будет,  как маленький, барахтаться на мелководье, а
отплывет от берега, пусть и недалеко. Главное -- теперь он не боится глубины
и не тонет от испуга. Этого Чик добивался в последние дни и наконец добился.
И  теперь он отдыхал в  полузабытьи, прижимаясь  промерзшим телом  к горячей
гальке. Когда учишь кого-нибудь плавать, сильно мерзнешь, потому что  стоишь
по пояс в воде и все время что-то показываешь  и говоришь, вместо того чтобы
окунуться в воду и самому поплыть. Но зато дело сделано: ЛЈсик плавает!
     Сверху пекло солнце, снизу горячая галька, и Чик быстро согревался. Чик
любил  праздник летнего моря.  И сейчас  он  слышал голоса и смех людей, что
были  в воде.  В море  люди  говорили и  смеялись  совсем  по-другому, чем в
обычной  жизни. Они  говорили  и  смеялись так,  как  будто сидят за большим
веселым столом.
     -- Соук-су,  холодная вода!  -- кричал мальчишка, проходя  по  берегу с
кувшинчиком, горлышко которого было перевязано марлей, и с кружкой в руке.
     --  Вареная  кукуруза! --  предлагали женщины  и,  похрустывая галькой,
проходили мимо.
     --  Инжир! Свежий  инжир! --  взвизгивали другие  продавцы,  пронося  в
плетеных  корзинах,  прикрытых  инжировыми листьями,  свои  сочные,  сладкие
плоды.
     Чик знал  забавную  привычку продавцов, проходящих  со своим товаром по
пляжу. Каждый  раз, встречаясь  друг  с другом,  они обидчиво поглядывали на
соперника и спешили скорее отдалиться от него. И что было особенно смешно --
продавец  инжира, скажем,  встретившись с  продавцом  инжира,  нисколько  не
смущаясь, проходил по пространству пляжа, уже пройденному другим продавцом.
     Казалось бы, чего туда идти,  там только что прошел продавец инжира, и,
если кто хотел купить инжир, он  уж купил.  Но что еще забавнее,  и  в самом
деле вдруг находились новые покупатели, хотя за несколько минут до этого они
не хотели  покупать инжир.  Чик  еще  ничего не  знал  о  силе  назойливости
рекламы, но уже задумывался о ее успешных результатах.
     Чик вспомнил, как  он  вчера  обедал в  доме  Славика,  мальчика из  их
класса. Он много  раз бывал  у  Славика, но обедал  впервые. Это  была очень
интеллигентная семья. Отец Славика был профессором, и мать его была какой-то
научной шишкой, но до профессора, кажется, еще не дотягивала.
     И отец, и  мать, оба  работали в обезьяньем питомнике. Чик заметил, что
самые интеллигентные люди города занимались обезьянами. Чик слышал, что люди
произошли от обезьян  и от этого испытывал  легкую обиду за человечество. Но
почему  самые интеллигентные люди  города  возятся с обезьянами?  Может, они
хотят вывести из обезьян новую, более удачную породу людей? Кто его знает.
     Войдя  в столовую, Чик  так  и  ахнул. Обедать  собиралось всего четыре
человека,  а  Чику  показалось, что  на  столе  с  полтысячи  тарелок.  Борщ
почему-то был не в кастрюле, а в какой-то белой вазе. Вилки, ножи и ложки не
просто  лежали  на  скатерти,  а были  разложены возле каждого под какими-то
таинственными углами и напоминали римские цифры.  Рядом  с ложками и вилками
лежали  какие-то куски белой, туго накрахмаленной материи величиной  чуть ли
не с наволочку. Служанка,  что-то  туповато вычислив, взяла Чика за плечи  и
усадила его рядом со Славиком с тайной, как показалось Чику, настойчивостью,
как если бы Чик рвался сесть во главу стола.
     Когда все уселись за стол, Чик старался исподтишка следить за  тем, что
будут делать другие, чтобы делать так самому. Он сразу же углядел в хлебнице
аппетитную  горбушку,   но  сдержал   себя,  не  зная,  в  каком  порядке  в
интеллигентных домах берут хлеб из хлебницы.
     Вдруг все схватились за  куски материи, лежавшие на столе, и, с треском
раздергивая их, стали  укладывать на  коленях.  Оказалось, что это салфетки!
Чик  видел  в  кино,  как  люди  затыкают  их  за  ворот  рубахи,  словно  в
парикмахерской,  но он никак не  мог представить, что взрослые, вроде детей,
раскладывают салфетки на коленях.
     Чик  разодрал хрустящую, сопротивляющуюся салфетку и положил ее на свои
голые колени. Он был в коротких  штанах. И сразу же  от этой салфетки у него
ноги зачесались. Но чесаться было  стыдно, и Чик терпел  и, главное, боялся,
что эта  белоснежная тугая  салфетка  свалится на пол  и от этого произойдет
скандал. Проще было бы положить кусок фанеры на колени и обедать. Боясь, что
салфетка  свалится,  Чик  старался  не шевелить  ногами.  Оказывается, когда
стараешься не шевелить ногами, ужасно хочется ими пошевелить.
     Ноги у него быстро одеревенели оттого, что хотелось ими пошевелить. Чик
несколько  завозился  с  салфеткой,   то   и   дело  уточняя  симметричность
расположения   ее   на   коленях,  и  упустил  очередность,  с   которой   в
интеллигентных домах берут хлеб из хлебницы.
     Все  получилось  в  один миг. Когда он поднял глаза,  каждый  взял себе
кусок хлеба,  а Славик,  конечно,  цапнул облюбованную Чиком  горбушку.  Чик
потянулся за хлебом, стараясь не побеспокоить салфетку, как капризную кошку,
готовую в любой момент спрыгнуть на пол.
     Потом  служанка стала разливать  борщ по  тарелкам, а сидевший рядом  с
вазой профессор передавал их дальше. Так как Чик сидел последним, он получил
первую тарелку.  Этот обычай передавать  друг другу тарелки Чику понравился.
Ничего  не скажешь -- хороший обычай. Чик был не такой дурак, чтобы, получив
тарелку,  сразу же наброситься на борщ. Он  выждал, когда все  получили свои
тарелки, дождался, чтобы все взялись за ложки, и принялся есть.
     Но  при этом он ни на мгновенье не забывал о  проклятой  салфетке. Мало
того, что ноги у него одеревенели и он все еще боялся ими  шевельнуть,  он к
тому же сидел на цыпочках для полной горизонтальности салфетки на коленях.
     Колени его все  еще чесались в тех местах, где салфетка  прикасалась  к
ним,  словно  салфетка была  блохастой,  хотя умом  Чик  понимал,  что такая
салфетка никак  не  может быть блохастой.  Потом стало еще хуже.  Ноги стали
чесаться  и в тех местах, где салфетка  не притрагивалась к ним, как если бы
блохи перепрыгивали  с  одного места  на  другое. Чик  уже  не знал,  что  и
подумать.
     Тем  не  менее с первым он неплохо справился и успел заметить, что хлеб
из хлебницы, во всяком случае, со второго захода, берут не по старшинству, а
кто как захочет. И теперь  он с некоторым сожалением сообразил, что  не было
бы большой ошибки, если бы он ту горбушку сразу же потянул к себе.
     В  том же порядке раздали и второе:  золотисто  поджаренную картошку  с
сочными  котлетами. Потом каждый взял  себе  в  отдельную тарелку  салат  из
помидоров,  огурцов  и всякой  зелени.  Все приступили ко  второму.  И  тут,
оказывается, Чик совершил крупную ошибку.
     -- Чик, запомни, пожалуйста,  --  сказала  мама Славика, -- вилку  надо
всегда держать в левой руке.
     Чик  был поражен,  как громом. Салфетка упала  на пол. Чик  от смущения
сначала наступил на нее, словно боясь, что она двинется  куда-нибудь дальше,
а потом поднял  ее и опять  положил на  колени.  Делая  все это, он  отчасти
выигрывал время, чтобы. оправдать свою ошибку.
     -- А  я левша, -- неожиданно для себя сказал Чик, -- у меня правая рука
вместо левой, а левая рука вместо правой.
     -- Ты левша?! -- глупо удивился Славик, -- вот уж не замечал?!
     Мог бы промолчать этот Славик. Чик же не говорит его родителям, что они
тут разводят китайские  церемонии, а их сын, когда они на  работе, в  носках
бегает по двору и даже в футбол иногда играет в носках. А может быть, Славик
любит бегать по двору в носках, потому что ему надоедают эти церемонии?!
     -- Да, левша,  -- подтвердил Чик, -- но я  никому  об  этом не говорю и
стараюсь жить,  как правша. Я  уже  так натренировал свои ноги,  что мне все
равно, где правая, где левая... А руки еще не дотренировал...
     Чик в  самом деле во время игры в футбол одинаково  бил что правой, что
левой ногой,  но  получилось это  как-то  само собой, без всякой тренировки.
Вообще-то Чик  несколько навязчиво преувеличивал значение того, что  обе его
ноги бьют по мячу с одинаковой силой.
     -- Левше тем более удобней  вилку держать левой рукой, -- сказала  мама
Славика, -- так что запомни, Чик.
     Чик взял вилку в левую руку и почувствовал адское неудобство есть левой
рукой.  Особенно  когда  приходится  думать  о  салфетке,  которая лежит  на
коленях.  Когда  за долгие  годы  твоей  одиннадцатилетней  жизни  все,  что
попадало в  рот, попадало при помощи  правой  руки,  оказывается, невероятно
неудобно переходить  на  левую руку. Кажется,  легче  было бы  зажать  вилку
пальцами ноги и есть. Тем  более,  там  ему было все равно, что  правая, что
левая нога.
     Профессор, видно, все это понял и решил помочь Чику.
     --  Сделаем для левши исключение,  --  сказал  он и  подмигнул Чику, --
можешь есть правой рукой.
     Чик сразу  понял,  до  чего этот человек  добрый  и скрытно веселый. Не
успел он досказать свои слова, как вилка сама перелетела с левой руки Чика в
правую. Чику  сразу  стало  легко,  легко,  и даже  ноги под салфеткой вдруг
перестали чесаться.
     Вообще Чик  терпеть  не мог  всякие там китайские церемонии. Он считал,
что за едой нельзя сморкаться,  чавкать, рыгать.  Почему? Потому что другому
это  может быть противно,  и от  этого у  него может испортиться аппетит. Но
почему у другого человека испортится аппетит, если ты вилку держишь в правой
руке? Глупо, глупо! Но Чик на этом не останавливался, он шел дальше. Он даже
считал, что  за едой можно  и чихнуть, но при  одном условии -- что твой чих
строго направлен в твою собственную тарелку, а не в чужую.
     Так  размышлял Чик,  лежа на берегу  моря на горячей гальке.  Вдруг  он
почувствовал,  что к его  голой спине прикоснулось то ли перышко, то  ли еще
что-то и скользнуло по ней. Ощущение было необыкновенно приятное. Приятность
была  такая  сладостная, что Чику захотелось, чтобы она  длилась, длилась  и
длилась.
     По тихой усмешке,  которая сопровождала  это прикосновение,  Чик понял,
что это Ника так шутит. Она сидела рядом. Такой сладкой  шутки Чик никогда в
жизни  не  испытывал. Но ведь она вечно так не может  проводить  перышком по
моей спине, подумал Чик. Скоро ей  это надоест,  и сладость исчезнет. Что бы
такое  сделать,  чтобы она  долго-долго  проводила  перышком по моей  спине,
подумал  Чик. Только он так подумал, как Ника сама  подсказала ему, что надо
делать.
     -- Он спит, а у него мурашки ходят по спине, -- шепнула Ника Соньке,  и
они обе тихо захихикали.
     Ах,  они думают, что я заснул? Пусть думают. Но если я  никак  не  буду
давать  о  себе знать,  ей  это быстро надоест, и  она перестанет  проводить
перышком по моей спине. Надо как-то поощрить ее...
     -- Мухи проклятые, --  сонным голосом пробурчал Чик и, продолжая лежать
ничком, вывернул руку и шлепнул ею по спине.
     Девочки снова хихикнули, а Чик сделал вид, что снова заснул.
     Теперь и  Сонька  какой-то палочкой стала  водить  по его спине,  и две
волны сладости  растекались  по ней. Чик  внимательно  прислушался  к  своей
спине, чтобы  определить,  какая  из  сладостей  слаще.  Но  оказалось,  обе
одинаково сладостны.  Чик очень удивился.  Ему  нравилась Ника, а не Сонька,
хотя  он  и ценил  ее преданность. А спине,  оказывается,  все равно, она  с
одинаковой благодарностью принимала обе сладости.
     -- Мухи проклятые, --  бубнил  Чик время  от времени  и  шлепал,  якобы
сонной рукой по спине.  Девочки тихо хихикали и снова брались за дело. Такая
игра обеспечивала  длительность  блаженства. Девочки все ждали: когда же Чик
догадается, что это не мухи его беспокоят? Да никогда не догадается!
     Блаженствуя,  Чик  уносился мечтами в будущее. Сейчас  он  хозяйственно
думал, кого  бы  приспособить  почесывать ему спину. Хотелось регулярности в
этом сладостном деле. А как быть, когда станет взрослым?
     Раньше Чик чаще всего мечтал стать великим революционером. Но иногда он
мечтал стать великим разбойником. Чику и в голову не приходило, что обе  эти
мечты  недалеко ушли друг  от  друга.  Иногда некоторые  пацаны  и  взрослые
здорово надоедали Чику своей подлостью, бесчестностью и  нахальством. Ах, вы
не  можете жить честно,  яростно думал Чик в такие минуты, тогда дрожите  от
страха перед великим разбойником!
     Но сейчас Чик как-то отодвинул мечту  о  великом разбойнике или великом
революционере.  Сейчас  Чик  захотел стать  тихим,  скромным  царем.  Он был
уверен, что для царя всегда найдется человек, который время от времени будет
почесывать ему спину. Скорее всего  пером  от жар-птицы. Чик чувствовал, что
разбойнику   или  революционеру  не   подходят   такого  рода  удовольствия.
Разбойнику  подавай  бутылку  рому,  а   для  революционера  самое   сладкое
удовольствие -- втайне от полиции расклеивать прокламации.
     А  тихому, скромному  царю подходит такое блаженство. И Чик решил стать
царем.  Вопрос  о   мировой   революции   он  как-то  легко   отодвинул   на
неопределенное  будущее.  Все   зависело  от  того,  как  долго  царь  может
блаженствовать,  подставляя спину под перо жар-птицы.  Если  к  старости  он
перестанет  чувствовать сладость  прикосновения  пера к  спине, тогда  можно
вернуться и к вопросу о мировой революции.
     Раньше  Чику  иногда хотелось не  очень скоро, а  так лет  в пятнадцать
погибнуть на баррикадах в борьбе за мировую революцию.

        И уложили их вдвоем,
        Вдвоем у баррикады.

Так говорилось в сладостно-горьких  стихах,  которые Чик любил. Там какая-то
мама и ее сын погибают на  баррикадах.  Чика и раньше смущало, что его  мама
никогда не пойдет умирать на баррикады, да и его не пустит. Легче было бы ее
заставить  облить  керосином  и  поджечь   собственный  дом,  чем  пойти  на
баррикады.  И  раньше  в  мечтах  он  надеялся  без  разрешения  сбежать  на
баррикады.  Но сейчас ему полностью  расхотелось умирать  на  баррикадах.  К
черту баррикады!
     Ведь Чик раньше никогда не знал, что в мире  существует такая сладость,
как  почесывание спины  перышком или там щепочкой.  Это  было  даже  намного
слаще, чем арбуз в жаркий летний день. Так думал  Чик, прислушиваясь к своей
спине  и  стараясь определить  время,  когда  надо  будет  делать  вид,  что
отгоняешь  мух, чтобы подзадорить девочек на  новые почесывания. И вдруг все
изменилось.
     -- Это  Чик тут валяется?  --  раздался  над Чиком дерзкий мальчишеский
голос.
     -- Да, -- ответила Ника.
     --  Эй,  ты,  Чик!  --  крикнул мальчишка.  Чик  почувствовал  какую-то
тревогу. Но так не  хотелось  прерывать блаженство, что он,  сонно приподняв
голову, присел, всем своим видом показывая, что проснулся ненадолго и сейчас
снова завалится спать.
     -- Чего тебе? -- спросил Чик.
     -- Чего тебе,  -- передразнил его мальчишка. -- Тебя отлупцевал Рыжик с
горы? Отлупцевал. А ты тут нюни распустил с девчонками.
     Опять  эта дурацкая  сплетня о Рыжике!  Чик  оглядел мальчишку, который
стоял  перед  ним  в  сатиновых  трусах.  Вид  у  него  был  воинственный  и
угрожающий. Он был из компании мальчиков, которые купались недалеко  от них.
Сейчас все они сидели на берегу и поглядывали в сторону Чика.  Там было пять
человек.  Чик  еще раньше  заметил среди  них мальчика из своей школы. Легко
было догадаться, что  это он  рассказал  дурацкую сплетню  о том, что  Рыжик
якобы победил его  в драке. Чем  глупее слух,  тем  дольше он  живет. Но Чик
никак не мог понять, за что злится на него этот совсем незнакомый ему пацан.
     А  дело было в том, что мальчику  из  его школы,  который  сидел в этой
компании, нравилась Ника.  Ему неприятно было видеть  ее  в команде  Чика. А
когда  он  увидел, что  Ника шутливо поглаживает  перышком  спину  Чика,  он
окончательно рассвирепел. И он, конечно, рассказал  про  Рыжика и представил
Чика этому сорванцу как очень легкую добычу. Вот в чем было дело!
     -- Все  это глупость, -- миролюбиво  сказал Чик, он  все  еще  надеялся
поблаженствовать после ухода  этого мальчишки, -- никакой Рыжик меня никогда
не лупцевал.
     -- Да какая там глупость! -- раздраженно воскликнул мальчишка.  -- Да я
сам тебя сейчас отлупцую!
     С этими словами он  вдруг  наклонился и два раза подергал Чика за  чуб.
Это была  неслыханная дерзость! Надо было вскочить и  дать ему по морде! Но,
расслабленный блаженством,  Чик растерялся. Боевитость  куда-то улетучилась.
Он был  уверен,  что, если  начнется драка, на него налетят и все остальные.
Может быть, кроме мальчика,  который учился  в  его  школе, хотя именно  он,
конечно, рассказал про  Рыжика. Да, да, Чик  сдрейфил,  но все это  было так
неожиданно,  так  странно,  особенно  после  этой  обволакивающей  сладости,
которая  его размагнитила. А ведь  недаром  и в  школе говорили, и в газетах
писали, что кругом враги и надо быть всегда бдительным.
     Если бы Чик сразу вскочил и врезал бы мальчишке, может быть, и драки не
было бы, может быть,  их растащили бы, но сейчас  уже было поздно. Мальчишка
этот решительными шагами пошел к своим, и даже  по  затылку его было  видно,
что  он,  унизив Чика, победно улыбается, а  все  остальные из  их  компании
глядели на Чика и издевательски похохатывали.
     -- Чик, не связывайся с ними! Это хулиганы! -- крикнула Сонька.
     Тяжесть  унижения сковала  Чика. Он тоскливо  оглядел  пляж  в  поисках
какого-нибудь знакомого более взрослого мальчика, который отсек бы остальных
из этой компании, и Чик вступил бы в честную драку со своим обидчиком.
     Но ни одного знакомого на пляже не было. Пляж был  заполнен отдыхающими
из других  городов или  незнакомыми земляками, которые только  и делали, что
поглаживали усы и заигрывали с приезжими девушками. Вот уж  кому было  не до
Чика, так этим горделивым усачам!
     Мир померк. Чик сидел ни жив, ни мертв. Теперь его не радовало ласковое
солнце, не  радовало  любимое  море, и  он с  каким-то  особенным  стыдом  и
омерзением  вспоминал, как он беспечно  блаженствовал, когда  ему почесывали
спину. Тогда  у него мелькала мысль,  что это  награда свыше за его нелегкие
труды  по обучению  ЛЈсика плаванью. Ведь награда совпала именно с тем днем,
когда Чик,  наконец,  научил ЛЈсика плавать. Кто-то сверху  присматривался к
нему: интересно, хватит ли  у Чика терпения научить беднягу ЛЈсика плаванью?
Ты смотри, хватило терпения! Научил! Надо  его наградить за это!  И наградил
сладостным почесываньем.
     Что же случилось потом? Чик не  мог понять. Может, он на слишком многие
годы  вперед рассчитывал эту  сладость, хотя пока  ничем  не заслужил  ее на
многие годы вперед. Получилось, как в сказке о золотой рыбке. Чик оказался у
разбитого корыта своей чести.
     Чик так помрачнел, что вся его команда это заметила. -
     -- Чик, не горюй, -- сказала Ника, -- они все просто дураки.
     -- Чик, -- попытался утешить его Оник, --  того, кто из нашей школы, ты
всегда поймаешь. Это он рассказал про Рыжика.
     Конечно, этого дурачка Чик всегда мог поймать  и дать ему по морде. Чик
удивлялся, что тот  осмелился  рассказать про  него такое. По всем  расчетам
Чика  он   не  должен   был  осмелиться  рассказать  это.   Тут  что-то   не
состыковывалось. Но Чик также  знал, что, не  отомстив главному обидчику, он
не  имеет права притрагиваться к  этому дурачку.  Это было  бы подло и  даже
трусливо. "Но ведь я и так струсил", -- пронзила Чика брезгливая боль.
     -- Пошли домой,  -- сказал Чик и стал одеваться.  Вся команда его стала
одеваться.
     Когда они покидали  пляж, тот,  что  учился  в их  школе,  вдруг  запел
дразнилку, которую иногда напевали глупые пацаны при виде ЛЈсика:
     -- ЛЈсик, а-а-сто-рож-но, упадешь!
     Вся компания расхохоталась.  ЛЈсик, как всегда в  таких  случаях, глупо
заулыбался. И теперь вдруг Чик понял, что ЛЈсик своей улыбкой скрывает боль,
которую он  испытывает  от оскорбления. Надо  будет ему обязательно  дать по
морде, подумал Чик про