ил первый урок теории социальной революции.
   Когда они дошли до фермы старика, Маркэнд сказал:
   - Он кинется нам на шею. Когда я утром уходил, он чуть не плакал.
   Дог радостно бросился навстречу  Маркэнду.  Фермер  отворил  дверь,  но
тотчас же с силой захлопнул ее.
   - Что за черт? - сказал Маркэнд.
   - Старый дурень! - засмеялся Лоуэн. - Он  решил,  что  вы  вернулись  с
приятелем, чтобы обчистить его.
   - Я ему объясню.
   - Ну его к черту! Пошли в амбар! Он не заслужил хорошего общества.
   - Он всю ночь не уснет, если будет знать, что мы тут.
   - И пусть его умрет со страху.
   - Но ведь тогда некому будет накормить нас.
   Это подействовало на Лоуэна.
   Отворилось слуховое окно над дверью.
   - Что вам нужно? - сказал старик, высунув из окна винтовку.
   - Нам-то ничего, а вам, видно, нужен кролик! - закричал Ларри  Лоуэн  и
принялся  прыгать  взад  и  вперед,  как  заяц,  и   дог,   изумленный   и
заинтересованный, прыгал за ним.
   - Ну же, ну, стреляйте! Не может же кролик сидеть тут до утра.
   - Шевелите мозгами, старина, - сказал Маркэнд. -  Разве  мы  похожи  на
воров?
   Они ели поджаренную ветчину, тыквенный пирог, картофель,  ржаной  хлеб,
густо намазанный соленым маслом, пили сладкий сидр.
   - Моя жена, - говорил старый  фермер,  -  пока  не  слегла  в  постель,
великая была мастерица стряпать.
   И Маркэнд понял, что в  этом  доме-гробнице  изобилие  пищи  составляло
часть ритуала. Лоуэн продолжал поддразнивать старика, не сразу находившего
ответ.
   - А циклонный налог вы уже уплатили?
   - Циклонный налог? Это что такое?
   - Плохо, плохо, если не  уплатили.  Вы  знаете,  ведь  теперь  изобрели
способ управлять циклонами. Вот  кто  уплатил  циклонный  налог,  от  того
циклон будут отгонять и напускать на тех, кто не уплатил.
   - Моя жена, - говорил старик, - весь дом переделала, как пришла в  него
новобрачной. Раньше он неказист был, мой дом. А она любила красивые  вещи.
Она сама была красивая...
   - За что же вы любили ее? - спрашивал Лоуэн. -  За  то,  что  она  была
красивая, или за то, что она была ваша?
   Старика бросило в дрожь.
   - Когда она слегла, - он обращался к одному Маркэнду, -  все  осталось,
как раньше. Она во всем требовала порядка. И  волосы  причесывала  всегда,
точно в церковь собиралась.
   - Бьюсь об заклад, что ваша жена не так уж вас обожала; разве что тогда
вы были совсем другой, - сказал Лоуэн.
   - Я заботился о ней... Я ей покупал  красивые  шали,  чтобы  она  могла
кутаться в них, лежа в постели.
   - Это-то верно, -  сказал  Лоуэн,  -  когда  она  заболела,  вы  о  ней
заботились. А вот когда она была молодая и здоровая, что вы делали или что
вы забывали делать?!
   Старик лишь смутно догадывался, о чем говорит Лоуэн, и  не  обращал  на
него поэтому большого внимания; он  продолжал  рассказывать.  Но  Маркэнду
стало не по себе: куда же девалась его симпатия к  трогательно  преданному
старику?   Почему   в   нем   вызывал   симпатию    и    зависть    Лоуэн,
"революционер-бродяга",  как  он  себя  называл,  -  человек,  так   грубо
нарушавший законы благодарности и уважения к старшим?..


   Да, Лоуэн нравился ему. Но при чем здесь эта дымная комната, в  которой
он сидит? Здесь воздух спертый, как в доме старого фермера, а  пахнет  еще
хуже, и никому не приходит в голову отворить окно. Воздух  такой  спертый,
что вот-вот взорвется.
   Вуд ни разу не сел, ни разу не  снял  свою  широкополую  черную  шляпу.
Время от времени он бросал на Маркэнда косой взгляд.  Вуд  направлялся  на
Западное побережье  из  Патерсона,  Нью-Джерси,  где  он  провел  успешную
забастовку на шелкопрядильных фабриках  и  отсидел  за  это  в  тюрьме.  В
комнате  разговор  шел  о  борьбе  шахтеров  Лэнюса.   Каждый   из   шести
присутствовавших канзасцев обращался только к Полю Вуду, но он  ничего  не
отвечал, слушал и продолжал молчать. Тревожился  ли  он  об  их  деле?  Он
напоминал Маркэнду  большого  искалеченного  мальчишку;  значит,  наверно,
тревожился. То, что  говорили  о  лэнюсской  забастовке,  не  доходило  до
Маркэнда; он понимал каждое слово, но не  мог  схватить  суть.  Вдруг  Вуд
спросил Маркэнда:
   - Вы умеете править автомобилем?
   - Да, - сказал Маркэнд; его изумило, что этот большой человек помнит об
его присутствии.
   Разговор продолжался, дым становился все гуще.
   Вуд вытащил из кармана серебряные часы.
   - Ну, прощайте пока, -  сказал  он.  А  потом  посмотрел  на  Маркэнда.
Маркэнда сразу бросило в жар и в холод. Может, это  был  чисто  зрительный
эффект, результат физического недостатка, но глаза  Поля  Вуда,  казалось,
смотрели на него и в то же время сквозь него, словно его вовсе  тут  и  не
было. "Ну ты, франт, - говорили эти глаза, - ты  что  ж,  действительно  с
нами?.. Это, впрочем, неважно, с нами ты или нет. Неважно, ты  ли,  другой
ли".
   Гру проводил Вуда в переднюю.  Вскоре  он  возвратился,  в  первый  раз
улыбнулся Маркэнду и положил ему руку на плечо.
   - Вот, товарищ, нашлась для вас работа. Дело,  правда,  пустяковое,  но
несколько дней сумеете на нем перебиться,  а  если  вы  справитесь,  может
быть, подвернется и еще что-нибудь. Трое  из  наших  ребят  должны  завтра
попасть в Лэнюс. Поездом им не годится ехать, пешком далеко.  У  нас  есть
автомобиль, вот вы и повезете их.
   - Надеюсь, приятель мой Лоуэн тоже едет?
   - Только не я, - протянул Лоуэн. Он молча сидел в углу с тех самых пор,
как Вуд вошел в комнату. Он был влюблен,  как  все  юноши,  и  его  сердце
принадлежало этому человеку, который пришел из  шахт  Монтаны,  из  тюрем,
из-под пуль и побоев стрелковой охраны, чтобы вывести  рабочих  из  глухих
стен старого мира навстречу новому. Он просидел весь  вечер  в  молчаливом
благоговении. Но сейчас  его  непочтительная  натура  дала  себе  волю.  -
Шахтеры - народ не по мне: уж очень у них работа постоянная.  Мне  кое-кто
из ребят в Лэнюсе говорил, что они сто пятьдесят дней в году проводят  под
землей. Это дело не по мне. Я иду вслед за жатвой,  если  она  не  слишком
быстро подвигается вперед.
   И  Маркэнд  увидел,  что  их  немедленная   и   бесповоротная   разлука
принимается Лоуэном без всякого огорчения. Даже дружба, если она требовала
длительной привязанности к товарищу,  казалась  Ларри  Лоуэну  проявлением
собственничества и потому проклятьем. Товарищеская  приязнь,  легкая,  как
воздух, соединяла их в прерии. А теперь - до свидания, и всего доброго.


   Маркэнд вел "форд" (должно быть, один из первых, выпущенных в Детройте)
по дороге в Лэнюс. Чем дальше от него отходили беседы у журчащего ручья  в
прерии  и  за  столом  старого  фермера,  тем  меньше  ему  нравилась  эта
"революция", которую раньше  он  воспринимал  как  часть  звонкого  хохота
Ларри. Чем стала  она,  когда  холодные  прищуренные  глаза  Вуда  сменили
озорные глаза Ларри? Чем  была  она  здесь,  в  машине  с  тремя  угрюмыми
пассажирами? Человек, сидевший рядом с ним, был таким крепким на вид, что,
казалось, мог бы грызть гвозди (голова его по  форме  напоминала  пушечное
ядро, и спутники называли его Кэннон Болл) [cannon-ball  -  пушечное  ядро
(англ.)], но, несмотря на это, он беспрестанно повторял:  "Осторожнее,  не
нужно торопиться. Не налететь  бы  на  что-нибудь"  -  точно  слабонервная
старуха.
   - Вы первый раз  едете  в  автомобиле?  -  попробовал  поддразнить  его
Маркэнд.
   Но тот нахмурился и ничего не ответил.
   Показался Лэнюс - куча унылого вида домишек в кругу  шахтных  копров  и
груд  шлака.  Они  остановились  на  главной   улице,   перед   бильярдной
"Эксцельсиор".
   - Ждите здесь, - сказал Кэннон Болл, - и не уходите от автомобиля. Если
выскочит кто-нибудь из помощников  шерифа  с  винтовками,  помните:  вы  -
таксист из Централии, и  не  их  чертово  дело,  зачем  вы  тут.  Кричите,
ругайтесь, вас они не могут тронуть. - Он  мотнул  своей  круглой  головой
спутникам, сидевшим сзади, и все трое вошли в бильярдную.
   Город  был  глухо  пульсирующей  опухолью  на  теле   прерии.   Маркэнд
чувствовал его напряженное давление. Всюду  по  двое,  по  трое  слонялись
люди. У одних были винтовки, другие, большей частью  те,  что  расхаживали
парами,  имели  револьверы.  Большинство   вооруженных   винтовками   были
долговязые длинноголовые парни; у многих на кепках торчали  приспособления
для шахтерской лампочки. Они казались растерянными. Кольт у  пояса  носили
помощники окружного шерифа, фактически - наемные убийцы и профессиональные
штрейкбрехеры на жалованье у шахтовладельцев. Их лица резко отличались  от
лиц шахтеров: гладкие, невыразительные, очень мало  человеческие,  слишком
тупые для удивления  или  даже  испуга.  Кое-кто  из  них  подошел  ближе,
поглядывая на незнакомый  автомобиль,  но  Маркэнда  они  не  трогали.  На
мрачной улице попадались и прохожие - женщины с узелками, мужчины,  одетые
по-городскому. Это были  торговцы  и  их  жены,  жившие  за  счет  шахт  и
шахтеров. Они шли торопливым шагом, точно ожидали,  что  мостовая  вот-вот
взорвется под их ногами.
   Кэннон Болл вышел на  улицу  вместе  с  незнакомым  человеком  в  шапке
шахтера и с винтовкой в руке. Они поехали к городской окраине, свернули  в
переулок и остановились у амбара,  скрытого  за  высокой  изгородью.  Пока
Маркэнд сидел за рулем, его пассажиры подняли заднее  сиденье  и  вытащили
несколько деревянных ящиков.
   - Что это? - спросил Маркэнд.
   Кэннон Болл не отвечал; вместе со своими спутниками он перенес ящики  в
амбар и запер их там.
   - Я спрашиваю, что я перевозил, - повторил Маркэнд.
   - Вы лучше спросили бы, как вам удрать до взрыва, - сказал Кэннон Болл.
   - Это динамит?
   - А хотя бы и так?
   Маркэнд соскочил на землю, и оба его спутника тотчас же подошли к нему.
   - Это нечестно. Я не давал согласия перевозить динамит.
   - Ах, извините! Мы и не знали, что стачкой руководите вы.
   - Значит, вы хотите взорвать шахты?
   Человек с винтовкой улыбнулся; он был умнее Кэннона Болла и понял,  что
Маркэнд не только возмущен, но и озадачен; этот слабак шуму не поднимет.
   - Нет, - сказал он, - мы собираемся выпалить в небо молитвой о  мире  и
добром согласии.
   - Можете передать своим товарищам, что они бесчестные  люди,  -  сказал
Маркэнд. - Вы не имели права нанимать меня, не сказав, что я  должен  буду
делать. Я твердо намерен...
   - Что?! - зарычал Кэннон Болл,  в  то  время  как  шахтер  хладнокровно
вскинул к плечу винтовку.
   - Не беспокойтесь, - сказал Маркэнд. - Я ничего не расскажу.
   Он пошел прочь. Он не был ни на чьей стороне,  и  от  этого  ему  стало
грустно. Он пошел назад, на главную улицу. - Да, здесь идет борьба.  -  Он
видел это. Каждый человек в  городе  был  либо  на  той,  либо  на  другой
стороне. И различить их было нетрудно. На  одной  стороне  -  медлительные
кряжистые парни с винтовками,  слоняющиеся  у  бильярдных,  топчущиеся  на
мостовой. На другой - лавочники, помощники шерифа, жены торговцев  (а  где
жены шахтеров?). - С кем  же  я?  С  безучастными  помощниками  шерифа;  с
запуганными женщинами, вышедшими купить бараньих котлет; с клерками. - Это
было ему неприятно. Но другая сторона обманом вовлекла его  в  свои  дела.
Сам того не зная, он  перевозил  взрывчатые  вещества,  рискуя  попасть  в
тюрьму в случае неудачи. Ему вспомнился двойной взгляд Вуда -  на  него  и
сквозь пего... Недостаток  уважения  к  личности,  конечно;  но  этот  Вуд
боролся с голодом; а разве голод и нужда уважают личность?
   Маркэнд вошел в бильярдную "Эксцельсиор". С десяток шахтеров, молодых и
стариков, сидели за столиками и у стойки, в глубине  комнаты.  У  Маркэнда
было несколько долларов, которые еще  в  Централии  уплатил  ему  Гру;  он
спросил кружку  пива  (запрещенного)  и  потягивал  горьковатую  жидкость,
наблюдая за посетителями. Они нравились ему. Они  так  спокойно  играли  и
разговаривали.  Они,  казалось,  искренне  любили  друг   друга.   В   них
одновременно чувствовались и сила,  и  мягкость.  И  это  шахтеры?  Их  не
смущало присутствие постороннего человека, как будто они ни в чем не  были
повинны и им нечего было скрывать. Знают ли эти смирные парни о  динамите?
Что думают они о своих вождях... о Вуде, Кэнноне Болле, хитром Стиве  Гру?
Все это было для Маркэнда загадкой. - Вот люди, к которым жизнь жестока: у
них бледные лица, впалые щеки, их крупные тела потеряли упругость  юности.
Но им самим чужда жестокость. -  Маркэнд  чувствовал,  что  в  посетителях
ресторанов близ Уолл-стрит,  где  он  обычно  завтракал  днем,  жестокости
гораздо больше. - Не потому ли они выбирают своими вождями жестоких людей?
Видимо,  их  врожденная  мягкость  страдает  от  недостатка  жестокости  и
нуждается в ней... Динамит? - Маркэнд почувствовал себя виноватым,  словно
он держал  сторону...  всю  свою  жизнь  держал  сторону,  противную  этим
шахтерам. - Беспомощность и динамит идут рука об руку.
   Он заплатил за пиво и вышел. Он не был ни на чьей стороне, и  ему  было
грустно.
   Городская гостиница представляла собой двухэтажный ящик, наполовину  из
кирпича и чуть ли не наполовину из сажи. В конце коридора была столовая  -
длинная  стойка,  у  которой  присел  Маркэнд,  и  несколько  столиков  по
сторонам. Рядом с Маркэндом сидели два помощника шерифа, выложив кобуры на
стойку рядом со своими приборами. Остальные,  по  виду,  были  торговцы  и
коммивояжеры.
   Оба помощника уже успели подвыпить.
   - Не дают нам повода, сволочи. Ничего не делают. Никак  не  начнешь,  -
сказал один из них.
   - А вы о чем думаете? - огрызнулся  местный  лавочник  из-за  соседнего
стола. - Ждете, пока они взорвут город, что ли?
   - Вот-вот, - подхватил второй помощник.
   - Вам бы надо всех забастовщиков, до одного, выгнать из города.
   - А как же это можно? - спросил молодой коммивояжер, по-видимому еврей,
из-за дальнего конца стойки. - Они ведь живут здесь. Здесь их дом.
   - Дом! Живут здесь! - насмешливо повторил лавочник. - Они живут в домах
компании и кругом должны ей. Живут, как свиньи. Ленивая  сволочь!  Что  ни
шахтер, то бездельник.
   - Допустим, - спорил еврей. - Но чем был бы Лэнюс, если б не шахты?
   - Нужно было построить им бараки за городом, - сказал лавочник,  -  как
на Юге для каторжников. А кругом проволочную изгородь, и  пустить  по  ней
ток.
   - Ввотт этто здорово, ччерт их побери. - Один из помощников шерифа даже
сплюнул от восхищения.
   - А чего они,  собственно,  хотят?  -  спросил  другой  коммивояжер,  в
заключение своей трапезы ковырявший во рту золотой зубочисткой.
   - Увеличения зарплаты. И потом, чтобы им платили деньгами, а не  бонами
компании.  -  Это  сказал  официант,  и  таким  тоном,  словно  он  считал
требования горняков почти справедливыми.
   - Хорошенькое дело! - вмешался лавочник. - А может ли компания пойти на
это? Разве шахты дают прибыль? Ничуть. От них один убыток. Только  шахтеры
и получают, что им причитается. Вот, к примеру, Мортону  Лоуренсу,  одному
из самых крупных шахтовладельцев, можно сказать, почти целиком принадлежит
Муч-Майн. Я был у него прошлый месяц в его загородном доме - роскошный дом
на Миссури, - и он мне сказал:  "Пролл,  говорит,  да  я  бы  хоть  сейчас
прикрыл копи в Лэнюсе, только мне не хочется оставлять столько народу  без
работы. Эти шахты каждый год стоят  нам  уйму  денег..."  Скажут  они  ему
спасибо, как же! А если им платить не бонами, по которым они у нас в лавке
могут забирать все, что надо, - они пропьют все до нитки.
   - Ввот этто прравильно, - сказал помощник шерифа и приложился  к  своей
фляжке.
   - Все они лентяи, - заявила  служанка,  худая  черноволосая  девица.  -
Никто больше ста дней в году не  проводит  в  шахтах,  а  остальное  время
только и знают, что на бильярде играть да цветочки разводить.
   - Ввот, - закричал помощник, - этто прравильно!
   - Видно, они действительно ненадежный народ, - сказал еврей. - И буяны,
наверно? - Он пытливо поглядел на служанку и помощников шерифа.
   - Шахтеры у нас были бы ничего,  -  заговорил  в  первый  раз  человек,
сидевший в углу напротив  еврея  (по  виду  он  был  похож  на  церковного
старосту), - если бы  не  эти  безбожные  агитаторы  из  иностранцев,  что
приезжают сюда сеять смуту. Эти ИРМ.
   - Верно, - сказал лавочник.
   - Все жиды из Европы да из Нью-Йорка, - прибавила служанка.
   Еврей-коммивояжер вздрогнул и сладко улыбнулся ей:
   - Принесите-ка мне еще кусочек этого чудного пирога, милочка моя.
   - Наши ребятки, может, и ленивы, - продолжал церковный староста,  -  по
смутьянами они не были, пока иностранные агитаторы...
   Второй помощник шерифа вдруг сорвался с места.
   - Именно! Паршивые жиды из Германии и России.  Мы  им  покажем!  Мы  их
быстро выучим по-американски!
   - Ну, их-то вы не имеете права выгнать из  города,  -  сказал  спокойно
лавочник. - Через месяц они вернутся назад, вот и все.
   - Ногами вперед в  крайнем  случае,  -  сказал  менее  пьяный  помощник
шерифа.


   Дэвид Маркэнд снова идет по прерии. В гостинице он слышал случайно, что
от Лэнюса всего два часа езды - около  сорока  миль  -  до  Мельвилля.  Он
вспомнил письмо Кристины: "Я написала брату о вашем  приезде".  И  вот  он
идет в Мельвилль... Стремится в Мельвилль. Серое небо низко,  сырой  ветер
дует с востока. Он думает о своем доме, что  на  Востоке;  и  по  холодной
сырости, обдувающей лицо, определяет направление. Что стало с ним за  этот
месяц, с тех пор как Дебора покинула  его?  Неделю  не  бритая  щетина  не
скрывает глубоких морщин на  полных  прежде  щеках;  глаза  слегка  налиты
кровью; фланелевая рубашка не первой свежести, хоть на ней  и  не  заметно
пятен; брюки и ботинки в грязи. Тяжелым шагом он бредет по бурой  равнине,
расстилающейся перед ним точно стоячее море, сквозь гущу  которого  трудно
пробираться. Что стало с ним за этот месяц? Он думает о Деборе, о том, что
он дал ей и что она теперь дает ему, о Стэне. - Неужели  из-за  дружбы  со
мной Стэн тоже попал в беду? - Он чувствует, что Стэну пришлось  страдать;
когда его мысли обращаются к Стэну, они как-то растекаются,  хотя  ему  не
приходит в голову, что Стэн умер. Он думает о Тони; его умерший  сын  идет
за ним по прерии. О ребенке, еще не рожденном, зачатом в миг его разлуки с
Элен (Значит, нет разлуки?), об Айрин. О  "Конфетке"  и  Нунане,  о  Ларри
Лоуэне, и Поле Вуде,  и  динамите,  и  горняках,  о  помощниках  шерифа  и
лавочниках... Какой  хаос!  Прах  человечества  кружит  по  прерии,  бурно
взлетает, рассыпается, исчезает. А он? - Что же, я  ушел  от  Элен,  чтобы
ласкать Айрин? Бросил "Дин и Кo", чтобы работать в  подпольном  баре?  Как
просто все в прерии! Сегодня она вся - золото в лучах солнца,  завтра  она
вся - мрак под тенью туч. Сегодня ее засевают, завтра снимают урожай. Но в
вихрях человеческого праха, носящихся по прерии, есть нечто  большее,  чем
он может увидеть. В бессмысленном хаосе страстей, царящем среди людей, и в
каждом человеке есть свой круговорот, и притом  куда  более  сложный,  чем
движение земли и неба. Не меньше, а _безгранично_  обширнее...  Круговорот
человеческих страстей... Маркэнд знает  это.  Вот  почему  движения  людей
кажутся рваными, мелкими и несоразмерными среди безмятежной прерии: потому
что он видит только урывками, глаз его не в  силах  охватить  целого.  Его
кругозора хватает на  то,  чтобы  вместить  прерию,  да,  вместить  землю,
вращающуюся в звездном небе, и солнце, и плеяды солнц; но его кругозора не
хватает, чтобы вместить круговорот человеческих страстей. Какая астрономия
открыла ему, что и у человека есть свой круговорот?..  Он  знает,  что  за
пределами его взгляда существует общий для всего  человечества  порядок  и
что ему подчинены нелепые отрывистые движения всех людей, с  которыми  ему
приходилось встречаться, потому что и он, и его безотчетные движения  тоже
подчинены этому порядку. Он знает это, как знает  самого  себя  -  усталое
грязное чел