гиной, а  через  неделю, когда выздоровел,
острота разрыва смягчилась, отошла.
     К слову сказать,  один  из  моих друзей,  как  выяснилось впоследствии,
каждый раз, влюбившись в какую-нибудь девушку, обязательно заболевал. Причем
степень заболевания прямо соответствовала силе  увлечения  и  имела довольно
широкую амплитуду от лихорадки до гриппа.
     Но  с  той,  которая  прислала мне прекраснейшее  письмо, мы больше  не
виделись. Кажется, в тот же год родители ее продали свой домик и переехали в
другой город.
     Еще во времена нашего знакомства мне  иногда приходила  в голову мысль,
что сама она не  смогла бы написать такого  огненного  послания. Может быть,
думал  я,  она переписала  его из  какого-нибудь старинного  романа,  только
вставила кое-что от себя. Такое предположение  меня нисколько не оскорбляло.
Я считал, что она передала мне знак, точный иероглиф своего состояния. А кто
выдумал сам иероглиф, в конце концов, было не так уж важно.
     Но, с другой  стороны,  кто его  знает, может быть,  чувство озарило ее
вдохновением, которого хватило только на это  письмо? Так  или иначе, теперь
это  тайна, разгадывать которую  сам я  не намерен  и тем  более не  намерен
выслушивать любые предположения со стороны, причем не только проницательные,
но даже и льстящие самолюбию рассказчика.


Время счастливых находок

     Вот что было со мною в детстве.
     Как-то летним вечером собрались гости у моего дяди. Выпивки не хватило,
и меня  послали за вином в ближайшую  лавку, что было, как я теперь понимаю,
не вполне педагогично.  Правда,  сначала  предложили  пойти  моему  старшему
брату, но он заупрямился, зная, что в ближайшие часы его никто не накажет, а
до завтра  он  все равно выкинет что-нибудь такое,  за что  и  так  придется
держать ответ.
     Бегу босиком по теплой  немощеной улице. В одной руке бутылка, в другой
деньги.  Отчетливо   помню:  какое-то   необычайное   возбуждение,   восторг
пронизывают меня. Разумеется, это было не предчувствие предстоящей  покупки,
потому что в те годы к  этому  делу я  не проявлял особого  интереса.  Да  и
сейчас интерес вполне умеренный.
     Чем прекрасно вино? Только тем, что оно гасит наши личные заботы, когда
мы пьем со своими друзьями, и усиливает то общее,  что нас связывает. И если
даже  нас связывает  общая  забота или  неприятность,  вино,  как искусство,
преображающее  горе, примиряет и дает силы  жить и надеяться. Мы  испытываем
обновленную радость узнавания друг друга, мы чувствуем: мы люди, мы вместе.
     Пить с любой  другой  целью  просто-напросто малограмотно. А  одиночные
возлияния  я бы сравнил с  государственной  контрабандой или  с каким-нибудь
извращением. Кто пьет один, тот чокается с дьяволом.
     Я  повторяю  --  по дороге в  лавку  меня  охватило  какое-то  странное
возбуждение.  Я  бежал и все  время смотрел  под ноги: мне мерещилась  пачка
денег. Время от  времени  она появлялась  у меня  перед  глазами, и  я  даже
приостанавливался, чтобы убедиться, так это или нет. Я понимал, что все  это
мне  только  кажется,  но  видел  до  того  ясно,  что  не  мог  удержаться.
Убедившись, что ничего нет, я еще более восторженно верил, что  должен найти
деньги, и летел дальше.
     Я  вбежал  по деревянным ступеням, лавка  стояла как  бы на трибунке, и
быстро сунул деньги и бутылку продавцу. Пока он приносил вино, я в последний
раз  посмотрел  себе под ноги  и увидел пачку денег, перепоясанную довоенной
тридцаткой.
     Я  поднял деньги,  схватил  бутылку  и помчался  назад, полумертвый  от
страха и радости.
     --  Деньги нашел!  --  закричал  я,  вбегая в  комнату. Гости нервно, а
некоторые  даже  оскорбленно  вскочили на ноги.  Поднялся  переполох.  Денег
оказалось сто с чем-то рублей.
     -- Я  тоже сбегаю!  -- закричал  мой брат,  загораясь запоздалым светом
моей удачи.
     --  Жми! -- закричал  шофер дядя  Юра. -- Это я первый сказал, что надо
выпить. У меня легкая рука.
     -- И даже слишком, -- ехидно вставила всегда спокойная тетя Соня.ы
     --  Однажды у нас в Лабинске...  -- начал  было  дядя Паша.  Он  всегда
рассказывал или  про свою язву  желудка,  или  про то,  как  раньше жили  на
Кубани, а кончал язвой желудка или наоборот. Но сейчас дядя Юра его перебил.
     -- Это я сказал первый! Мне магарыч! -- шумел он. Бывало, как заведется
-- не остановишь.
     --  Почему  ты  первый? Я, например, не слышал, -- угрюмо возразил дядя
Паша.
     -- Ты же сам говорил, что тебя белоказак рубанул шашкой по уху!
     -- Так то левое ухо, а ты справа сидишь, -- сказал дядя Паша, довольный
тем, что перехитрил дядю Юру, и привычным движением отогнул огромной рабочей
рукой  свое  ухо. Над  ухом  была вдавлина, в  которую  спокойно  можно было
вложить грецкий орех. Все с уважением осмотрели шрам от казацкой шашки.
     -- Помню, как сейчас, стояли  под Тихорецком,  -- начал было дядя Паша,
воспользовавшись вниманием гостей, но дядя Юра опять его перебил:
     -- Если мне не верите,  пусть он сам скажет.  --  И  все  посмотрели на
меня.
     В  те времена  я  любил  дядю  Юру,  да  и всех  сидящих за столом. Мне
хотелось, чтобы все радовались моей удаче, чтобы все были соучастниками ее и
ни у кого не было преимущества.
     -- Все сказали, -- изрек я восторженно.
     -- Я не говорю, что не все сказали, но кто первый, -- заревел дядя Юра,
но  голос его потонул в шуме, потому  что все  радостно  захлопали в ладоши:
очень уж дядя Юра всегда старался вырваться вперед.
     --  О, аллах, --  сказал дядя  Алихан,  самый мирный  и  тихий человек,
потому что он был продавцом козинаков, -- мальчик нашел деньги, а они шумят.
Лучше выпьем за его здоровье, да?
     Мужчины зашумели и стали, перебивая друг друга, пить за мое здоровье.
     -- Я всегда знал, что из него выйдет человек...
     -- С этим маленьким бокалом...
     -- Молодым везде у нас дорога...
     -- За счастливое детство...
     -- Дорога, но какая дорога? Асфальт!
     -- За эту  жизнь,  -- провозгласил последним  дядя Фима, -- мы дрались,
как львы, и львиная доля из нас осталась на поле.
     -- Он будет, как вы, ученым, -- вставила тетя, чтобы успокоить его.
     -- И даже лучше, -- крикнул дядя Фима и,  забросив меня на  неслыханную
высоту, выпил свой стакан.  Дядя  Фима был самым  образованным  человеком на
нашей улице и потому быстрее всех опьянел.
     Я был в восторге. Мне хотелось сейчас же доказать, как я их всех люблю.
Мне хотелось  дать  честное пионерское слово, что  я каждому из  них найду и
возвращу все, все,  что он  потерял в жизни.  Может быть, я думал  не  этими
словами,  но думал я  именно так. Но я не успел  ничего  сказать, потому что
пришла мама и, нарочно не замечая всеобщего веселья, выдернула меня  оттуда,
как редиску из грядки.
     Она вообще не любила, когда я бывал на этих праздничных сборищах, а тут
еще была обижена, что я пробежал с найденными деньгами мимо своего дома.
     --  Ты,  как твой отец, будешь  стараться  для  других, -- сказала она,
когда мы спускались по лестнице.
     -- Я буду стараться для всех, -- ответил я.
     -- Так не бывает, -- грустно сказала она, думая о чем-то своем.
     Тут нам встретился брат, который возвращался после поисков. По его лицу
было видно, что в лотерее два номера подряд не выигрывают.
     -- Ты все деньги показал? -- спросил он у меня мимоходом.
     -- Да, -- гордо ответил я.
     -- Ну и дурак, -- бросил он и убежал.
     Эти мелкие неприятности не могли погасить того, что заиграло во  мне. Я
решил, что  всем неудачам и  потерям в нашем доме  пришел  конец. Раз я ни с
того ни с сего мог найти такие деньги, чего я только не найду, если буду все
время искать.  Земля  полна надземных и подземных кладов, только  ходи  и не
хлопай глазами, да не ленись подбирать.
     На  следующее  утро  на эти же деньги мне  купили прекрасную матросскую
куртку с якорем, которую  я носил несколько лет. В этот же день весть о моей
находке распространилась в нашем дворе и далеко  за его пределами. Приходили
поздравить, узнать подробности этого  праздничного  события. Женщины глядели
на меня с  хозяйственным любопытством, по их глазам  было видно, что они  не
прочь меня усыновить или по крайней мере одолжить на время.
     Я десятки  раз  рассказывал,  как нашел  деньги,  не  забывая  при этом
заметить, что предчувствовал находку.
     -- Я чувствовал,  -- говорил я, -- я все время смотрел на землю и видел
деньги.
     -- А сейчас ты не чувствуешь?
     -- Сейчас нет, -- честно признавался я.
     Это было и  в  самом деле  маленькое чудо. Теперь я думаю, что какой-то
шофер-левак, они часто  там  останавливались и распивали вино,  потерял  эти
деньги. А потом в дороге спохватился, и его тревожные сигналы были правильно
расшифрованы моим возбужденным мозгом.
     В этот же день пришла одна женщина из соседнего двора,  поздравила  мою
маму, а потом сказала, что у нее пропала курица.
     -- Ну и что мне теперь делать? -- спросила мама сурово.
     -- Попросите вашего сына, пусть поищет, -- сказала она.
     -- Оставьте,  ради бога, --  ответила мама,  -- мальчик один  раз нашел
деньги, и теперь покоя не будет сто лет.
     Они разговаривали  в коридоре, а я  из  комнаты прислушивался к ним. Но
гут я не выдержал и приоткрыл дверь.
     -- Я найду  вашу курицу,  -- сказал я, бодро  выглядывая  из-за маминой
спины. Дня  за  два  до  этого у  меня  закатился  мяч  в  соседский подвал.
Вытаскивая его оттуда, я заметил  какую-то  курицу, а  так как  ни  у кого в
нашем  дворе куры  не терялись, теперь я догадался, что это ее курица. --  Я
чувствую, что она в этом подвале, -- сказал я, немного подумав.
     -- Там нет никакой курицы, -- неожиданно возразила хозяйка подвала. Она
развешивала  во  дворе  белье  и,   оказывается,  прислушивалась  к   нашему
разговору.
     -- Должна быть, -- сказал я.
     --  Нечего  туда  лазить,  дрова  раскидывать, еще  пожар  устроите, --
затараторила она.
     Я  взял  спички и  ринулся  в подвал.  Дверь в него была заперта, но  с
другой стороны подвала была дыра, в которую я и пролез.
     В подвале было  темно, только слабая полоска света падала из дыры, идти
приходилось согнувшись.
     -- Что он там делает? -- спросил кто-то снаружи.
     --  Клад ищет, -- ответила Сонька,  бестолковая спутница моего детства.
-- Он там мильон денег нашел.
     Осторожно чиркая спичками и озираясь, я подошел к тому месту, где видел
курицу, и снова увидел ее.  Она приподнялась и, подслеповато поводя головой,
посмотрела в мою сторону. Я понял, что она  здесь высиживает яйца. Городские
куры обычно уходят нестись куда-нибудь в укромное место.  В  темноте поймать
ее было нетрудно. Я нащупал рукой гнездо, которое она себе устроила на клоке
сена, и стал перекладывать теплые  яйца в карманы. Потом  я  осторожно пошел
назад. Теперь я шел на свет и поэтому мог не зажигать спичек.
     Увидев курицу, хозяйка от радости закудахтала вместе с ней.
     -- Еще не все, -- сказал я, передавая ей курицу.
     -- А что? -- спросила она.
     --  А вот  что, -- ответил я и  стал  вынимать из карманов яйца. Увидев
яйца, курица почему-то рассердилась, хотя я и не скрывал от нее, что взял их
оттуда. Наверно, она тогда в  темноте не заметила. Хозяйка переложила яйца в
передник и, держа курицу под мышкой, вышла со двора.
     -- Когда поспеет инжир, приходи, -- крикнула она из калитки.
     С тех пор я всегда чего-нибудь искал и часто находил  неожиданные вещи,
так  что  прослыл  чем-то вроде домашней ищейки. Помню, один наш чудаковатый
родственник, когда у него пропал козел, хотел увезти меня в деревню, чтобы я
его  как  следует поискал. Я был уверен,  что найду  козла, но мама  меня не
пустила, потому что боялась, как бы я сам не заблудился в лесу.
     Я находил и многие другие вещи, потому что все время искал и потому что
все считали, что я  умею находить. Дома я  находил щепки, запеченные в хлеб,
иголки,  воткнутые  в  подушки   рассеянными   женщинами,  старые  налоговые
квитанции и облигации нового займа.
     Одна из наших  соседок часто теряла очки и  звала меня искать их. Я  ей
быстро находил  очки, если она не успевала  их вымести из комнаты  вместе  с
мусором. Но и в этом случае я их находил в мусорном ящике, потому что кошки,
которые  там возились, никогда их не  трогали.  Но она  слишком часто теряла
очки,  и в  конце  концов  я  ей посоветовал купить запасные, чтобы, потеряв
первые, она  могла  бы при помощи запасных  искать  их. Она так и сделала, и
некоторое время было все  хорошо, но потом она  стала терять и запасные, так
что работы стало вдвое больше, и я был вынужден припрятать ее запасные очки.
     Мне доставляло  радость  дарить окружающим  то,  что  они  потеряли.  Я
выработал свою систему поисков потерянных вещей,  которая заключалась в том,
что потерянные вещи сначала нужно искать там, где они были, а потом там, где
они  не  были и  не могли  быть. Гораздо  позже я узнал, что  это называется
диалектическим единством противоположностей.
     Если  окружающие   меня   люди   переставали   что-нибудь  терять,  мне
приходилось иногда создавать находки искусственно.
     По вечерам я, как комендант, обходил двор и  прятал забытые вещи. Часто
это было белье, забытое  на веревке. Я его  закидывал на деревья, а потом на
следующий день, когда ко мне приходили  за помощью, после некоторых раздумий
и расспросов, где что висело,  как бы вычислив уравнение  с  учетом скорости
ветра и направления  его,  я показывал удивленным домохозяйкам на их белье и
сам  же  его  снимал с деревьев. Разумеется, я был не настолько  глуп, чтобы
повторяться слишком часто. Да и настоящих потерь было гораздо больше.
     За  все  это время  только один раз  находка  моя  не доставила радости
хозяйке. Вот как это было.
     В  нашем  дворе жила взрослая  девушка. Звали ее Люба. Она  почти целый
день сидела у  окна и  улыбалась на  улицу,  зачесывая и  перечесывая волосы
золоченым гребнем,  который  я  тогда ошибочно считал золотым. Рядом  с  ней
стоял  граммофон, повернутый  изогнутой  трубой на улицу. Он почти все время
пел одну и ту же песенку:

        Люба, Любушка,
        Любушка, голубушка...

     Граммофон  был вроде  зеркальца  из пушкинской  сказки,  он  все  время
говорил про  хозяйку.  Во  всяком случае,  я  был  в этом уверен, а судя  по
улыбающейся мордочке Любушки, она тоже.
     Однажды  летом  в довольно глухом садике возле  нашего дома я  нашел  в
траве Любушкин гребень. Я был уверен, что это ее гребень, потому что другого
такого  я  никогда не  видел. В  тот  же вечер  я  прохаживался по  двору  в
ожидании, когда подымется паника и меня пригласят искать. Но Любушки не было
видно, и  никакой  тревоги не  замечалось.  На  следующее утро  я еще больше
удивился, не обнаружив посыльного у своей  постели.  Я  решил,  что  золотую
гребенку  потерял  кто-то другой.  Но  все-таки  надо  было  убедиться,  что
Любушкина гребенка на месте. Как назло, целый день она не появлялась у окна.
Она  показалась только  к  вечеру, но  теперь граммофон  играл совсем другую
песню.
     Я  не знал, что это  за  песня, но  понимал,  что  граммофон больше  не
разговаривает с ней.  Это была грустная  песня, а когда Любушка  повернулась
спиной к окну, я увидел, что в ее волосах нет никакой гребенки, и понял, что
граммофон вместе с ней оплакивает потерю.
     Мать и отец ее стояли у другого окна, уютно облокотившись о подоконник.
     -- Любка,  -- спросил  я, дождавшись, когда кончится пластинка,  --  ты
ничего не теряла?
     -- Нет,  -- сказала она  испуганно и тронула рукой  волосы именно в том
месте, где раньше  был гребень. При этом  она почему-то так покраснела,  что
стало ясно  --  она  понимает, о чем я говорю. Я только  не знал, почему она
скрывает свою потерю.
     -- А это ты не теряла? -- сказал я с видом волшебника, слегка уставшего
от всеобщего ротозейства, и вынул из кармана золотой гребень.
     -- Шпион  проклятый, --  неожиданно крикнула она  и, выхватив  гребень,
убежала в комнату. Это было совершенно бессмысленное и глупое оскорбление.
     --  Дура,  -- крикнул  я в окно, стараясь  догнать ее своим голосом, --
надо читать книжки, чтобы знать, что такое шпион.
     Я повернулся уходить, но отец ее  окликнул меня. Теперь он у окна стоял
один, а Любушкина мать побежала за ней.
     -- Что случилось? -- спросил он, высовываясь из окна.
     -- Сама  гребень  потеряла  в саду.  в сама  обижается, --  сказал  я и
удалился, так и не поняв, в чем дело. В тот вечер Любке крепко попало.
     А потом у них  в доме появился летчик и пластинка про "Любимый  город".
Песенка была очень  красивая, но я  никак не  мог понять  там одного  места:
"Любимый город в синем дым-Китая". Каждое  слово в отдельности было понятно,
а вместе получалась какая-то китайская загадка.
     Через  неделю летчик уехал с Любушкой, и теперь ее мать грустила у окна
вместе с граммофоном, который плакал, как большая собака, и все звал: "Люба,
Любушка..."
     Я  продолжал свои  поиски,  прихватывая  все  новые и  новые неоткрытые
земли.
     Особенно интересно  было  искать  на  берегу  моря после шторма. Там  я
находил  матросский ремень с  пряжкой, пряжку  без ремня, заряженные патроны
времен  гражданской  войны, ракушки  всевозможных  размеров и даже  мертвого
дельфина. Однажды  я  нашел бутылку, выброшенную  штормом, но записки  в ней
почему-то не оказалось, и я сдал ее в магазин.
     Рядом  с  городом  на берегу  реки Келасури  я  нашел  целую  отмель  с
золотоносным песком.  Стоя по колено в бледно-голубой холодной воде, я целый
день  промывал  золото.  Набирал в  ладони  песок, зачерпывал воду и, слегка
наклонив ладони,  смотрел,  как она стекала.  Золотые  пластинчатые  искорки
вспыхивали в  ладонях, вода  щекотала  пальцы ног,  большие  солнечные зайцы
дрожали на чистом-пречистом дне отмели, и было хорошо, как никогда.
     Потом мне сказали,  что это не золото, а  слюда,  но  ощущение холодной
горной воды, жаркого солнца,  чистого  дна отмели и тихого счастья старателя
-- осталось.
     Но  вот   еще  странная  находка,  о  которой  мне  хочется  рассказать
поподробней.
     У  нас была  такая игра: кто глубже  нырнет. На  глубине  примерно двух
метров  мы  начинали  нырять  и  заходили все дальше  и дальше, пока хватало
дыхания.
     В тот день мы с  одним пацаном состязались  таким  образом  на Собачьем
пляже. Пляж  этот  и  сейчас  так называется, может  быть,  потому, что  там
строго-настрого запрещают купать  собак, а может быть, потому, что собак там
все-таки купают. И вот я ныряю в последний раз. Дохожу до дна, хочу схватить
песок и почти носом упираюсь  в большую квадратную плиту, на которой я успел
разглядеть изображение двух людей.
     -- Старинный камень с рисунком, -- ошалело крикнул я, вынырнув.
     -- Врешь, -- сказал пацан, подплывая ко мне и заглядывая в глаза.
     -- Честное слово! -- выпалил я. -- Большой камень, а на нем первобытные
люди.
     Мы  стали  нырять  по очереди  и  почти  каждый  раз видели в подводных
сумерках белую плиту с  тусклым изображением двух  людей.  Потом мы  нырнули
вдвоем и попытались сдвинуть ее, но она даже не пошатнулась.
     Наконец мы замерзли и вылезли из воды. Я до этого точно приметил место,
где мы ныряли.  Это было как раз  между буйком и старой сваей,  торчавшей из
воды.
     Через несколько  дней начались занятия в  школе,  и я  рассказал нашему
учителю о своей находке. Он вел у нас уроки  по географии и истории. Это был
могучий человек  с высохшими ногами.  Геркулес  на  костылях. От  его облика
веяло силой ума и душевной чистоплотностью. В гневе он бывал страшен. Мы его
любили не только потому, что он обо всем интересно рассказывал, но и поточу,
что он относился  к нам серьезно, без  той неряшливой снисходительности,  за
которой дети всегда угадывают безразличие.
     -- Это древнегреческая стела, -- сказал он, вним