Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
евышает разум, как пламя костра - слабую, тлеющую в
золе искру. Аминь! Но, дочь моя, грехи ваши - обычные, распространенные
грехи, это грехи хорошей женщины, долго пытавшейся жить по законам
"добродетелей" протестантства. Молитесь ежедневно и еженощно, чтобы
господь вам послал желание исполнять не свою волю, но волю другого. В вас
мало благодати, оттого что в вас слишком силен рассудок и он мешает
благодати. Вы честны. Несмотря на то отношение к дочери, в котором вы
каетесь, вы, я убежден, были на деле добры к ней. Несмотря на свое
греховное отношение к другу мужа, вы, я убежден, не позволили себе ничего
безнравственного. Но знайте, не в рассудке и не в честности наше спасение.
Они - лишь служанки благодати. А ваши служанки объявили себя хозяйками в
доме и все там перевернули вверх дном. Упражняйтесь в вере, укрепляйтесь в
благодати. Вам следует причащаться каждое утро... Вы и об евхаристии
рассуждаете и раздумываете?
- Да! Я сказала себе: из чего может состоять материя, если она
движется, живет и даже думает? Почему же чудо пресуществления хлеба и вина
в тело и кровь Христову трудней постичь, чем все чудеса вселенной? Ведь,
казалось бы, надо, чтоб оно было всего понятней, раз только оно целит и
помогает?
- Такие мысли были бы полезны застылому уму, нуждающемуся в том, чтоб
его подхлестнули. Сомненья часто хороши - как соль и приправы - для
большей и лучшей сохранности мыслей. Но вам я подобные умствования
запрещаю. Вы не Блаженный Августин. Это ведь он не постыдился после всех
своих исканий сказать: "Я верую, потому что Христос учит". Вот где
мудрость. Настоящий ум сам знает свое место. Знайте и вы свое. Умейте
поставить на место собственный ум. У Соломона сказано, что тот, кто ищет
бога, будет ослеплен его славою. Ибо дела божий превыше человеческого
разумения. Вы в этом сомневаетесь? Значит, ваш разум поистине жалок, как
было бы жалко некое тело, вознамерившееся проглотить солнце.
- Аминь, - сказала Элен.
- Остерегайтесь бесплодного копания в святейших таинствах, дабы, как
столь многие люди и нации, не погрузиться в бездну отчаяния. Вы сочли,
будто постигли меру таинства после смерти вашего сына. Вы сочли, будто
можете судить о божественной воле. Естественно, что ваша душа почти умерла
тогда.
- Отец мой, вы так поняли меня, словно давным-давно меня знаете.
- Это Христос вас понял. Он ваш врач. Вы нуждаетесь в помощи врача?
- Да.
- Знаете ли вы врача лучшего, нежели Христос?
- Нет! Где я только ни искала. Психология. Философия. Экономика.
Другого врача нет.
- Если вы знаете лучшего врача - идите к нему. Если нет, если уж вы
пришли к этому врачу, не мешайте ему в покое делать свое дело.
- Делать дело в покое?
- Нет покоя без делания. Не мешайте же ему в его работе. Подождите, и
скоро сами увидите ее плоды.
Она сложила на груди руки; но думала не о младенце, а о Дэвиде.
- Отец мой, вся моя жизнь - одно долгое ожидание, ведь правда?
- Да, сейчас мы об этом поговорим. Скажите, вы ведь любите своего мужа?
- Я любила его, как могла. Но если б я любила его в его тяжелый час,
ему не пришлось бы меня бросить.
- Он еще вернется. - Тут Элен прижала обе ладони ко рту. - Вернется,
когда вы сподобитесь стать орудием божиим для исцеления его. Он не
христианин?
- Он ничего не понимает. Он ненавидит церковь. Это слепой предрассудок
его пуританских предков.
- Пусть же господь возжелает его возвращения к вам, дабы это
возвращение приблизило его к истине.
- Понимаю.
- Не молитесь о его возвращении к вам. Непрестанно молитесь о том,
чтобы он обрел мир и истину.
- Буду молиться об этом.
- Не страшитесь собственнических чувств в своей любви. Их не победить
страхом. Если христианка может воистину победить свое тело, зачем же ей
его губить? И навеки становиться его рабыней? Надо радостно принимать свое
тело. Так же и с собственническими чувствами к близким. Принимая их, их
превозмогаешь. Всякий порыв человеческий, даже любовь, вне благодати
влечет нас к погибели; а благодатью тот же самый порыв преображается в
добродетель. Первый шаг к преображению - приятие. Ученый, взявшийся
обработать какое-то вещество, не станет его выбрасывать. Так же, дочь моя,
обстоит дело и с вашим стремлением завладеть деньгами, которые, хоть
тратите их вы, остаются деньгами вашего мужа. Вне благодати это
безобразно. Но если вы станете доброй христианкой, а мужу вашему не
удастся такое, господу, может быть, станет угодно, чтобы деньги перешли в
ваше полное ведение. И ваша жажда собственности станет источником
христианской силы, как стремление самой церкви владеть своим стадом. - Он
умолк, но Элен ничего не сказала.
- Больше всего мешают вам, я вижу, честные сомнения и отрицание,
признаваемые евангелическими церквами за добродетель и ведущие к
мистическому нигилизму, ибо, полагая разум чересчур чистым для земли,
землю они отдают тем самым во власть материалистическим вожделениям. Не
сомневайтесь в любви вашей к мужу, чтобы не потерять его. Пусть любовь
ваша чувственна и эгоистична - все равно не отрицайте ее. Ищите благодати,
и благодать облагородит вашу любовь. Почему он вас бросил?
- Не знаю.
- Знаете.
- Да, знаю, святой отец. - Она помолчала. Потом сказала едва слышно: -
Мы отпали друг от друга. Обнимая друг друга, мы были чужими. Я нашла
Христа; это еще больше оттолкнуло его. Он тоже искал чего-то, чего наше
счастье (он считал, что это счастье) не давало ему. Тело мое до сих пор
его любит. Оно томилось по нему, когда он ушел. Ощутив в себе младенца и
познав новую чувственную радость, я перестала томиться по мужу. А теперь,
когда радость эта блекнет, даже здесь, даже сейчас, святой отец, я
чувствую, как опять томится по нему мое тело.
- Как и все добрые, свободомыслящие люди, вы жили в грехе; а грех, как
понятие отрицательное, постепенно разъедает ту субстанцию, на которой
произрастает. Но даже в грехе, если только это не смертный грех, не
меркнет любовь; так же как не меркнет в грехе сама человеческая душа. Семя
остается, дабы Христос мог любовно пересадить и взращивать его. Молитесь
за мужа, но не о том, чтобы он к вам вернулся. И даже тайно не мечтайте об
этом.
- Понимаю.
- Молитесь о душе вашего покойного сына. Заказывайте по нем мессы.
Когда вы будете меньше страдать по нему, расцветет ваша любовь к дочери.
- Понимаю.
- За нее на вас следует наложить епитимью. Няня у нее есть?
- Ей семь лет, ей не нужна няня. У меня есть служанка, она отводит ее в
школу, гуляет с ней в парке, заботится о ней.
- Оставьте при себе эту служанку; но сами исполняйте ее обязанности
пока, до родов, только так, чтобы не повредить дочери. Сами водите ее в
школу, одевайте, кормите...
- Да, святой отец.
- И, не сомневаясь уже в своей любви к мужу и к дочери, никак не
сомневайтесь в своей любви к богу. Не сомневайтесь в ней, как не станете
вы сомневаться в существовании собственного тела оттого, что оно
несовершенно. Не делайте преступления против самой себя, ведущего к
безумию. Женщина, взгляни на груди свои, взгляни на живот свой, взбухающий
от плода. Скажи себе - мое тело воистину существует. Взгляни на сердце
свое, взбухшее от печали и томящееся по господу. Скажи себе: любовь божия
воистину существует!
- Аминь.
- Сегодня я зажгу свечи перед святым Христофором и стану молиться:
сподоби мужа этой женщины...
- Дэвида Маркэнда.
- Сподоби Дэвида Маркэнда вернуться к жене, хоть оба они бедные
грешники, если по возвращении своем он обретет мир и истину.
- Аминь.
- Но сами вы молитесь не так. Мудрый, желающий огня в пустыне, не
станет искать огня. Он будет искать дерево и трут, которым можно
воспламенить дерево. Воспламените в себе мысль о возвращении мужа... И
повторяйте в молитвах слова символа веры. Повторяйте и помните их.
Молитесь так:
Боже Всемогущий, радуюсь, что ты творец неба и земли, и превыше всего я
радуюсь, что ты еси Бог наш.
Господи Иисусе! Радуюсь, что ты единородный Сын Вечного Отца, мудрый и
единосущный Отцу. Хочу принадлежать тебе и Отцу твоему всецело и
нераздельно.
Иисусе! На тебя все упования мои. Ради любви ко мне пришел ты в мир.
Девять месяцев был ты сокрыт во чреве матери своей святой. Неизреченная
любовь! Да святится имя твое ныне и присно и во веки веков!
- Я запомню.
- Думайте о любви господа, - сказал священник, - который воплотился, и
страдал, и претерпел все муки всех мужчин и женщин, собранные в одной его
краткой земной жизни, ради любви к нам, к нам, которые, получив от него в
дар свободную волю с тем чтобы творить добро, сделались испорченными и
больными. Понимаете ли вы, какая это любовь? И не пытайтесь понять.
Понимаете ли вы самое жизнь? Нет. Но есть истина, делающая ее разумной и
сладостной в высшей степени.
- О, я принимаю ее. Она все объясняет!
- Тертуллиан, великий сын мировой культуры, как вы, ее малое дитя,
сказал: Certum est quia irnpossibile est [истинно, потому что невозможно
(лат.)].
- Понимаю.
Священник повернулся к ее просиявшему лицу за оконцем исповедальни и
поднял руки:
- Deinde ego te absolve a peccatis tuis, in nomine Patris et Filii et
Spiritus Sancti [засим отпускаю тебе грехи твои во имя Отца и Сына и
Святого духа (лат.)].
3. ПАСТОРАЛЬ
- Кристина! - воскликнул Маркэнд. И увидел, что она не очень рада его
появлению.
- Входите. - Она ненужно широко распахнула дверь.
Он вошел вслед за нею в пустую кухню.
- Где Стэн?
- Стэн умер.
Он взял ее за бесчувственную руку, чутьем угадывая, что она не хочет
больше вопросов, и ощущая, как смерть Стэна встала между ним и ею. Потом
вдруг она сказала:
- Это вы, Дэви? Вы приехали? Где вы были все это время? Я никак в себя
не приду. - Она будто не замечала невидимой, непреодолимой смерти,
вставшей между ними.
- Где я был? - переспросил он, ошеломленный.
- Да вы на себя не похожи! - Она отошла к печке. - Раньше всего вам
нужно поесть, но не слишком много сразу. Потом выспаться.
Он сел.
- Снимите башмаки и носки.
В кухне было слишком тепло; он наклонился над раковиной; даже холодная
вода не могла разогнать овладевшую им дремоту.
- Наши еще все наверху. Фила нет дома, но он вернется к ужину. С тех
пор как мы здесь, Эстер отдыхает, потому что я взяла на себя заботу о
завтраке. - Стэн умер, умер... - Она поставила перед ним яйца всмятку,
молоко и хлеб.
Он начал есть. - Стэн умер... - Усталость, по мере того как исчезало
напряжение в теле, волнами заливала его, он пьянел от усталости. - Стэн
умер... - Напротив сидела Кристина. Свободные складки ее шали были стянуты
на высокой груди. - Стэн умер... - Ему незачем спрашивать, как умер Стэн.
Если б не он, Кристина не осиротела бы, ее грудь не осиротела бы! _И
Кристина это знает_. Он не чувствовал вкуса пищи, слышал лишь сладостный
голос своей плоти: "Что мне до Стэна? Я - жив". Страх перед его вопросами,
сдавивший горло Кристины, смерть Стэна, его голод - все сливалось в
одурении сна.
Наконец она отвела его в маленькую спальню, и он сбросил с себя платье
и лег... и проснулся в темноте. Откуда-то снизу поднимался мужской голос,
в ушах у него звенело от стремительного, длившегося весь день падения в
ночь. Ощупью он нашел свечу и спички на стуле у постели. Там же лежали
костюм и белье, все новое, еще с магазинными ярлыками (пока он спал,
Кристина вместе с маленькой Кларой отправилась в город и купила это все на
остаток денег, присланных им Стэну). Все было впору; только носки и
ботинки оказались велики. Он взял свечу, распахнул дверь в темный холл и
пошел вниз, на голоса.
Филип Двеллинг встал и протянул свою маленькую руку; пожимая ее,
Маркэнд увидел желтую комнату, громко тикающие часы на камине, свое лицо,
странно затуманенное в стекле окна, и хозяина, небольшого и пухлого,
который говорил ему: "Добро пожаловать... мы вас давно уже ждем", и обеих
женщин. Взгляд Кристины казался отсутствующим, хотя она смотрела прямо на
него; у другой женщины глаза были черные при электрическом свете; никто по
двинулся с места, пока часы не пробили десять ударов.
- Я проспал четырнадцать часов! - Ему стало не по себе, словно через
Кристину он уже давно вошел в комнату и это новое появление было
нереальным.
- А теперь, - сказала Эстер, поднимаясь наконец со своего стула, - вы,
должно быть, голодны.
- Этот сон был настоящим пиршеством, - сказал Маркэнд, - по я
действительно голоден.
Эстер пошла к дверям.
- Я недолго обеспокою вас, - услышала она уже из кухни. Она
повернулась. - Завтра по телеграфу потребую денег и поеду домой.
- Зачем же торопиться? - оживленно возразила Эстер; тень от притолоки
падала теперь на ее глаза. - Вам лучше отдохнуть немного, прежде чем
пускаться в такой дальний путь.
Маркэнд наклонил голову, точно повинуясь приказу. - Что они думают? Что
я делаю здесь?.. - Кристина молча продолжала шить. Черное шерстяное платье
туго обтягивало ее тело. - Есть и моя доля в этом трауре. - Двеллинг
терялся в поисках темы для разговора. Эстер сказала: "Суп на столе" - и
позвала Маркэнда в кухню.
На следующее утро Маркэнд уже спустился вниз (проспав еще семь часов),
когда в комнату вбежала Клара. Девочка изумленно вскинула глаза, потом
бросилась ему на шею. Устроившись уютно у него на коленях, она сказала:
- Ну вот, теперь и папочка вернется.
Кристина улыбнулась ей, напряженно, не отводя глаз, чтобы взглядом не
встретиться с Маркэндом; улыбка угасла; взгляд угас.
Маркэнд отложил посещение телеграфа. Вместе с Двеллингом он шел вдоль
ряда стройных деревьев, скрывавших пузатые домики, по направлению к
конторе Двеллинга. "Звезда округа Горрит" занимала нижний этаж дома у
поворота на главную улицу - одну комнату, узкую и длинную, загроможденную
наборными кассами, кипами бумаги, печатными машинами и подшивками газет;
стены ее были оклеены вырезками и карикатурами; меж двух грязных окон
стояли линотип и конторка.
Невысокий коренастый человек с седой головой и молодыми глазами
выключил машину при виде хозяина.
- Знакомьтесь: мистер Дэвид Маркэнд из Нью-Йорка.
Столичное прошлое Маркэнда не произвело большого впечатления на Тима
Дювина; все же он занялся разговором с ним, а Двеллинг отошел к своей
конторке.
Юноша лет девятнадцати, слишком высокий, с неловко болтающимися руками
и ногами, вошел в комнату и положил перед Двеллингом рукопись.
- Хотите бессмертные стихи для завтрашнего номера вашей эфемерной
газеты?
Двеллинг перелистал рукопись без определенного выражения. Вдруг он
схватил юношу за плечо и подтолкнул его к Маркэнду.
- Познакомьтесь с нашим городским поэтом, мистером Сиднеем Леймоном!
Сид, это мистер Маркэнд из Нью-Йорка. Он вам скажет, чего стоят ваши
стишки.
- Это ода к Лиге фермеров, - сказал Леймон. И Маркэнд увидел узловатое
тело, устремленное вперед, словно какой-то внутренний огонь непрестанно
глодал его; увидел длинное серое лицо с крупными расплывчатыми чертами, на
котором выделялись только девический рот и глаза, горевшие бесцветным
пламенем.
- Я ничего не понимаю ни в поэзии, ни в Лиге фермеров, - улыбнулся
Маркэнд.
- Великолепно! - горячо отозвался Леймон, словно действительно так
думал. - Вы будете превосходным судьей.
- Давайте, давайте! Прочтите нам вслух, - понукал его Двеллинг.
- Пусть лучше сам читает. Моя интонация может помешать его
беспристрастию.
В многочисленных строфах поэмы заключалось восхваление воинствующему
фермерству, которое под руководством Лиги должно возвратить стране ее
былую добродетель. Это была риторическая смесь из Киплинга и Суинберна, но
для Маркэнда, который никогда не слыхал о втором и смутно знал о
существовании первого, стихи прозвучали дивной музыкой.
Кажется, Леймон усмехнулся? В странном порыве самозащиты Маркэнд
схватил рукопись и, сказав: "Слушайте", прочел заключительную строфу:
Отныне никогда родной Америки сыны
Не будут доллару служить покорно
Рабами прихотей, рожденных во мраке города
восточной стороны.
Отныне и вовек их труд, смиренья полный,
Что стелет под небес прозрачной синевой
Пшеничных и ржаных полей покров златой,
Чтобы заслуженный досуг украсить свой,
Нам сохранит, и навсегда,
Земли цветы, плоды и семена.
- Должно быть, фермерское движение очень жизненно, если оно могло
вдохновить на создание таких стихов. - Маркэнд обернулся к Двеллингу.
Дювин, поскребывая свой щетинистый подбородок, снова взялся за работу.
- Жизненно? - сказал Двеллинг. - Пойдите-ка сюда. - Он потянул Маркэнда
к своему столу.
Леймон остался один посреди комнаты. Он надвинул шляпу на лоб, широко
расставил ноги и принялся декламировать свою оду сначала. Дювин стучал на
линотипе. Двеллинг рылся в куче бумаг. Маркэнду показалось, что юноша
потешается над собственным произведением. Открылась дверь, вошел грузный,
неповоротливый человек, Курт Свен, с недавних пор ревностный член Лиги.
Сомнения быть не могло: юноша издевался - не то над стихами, не то над
поэтом. Дювин работал. Двеллинг усердно копался в бумагах. Свен сплюнул на
пол.
- Что ж тут о свиньях ничего нет? Мне главное - свиньи.
Леймон подскочил к нему, обнаружив вдруг девическую грацию в своем
длинном теле.
- Просвещенный эгоцентризм? - Он махнул рукой Маркэнду, словно
союзнику, и вышел из комнаты.
Свен кивнул Двеллингу, и Двеллинг кивнул ему в ответ. Свен зажег трубку
и неподвижно остановился в углу, оглядывая помещение с безмолвным
удовлетворением хозяина.
- Чудак большой, - сказал Двеллинг Маркэнду, - но парень хороший. Его
отец бакалейщик, самый богатый в городе. Сид много нам помогает: он собаку
съел на правописании и всяких таких вещах - он прочел несметное множество
книг. В благодарность, когда у нас остается место, мы печатаем
какие-нибудь его стихи.
(Сидней Леймон как-то сказал своему отцу, что конторка Фила Двеллинга в
"Звезде" похожа на самого Фила Двеллинга: из мягкого дерева, желтоватая, и
всегда в беспорядке.)
Наконец руки Двеллинга перестали шарить по столу.
- Вот, - сказал он, - что я хотел вам показать. Это цифры - статистика.
Вы ведь житель Нью-Йорка, деловой человек. Вот тут, например...
Вскоре Маркэнд многое знал о Лиге фермеров: ее программу, ее бюджет,
число членов в различных штатах. Он любил землю, и в нем нашла
сентиментальный отклик идея о построении на земле царства тех, кто ее
обрабатывает.
Двеллинг оживился:
- Может быть, вы могли бы помочь мне тут?
Он расправил измятый отчет казначея, присланный из Сен-Поля, Миннесота.
Маркэнд просмотрел его, быстро уловил суть, объяснил, в чем дело. Двеллинг
почувствовал себя увереннее. Он вспомнил про Свена; тот сидел в углу,
наблюдая, восхищаясь. Позднее можно будет познакомить его с гостем из
Нью-Йорка, ослепить фермера.
- Популисты были неправы, - сказал он. - Они допустили ошибку,
вмешавшись сразу в вопросы государственной политики. Мы хотим, чтобы
земледельческие штаты были сильнее, а единственный путь к этому -
действовать тут, в земледельческих штатах. Мы заставим Вашингтон прийти
сюда, к нам, вместо того чтобы самим идти к