже  так  велико,
что можно его законсервировать.
   Гейл  склонил  голову  набок  (сейчас  его  лицо  особенно   напоминало
подсолнечник) и улыбнулся.
   - Счастливчик  этот  мистер  Дэвид  Маркэнд.  Отправился  на  прогулку,
которая длится вот уже  сколько  лет...  а  когда  наконец  образумится  и
вернется домой,  то  узнает,  что  добрый  друг  увеличил  содержимое  его
кошелька раз в пятнадцать, если не больше.
   - Разве в этом счастье? - спросил Реннард.
   - Счастье и деньги - синонимы, - сказал Гейл Димстер. - Другого счастья
нет.
   - Несчастлив же наш мир!
   Мей  Гарбан,  сидевшая  к  ним  спиной,  недоверчиво  и  демонстративно
передернула плечами, как бы говоря: "А мое тело? В  нем  ты  для  себя  не
видишь счастья?"
   - Но денег становится все больше, - рассмеялся Димстер, - так  что  мир
должен сделаться счастливее.
   - Серьезно, Гейл, что вы об этом думаете? - Реннард откинулся в кресле.
- В чем счастье, по-вашему?
   - В том, чего не имеешь и что есть у другого.
   Полчаса, пока Гейл Димстер писал ответы корреспондентам, а  Мей  Гарбан
стучала на пишущей машинке, Реннард внимательно просматривал отчет.
   - Между прочим, - сказал он наконец, - я  хочу  посвятить  вас  и  мисс
Гарбан в одну  тайну.  Сегодня  фон  Берншторф,  немецкий  посол,  посетил
президента и  вручил  ему  меморандум  своего  правительства  относительно
возобновления подводных операций.
   Гейл Димстер свистнул.
   - Война, - сказал он хладнокровно.
   - Да, война. Об этом станет  известно  только  завтра  вечером,  _после
закрытия биржи_. Таким образом, вы  и  ваша  приятельница  успеете  купить
кое-что до того, как акции промышленных предприятий взлетят до неслыханной
в нашей стране высоты.
   - Благодарю вас, - сказал Гейл Димстер. - Чрезвычайно признателен  вам,
сэр. Мей, у вас есть монета? Такой совет не часто удается получить.
   - Достану к завтрашнему утру. - Мисс Гарбан не повернулась, но плечи ее
выразительно пошевелились.
   - Наконец-то война! - проворковал Гейл Димстер.
   - Почему вы не думаете о жертвах  немецких  субмарин?  Об  американских
юношах, которых пошлют на смерть? - спросил Реннард.
   - Это что, игра в  вопросы  и  ответы?  -  засмеялся  Гейл  Димстер.  -
Отлично. Теперь, значит, моя очередь. Позволю себе  задать  вам  серьезный
вопрос от имени серьезного  молодого  человека,  который  хочет  выучиться
всему, что только возможно, пока он еще работает у великого патрона.
   Реннард  ждал,  Мей  Гарбан  вынула  из  машинки  дописанный   лист   и
повернулась к ним.
   - Почему перед заведомым оживлением на бирже и в  особенности  в  делах
таких предприятий, как "Бриджпорт-Стил", вы хотите продать акции Маркэнда?
   - Вопрос резонный. Ответ заключен  в  миссис  Маркэнд.  Миссис  Маркэнд
думает, что сталь идет  исключительно  на  производство  детских  колясок,
автомобилей и плугов и что пушки и снаряды делаются из зеленого  сыра.  По
крайней мере она думает, что думает так. Как  все  добрые  христиане,  она
предпочитает вообще поменьше думать.
   - Я повторяю свой вопрос.
   - Вам еще не ясно? Если война будет  объявлена  и  акции  начнут  резко
подниматься в цене, даже она будет принуждена понять.  И  она  никогда  не
простит мне, что я вложил деньги ее  мужа  в  человеческую  кровь.  Тогда,
чтобы  спасти  души  своих  ближних,  она  может  отдать   все   состояние
католической церкви. Своим распоряжением продавать, которое я отдам тотчас
же после того, как известие будет объявлено официально, я как бы скажу ей:
сударыня, лишь только я увидел,  что  вам  грозит  опасность  нажиться  на
войне, я взял на себя смелость продать ваши стальные  акции.  Отныне  ваши
миллионы будут приносить  лишь  нищенский  процент.  Но  я  знаю,  что  вы
благословите меня за эту жертву.
   Димстер покачал головой, Мей Гарбан засмеялась.
   - Я туго соображаю, - сказал Димстер, - и спрашиваю  снова.  Какое  вам
дело, мистер Реннард, до того, отдаст она свое состояние или нет?
   Томас Реннард молчал, думая не об Элен, а о Дэвиде.
   ...Состояние  Маркэнда  должно  остаться  неприкосновенным.   Почему?..
Крепким,  как  обязательство.  Обязательство  перед   кем?   Обязательство
привязывает. Привязать  Маркэнда?  К  чему  же  могут  привязать  человека
деньги? К миру... миру  Реннарда...  Он  шуршал  страницами  отчета  и  не
отвечал  Димстеру.  Этот  прилизанный  блондин,  пышущий  здоровьем;   эта
девушка. Он знал, что его совет  играть  завтра  на  бирже  (Денег!  Еще!)
заставит ее особенно страстно отдаваться сегодня любовнику. Оба  они  были
ненавистны ему; оба они были нужны ему.
   - Телеграмма нашему маклеру. Пишите, - резко сказал он.
   Было четыре часа утра.
   - Ну, - сказал Реннард, - пожалуй, вам, дети,  пора  спать,  хотя  дети
никогда спать не хотят. Будьте здесь завтра, то есть  сегодня,  в  четыре.
Таким образом, у вас есть двенадцать часов, чтобы выспаться.
   Он смотрел, как Димстер помогал девушке надеть пальто. Скоро он поможет
ей снять его, разденет ее донага, чтобы  прижаться  к  ее