знаешь, -- говорю, -- отвяжи свой ремень.
     Ему и  стыдно, но он наглый, гордый.  Видно,  все еще прячется в лесах,
иначе  как объяснить, что взрослый, сильный мужчина  украл  козла.  Понятно,
если бы он угнал лошадь,  быка.  Это лихость. А тогда  козла  украсть -- все
равно что сейчас курицу украсть. И он,  видно,  решил: если  я сейчас  отдам
козла, Сандро расскажет об этом людям,  и люди будут  смеяться: козлокрад. А
если  не отдам козла,  видно, решил он, Сандро постесняется сказать,  что на
его глазах увели его козла. Ведь если он  расскажет об этом людям, они могут
спросить: "А чего  ты не отобрал у него своего козла? Да ты, видно,  Сандро,
трусоват!" --  Сандро  трусоват! Вот на  что  он  надеялся.  И он  решил  не
отдавать  козла,  тем более видит, что  у меня никакого  оружия нет. Палка в
руке.
     Дядя Сандро  так увлекся своим рассказом, что перестал есть, и косточки
перестали лететь  в пасть собаки. И собака, видимо, решив, что ее  перестали
замечать, совсем влезла в кухню.  Дядя Сандро наконец заметил ее и, вынув из
миски аппетитное, совсем не  обглоданное  крылышко  курицы,  бросил  собаке.
Собака, поймав на лету добычу, мигом перегрызла ее и проглотила.
     -- Теперь пошла! -- гаркнул дядя Сандро.
     Собака покорно  вышла из кухни и,  только  всунув  голову в приоткрытую
дверь, замерла. Я бы тоже такое крылышко мог поймать ртом, подумал Чик, хотя
до этого он был так увлечен рассказом дяди Сандро, что почти забыл о голоде.
     А  тетя  Катя, как  бы  стесняясь  есть,  продолжала  поклевывать  свою
мамалыгу,  окуная ее в ореховую  подливу  и  осторожно подкусывая  курятину.
Поклевывать-то она поклевывала, но от ее мамалыги  почти ничего не осталось.
Чик и это заметил.
     Дядя Сандро разгладил усы и продолжил свой рассказ.
     -- Я не отдам тебе козла, -- говорит он, -- я абрек. Право  мое за моим
плечом. -- И рукой хлопает по плечу, где у него винтовка.
     Ну, думаю, дело плохо.
     --  Ты две недели  принимал хлеб-соль нашего дома, -- напоминаю ему, --
мы,  рискуя свободой, прятали тебя.  Ты  что, не  знаешь  закон гор: в доме,
который тебя приютил, иголки тронуть не смей?!
     -  --То, что я съел у вас,--говорит он нахально,-- давно превратилось в
дерьмо. А ты даже в дом меня не пустил. Я жил в амбаре, где всю ночь шуршали
мыши. Да  еще  белые. Так  что вы ничем не рисковали. Абрек мог заночевать в
любом амбаре. Никакого вашего риска не было.
     -- Вот уж, -- говорю, -- никогда не слыхал, чтобы абрек на своих плечах
тащил за собой матрац и постельное белье.
     Он  понял, что перехитрить меня  не смог и  сам  кругом  виноват. И  он
разозлился. Снял винтовку с плеча и взял в руки.
     -- Прочь с дороги!  --  кричит. -- Иначе не  только козла недосчитается
сегодня твой отец!
     Он ударил козла ремнем и пошел прямо на меня. Что делать? Когда говорит
ружье,  палка  должна молчать! Я уступил тропу,  и он  вместе  с моим козлом
прошел мимо меня.
     Я  стою  злой, как черт!  Но есть Бог,  я в  Бога  поверил с тех пор. Я
вспомнил,  что за  нами, догоняя нас, идет мой товарищ  с ружьем. Ну, думаю,
подойдет мой товарищ, возьму у него ружье и догоню этого занюханного абрека.
Я тогда ходок по горам был изрядный, а у этого еще и козел упирается.
     Он пошел назад нашей тропой.  Тропа через полкилометра круто спускалась
вниз к реке. Шумная горная река. Через нее был перекинут висячий мост.
     Когда я увидел, что абрек с моим козлом исчез там, где тропа спускалась
к реке, я пошел  за ним. Думаю, быстрей  встречу  своего друга. И прямо там,
где тропа круто опускалась вниз, я залег и смотрю вперед. Вижу, абрек с моим
козлом у самой реки,  уже подбирается к висячему мосту. А с той стороны реки
приближается мой  товарищ  с ружьем, он  тоже  спускается с  горы. Он только
начал спускаться к реке, а этот абрек уже внизу. И мы с моим товарищем почти
на одном уровне.
     Тогда мне в голову пришло другое решение. Когда мой товарищ  на  высоте
сравнялся со мной, а та гора, с которой он спускался, была повыше, я вскочил
на ноги  и,  махая  руками, изо всех сил  крикнул ему обо всем, что  со мной
случилось. И о том, кто идет ему навстречу.
     В  те  времена  голос у  меня был  неимоверный: криком  я мог  сбросить
всадника с седла. Такой голос  у меня  был.  Но  я все учел.  Голос мой идет
поверху, а внизу, где козлокрад, шумит река, и он его не слышит. Товарищ мой
увидел  меня и все услышал.  Рукой  показывает: мол, понял  тебя.  И в самом
деле, все правильно понял. Недалеко от тропы залег в кусты с ружьем.
     Я смотрю сверху: кино! Хотя  мы  тогда, что такое кино, не знали. Вижу,
уже козлокрад близко подошел к  тому  месту, где  залег мой  товарищ. Он уже
давно закинул винтовку за плечо, ему бы с моим упрямым козлом справиться.  Я
волнуюсь: что будет?! И  вдруг козлокрад останавливается  возле  кустов, где
залег  мой товарищ. Оттуда выходит мой товарищ с ружьем, нацеленным на него.
Близко подходит и что-то говорит.
     Я, конечно,  ничего  не слышу, но  все  вижу. И  тут козлокрад  тряхнул
плечом, и винтовка его падает на землю.
     Правильно, думаю,  так  его!  Товарищ  мой рукой  показывает  ему: мол,
отойди от винтовки. Он отходит на несколько шагов, но,  между  прочим, козла
продолжает держать за  ремень. Ну, думаю, без винтовки  ты недолго  удержишь
козла.  Я понял,  что мой товарищ ему  ничего  обо мне не сказал.  Так оно и
оказалось. Козлокрад решил, что какой-то другой абрек отнял у него винтовку.
     Товарищ  мой  подошел и поднял  его винтовку.  А  потом  вижу,  они оба
уселись под тень  бука.  Выше, шагов на  десять, сидит мой товарищ,  положив
рядом с собой оба  ружья,  а  ниже сидит тот  абрек, все еще придерживая  за
ремень моего козла. Не знает, что смерть свою на своем ремне придерживает.
     Я сбежал по тропе. Я так бежал по висячему мосту, что он, раскачавшись,
чуть  меня в реку не сбросил... Ша! -- вдруг остановил дядя Сандро сам себя,
-- кажется, кто-то кричит.
     Тетя Катя, между прочим, во время рассказа дяди Сандро время от времени
морщилась и подавала Чику тайные знаки,  чтобы Чик не  верил  его  рассказу.
Чику это было  неприятно, тем более  что рассказ дяди  Сандро ему  нравился.
Сейчас дядя Сандро замолк, прислушиваясь к чему-то. В кухне стало тихо.
     -- Эй, Сандро! -- раздался чей-то далекий голос. Дядя Сандро  вскочил и
быстро вышел на кухонную веранду. Вслед за ним озабоченно вышла и тетя Катя.
     -- Эй, Бахут, это ты? -- закричал дядя Сандро таким мощным голосом, что
Чику показалось вполне правдоподобным, что он голосом может скинуть всадника
с седла. Особенно если всадник в долгой дороге задремал в седле,
     --  Я! Я! -- донесся  далекий голос.  -- Сегодня жду  почетных  гостей!
Хочу, чтобы ты был тамадой!
     -- Притворись  больным,  притворись больным,  --  вдруг  быстро  и тихо
запричитала тетя Катя, словно Бахут мог ее услышать.
     -- Чего  я  должен притворяться больным, --  назидательно  заметил дядя
Сандро, -- что меня, пахать зовут, что ли?
     -- Приду! Приду! -- зычно дал согласие дядя  Сандро. --  Но кто  будет?
Перечисли!
     И тут Чику пришла в голову довольно невинная, но соблазнительная мысль.
Пока дядя Сандро и тетя Катя на кухонной веранде,  хотя бы заглянуть в миску
с курятиной и насмотреться на нее.
     Он быстро встал и подошел к столику. В миске еще  много было  курятины:
одна  ножка,  одно мясистое крыло и еще  несколько  бескостных кусков белого
мяса. Все это выглядело так аппетитно,  что Чик не  удержался от того, чтобы
хотя бы понюхать кусок курятины. Он взял из миски кусок белого мяса и стал с
наслаждением  принюхиваться к нему, как любитель цветов к  цветку. Запах был
такой  ароматный,  что Чик, как  бы незаметно для себя,  приложил прохладную
курятину к самому носу и снова с наслаждением втянул воздух.
     И вдруг он со всей ясностью  понял; до чего же будет нехорошо вернуть в
миску кусок курятины,  который он уже приложил к своему носу!  А дядя Сандро
или  тетя Катя  потом возьмут  и  съедят  его?! Нет, этот кусок  должен быть
уничтожен! И Чик уже  не  сомневался, каким образом.  Он -- была не была! --
макнул  этот кусок курятины в ореховую подливу и сразу весь сунул в рот, и с
трудом стал прожевывать.
     Это было так невероятно вкусно, а от стыда, что хозяева его застанут за
этим занятием,  курятина казалась  еще вкусней! Он  даже молниеносно  решил:
если тетя  Катя и  дядя Сандро внезапно войдут в  кухню, немедленно прикрыть
руками оттопыренные  щеки и  изображать глухонемого, пока не проглотит  все,
что во рту. А потом сказать, что у него внезапно разболелись все зубы.
     Но дядя Сандро с видимым удовольствием все еще  перекликался с Бахутом,
уточняя личности гостей и время предстоящего пиршества.
     --  Скажи, что я больная,  что ты  не можешь прийти,  -- тихим голосом,
словно там ее могли услышать, безнадежно упрашивала тетя Катя своего мужа.
     -- Какая ты больная, -- резко оборвал ее дядя Сандро,  -- на тебе мешки
можно таскать!
     -- Но ты ведь перепьешь,-- грустно напомнила ему тетя Катя.
     -- Я могу перепить людей, -- строго заметил ей дядя Сандро, -- потому я
и знаменитый тамада. Но себя перепить даже я не могу, куриная голова.
     Пока дядя Сандро переговаривался с женой и перекликался  с Бахутом, Чик
прожевал и проглотил тот самый кусок курятины. Он оказался до  того вкусным,
что  Чик с еще большей силой ощутил голод. Чик подумал, что, раз уж согрешил
один раз,  можно согрешить и  второй раз. Стыд  от этого не удваивается,  а,
наоборот, уменьшается в два раза, он делится  между  двумя кусками курятины.
Значит,  соображал  Чик,  если  взять  десять  кусков  курятины,  на  каждый
останется маленький стыденок. Чик сильно задумался над этим.
     Собака, стоявшая в дверях и продолжавшая смотреть в кухню, все видела и
теперь с укором глядела на  Чика: мол, раз сам взял, мог бы и мне подкинуть.
Но  Чик ей  ничего не  подкинул, а только выразительно посмотрел ей в глаза,
стараясь  внушить; а  мне  хорошо  было  смотреть,  как тебе  кидают вкусные
косточки и ты хрумкаешь ими? То-то же!
     Наконец дядя Сандро, уточнив, что пиршество начнется, как только солнце
занырнет за землю, возвратился с тетей Катей на кухню. Так  что Чик не успел
проверить свою теорию о том,  что с повторением  греха  стыд уменьшается  во
столько раз, сколько  раз повторяется грех. Он слишком замешкался, обдумывая
ее.
     Дядя Сандро уселся на  свое место и стал рукой шарить в миске,  выбирая
кусок курятины. Он так долго его выбирал, что у  Чика даже екнуло  сердце: а
не тот ли кусок ищет дядя Сандро, который он съел?
     Дядя Сандро,  так и  не  выбрав  курятины,  подозрительно  покосился на
собаку,  а  потом взял  огурец,  ножом  разрезал  его вдоль  и,  густо,  как
повидлом, намазав одну  долю  аджикой,  откусил, с  удовольствием крякнув от
остроты.
     -- Так на чем я остановился? -- спросил он у Чика, бодро причмокивая.
     Огурец всегда едят бодро, подумал Чик, а помидор задумчиво.
     -- Вы  перебежали  висячий мост! -- радостно  воскликнул Чик, чувствуя,
что вопрос о курятине отсечен навсегда.
     --  Да,  --  продолжил  дядя  Сандро,   хрустя  огурцом  и   постепенно
вдохновляясь, -- я  перебежал висячий мост. Козлокрад не видел  меня, потому
что он, повернув голову вверх, разговаривал с моим товарищем. И только когда
я уже был в  десяти шагах  от него, он услышал мои шаги и обернулся. Если бы
ты, Чик, видел  его в это мгновенье! По лицу его  ясно было, что он начинает
догадываться,  что мы как-то  сговорились  с товарищем, но  он  никак не мог
понять, каким путем мы  сговорились. То, что мой крик проплыл над ним, он не
догадался. Долинный человек. Одним словом, у  него было такое лицо  -- краше
человека из  петли  вынимают.  Я подошел к  моему товарищу и поднял винтовку
козлокрада. Затвор лежал отдельно, как вырванный  язык. Я вложил  затвор  на
место и крикнул козлокраду:
     -- Так,  значит,  хлеб-соль моего  дома  давно превратился в дерьмо?! А
право твое за твоим плечом?!
     Он вскочил на ноги и стал  пятиться  к реке. Я  снял ремень  со  своего
козла и кинул ему.
     -- Теперь, -- говорю, -- если черта скрадешь в аду, этим же ремнем вяжи
его!
     И так  я шел на него, а он пятился. Я шел на него, а он пятился к реке.
Но слова не сказал  и милости не просил. Чего не было, того  не было. И  уже
над самой рекой, у обрыва, он, знаешь, что крикнул?
     -- Что? -- спросил Чик с нетерпением.
     -- Ни  один человек в мире не догадается, что он  сказал! -- воскликнул
дядя Сандро.
     -- Что,  что он  сказал?!  --  в  нетерпении  повторил  Чик, думая, что
последние слова абрека раскроют какую-то великую тайну.
     В это время он как-то случайно взглянул на тетю Катю и увидел, как она,
брезгливо сморщив  лицо, качает головой, стараясь  внушить Чику, чтобы он ни
одному слову дяди Сандро не верил.  Чик быстро  отвел  от нее глаза.  Ему не
хотелось принимать участие в предательстве рассказа дяди Сандро.
     --  "Белые  мыши!"  --  крикнул  он,  --  продолжал  дядя  Сандро,  сам
возбуждаясь, -- и я выстрелом сбросил его в реку. Он так  пятился, что я мог
бы и не стрелять, он бы  сам свалился  в реку и утонул.  Но я хитрить  перед
судьбой не хотел, я сам его сбросил выстрелом. Потом в эту же реку я сбросил
его ремень и винтовку. Винтовку было жалко,  но мы боялись, что отец, увидев
чужое оружие, что-нибудь заподозрит. Отец ненавидел такие дела...
     -- Но почему же он вспомнил белых мышей?! -- воскликнул Чик. --  Он еще
в амбаре предчувствовал, что от них исходит какая-то опасность?
     -- Ерунда  все это,  Чик, -- сказал  дядя  Сандро, успокаиваясь, --  он
погиб от своей бессовестности, а не от белых мышей. Я много об этом думал.
     -- А может,  он не знал, что  это  ваше стадо? --  спросил Чик, сам  не
понимая, чего он ищет: оправдания для абрека или оправдания для выстрела.
     -- И это его  не спасает, -- сказал дядя Сандро, улыбаясь Чику крепкими
зубами. -- Знаешь, что мой товарищ сказал, когда мы быстро двинулись вперед,
догоняя стадо?
     -- Что? -- спросил Чик.
     --  Он, думая, что  и  мой товарищ абрек, сказал  ему:  мол, тут сейчас
прошел богатый  крестьянин  со  своим  огромным  стадом.  Там  всего четверо
мужчин, и только  один из них с оружием. Так оно и было. Ружье было только у
Кязыма. И  он моему товарищу говорит: мол, перебьем их всех, стадо перегоним
на Северный Кавказ и  там продадим. Значит, он откуда-то из-за кустов следил
за стадом и теми, кто его вел. Братьев моих  он  прекрасно знал, а отца хоть
лично и не знал, но за две недели из-за плетенки амбара он не мог не увидеть
моего отца, вечно  покрикивавшего на  коз и  на  людей,  и тех, и  других он
всегда укорял в лени.  Но во всем этом,  Чик,  все  равно был великий  Божий
замысел.
     -- Как так? -- спросил Чик. Уши у него горели.
     -- А вот слушай меня дальше, --  продолжил дядя Сандро с удовольствием.
-- Наконец мы догнали свое стадо. Мой отец! Такого хозяина в Чегеме нет и не
будет. Он  только взглянул на нашего чернявого козла и  сразу спросил: "Чего
это вы ему шею ремешком стягивали?" Мы не замечали след от ремня, а он одним
глазком взглянул и заметил. "Да заупрямился, -- говорю, -- не хотел идти. Мы
его  еле  затащили  сюда. Оттого так  и опоздали".  Отец  подумал, подумал и
сказал:  "Это моя ошибка, мой грех. Когда мы  Богу гор оставляли трех коз, я
хотел и этого оставить. Но потом пожалел. Старый он, я привык к нему. Вот он
и не хотел  идти,  чувствуя, кто его  хозяин  теперь.  Надо его  сегодня  же
зарезать  и съесть в честь Бога гор". Ты видишь теперь, Чик, какой узорчатый
замысел выполнил Бог?
     --  Какой?  --  спросил Чик, удивляясь, что  у  Бога  бывают  узорчатые
замыслы.
     -- Бог наказал отца за то, что он  пожалел чернявого козла и не оставил
его в лесу, -- дядя Сандро загнул на руке мизинец: первое наказание. -- Но в
конце  концов, отец  сам  догадался принести этого козла  ему  в жертву. Бог
наказал меня страхом  смерти за то, что  я, губошлеп, вместо того, чтобы все
время следовать за стадом, соблазнился  черникой, --  дядя Сандро загнул  на
руке  безымянный  палец: второе наказание. -- Но самое главное, Бог  наказал
этого абрека за то, что  он плюнул  на наш  хлеб-соль, и за то преступление,
из-за которого он прятался у нас. Видно, это было очень подлое преступление,
но мы  о  нем  теперь  никогда не узнаем, -- дядя  Сандро безжалостно загнул
средний палец: третье наказание.
     Чик невольно  обратил внимание на то, что  сила наказания  Бога как  бы
соответствовала величине загнутого пальца. Средний палец был  самый длинный,
и самое тяжелое наказание пало на абрека.
     --  Бог восстановил порядок,  -- продолжал дядя  Сандро,  -- в  этот же
вечер мы  зарезали чернявого  козла. Перед  этим отец помолился  Богу  гор и
попросил его простить свою ошибку. Потом мы долго варили в котле этого козла
и наконец съели свое жертвоприношение.
     --  Вкусным  оказался?  --  полюбопытствовал Чик,  представляя,  как  в
альпийском шалаше едят горячее, дымящееся мясо.
     -- Да нет, не особенно, Чик, -- признался  дядя Сандро, -- хотя мы были
очень голодными.
     -- Это Бог гор сделал  его мясо не очень вкусным? -- спросил Чик не без
доли школьной атеистической насмешки. Но дядя Сандро этого не заметил.
     --  Бог  гор  такими  мелочами  не  занимается,  -- важно напомнил дядя
Сандро, -- просто козел этот был очень старый.
     -- А вы потом, когда ты убил этого абрека,  видели  его труп в воде? --
спросил Чик.
     -- Нет, -- ответил дядя Сандро, -- там  было такое течение, что его тут
же унесло.
     Чик  представил,  как  буйный горный поток  несет труп,  иногда  больно
стукая  его о  камни  головой,  и ему  стало  жалко  труп, который уродуется
бешеным, равнодушным течением.
     -- А винтовка, -- спросил Чик, -- она пошла на дно или ее тоже течением
унесло?
     -- Конечно, пошла на  дно, -- сказал дядя Сандро и добавил: -- Винтовка
для любого течения слишком тяжелая.
     -- Она и сейчас там лежит? -- спросил Чик, задумавшись.
     -- А куда ей деваться, -- ответил дядя Сандро, -- я ее с середины моста
сбросил.
     -- Теперь ее можно достать, -- сказал Чик.
     -- Да что ты, Чик, -- ответил дядя  Сандро, улыбаясь  его наивности, --
если она там и лежит, ее всю ржавчина проела.
     Чику все-таки было жалко  этого злосчастного абрека. Особенно почему-то
было  жалко,  что   его   труп,  излупцованный  камнями,   тащило  холодное,
равнодушное течение.
     -- А  если бы ты не уступил ему дорогу  и  требовал  бы у него  вернуть
козла, -- спросил Чик, -- ты уверен, что он убил бы тебя?
     -- Так же уверен, как то, что ты сейчас  сидишь  передо мной, -- сказал
дядя Сандро,  -- ты  бы видел его лицо  тогда. Да  что о  нем говорить, если
человек  в ярости  швыряется кукурузными початками в белых мышей.  Как будто
его  отец  вырастил  эти  початки. Тогда  уже было  видно, что  это конченый
человек, но я сдержался тогда. Все-таки гость...
     Чику стало меньше  жалко  этого абрека, но все-таки было жалко.  Он так
ясно представил, как тот молча пятится к реке и даже не пытается попросить у
дяди Сандро прощения.
     -- Все-таки он храбрым был, --  вздохнул Чик, --  он даже перед смертью
не попытался попросить у тебя прощения.
     -- Храбрый швыряться кукурузными початками в белых мышей, -- усмехнулся
дядя  Сандро. -- Он прекрасно  знал,  что  я ему не прощу, иначе стал  бы на
колени  и  умолял  меня. Он нарушил главный закон гор:  в доме, который тебя
приютил, иголки тронуть не смей!
     --  Ну,  а когда ты стрелял в  него, -- продолжал  допытываться Чик, --
тебе хоть чуточку-пречуточку было жалко его?
     -- Да что ты, Чик!  --  воскликнул дядя Сандро. -- Если бы ты знал, что
такое сладкое чувство мести! Он унизил  не только меня, но и  весь наш дом и
весь наш род. Он получил по заслугам!
     --  Чик, поку