ны_; и один вопрос:  где  же
фермеры? Он съездил в Миннеаполис и был поражен, насколько тот  отличается
от Сен-Поля. Чистый светлый город, по цвету напоминающий пшеницу; но  была
в его аккуратности  какая-то  сухость,  которая  помогла  Маркэнду  понять
ненависть  фермеров   к   посредникам.   Посредником   был   этот   город.
Ликвидировать посредников -  значило  бы  ликвидировать  Миннеаполис,  его
надменные дома, его чванные бульвары. Сен-Поль был неряшливее и живее. Оба
города - грабители (это ясно из книг  Двеллинга).  Поля  пшеницы  и  люди,
которые взращивают ее, создали города-посредники, и те  обратились  против
них. Тогда, ища защиты, они объединились в Лигу фермеров - и что же?! Лига
породила  посредников,  политиканов,  которые  полонили  Лигу  и   продали
фермеров. Что все это значит? Здесь есть какой-то  закон,  не  подмеченный
серьезными книгами  Двеллинга.  Маркэнд  присматривался,  взвешивал...  Он
вернулся назад и наблюдал за Бернардом Кадмэном, политическим воротилой из
Айовы. Он наблюдал за Фрэнсисом Барни, все время пыхтевшим, словно  насос.
Он видел Толе, безмолвно скользившего по коридорам  от  одной  комиссии  к
другой. Когда ему удавалось, он  задерживал  взгляд  на  Берте:  худощавое
лицо, невзрачное, но выразительное, было печально; в складке  губ  крылось
страдание. И он видел рядовых членов Лиги, среди них  фанатиков,  подобных
Питеру Смиту (подобных Деборе?), которые  втискивали  старое  Евангелие  в
новые лозунги; но  большинство  были  наивные  труженики,  которые  хотели
покрепче владеть своей землей, ускользавшей, как им  смутно  казалось,  от
них. И все они легко поддавались на призыв к "лояльности",  к  "выполнению
долга". Какой-то закон связывал тех политиканов с этими фермерами...
   В последний день Януссен отыскал Маркэнда и снова  повел  его  с  собою
завтракать, на этот раз без посторонних, в фешенебельном  городском  кафе.
Этот большой, грузный человек все время ерзал всем телом, словно что-то  в
нем искало выхода. Наконец:
   - Слушайте, Маркэнд. Почему бы вам не заехать на денек-другой ко мне? Я
живу в Картьере, Южная Дакота. Всего ночь езды. Я хотел бы  посоветоваться
с вами относительно... предвыборной кампании.
   Маркэнд колебался: кроме обратного билета  в  Мельвилль,  у  него  было
тридцать долларов, скопленных из жалованья в "Звезде".
   - Это вам ничего не будет стоить, -  сказал  банкир.  -  Чисто  деловая
поездка.
   Своих трех канзасских спутников Маркэнд видел мало. Курт Свен упорно  и
неутомимо высиживал на всех пленарных  заседаниях;  одному  небу  известно
было, что он выносил оттуда. Смейл неугомонно трудился, точно хорек, и его
пачка нефтяных акций стала значительно тоньше.  На  Двеллинга  жалко  было
смотреть. Он был ничто на съезде - и знал это. Если б только  Эстер...  но
Эстер, по счастью, не было там! Ни в большом зале, ни в комнате  совещаний
не довелось ему прочесть свой доклад о Канзасе. Он был представлен Верту и
Толе, по, пройдя мимо него в коридоре, занятые разговором, они  не  узнали
его. Один Барии утешил его, похвалив "Звезду" и сказав: "Вот это  главное,
дружище: не громкие слова _здесь_, а работа  _дома_".  Все  же  неприятное
значительно перевешивало приятное. Никто  не  останавливался  поболтать  с
Филом Двеллингом в коридоре (как с Маркэндом); он не завтракал в ресторане
ни с одним сенатором. Он был так напуган всем этим шумом, что  с  радостью
обедал один или в обществе Свена; тогда ему становилось немного легче,  но
его зависть не унималась.  Чувствуя  его  настроение,  Маркэнд  умолчал  о
приглашении Януссена.
   - Я хочу еще поболтаться тут несколько дней, - сказал он.
   - Но вы ведь вернетесь, правда? -  В  голосе  Двеллинга  были  тревога,
подозрение и вместе с тем облегчение.
   - Ну конечно, вернусь. - Маркэнд сделал попытку улыбнуться. -  И  очень
рад буду вернуться! Тут нам не место, Фил.
   - Что вы хотите сказать?
   - Мы поговорим об этом... когда снова увидимся.


   Селение Картьер -  частокол  каркасных  домов,  поставленных  почему-то
среды обледенелых просторов дакотской долины. Банк Януссена,  процветавший
в этой маленькой фермерской империи, был сложен из серого камня, с красной
железной крышей. Его личная резиденция являла собой затейливое строение  с
башенками и эркерами. Когда они приехали, жена  его  готовила  завтрак,  а
дочь накрывала на стол. Хозяин и гость вдвоем посидели в столовой, комнате
с панелями красного дерева; огромная опрокинутая чаша венецианского стекла
бросала свет на серебро и полотняные салфетки.  Потом  они  отправились  в
кабинет, и банкир изложил свой план. Он был довольно прост. Южная Дакота -
штат,  населенный  христианами;  почему  бы  не  стать   губернатором   по
христианскому мандату? Януссен  вытащил  свои  брошюры  -  целые  страницы
усыпаны цитатами вроде: "Блаженны нищие духом",  "Если  правая  твоя  рука
соблазняет  тебя,  отсеки  ее",  "Любите  врагов   своих,   благословляйте
проклинающих вас". Что до практических деталей, он в общем присоединялся к
программе Лиги. Но главный упор делал на духе.
   - Я хочу улучшить программу  Лиги.  Она  чересчур  практична.  Ни  один
американец не голосует только ради своего кармана. Карман  и  душа  должны
идти рука об руку.
   - Разумеется.
   - Обратите внимание на мой лозунг - он будет  помещен  в  конце  каждой
брошюры и каждой афиши.
   Маркэнд прочел:

   Обратитесь к св.Матфею, гл. 5.1.
   Прочтите Нагорную проповедь Христа,
   Верите ли вы в нее?
   Это и есть моя платформа.
   Если вы христианин,
   Голосуйте за Яна Януссена.

   - Ну, что вы скажете?
   - Проповедь - вещь хорошая, - сказал Маркэнд и помедлил. - Думаете, вам
удастся применить ее на деле в Южной Дакоте?
   - Не вижу причин сомневаться.  Вопрос  вот  в  чем:  будут  ли  за  нее
голосовать?
   - Я бы сказал: да, если только вы сумеете их убедить, что действительно
примените ее на деле. Но если вы уже...
   - Об этом вы не беспокойтесь. Я спрашиваю вас об одном: правильно ли  я
изложил это? Как сказать еще лучше... еще убедительнее?
   - Понимаю. - Маркэнд медленно кивнул. - Вы не спрашиваете моего  совета
о том, как вам осуществить заветы проповеди, если вы  будете  избраны.  Вы
только хотите, чтоб я помог вам использовать  проповедь...  для  выборного
лозунга?
   - Вот именно.
   - У вас уже есть определенный план на случай, если вас выберут?
   Крупное тело задвигалось, и взгляд стал жестче.
   - Конечно. Самое важное - это предварительные выборы...
   - Понятно.
   Януссен представил Маркэнду свою жену и дочь совершенно таким же тоном,
каким говорил: "Вот ваша спальня, вот уборная". (Но  он  испытывал  больше
гордости, показывая ванную, сверкающую кафелем  и  фарфором.)  Женщины  не
сели за стол вместе с мужчинами. Маркэнд стал замечать...
   Дочь, подававшая  завтрак,  была  высокая  девушка  лет  семнадцати,  с
глазами, которые глядели на него словно из-за железной решетки... на него,
друга ее тюремщика. Она была похожа на отца: походкой,  пропорциями  тела,
разрезом глаз, соотношением носа и рта. Но и глаза, и горькая складка  губ
говорили о такой  ненависти  к  отцу,  что  сходство  становилось  жутким.
Казалось, будто часть Януссена в ненависти отделилась от его тела и  стала
противотелом,  противодухом:  плоть  женщины  против  плоти  мужчины,   ее
ненависть против его  себялюбия.  В  матери,  запуганной  и  бесформенной,
видно, ничего не осталось от той, какой она была когда-то.
   После обеда Януссен поднял  вопрос  о  предвыборных  речах.  Он  думает
совершить агитационную  поездку  по  всему  штату.  Не  хочет  ли  Маркэнд
сопровождать его, на выгодных условиях, в качестве секретаря и  советника?
Маркэнд отказался.  Тотчас  же  Януссен  стал  торопливо  забрасывать  его
вопросами. Он как будто напоминал Маркэнду  о  том,  что  им  оплачен  его
железнодорожный билет и что банкир, даже  в  том  случае,  когда  он  друг
фермеров, привык получать полностью то, за что он платит  деньги.  Поэтому
Маркэнд принялся за выполнение своей  части  обязательств,  давая  советы,
исправляя фразы - и в то же время томясь  желанием  поговорить  с  дочерью
банкира.
   После ужина Януссен вышел. Маркэнд сидел один, покуда  девушка  убирала
со стола.
   - Присядьте со мной, выпьем по чашке кофе.
   Она бросила на него взгляд, полный презрения и горечи, и вышла в кухню.
   Поздно ночью в Картьере останавливался поезд, идущий на Сен-Поль.  Этим
поездом Маркэнд и решил ехать, несмотря на протесты Януссена. Он  пошел  в
кухню попрощаться: обе женщины уже исчезли оттуда.
   Он сидел в душном  вагоне,  докуривал  и  снова  набивал  свою  трубку,
подхлестывая свое негодование. - Вот вам банкир, который живет  в  доме  с
панелями из красного дерева и замучил жену и дочь  домашней  работой.  Без
сомнения, он выжимает последний цент из должников и тратит  деньги,  чтобы
пройти в губернаторы с Нагорной проповедью в  качестве  закона  для  всего
штата. - По возмущение вспыхнуло в Маркэнде и улеглось: глядя на Януссена,
он видит самого себя. -  А  что  я  сделал  со  своей  женой  ради  своего
спасения?
   Его трубка погасла;  успокоившись,  он  пытается  представить  рядом  с
Януссеном и его забитым семейством  Маркэнда  и  его  семью...  -  Януссен
должен идти своим путем. Его жена должна по-прежнему медленно умирать,  не
слыша ни одного ласкового слова, которым  могла  бы  питаться  ее  любовь.
(Женщины не могут жить без любви.) Девушка (горькая складка губ  и  черные
глаза) в один прекрасный день уйдет из родного  дома,  сохранив  в  сердце
холодную ненависть к отцу и еще более холодное презрение к матери. И  если
какой-нибудь добрый человек станет искать ее любви, она  будет  оскорблять
его, хотя бы на гибель себе, чтобы  отомстить  своим  родителям.  Януссен?
Избранный или забаллотированный, он размотает все свои денежные излишки  и
в какой-нибудь год финансовых затруднений обанкротится, а его вкладчики  -
добрые люди, которых он собирается спасать Нагорной проповедью, - потеряют
последние свои гроши. Януссен, факир на час, должен продолжать свой  путь.
Я должен продолжать свой.
   В Сон-Ноле он занял номер в том же отеле; чувство  дали  и  одиночества
стало его плотью. - Я буду жить в этой комнате, пока хватит денег. О, хоть
бы что-нибудь путное сделать в Мельвилле! Хоть бы одну истину  вынести  из
мучительных  дней  съезда,  из  всего  прочитанного,  из  всех  встреч   с
фермерами. О, применить бы эту  истину  на  деле...  Заставить  Двеллингов
понять ее и применить на деле! - Он потребовал перо  и  бумагу;  он  сидел
долгие часы в бессолнечной комнате, изо всех сил  стараясь  излагать  свои
мысли как можно понятнее.


   Усталый  и  словно  постаревший,  Маркэнд  снова  в  Мельвилле.  -  Кто
изменился, я или они?
   Кроме Тима Дювина, Кристины и Клары,  все,  казалось,  стали  иными.  В
последний день, проведенный в темной  комнате  в  Сен-Поле,  Маркэнд  взял
листки со штампом отеля, на которых против аккуратно  выписанных  вопросов
стояли неразборчивые, стертые,  вновь  написанные  и  вновь  перечеркнутые
каракули ответов; взял и разорвал на мелкие клочки. Только одно было ясно:
- Я утрачиваю сознание, что в Мельвилле делал полезное дело, и эту  утрату
не могу перенести. - Эта утрата и стала тем растущим чувством одиночества,
которое не покидало его с первых дней съезда. На все другие вопросы: в чем
правда Лиги? в чем ее ошибки?  нужны  ли  фермерам  политические  деятели?
должны  ли  политические  деятели  быть  бесчестными  и  неразборчивыми  в
средствах?.. - у него был лишь один ответ: не уверен,  недостаточно  знаю,
чтобы быть уверенным. - Лучше вернуться к работе в "Звезде", как будто  бы
ничего не случилось. - Он попытался заняться чем-то другим - и вот  терпит
неудачу.
   Его сомнения проникают в беседы с Двеллингом, который  передает  о  них
Эстер, сочатся непонятной враждебностью... к чему? Однажды в  разговоре  с
Двеллингом и Смейлом он вышел из себя.
   - Да что с вами такое наконец? Конечно, мы победим на выборах! Но  ведь
вы же сидели в комнате совещании так же близко к Верту и Толе,  как  и  я.
Что же вы, спали... или вам просто наплевать?  Вы  не  знаете,  что  ценой
нашей победы на выборах будет потеря... _потеря всего_ раньше времени и по
доброй воле...
   Смейл улыбнулся:
   - Маркэнд, политика - не религия. Но даже и в религии мы соглашаемся на
компромиссы, соглашаемся довольствоваться половиной хлеба.
   - Раскрашенный камень - это даже не половина хлеба! - закричал Маркэнд.
   Фил тихонько сел на стул (они разговаривали в его маленькой библиотеке,
а Эстер была на кухне).
   - Что вы хотите сказать, Дэв?
   Кроткий,  взволнованный  тон  его  вопроса  тронул  Маркэнда.  Он  стал
объяснять им, что именно он хотел сказать; неожиданно для себя  самого  он
был очень красноречив, и  по  мере  того,  как  лились  неизвестно  откуда
взявшиеся слова, прояснялись его мысли.
   - ...Я не оспариваю необходимости  компромиссов  в  политике.  Но  если
идешь на компромисс, нужно  внимательно  смотреть,  что  получаешь  взамен
того, чем поступаешься. План Верта сводится, коротко говоря, вот  к  чему:
фермерам не справиться самим.  Они  слишком  слабы,  слишком  разрозненны,
слишком бессловесны.  (Я  этого  не  думаю.)  Хорошо,  будем  считать  это
доказанным: фермерам нужен союзник. Где ищет союзников Верт? В  том  самом
лагере, который издания Лиги каждой строчкой обличают как вражеский  стан.
Есть ли в  этом  смысл?  Если  вам  нужен  союзник,  почему  вы  идете  на
Уолл-стрит и в Чикаго? А вот я скажу вам почему.  Вы  всего  только  кучка
мелких собственников, озлобившихся на крупных собственников  в  стремлении
получить больше прибыли. Немудрено, что вы входите в соглашение  с  вашими
старшими братьями. К тому же они еще в  умеют  произносить  патриотические
речи.
   - Что же вы предлагаете? - спросил Фил, так как Смейл молчал, задумчиво
ковыряя во рту золотой зубочисткой.
   - Фермеры - производители, - сказал Маркэнд. - Они должны блокироваться
не  с  эксплуататорами,  а  с  производителями...   с   другими   группами
эксплуатируемых производителей.
   - Вы хотите сказать...
   - Я хочу сказать и говорю: с рабочим движением.
   Двеллинг и Смейл встали одновременно.
   - Боюсь, Маркэнд, - Смейл снова сел, - что вы не знаете фермера.
   - Может быть. Но я прекрасно знаю, что вы думаете о фермере. Что  он  в
тысячу раз выше всякого, кто работает на фабрике или заводе; что его земля
и орудия принадлежат ему. Я это знаю.  И  вот  это  именно  и  вредно  для
фермера. Если он не сумеет понять, что его независимость существует только
на бумаге и что эта бумага заперта в подвалах банкиров и посредников, он и
сам в конце концов попадет туда же, в те же самые подвалы, крича при этом:
"Да здравствует свобода!" Фил, фермер должен узнать истину  -  вот  в  чем
могут помочь ему Лига и "Звезда". И все мы. Фермер должен превозмочь  свои
ложные представления о том, что он независим, что у него есть что-то общее
с  денежными  мешками,  которые  правят  страной.  Конечно,  ему  нужны  и
кооперативные элеваторы, и распределители, и низкопроцентные займы, и  все
прочее, о чем  говорится  в  программе  Лиги.  Но  если  смысл  всех  этих
организаций только в том, чтобы сделать его соперником  Уолл-стрит,  тогда
фермеры не более как мелкие капиталисты,  обреченные  на  неудачу...  Верт
сказал вам... в бою  с  крупными  капиталистами.  Единственный  выход  для
фермеров в социализации оборудования - от  тракторов  до  скотобойни  -  и
обмене продуктов по самой дешевой расценке с  другими  производителями  (я
имею в виду рабочих), которые в то же время  должны  социализировать  свое
оборудование, чтобы  предоставлять  свою  продукцию  фермерам  на  тех  же
условиях. Вот что я  хочу  сказать,  -  голос  Маркэнда  смягчился,  и  он
повернулся к Филу, который все  еще  стоял.  -  Опасно  позволять  фермеру
думать только о том, чтобы продавать закупщику: ему приходится тогда вести
игру со специалистами по продаже и покупке - людьми, которые во много  раз
хитрее, конечно, и лучше организованы, чем он, так как  они  прежде  всего
торговцы. Почему Лига  не  разъяснит  фермеру,  что  он  должен  продавать
_потребителю_? То есть объединиться со всеми, кто, как и  он,  является  и
производителем, и потребителем? Тогда он будет иметь дело с равными себе.
   - Без закупщиков нельзя, - наставительно заявил Смейл.
   - Кто это сказал? - возразил Маркэнд и сам изумился своим словам.
   Не слыша ответа, он повернулся к дверям и на пороге увидел Эстер.


   Маркэнд больше не писал передовиц для "Звезды округа Горрит".  Двеллинг
стал рано появляться в редакции; смущенно, но твердо он заявил: "Я  как-то
все выпустил из рук. Нужно,  пожалуй,  больше  самому  заниматься  делом".
Маркэнду любезно  предоставлялось  делать  разметку,  править  корректуру,
писать и редактировать авторские статьи.
   Если ему приходила охота съездить побеседовать с каким-нибудь фермером,
всегда оказывалось, что "форд" занят. Обычно  тугой  на  понимание  такого
рода обстоятельств, Маркэнд должен был в конце  концов  осознать,  что  он
снова стал гостем в Мельвилле, гостем, для которого находилось все меньшей
меньше дела... нежеланным гостем.
   Теперь, проходя по главной улице, он замечал, что дружеские приветствия
соседей становятся все короче и холоднее. Фермеры, заходившие в  "Звезду",
здоровались с ним как-то неловко и поспешно отворачивались к Двеллингу.
   Кристина не  изменилась;  как  всегда,  она  держалась  приветливо,  но
отстраненно, поглощенная своими внутренними  противоречиями,  придавленная
своей скорбью. А Эстер стала чаще улыбаться,  заботясь  об  его  удобстве.
Потом настал тот день, решающий день, когда Маркэнд узнал, что  ее  улыбка
лжива. Вся картина его постепенного отлучения от дел Мельвилля  и  Лиги  с
головокружительной  неожиданностью  развернулась  перед  его  глазами,   и
Маркэнду стало ясно, что эта женщина всему причиной.
   Эстер Двеллинг хотела достигнуть власти через возвышение  своего  мужа;
путь  к  власти  лежал  не  через  поиски  глубокомысленных   ответов   на
отвлеченные вопросы, а через победу на выборах. Этот  пришелец  с  Востока
некоторое время был нужен для осуществления ее планов, и она держалась  за
него; теперь он стал опасен, и она выживала его. Это было очень просто.  И
так же прост был ее метод. Смейлу,  Свену,  Паару,  всем  мужчинам,  кроме
мужа, которых она встречала, и их женам она говорила о своем разочаровании
в Дэвиде Маркэнде. Она, доверчивая женщина, полюбила его и навязала своему
мужу. Но Фил оказался умнее ее; он разоблачил пришельца с  Востока.  Дэвид
Маркэнд - не кто иной, как социалист и анархист,  по-видимому  подосланный
какой-нибудь _мафией_ нью-йоркских банкиров, чтобы  пробраться  в  Лигу  и
посеять в ней смуту. "Но с таким бдительным человеком, как Фил, не  так-то
это просто". Фил нарочно взял Маркэнда с собой в Сен-Поль, чтобы  показать
его Верту. Эстер делала намеки на беседы  ее  мужа  с  вождем  Лиги.  Верт
посоветовал не торопиться... не бесить его, выжить постепенно.
   Своему мужу она пела другое. Она  разжигала  его  ревность  и  зависть,
возбуждала его недоверие к самому  себе.  Так,  значит,  Маркэнд  произвел
большое впечатление в Сен-Поле? Завтракал с сенатором  Далласом?  Ездил  к
казначею Януссену в  гости?  А  рассказал  ли  он  Барни,  кто  автор  тех
передовиц, которые Барни так расхвалил?  "Ну,  разумеется.  Нельзя  же  не
воздать должное такому человеку! Во  всяком  случае,  такому  обаятельному
человеку, - человеку, чарующему и мужчин и  женщин.  Кристина  говорила...
Как нам повезло с  ним!  Может  быть,  он  останется  здесь?  Может  быть,
сделается мельвилльским  гражданином?  Я  уверена,  что  у  Маркэнда  есть
деньги. Может быть, он отдаст их на дело Лиги? Может быть..."
   Кристина видела все маневры Эстер, заботилась о своем ребенке, помога