- Здоровье, правда, замечательное.
   - Рано или поздно наступит и для меня счастливый день.
   - Как же это, Бетти?
   -  Не  знаю,  "как"  я  этого  достигну,  зато  знаю,  "чего"  я  хочу.
Когда-нибудь я позволю себе растолстеть!  -  Она  приподняла  руками  свои
груди, как будто их тяжесть была так велика, что тянула ее торс  книзу.  -
Вот когда придет такой день, что мне можно будет начать толстеть, тогда  я
и буду счастливой! - Она расхохоталась, потянулась кверху и поцеловала его
в губы. Прикосновение ее тела к его коленям разожгло его; ее губы охладили
его.
   - Сколько вы мне дадите, папаша?
   - Пока еще не решил.
   - Ну-ну, не пугайте! - Она ущипнула его за нос. - Мне  это  сейчас  все
равно. Честное слово, все равно. Конечно, завтра я буду думать иначе...  А
через пятнадцать лет - и  подавно.  По  сейчас  мне  безразлично.  Вы  мне
нравитесь. Я бы вас теперь не отпустила, даже если б вы дали мне фальшивую
бумажку.
   - Смешная вы девочка.
   - Я же сказала, что вы мне нравитесь. И потом, я верю  в  везенье.  Вам
сегодня повезло, понимаете? Почти каждый вечер  мой  постоянный  обожатель
торчит за кулисами, и, попади вы в другой раз, мне пришлось бы  посмотреть
на вас как на пустое место. Но  он  уехал  в  Чикаго,  понимаете?  Вы  мне
верите?
   - Верю.
   - Если б я действительно беспокоилась о деньгах, разве бы  я  стала  об
этом говорить? Не такая уж я дура! Просто мне любопытно знать, какой вы.
   - Я дам вам сто долларов.
   - Ну! У вас так много денег? - Она весело захохотала, вскочила, развела
руками, спустила с плеч пеньюар, обнажив совершенную по форме, похожую  на
яблоко грудь. - А как по-вашему, стою я этих денег?.. Почему  вы  меня  не
целуете? Что такое с вами?
   - Не знаю, Бетти.
   - Может быть, я вам не нравлюсь?
   - Может быть, наоборот, Бетти.
   Она прикрыла свою наготу.
   - Не смейте!.. - сказала она. - Не смейте! Что за  чушь!  Мы  оба  были
бедняками. Бедняки - наш класс. Сердцем мы навсегда останемся в  нем.  Как
же! Душные комнатенки, полные кухонного чаду, вонючего  мыла  и  визгливых
ребятишек. Бобы со свиным салом. Пропахший потом ухажер, которому за  пять
радостных ночей нужно отдать еще  пятьдесят  лет  в  душной  комнатенке  с
кухонным чадом, и мылом, и ребятишками. Разве я не знаю? Это - наша среда,
понимаете вы? К ней мы принадлежим сердцем, но не головой. Вот мы двое, мы
были похитрее, и мы вырвались. Головой  мы  пробили  себе  путь  в  другой
класс, где живут в шикарных квартирах, и стирку отдают на сторону, и детей
тоже, если случаются дети. И из этого класса мы вытягиваем все, что можно.
   Она стащила Маркэнда со стула и,  свернувшись  в  клубок,  прижалась  к
нему.
   - Сто - это слишком много, сто вы мне не  можете  дать.  Но  вы  можете
любить меня.
   Он отстранил ее.
   - Что такое? Я нам, и правда, не нравлюсь?
   - Очень нравитесь.
   - Мне казалось, что мы понимаем друг друга.
   - Бетти, это так и есть. В том-то и дело. Не сердитесь. - Он положил на
рояль стодолларовый билет. - Мне нездоровится.
   - Не лгите.
   - Хорошо, я не буду лгать. Вы заставили меня задуматься... То,  что  вы
говорили... Я хотел вашего тела. Я и сейчас хочу его.
   - Вот что я вам скажу: берите обратно ваши сто долларов.
   - Разве я не могу вам сделать подарок? Или вы только на сделку со  мной
согласны, Бетти?
   Он замолчал и увидел перед собой ее. Не смутный призыв своего  желания;
он увидел реальное живое существо... и оно  было  близко.  Глаза,  которые
принудили себя смотреть и быть настороже, детские губы, которые  судили  и
произнесли мудрое решение, круглый лоб, который задумывался над  проблемой
борьбы за существование. Он увидел провинциальную девушку, возненавидевшую
шум родного дома, его нищету, которая  заставила  ее  в  поблекшей  матери
возненавидеть женщину и в угрюмом отце научила бояться  мужчины;  страшней
же всего сделала для нее красоту, которая  могла  заманить  ее  в  ловушку
любви и домашнего очага, похожего на отцовский.
   - Вы не можете понять, - сказал он, - я сам не могу. Что-то  встало  на
пути. В этом нет ничего обидного для вас. - Он посмотрел на нее.
   Грубым движением он  схватил  ее  и  поцеловал  ее  руку,  плечо,  шею.
Распахнул пеньюар и нежно поцеловал грудь.
   Он снова прикрыл ее грудь и, точно в  зеркало,  заглянул  в  ее  глаза.
Прежде чем она успела заговорить, он взял пальто и шляпу и исчез.



3

   Элен посмотрела на мужа. - Давно уже он  не  спал  так  безмятежно,  не
стану его будить. - Она осторожно прикрыла за собой  дверь.  Внизу  шумели
Тони и Марта.
   - Тише, дети! Папа спит еще.
   - Спит? - спросил Топи. День был не воскресный и не праздничный; вообще
не такой, когда полагается долго спать;  а  больным  он  отца  никогда  не
видел. - А что с ним?
   - Ничего, детка. Папа поздно пришел вчера и устал. -  Как  обычно,  она
пошла проводить детей в школу. Под  неярким  апрельским  солнцем  казались
мягче камень и кирпич невысоких строений Парк-авеню;  деревья  еще  стояли
оголенные, но в дымке, обволакивавшей их, уже таилось обещание.
   Маркэнд  очнулся  от  глубокого  сна.  В  доме  было  тихо;  по   шуму,
доносившемуся с улицы, он понял, что уже поздно. Он  лежал  и  смотрел  по
сторонам; все мышцы его тела были расслаблены,  и  его  наполняло  чувство
покоя,  совершенное,  как  в  спящем  ребенке;  кожа   была   потная,   но
прохладно-свежая. Давно уже ему не спалось так хорошо; с той  самой  ночи,
когда он в  последний  раз  погрузился  в  объятия  Элен  (перед  тем  как
нахлынули на него все эти сомнения). Тело его снова  нашло  свое  место  в
мире! Необычность исчезла. Что же произошло? Он поднял голову и увидел  на
стуле смятый воротничок (фрак его Элен убрала). Тут он вспомнил. Но откуда
это чувство покоя? Ведь он же не остался, он твердо знает, что не  остался
у той девушки. Жизнь, необычная и далекая все это время, стала вдруг вчера
необычной и близкой. Непереносимо. Он бежал от непереносимой близости этой
девушки. Пешком возвратился домой. Лег  в  постель  и  заснул.  Он  помнил
только напряженный миг раздевания в темноте: Элен  не  должна  проснуться.
Видел ли он сны? Нет. Откуда же это чувство покоя? -  Оно  явилось  помимо
меня. - Жизнь его, пока он спал, не  знала  никаких  вопросов,  и  никаких
вопросов не было теперь, когда он лежал, проснувшись. Он подумал  о  почти
безумной потребности, мучившей его  всю  неделю,  пока  он  не  нашел  эту
девушку, которую купил и от  которой,  купив,  отказался.  Почему  он  так
поступил? И куда исчезла эта потребность теперь? Нет больше  того  голода.
Что-то изменилось. Холодные струйки душа... он ощущает  их  близость,  как
ощущает близость улицы, каплями звуков сочащейся в  открытое  окно.  Может
быть, близость жизни, как-то им вновь обретенная,  заменила  ему  близость
молодого женского тела. _Он знает, что ему  делать!_  Вот  откуда  чувство
близости жизни, приятное чувство покоя...
   За завтраком он ел немного, даже этот голод утих в нем.  Элен  вошла  и
посмотрела на него, и лицо ее просветлело.
   - Ты чудесно поспал, Дэв. Я так рада. - Она поцеловала его  материнским
поцелуем. - Возвращайся пораньше. - Ее лицо сияло, точно неожиданная ласка
коснулась его.
   - Элен, -  услышал  он  свой  голос,  в  то  время  как  тело  его  уже
повернулось к дверям, - сколько денег нужно нашей семье, чтобы прожить?
   -  О,  не  так  много!  -  Она  взяла  с  буфета  хрустальный  бокал  и
рассматривала его, ища следы пыли. Она встретила его  вопрос  так,  словно
давно ждала его с нетерпением, и заранее приготовила  ответ.  -  Мы  легко
могли бы обойтись гораздо меньшим, чем ты зарабатываешь,  дорогой.  Десяти
тысяч было бы вполне достаточно. Подумай только! Это меньше, чем  доход  с
наследства дяди Антони.
   Он  стоял,  не  глядя  на  нее,  испытывая   неловкость,   словно   она
преждевременно ответила на вопрос, еще не  созревший  в  нем,  словно  она
поторопила какое-то рождение, которое не нужно  было  торопить.  Потом  он
простился с ней и вышел.


   Часы в конторе показывали  без  пяти  одиннадцать.  Длинная  комната  с
рядами  полированных   столов   и   девичьих   головок,   склоненных   над
постукивающими  машинками  в  чуть  влажном  ореоле  девичества,   внушала
Маркэнду чувство могущества. Контора никогда не поглощала его целиком,  но
все же она служила опорой, какую-то поддержку она давала ему, как  и  этим
девушкам  в  длинной  комнате,  создавала   в   нем   _какое-то_   чувство
устойчивости и прочности. Странное видение вдруг  представилось  Маркэнду:
земной шар, без опоры вращающийся в пространстве; луна, планеты, солнце  -
все во вращении, и все без опоры. Что за нелепица! Где-то допустили ошибку
астрономы. Но  он  увидел  себя  самого  оторвавшимся  от  опоры,  которую
пятнадцать лет находил в делах... вертящимся в пустоте. - Что ж, разве мне
больше нужна поддержка, чем всей солнечной системе? - Он с шумом захлопнул
за собой дверь кабинета.
   София Фрейм сидела за пишущей машинкой.
   - Доброе утро, мистер Маркэнд. Я только что хотела звонить к вам домой.
Я уже беспокоилась.
   - Узнайте, пожалуйста, - сказал он, -  могут  ли  принять  меня  мистер
Сандерс и мистер Соубел.
   В ее широко раскрывшихся глазах был вопрос; помедлив  некоторое  время,
достаточное, чтобы овладеть собой, она вышла из комнаты.
   Он остался в кабинете один. - Эти женщины! Они, кажется, все  на  свете
знают раньше, чем я. - Он посмотрел на ряды маленьких  ящичков,  аккуратно
расставленных на полках. Он никогда  не  руководствовался  их  содержимым.
Маркэнд был хороший финансист, потому что привык рисковать и, не  считаясь
с правилами, следовать своей интуиции. - Земля  -  вращающийся  шар.  Черт
возьми, ведь это верно! Земля, на которой я стою,  летит  в  пространстве,
летит, и я вместе с ней. Как я попал  туда?  -  Маркэнд  положил  руку  на
письменный стол, словно пытаясь за что-нибудь ухватиться, раз уж он  стоит
на лишенной опоры планете. И тихо начал смеяться. Он снял руки  со  стола,
помахал ими в воздухе, точно неуверенно балансирующий канатоходец, и потом
широко распростер их, словно ожидая аплодисментов в конце номера. - Кто же
должен аплодировать? Где найти прочную опору? Прочной опорой  должен  быть
бог. - Мисс Фрейм смотрела на него.
   - Вас ждут, сэр, в кабинете мистера Соубела.
   Она смутилась и снова села за свой стол.
   Он наклонился над ней.
   - Ничего срочного не было сегодня? Впрочем, если даже и было,  вы  уже,
наверное, все сделали. - Мисс Фрейм была польщена.  -  Скажите  мне,  мисс
Фрейм, что служит опорой вашей положительности? - Он взял ее за подбородок
и приподнял ее лицо.
   Она покраснела.
   - Что за настроение у вас сегодня, мистер Маркэнд?
   Но когда он вышел, она вздохнула и облизала языком губы, словно слишком
быстро проглотила доставшийся ей лакомый кусочек; потом снова углубилась в
свои бумаги.
   Луи Соубел отодвинул свое кресло от большого стола, на  котором  ничего
не было, кроме двух телефонных аппаратов и розы в узкой  серебряной  вазе.
Маленький бесплотный человечек,  изысканно  одетый,  не  сгибаясь,  слегка
кивнул Маркэнду; голова его по цвету и  форме  напоминала  череп  скелета.
Переносица едва была заметна, но ноздри вздрагивали при каждом  вздохе,  и
глаза под нависшим лбом сверлили, как два добела раскаленных бурава. Сбоку
у стола, также лицом к Маркэнду, сидел помощник  и  правая  рука  Соубела,
главный закупщик сырья в  ОТП,  Мэдисон  Сандерс.  Его  лицо  состояло  из
кривых, перекрещивавшихся  под  разными  углами,  нос  был  орлиный,  губы
тяжелые, глаза всегда  полузакрыты.  Сандерс  развалился  в  кресле,  куря
сигару; Соубел, который не курил, и не пил, и никогда не  сидел  без  дела
(Нью-Йорк не знал за ним ни одного порока), почесывал себе шею  украшенным
перстнями пальцем.
   - Ну-с, Маркэнд, что вас тревожит?
   Маркэнд закурил предложенную Сандерсом сигару.
   - Я хочу уйти.
   Последовало долгое молчание.
   - Вы сказали - уйти? - спросил Сандерс.
   - Да, выйти из дела.
   - Что вы собираетесь делать? - спросил Соубел.
   - Не знаю.
   - Допустим, вы некоторое время ничего не  будете  делать,  -  продолжал
Соубел, - ну, а потом что?
   - Право, не знаю, господа.
   - Вы не думаете переходить в другое место? - Сандерс улыбнулся.
   - Что вы хотите сказать?.. Ах, вы думаете - в другую фирму? Ну конечно,
нет.
   - В таком случае я не  понимаю  вас,  молодой  человек,  -  сказал  Луи
Соубел.
   - Я вас за это не упрекаю, патрон.
   Снова молчание.
   - Давно вы это задумали?
   - Насколько я знаю, нет.
   - Возможно ли это? Ведь вы думали об этом?
   - Если бы я "думал" так, как вы это понимаете, я бы, конечно, знал. И в
таком смысле я об этом совсем не думал. Это пришло неожиданно.  Но  как-то
внутри оно, наверно, бродило во мне некоторое время.
   Соубел отнесся к его словам как к признанию  в  болезни.  Самый  лучший
человек может заболеть, и Соубел никогда не достиг бы таких высот, если  б
не умел относиться с уместным и своевременным сочувствием к хорошим людям,
которые иногда болеют. Сандерс сдавил кончик сигары мокрыми, вытянутыми  в
трубочку губами.
   - Что, если мы откажемся принять ваше заявление об уходе?
   Маркэнд улыбнулся.
   - Признаюсь, мистер Соубел, это ни разу  не  приходило  мне  в  голову.
Зачем это вам?
   - Во всяком случае, это было бы вполне возможно.
   - Дело в том, господа, что я, так или иначе, уже  неспособен  приносить
пользу нашему предприятию. Вы можете найти человека, который будет  делать
то же, что и я, при вдвое меньшей оплате.  Поскольку  мы  являемся  частью
ОТП, все подчинено определенному порядку, так  что  тут  может  справиться
любой экономист. Кредитная проблема  ОТП  связана  с  кредитной  проблемой
Соединенных Штатов, а это, вы сами знаете, задача для статистика.  Я  ведь
привык работать в деле, основанном на конкуренции.
   - Вы сами понимаете, мой дорогой друг, - сказал Соубел, - что мы  вовсе
не расположены терять человека, который способен рассуждать  так,  как  вы
сейчас рассуждаете. Может быть, вы и правы. Но в  ОТП  есть  другие  сферы
деятельности. Мы еще не начали  разворачиваться.  Есть  Европа,  Латинская
Америка. Давайте в понедельник, в четыре, устроим  совещание  и  поговорим
подробнее  об  этом.  Вот,  например,  Сандерс  только  что  вычислял  мне
себестоимость сигары, которую вы курите. По вкусу похожа на "гавану"?
   - А разве это...
   - Это с одного ранчо, у которого мы законтрактовали всю продукцию. Штат
Веракрус, где-то в Мексике.
   - Вы полагаете, - сказал Маркэнд, - что мне просто надоела моя работа и
более живое дело меня удержит. Но это не так. Я решил  покончить,  целиком
покончить с делами вообще.
   - Еще раз спрашиваю вас, что вы намерены делать? - спросил Сандерс.
   -  И  я  снова  вынужден  вам  ответить,  что  не  имею  ни   малейшего
представления.
   Соубел обернулся к Сандерсу, глаза их встретились,  и  Сандерс  кивнул.
Это был человек, одаренный богатой интуицией, и в ОТП ему  не  было  цены,
потому что он умел во время совещаний угадывать  мысли  Соубела  и  жестом
отвечать на них. (Сандерс обладал еще одним, хотя и меньшим  достоинством:
во всей Северной Америке не нашлось бы человека, лучше него разбирающегося
в качествах тысячи сортов табака.)
   - Вот что я вам скажу, Маркэнд, - сказал Соубел. - Конечно,  вы  вольны
уйти, если вам этого хочется.  Мы  не  собираемся  вас  удерживать.  И  вы
совершенно правы, полагая, что с вами или без вас ОТП будет существовать и
дальше. Но я много старше вас и в этом вопросе чувствую за собой некоторую
ответственность. Если вы напишете нам заявление об уходе, мы  положим  его
под сукно. Сейчас апрель. Пусть оно пролежит до сентября. На это время вам
будет предоставлен  отпуск,  шестимесячный  отпуск  с  сохранением  полной
оплаты. Уезжайте, разберитесь в себе.
   - Я готов согласиться на это, если вы настаиваете. - Маркэнд  встал.  -
Но от жалованья я отказываюсь.
   - Об этом вы договоритесь с Картрайтом, - сказал Соубел. Он нахмурился:
с Маркэндом в его кабинет входила чужая воля, которая угрожала его миру  и
которую он никак не мог подчинить себе.
   Через час перед столом Маркэнда стоял явно взволнованный Чарли Поллард.
София Фрейм собрала свои бумаги и вышла, оставив их вдвоем.
   - Что за чертовщина! Сандерс мне сказал, что вы хотите _выйти из дела_.
   Маркэнд видел сумятицу  чувств,  отраженную  на  лицо  Полларда,  и  не
понимал его.  Тут  была  инстинктивная  радость,  которую  всякий  человек
испытывает при известии о неудаче близкого друга; была тревога, потому что
Поллард любил Маркэнда и, кроме того, смутно чувствовал, что прочность его
собственного мира поколеблена; было недоумение. Маркэнд кивнул.
   - Но послушайте, старина, я не понимаю!
   - Я здесь чувствую себя не на месте, Чарли, с самого слияния фирм.
   - Куда вы идете?
   - Вы хотите сказать - в какое предприятие? Вы с ума сошли! Никуда. Куда
я пойду?
   - Что же вы собираетесь... Позвольте, сколько вам лет? Тридцать пять? В
тридцать пять лет вы намерены уйти на покой?
   - Как мне заставить вас понять, когда я сам не понимаю? Я  иду  шаг  за
шагом. Первый шаг - это уйти из конторы.
   - Дэвид, если вы продадите свою часть согласно  завещанию  и  поместите
капитал самым надежным образом, вы получите десять тысяч долларов в год, и
ни пенни больше.
   - Знаю.
   - Не слишком жирно! При вашем-то размахе! Мы все вас знаем. Соубел тоже
знает вас. Десять тысяч! При вашей деловой сметке! Вы можете иметь  десять
тысяч в месяц, если останетесь здесь и будете расти вместе с  ОТП.  Как-то
на  прошлой  неделе  я  завтракал  с   Соубелом.   ОТП   только   начинает
разворачиваться, дружище! Знаете  ли  вы,  что  такое  для  нас  Панамский
канал?.. Говорят, он открывается в будущем году. Это значит, что вся Южная
Америка у нас в кармане. До Тихоокеанского побережья будет не дальше,  чем
до Кубы. Мы уже имеем Кубу, тогда мы будем иметь Эквадор, и Перу, и  Чили.
ОТП не останется предприятием местного, внутреннего значения. Наши акции в
недалеком будущем взлетят вверх,  предприятие  разрастется  так,  что  нам
придется дробить его. А вы хотите  уйти.  С  деловой  точки  зрения  вы  -
сумасшедший, и я считаю своим долгом сказать вам об этом. Продавать, когда
цены самые низкие!  А  ведь  расширение  дела  означает  новые  финансовые
проблемы, как раз по вашей специальности. Слушайте, дружище, ради бога, не
будьте идиотом!
   - Меня это все не трогает,  Чарли.  -  Маркэнд  откинулся  в  кресле  и
положил ноги на стол.
   Поллард пристально глядел на него, пытаясь понять, но это ни к чему  не
привело.  Как  всегда,  он   видел   спокойную   крупную   голову,   глаза
непроницаемые и улыбающиеся.
   - Да что это за чертовщина наконец?
   Маркэнд попыхивал сигарой.
   - Вероятно, выдумки Элен? Понадобилось  сделать  из  вас  общественного
деятеля или еще что-нибудь вроде этого?
   Маркэнд покачал головой.
   - Ну хорошо, - оживился Поллард, - положим, вы решили пустить на  ветер
свою жизнь, но вы ведь должны подумать о жене, о детях. Продав  свою  долю
сейчас, вы обрекаете их на относительную бедность. Говорю вам:  капитал  в
двести тысяч - ничто по сравнению с тем, что нас ожидает. Сидите на месте,
и вы сделаете своих детей миллионерами. В конце концов,  это  ваш  долг  и
перед семьей...
   - Мой долг перед женой и детьми - продолжать вести жизнь, которая не по
мне?
   - Ба-ба, старина, каждый делает деньги, как умеет... У вас есть  лучший
способ про запас?
   - А зачем мне делать деньги? В особенности если они у меня уже есть?
   - Дэвид, вот теперь вы говорите как человек, лишенный  размаха.  Десять
тысяч в год - это не деньги.
   - Это - прожиточный минимум.
   - Кто, черт возьми, думает о прожиточном минимуме?
   - Вы не то хотели сказать. - Маркэнд  встал  и  внушительно  выпрямился
перед своим собеседником. - В