носившее славные имена,
   В залах, которые наполняло бездушие,
   Чья ничтожность поглотила мою музыку
   И меня самого! О, моя Марта!
   ...Поглотило меня._

   Желание мое, ты сын
   Нашего желания.
   Через нас ты получил дыхание и жизнь,
   С нами ты играл и рос - и вырос сильным.
   С нами ты исчез.
   Мы, которые желали, сумели создать тебя.
   Но у тебя не будет жены,
   И у тебя не будет ребенка,
   Возлюбленное желание мое,
   У тебя не будет жизни,
   Пока желание не родится в тебе.


   Темный, как земля, мрак,  наполненный  голосами  и  образами,  сменился
серым  безмолвным  днем,  окружившим  опустошенного  и   усталого   Дэвида
Маркэнда. Шел дождь; мокрая пелена тянула небо вниз, к земле, и в пей  они
сливались в одно. Маркэнд подумал,  что  хорошо  было  бы  умереть.  Голод
поднял его с постели, но пища тяжело ложилась в  желудок;  глаза,  ноги  и
руки болели. - Я - ничто. Тщеславие городской жизни... успех...  все  было
ложью. - Он стал отцом, он  определил  судьбу  женщины,  но  он  -  ничто.
Неприглядное это было зрелище - жизнь Дэвида Маркэнда. Не мудрено, что  он
бежал из своего дома и своей конторы. Теперь он понял. - Когда умерла  моя
мать, ее тело зарыли в землю, и оно обратилось в  прах.  Моя  смерть  была
медленнее, мое тело отправилось в Нью-Йорк, и там я тоже  постепенно  стал
прахом. - Еще много было в нем от нежного и покорного мальчика для  Томаса
Реннарда с его лихорадочной ненасытностью, для Корнелии с  ее  материнской
потребностью любить, для  Элен.  Но  вскоре  он  исчез;  остался  автомат,
созданный городом, делал деньги, растил детей. Но и это тоже кончилось.  -
Я возвратился к началу пути... мертвый. Я - ничто.
   Дождь все шел, и Маркэнд все думал о смерти. - Я обманываю себя самого,
я вовсе не хочу умереть. - Ему захотелось узнать, где  проводит  лето  его
семья. Элен тогда еще не решила, снять ли ту усадьбу в Адирондаке, где они
жили прошлым летом. Как странно не знать, где  сейчас  она,  где  Марта  и
Топи. Тони! Его Маркэнду особенно недоставало, его он особенно любил. Было
нестерпимо сидеть тут в кухне и не знать, где сейчас его сын,  что  делает
его сын. - Может быть, Тонн болен? Но мне бы дали  знать.  Реннард  знает,
где я (он послал ему письмо с просьбой выслать сто долларов). Нет, мальчик
здоров. Он катается  в  лодке  по  озеру.  -  Маркэнд  вдруг  почувствовал
уверенность: семья его в горах, в адирондакской усадьбе. Он видит их всех.
Элен здорова, но неуловимое облако застилает ее от Маркэнда. Марта весела,
как всегда. Тони сидит в лодке, но он невесел. Маркэнду трудно представить
себе, что думает Тони. - Достаточно ли он взрослый, чтобы его  встревожило
отсутствие отца, тревога матери? Или то, что я  вижу,  -  всего  лишь  мое
предчувствие?.. - Маркэнду вдруг сдавило горло, как при внезапном  испуге.
Предчувствие. Что это значит?  На  несколько  минут  он  замер,  почти  не
дыша... Потом почувствовал, что решение принято: -  Я  возвращаюсь  домой.
Пусть я - ничто, но по крайней мере я могу дожить остаток моих дней вместе
с моей женой и моими детьми. Я нужен им. - Он  слышит  свои  сомнения,  их
страшный отзвук в голосе матери. Как может  "ничто"  быть  нужным  жене  и
детям? Как может "ничто" давать? Он думал о Деборе и Гарольде, о мертвящей
власти над ними Сэмюеля Гора. - Я возвращаюсь домой.  Или  нужно  остаться
здесь и умереть, или - вернуться домой.
   В этот вечер, как всегда, Дебора поставила перед ним тарелку с едой. Он
сказал:
   - Я возвращаюсь. Я возвращаюсь домой.
   Он почувствовал, как окаменела  ее  рука,  все  ее  тело.  Было  темно,
сильный дождь ослепил сумерки.  Она  поставила  на  стол  две  свечи.  Она
сказала:
   - Когда вы кончите ужинать, я приду. Я хочу поговорить с вами.
   Когда она ушла, напряжение, исходившее от нее, не  исчезло.  Когда  она
возвратилась, оно стало расти, пока вся комната  не  наполнилась  им.  Она
остановилась за его стулом и положила руку ему на плечо.
   - Еще не время вам возвращаться домой.
   Пустым взглядом он смотрел перед собой; он хотел руками  закрыть  лицо,
так стыдно ему стало от ее слов и от ее руки, лежавшей у пего на плече,  -
стыдно, потому что ему нечего было ответить. Наконец он сказал:
   - Я не знаю, зачем приехал сюда. Может быть,  для  того,  чтобы  узнать
кое-что о себе самом. Ну что ж! Мне это удалось. В этом мало хорошего... в
том, что я узнал. Но теперь мне бесполезно оставаться. Я могу привыкнуть к
своей пустоте. Дома, может быть, я найду себя.
   - Вы не готовы, - сказала она.
   - У меня есть жена, Дебора. - Он  все  еще  бесцельно  смотрел  вперед,
чувствуя на своем плечо ее руку и за своей спиной ее тело.  -  Есть  дети.
Они ничего не знают. Мое  отсутствие  может  оказаться  ядом...  невидимым
ядом. Оно может причинить зло Элен, и через Элен... - Он поднял  глаза  на
Дебору.
   Она сняла руку, придвинула качалку его матери и села напротив него.
   - Дэвид, я кое-что должна сказать вам.
   Ветер начал хлестать  по  оконнице  струями  дождя.  В  тесной  комнате
неподвижно стояло пламя свечи.
   - Как мне сказать вам? - Она говорила так тихо, что в  стуке  дождя  по
стеклу трудно было расслышать ее. - Вы должны понять меня без слов. Дэвид,
вы не готовы еще к возвращению домой. Ваша судьба не  так  проста.  Вы  не
имеете права вернуться и позволить жене и детям сделать из вашей жизни то,
что они хотят... Спросите у бога... Пусть откроет, какова его воля!
   Он пристально посмотрел на нее.
   - Бог со мной не разговаривает. Я не верю в бога.
   - Но он разговаривает со мной. Он говорил со мной.
   - И что же он сказал?
   - Это было на холме. Где вы часто играли в детстве. Сначала мне это  не
нравилось. Холм  -  мой.  А  вам-то  что  там  делать?  А  потом  вдруг  я
примирилась, поняла, что так и надо. А потом перестала про это думать.  Вы
уехали. Я вас забыла... А холм...
   - Что вы слышали на этом холме?
   - Это было в ту вторую ночь, когда я сбежала из ужасной постели мужа. В
первый раз я сбежала зимой, сбежала потому, что  он  меня  бил.  А  тут  я
чувствовала, что умру, потому что была весна. Я не в  силах  была  вынести
новую весну. Поскорей бы умереть. Трое детей моих умерли. И ангел стоял  в
огненном облаке на вершине холма,  и  голос  его  был  как  ночь,  темный,
бескрайний, он нежно коснулся меня и вошел в меня. Дэвид, он  сказал  мне,
что мне нельзя умирать. Потом, когда родился Гарольд, я подумала, что  все
это было ради него. Но это не ради  Гарольда.  Я  осталась  жить  не  ради
Гарольда. Почему ангел запретил мне умирать? Дэвид, верьте мне. Это с вами
связано. Теперь я вижу. Вы должны быть близко, чтоб я  еще  лучше  увидела
все вблизи. Вот почему вам нельзя уезжать. Пока еще нельзя.
   Она сидела в качалке его матери, не шевелясь, прямая и спокойная, но ее
слова несли бурю человеку, который слушал их.
   - Если б я знал, Дебора, чего вы хотите от меня, я бы все сделал.
   Она всплеснула руками, она радостно заламывала их.
   - Ничего... ничего. Ничего не надо делать. Только останьтесь...  -  Она
поднялась с качалки, снова встала с ним рядом. - Я все знаю. И вам скажу.
   Он тоже поднялся.
   - Дебора, я сам не знаю, отчего ваши слова так действуют на меня. Я  же
не верю ни в какого ангела. Оно и понятно - я и в бога не верю.
   - Да зачем вам верить в бога? - вскрикнула она.  -  Богу  нет  дела  до
того, верите вы в него или не верите. Если б ему это было важно, он бы  уж
сумел сделать так, чтобы вы поверили.
   - Во что же мне верить, Дебора?
   Она всплеснула руками.
   - В самого себя.
   - Не могу. Я - ничто...
   - Тогда верьте в то, что видите.
   - Я вижу вас.
   - Вы останетесь, Дэвид, потому что видите меня.


   Когда она ушла, он закрыл глаза, чтобы  ее  не  видеть.  Он  чувствовал
душную комнату, два тела, его и Деборы, дышавшие в этой комнате, дождь  по
стеклу, шелест деревьев под дождем, отдаленный вой собаки, вызвавший в его
представлении  образ  земли:  луга,  холмы,  каменоломни.  У  пего  слегка
кружилась голова. Он сжал ее обеими  руками;  это  немного  прояснило  его
сознание. Теперь он видел только свое  тело,  видел,  как  оно  дышит.  Он
увидел, как его тело вдыхает и выдыхает слова Деборы, которые она говорила
в этой комнате, и  как  это  тело  вдыхает  и  выдыхает  отдаленные  стоны
деревьев под дождем. Казалось, все это и есть его сознание. Дэвид  Маркэнд
постиг свое сознание, часть самого себя, но не  отделенную  от  него,  как
тело его было отделено от мира... часть его самого, граничившую с чудесной
свободой.
   Он раскрыл глаза и оглядел пустую комнату;  она  была  полна  спокойным
взглядом Деборы...



3

   Август был жаркий. Ночью Маркэнд вышел  побродить...  Он  бродил  среди
ночи, беззвездной и светящейся, как черный жемчуг. Он слышал, как садилась
роса на разбухшие листья и трещали ночные  насекомые.  На  следующий  день
Дебора, ходившая в Клирден за  покупками,  принесла  ему  письмо.  Маркэнд
почти не прикоснулся к ужину, который она поставила перед ним; он вышел  в
сад, где теперь буйно разрослись сорняки, сел под яблоней на сделанную  им
самим скамью. Он прочел:

   "Любимый муж мой!
   Ты, вероятно, беспокоишься о нас, поэтому хочу  сообщить,  что  мы  все
здоровы. Я сняла опять ту же усадьбу, что в прошлом году. Мы приехали сюда
9 июня: я хотела выехать раньше,  но  никак  не  могла  решиться  покинуть
город.  Марте  здесь  очень  весело.  У  Сидни  поселилась  семья  Ричарда
Бэкстона, у них две маленькие девочки, одна ее  ровесница,  другой  девять
лет. Прошлогодние наши соседи, Берчи и Стайны, тоже здесь, так что у Марты
большое общество. Она учится плавать. Она очень  послушна  и  прилежна.  Я
решила  взять  детям  гувернантку-француженку  и  пригласила  некую  m-lle
Деспиналь, молодую женщину с большим чувством юмора. Дети  ее  полюбили  и
уже начинают немного болтать по-французски. В одном отношении  m-lle  меня
беспокоит. У меня такое впечатление, что ей не хватает мужского  общества,
а здесь кругом нет совершенно никого подходящего. Все приезжие  -  женатые
люди, а деревенские мужланы ей, разумеется, не компания.
   Тони тоже здоров. Он вместе с соседскими  мальчиками  занят  постройкой
настоящей лодки из березовой коры. Потом он  изучает  птиц.  Он  их  очень
любит и целые часы проводит на лесной опушке, где их всегда  много,  лежит
на спине, слушает, наблюдает, читает книжку о пернатых Америки, которую  я
ему подарила. Но Тони тоскует, хотя он сам не сознает и не понимает  своей
тоски. Он постоянно спрашивает меня: "Где папа? Когда  папа  вернется?"  Я
решила сказать ему, что ты уехал в далекое путешествие. Но он хочет  знать
- куда, чтобы следить по карте в учебнике  географии.  И  еще  спрашивает,
почему ты не пишешь. И так смотрит на меня, словно я виновата. Мне  только
неясно, обвиняет ли он меня в том, что я мало  знаю,  или  в  том,  что  я
скрываю то, что знаю. Иногда он забывает об этом и по  нескольку  дней  не
задает вопросов. Потом снова начинает спрашивать, и  это  повторяется  все
чаще. Между прочим, в первый месяц Тони как-то меньше  тревожился,  больше
спрашивала  о  тебе  Марта.  Но  теперь   ее   это,   кажется,   перестало
интересовать. Тони же - напротив. У него появились  тени  под  глазами.  Я
часто замечаю их, когда он задумывается и  молчит  -  знаешь,  как  с  ним
бывает. В эти минуты он знает, что я не понимаю, почему тебя нет, и что  я
лгу ему. Иногда я чувствую, что он испуган, как будто его почему-то  вдруг
оставили одного. Иногда это не страх, а боль и даже - Дэвид, любимый  мой,
- чувство унижения. Он храбро сжимает губы и смотрит на меня, а в глазах у
него слезы. Потом он вдруг бросается играть с мальчиками и на целую неделю
забывает обо всем.
   Я рассказываю тебе об этом, Дэвид, только потому, что я чувствую - тебе
нужно знать. А так все в порядке. В конце концов,  дети  могут  привыкнуть
даже к отсутствию матери, если кто-то  о  них  заботится  и  все  для  них
делает.
   М-р Реннард несколько  раз  приходил  к  нам  до  нашего  отъезда.  Он,
по-видимому, очень умный и внимательный человек,  хотя  не  могу  сказать,
чтобы я испытывала к нему симпатию. Но это, может быть, и несправедливо, и
я постараюсь преодолеть свою неприязнь. Я не могу забыть, что  он  пытался
помешать нашему браку. Он каждый месяц присылает мне чек -  денег  у  меня
вполне достаточно.
   О себе что же мне говорить, Дэвид? Я жду твоего возвращения. Сердцем  я
с тобой не расставалась. Ты даже сам не знаешь, какая  близость  связывает
нас сейчас. Ты всегда здесь, со мной, и не можешь покинуть меня.  Но  твое
отсутствие для меня мучительно, потому что оно делает  несовершенным  твое
присутствие  в  моей  душе  и  теле.  Твое  отсутствие  означает,  что  ты
страдаешь. И для меня мучительно быть так близко к твоим страданиям и в то
же время так далеко от них, так  понимать  их,  как  я,  мне  кажется,  их
понимаю, и быть такой беспомощной.
   Мы здесь пробудем до 20 сентября или даже дольше. Ты ведь  знаешь,  как
хорошо осенью в горах. В доме все как было прошлый  год.  Все  готово  для
тебя. Я помню, в прошлом году ты брал отпуск поздно  -  кажется,  в  конце
августа.
   До свидания, мой любимый. Пусть господь благословит  тебя  и  возвратит
поскорее к твоим детям и жене.
   Элен".

   ...Пока  Маркэнд  читал  и  перечитывал   письмо   жены,   Дебора   Гор
возвратилась домой и застала в кухне своего сына.
   Гарольд не поздоровался с ней.
   - Ты что, опять ходила стряпать этому Маркэнду?
   - Ведь ты же знаешь, что я хожу туда каждый вечер. Но тебе ужин  готов,
сынок, нужно только разогреть. Ступай,  переоденься.  Я  не  люблю  запаха
машин. Пока ты приведешь себя в порядок, я тут управлюсь.
   - Мама, я требую, чтоб это прекратилось! Больше я не стану терпеть.
   Она не пыталась сделать вид, что не понимает.
   - Ты не пойдешь переодеваться?
   - Нет.
   - Тогда я потороплюсь с ужином.
   Она повернулась к плите. Гарольд своим коренастым  телом  преградил  ей
путь. Его глаза были на одном уровне с глазами матери.
   - К черту ужин! Ты слышала, что я тебе сказал?
   - Я не глухая, Гарольд.
   - Ну и что же? Бросишь ты туда ходить или нет?
   - Нет, не брошу.
   - Я заставлю тебя! - Мальчишеский гнев исказил его лицо.
   - Не знаю, как тебе это удастся. И почему ты на этом настаиваешь? Дэвид
Маркэнд сюда больше не приходит, как ты просил. Но ты же не запретишь  мне
выходить из дому или ходить, куда хочется.
   - Ты мне мать, и я имею право требовать. Нечего тебе стряпать для этого
человека, словно он твои муж. Ты не поденщица. Стыд, позор! Проводишь  там
все вечера. Весь город говорит об этом.
   - Не говори мне о стыде и позоре. _Своей_ жизни я не стыжусь.
   Он понял намек на отца. Никогда он не слышал от нее  доброго  слова  об
отце... ни доброго, ни злого... она никогда не связывала свою жизнь с  его
отцом или с ним самим.
   - Что же, ты думаешь, мне это приятно, что ты ходишь  туда  и  что  все
говорят об этом?
   - Мне очень жаль, - тихо сказала она, - мне очень жаль, что  ты  так  к
этому относишься.
   Ее мягкость взбесила его. Он сжал кулаки, губы его задрожали.
   - Я тебя заставлю! - он подошел ближе. - Я тебя заставлю!
   Она увидела его кулаки и содрогнулась.
   - Не смей!
   Он отступил, смутно поняв, что ее страху много  лет,  больше,  чем  ему
самому, и в этом страхе снова угадал намек на отца.
   Ее вспышка остыла. Она отошла к столу и села.
   - Слушай! - сказала она. - Все это уже давно накипало,  и  хорошо,  что
прорвалось наконец. Я тебе хочу сказать, Гарольд, что в мою жизнь  я  тебе
вмешиваться не позволю. Живи своей жизнью.
   ...Позволь вмешаться! О, позволь мне быть ближе к тебе!..
   - Я и не вмешиваюсь, покуда ты живешь, как порядочная женщина.
   - Покуда я сижу в своем кресле, сложа руки. Покуда я ничего  не  делаю.
Из года в год, изо дня в день...
   - Мама!..
   - Говорю тебе - оставь меня в покое. Смотри,  Гарольд,  оставь  меня  в
покое.
   - Ты что, влюблена в этого бездельника? - Злобу в его голосе  охлаждала
усмешка, та самая усмешка, с которой Сэмюель Гор  сказал:  "Ах,  так  тебе
знакома страсть?"
   - Вот что я тебе скажу... - Дебора обеими руками крепко  ухватилась  за
угол стола. - ...не испытывай ты моей любви к тебе.
   - Ты меня не любишь. Ты меня никогда не любила.
   - Я тебя любила.
   - Лжешь!
   - Я не лгу, Гарольд. Но мы чужие. Когда ты вот такой, как сейчас, -  мы
чужие.
   - Ты лжешь! Ты никогда меня не любила, оттого что ты  ненавидела  отца.
Вот почему мы чужие.
   Она молча на него посмотрела.
   - Попробуй сказать, что это не так! - Он почти  плакал.  -  Не  смеешь?
Если ты меня любишь, почему же ты не можешь сказать?
   Взгляд, которым она смотрела на сына, стал еще суровее, потому что  она
знала, что любит его и вместе с тем должна его ненавидеть.
   Он подошел и перегнулся через стол.
   - Иди ко всем чертям! Поняла? Я все знаю. Конечно, я - настоящий  сукин
сын. А разве может быть иначе? Посмотреть  только  на  мою  мать...  -  Он
засмеялся.
   - Гарольд! - резко сказала  она.  -  Ступай  в  свою  комнату.  Умойся.
Переоденься, как я тебе велела. И  приходи  ужинать.  Я  приготовила  тебе
вкусный ужин.
   Он пристально взглянул на нее; потом повернулся и вышел. Придя  в  свою
комнату, он навзничь бросился на постель.


   Часом позже мать отворила  его  дверь.  Маленькая  комната  полна  была
лунного света. Гарольд спал лицом вниз, подогнув ноги и  закинув  руки  за
голову, как спят  маленькие  дети.  Дебора  долго  стояла  в  дверях.  Она
чувствовала, что любит его. - Теперь, снова обратив его  в  ребенка,  -  с
горьким упреком сказала она себе, -  ты  снова  его  любишь.  -  Глаза  ее
наполнились слезами, потому что велика была  горечь  упрека.  Губы  сурово
сжались, и, прикрыв за собой дверь, она пошла прочь.


   Гарольд проспал всю ночь. Проснувшись утром и увидев  себя  одетым,  он
все вспомнил. Его тело наполнилось великой ненавистью к  Дэвиду  Маркэнду,
вытеснившей его страх перед матерью, его  обиду.  Эта  ненависть,  которая
заполняла его целиком, делала его мужчиной. Он встал, снял рубашку, смочил
лицо и грудь холодной водой и выскользнул из дому.
   Птицы  пели,  ноги  его  ступали  по  росе,  на  деревьях   лежал   еще
предутренний туман.
   Дэвид Маркэнд стоял во дворе и обливался холодной водой  из  ведра.  Он
увидел, как Гарольд поднимается по ступеням, и понял: что-то случилось. Он
прикрылся полотенцем.
   Мальчик остановился шагах в десяти от него.
   - Я  пришел  сказать,  что  я  больше  не  позволю  матери  вести  ваше
хозяйство. - Он с  трудом  находил  слова.  Проще  было  бы  драться,  чем
разговаривать; но то, что Маркэнд стоял перед ним голый, обезоружило  его.
- Я пришел сказать, чтобы вы объявили моей матери, что она больше  вам  не
нужна. Если вы не сделаете, как я говорю, я изобью вас.
   - Погодите минуту, - сказал Маркэнд. Он вошел в дом,  надел  башмаки  и
брюки и возвратился. Капли воды  еще  блестели  на  его  груди.  -  Теперь
повторите, что вам нужно.
   - Я сказал вам: оставьте мою мать в покое... Сидите  тут  один,  а  еще
лучше - убирайтесь в свой город и там ищите себе других шлюх.
   Маркэнд подошел ближе  и,  схватив  мальчика,  поднял  его  на  воздух.
Гарольд не был ни слаб,  ни  труслив,  но  его  обезоружила  неожиданность
нападения, сумятица в его душе и что-то  в  выражении  лица  Маркэнда.  Он
слышал свой голос: "Шлюха... шлюха..." Он оскорбил  мать  и  себя  самого;
стыд и страх обуревали его. Маркэнд на руках  донес  его  до  калитки;  он
держал его крепко и бережно. Он сбросил мальчика вниз, на дорогу.  Гарольд
перекувырнулся, но не ушибся и встал на ноги. Маркэнда уже не было видно.
   "Я назвал ее шлюхой, я назвал ее шлюхой!" - звенело у Гарольда в  ушах.
Он медленно пошел по дороге.


   На заре Маркэнд проснулся с мыслью о сыне. Он лежал в постели  и  видел
перед собою л