ертити  было  бы натяжкой, тем
застольным преувеличением, к которому так склонны мои любимые земляки.
     Кстати, потом выяснилось, что  она и в  самом деле  египтянка. Из чего,
конечно, не  следует, что англичанин тоже оказался скандинавом или тем более
греком. Англичанин оказался  настоящим англичанином, хотя внешность его меня
сначала несколько разочаровала.
     Я думаю, что, кроме  книжного представления,  тут еще  сыграло роль то,
что мне сказали  о нем -- профессор, крупнейший социолог левого толка. А тут
тебе такой крепыш, в рубашке навыпуск, в босоножках  на голую ногу, с мощной
шеей, как бы переразвитой от долгого ношения тяжелого рыцарского шлема. Нет,
наши профессора выглядят куда солидней. {144}
     Когда  я подходил  к ним,  экскурсовод  что-то рассказывал.  Англичанин
внимательно слушал, время от времени делая какие-то записи в своем блокноте.
     Экскурсовод наш местный парень. Зовут его Анзор. Я его знаю  с детства.
Когда  я  вспоминаю, каким он был вратарем сначала  в юношеской, а  потом во
взрослой команде, мне почему-то делается грустно.
     Казалось бы,  он неплохо в жизни устроен, а стоит  мне вспомнить, каким
он был замечательным вратарем, как у меня портится настроение.
     Однажды он  взял такой  невероятный мяч,  что  об  этом  у нас  помнили
несколько лет.
     Тогда он играл  в юношеской  команде. Вот  как  это  было. Из свалки на
штрафной площадке  кто-то сильно пробил в правый нижний угол. Анзор в прыжке
отбил мяч.  И еще он лежал  на  земле, когда один из защитников противника с
разгону врезал мяч в тот же, но теперь верхний угол.
     Казалось, неминуемый гол. Но Анзор, словно подброшенный,  отделился  от
земли. Я до сих пор  отчетливо  помню его  скошенное к  правому углу, как бы
висящее  в воздухе тело.  Помню то замечательное мгновение, когда он усилием
воли, уже исчерпав инерцию прыжка, все же дотянулся  до мяча. Так, бывало, в
детстве дотягиваешься до самого верхнего  яблока, рискуя обломать трепещущую
ветку и обрушиться вместе с нею вниз.
     Именно тогда знаменитый тренер  местной команды "Динамо", проходя вдоль
поля, вдруг остановился и сказал своему помощнику:
     -- Мальчика надо попробовать...
     Через пять минут о его словах уже знал весь стадион и даже сам Анзор. И
вот теперь, когда я вспоминаю все это, у меня почему-то портится настроение.
Может  быть, дело в том, что сейчас Анзор похож на вратаря, который уже взял
свой лучший мяч. Сам-то он наверняка об этом не  догадывается, но со стороны
видно...
     Обычно  он  возится  с   нашими  туристами,  но   иногда  ему  поручают
иностранцев.  Однажды,   когда  он   показывал   обезьяний   питомник  одной
иностранной  делегации,  кто-то  из туристов  спросил,  кивнув  на  вольер с
одиноким орангутангом:
     -- Как зовут эту обезьяну? {145}
     Анзор мгновенно повернулся к орангутангу и спросил:
     -- Обезьяна, как тебя зовут?
     Члены  делегации   оценили  юмор  экскурсовода,  хотя  задавший  вопрос
почему-то  обиделся. Эта бестактная шутка, если ее можно назвать бестактной,
никак не повлияла на его карьеру экскурсовода, и  он продолжал  заниматься с
туристами.
     Кажется, кроме  этого  внезапного  юмора, от  его  когда-то  знаменитой
взрывной  реакции  на мяч  ничего  не осталось. Анзор  живет один  с больной
матерью,  так  что надолго  отлучаться или  выезжать из  города он  никак не
может.  Потому-то  даже в местной команде он  по-настоящему  не  мог играть.
Вечно он ищет какие-то редкие лекарства для своей больной матери. Иногда ему
присылают их из Москвы туристы, с которыми ему случалось подружиться.
     В  прошлом году ему здорово не повезло,  так что он имел шанс  лишиться
даже своего внезапного юмора. Дело в том, что его обвинили в изнасиловании.
     Недалеко от  города,  возле  развалин  крепости  Баграта, какие-то  два
негодяя  соблазнили  двух  девушек  из  турбазы. Говорят,  они им  угрожали,
одновременно давая  ложные  обещания  жениться. Во  всяком  случае,  девушки
пожаловались в милицию.  Через  несколько дней Анзора  схватили,  потому что
одна из них указала на него. Возможно, он был похож на одного из тех парней.
Но, с другой стороны,  для  многих россиянок  все  кавказцы  похожи друг  на
друга, как китайцы, точно так  же, как для китайцев,  вероятно, все россияне
похожи друг на друга.
     Я думаю, что девушка сначала и в самом деле решила, что он один из  тех
парней. Но потом на очной ставке не могла не сообразить, что ошиблась, если,
конечно, она не абсолютная кретинка, что тоже не исключается. Все же, скорее
всего,  она   догадалась  о   своей  ошибке,  но,  испугавшись  собственного
обвинения, продолжала стоять на своем.
     Тогда, помнится, всполошился весь город. Все понимали, что  Анзор никак
не мог  оказаться  таким подлецом, к тому  же  настолько непоследовательным,
чтобы  днем  показывать  туристкам  достопримечательности  города,  а  ночью
насиловать их  на тех же  исторических {146} развалинах, таким образом сводя
на нет не  только  свои  дневные труды, но и бросая  тень  на патриотический
смысл памятников старины.
     Наши ребята тогда сделали  все, что могли. Они оградили мать  Анзора от
слухов о его аресте. Ей сказали, что он внезапно уехал с  одной очень важной
делегацией,  которую  не  могли  поручить никому  другому.  Старушка  охотно
поверила, тем более что  ребята  помогали ей по  дому,  ходили  на  базар, а
главное, оберегали ее от горестной правды.
     Закон,  как  и следует,  стоит  на стороне пострадавших,  так что  даже
общественное  мнение  не  могло  Анзору помочь.  Он  был  до  того  потрясен
случившимся -- я думаю,  больше всего он терзался мыслью о судьбе матери, --
что ничего не мог придумать в свое оправдание, а только твердил, что все это
ошибка и он ни в чем не виноват.
     И  тут  опять пришли  на помощь  друзья.  Оказалось,  что именно  в тот
роковой вечер он сидел на теплоходе с друзьями и пил пиво.
     У наших ребят  есть такой обычай заходить на теплоходы, пока они  стоят
на пристани,  с тем  чтобы  посидеть  там в ресторане, пройтись  по палубам,
постоять у поручней,  глядя на пристань и  на  город с  некоторым выражением
транзитного превосходства, а потом сойти по трапу и разойтись по домам.
     Это  как-то  встряхивает,  облагораживает  душу,  не  дает закиснуть  в
однообразии (что скрывать!) провинциальной жизни нашего города. Окунувшись в
этот   плавучий  праздник,   ты  как   бы  возбуждаешь  увядающие   рефлексы
жизнестойкости и жизнерадостности, черт бы их подрал.
     Короче говоря, товарищи  Анзора и он сам, после того как ему напомнили,
твердо заявили, что они в тот  вечер  были  на  теплоходе. Казалось бы,  все
прекрасно, стоит  подтвердить кому-нибудь из  работников ресторана, что  они
там были, как обвинение отпадет.
     Но тут последовал новый удар  -- оказывается, именно этот теплоход снят
с  рейсов  и поставлен в  Одессе на  ремонт.  Прокуратура заподозрила  некий
сговор,  желание  при  помощи  лжесвидетельства  спасти  своего товарища. Но
друзья Анзора опять не растерялись. Кто-то из них неожиданно  вспомнил, что,
уходя  из  ресторана  в  некотором подпитии,  они  оставили  в  книге  жалоб
благодарность {147} за хорошее обслуживание и при этом все расписались.
     Прокуратура  связалась с пароходством, и  примерно  дней  через  десять
оттуда пришла эта самая книга жалоб. Или фотокопия их благодарности.
     Анзора, конечно, освободили. С тех  пор он каждую  субботу, теперь  уже
регулярно, ходит на теплоходы,  почему-то моется там в душе, а потом пьет  в
баре пиво и рассказывает историю своего спасения, если в баре находится хоть
один слушатель. А в баре всегда полным-полно хороших слушателей, потому  что
хороший слушатель сам надеется рассказать что-нибудь свое.
     И вот он, Анзор, долговязый, худой, как я думаю, от излишней нервности,
стоит перед  англичанами и что-то  рассказывает. Чтобы  не прерывать его,  я
остановился на  тротуаре  в  некоторой ненавязчивой близости, но  достаточно
заметно, чтобы в нужный момент присоединиться к ним.
     Только я  остановился, как  Анзор  повернулся в мою сторону  и уже было
раскрыл рот, чтобы перейти к новому объекту, он даже успел сказать:
     -- А это...
     Возможно,  он  хотел  сказать: "А это Черное  море", потому  что других
объектов здесь не было. Разве что ресторан на  сваях, устремленный  в море с
целью  возбуждать  в  клиентах  романтический  азарт, желание  посоперничать
широтой натуры с широко распахнутым морским кругозором  и, в  конце  концов,
довести   их  до  состояния  джентльменской   раскованности  в  обращении  с
собственными бумажниками.
     Во всяком случае, Анзор сказал:
     -- А это... --  и  тут, увидев меня,  на  самое молниеносное  мгновенье
запнулся и договорил не меняя голоса, -- типичный абориген...
     Наши ребята,  -- кстати, такие  же аборигены, -- посмотрели  на  меня с
тупым любопытством,  словно  теперь-то  им  и раскрылся истинный смысл  моей
персоны. Из какой-то непонятной угодливости я  замер в позе этнографического
чучела.
     Англичанин  взглянул  на  меня, потом  взялся было за  блокнот,  потом,
видимо почувствовав, что здесь что-то не {148} то, приподнял свои выгоревшие
брови и что-то спросил у жены.
     Жена его  сверкнула  улыбкой  в  мою  сторону  и что-то  ответила мужу.
Англичанин захохотал. Продолжая  смеяться,  он сунул блокнот в карман и  так
хлопнул  Анзора по плечу,  что тот слегка осел. Сила удара  выражала степень
восхищения.
     Я  подошел, и  мы  познакомились.  Через  минуту  Анзор продолжал  свой
исторический  экскурс, а англичанин взялся за блокнот.  Было видно, что жена
его довольно хорошо знает русский язык, да и он ориентируется, только иногда
просит у нее кое-что уточнить.
     Анзор рассказывал о затонувшей в бухте части нашего города. У нас любят
рассказывать про  затонувшую,  --  кажется,  в начале  нашей  эры, --  часть
города. При этом получается так, что, хотя наш город и  в самом деле красив,
все же красивейшая часть его находится под водой.
     Говорят,  иногда  в очень  тихую  погоду  рыбаки  видят  на  дне  бухты
развалины древних строений.
     Кстати, я лично, хотя  у меня и есть лодка, никогда ничего подобного не
видел.  Правда, иногда  и меня подмывает рассказать, что  я видел затонувшую
часть города, но  пока я сдерживаюсь. Насколько я знаю, и рыбакам никогда не
приходит в голову смотреть на затонувшую часть города.
     Просто это стало легендой, хорошей, облагораживающей традицией говорить
про  затонувшую часть  города. И, насколько я помню,  все гости, которым при
мне рассказывали о ней,  слушали солидно, с оттенком  некоторой исторической
скорби, впрочем, смягченной временем.
     И,  насколько я помню, никому не приходило в  голову  усомниться  в  ее
существовании или тем  более просить,  чтобы  ее показали. Это  было бы даже
несколько  неприлично. Но только  не  для англичанина. Вот чего мы  не учли.
Вернее, не  учел  Анзор. Во  всяком случае, англичанин  не только не проявил
приличествующую моменту скорбь, но, наоборот, его голубые глаза полыхнули, и
он энергично толкнул себя в грудь:
     -- Наблюдайт город!
     --  Это  возможно  только  в  очень  хорошую  погоду,  --  сказал Анзор
отчетливо,  стараясь  выставить   перед  его   сознанием  барьер,   впрочем,
стихийного происхождения. {149}
     -- Теперь,  теперь! --  заревел  англичанин, не  то  чтобы  перешагивая
барьер, а просто-напросто сметая его.
     -- Но у нас нет лодки, -- растерялся Анзор.
     -- Мой нанимайт! -- твердо сказал англичанин.
     -- У меня есть лодка, -- вставился я зачем-то.
     -- О! -- воскликнул англичанин и хлопнул меня по плечу.
     -- Все  равно ничего не увидите, -- попытался возразить Анзор, --  вода
мутная!
     --  Я имейт акваланг! --  радостно взорвался  англичанин, кивком головы
показывая, что ответственность за состояние воды берет на себя.
     -- Но это опасно, -- обратился Анзор и жене англичанина, --  подождите,
я позвоню на водную станцию, и нам дадут специалиста.
     -- Но, но! -- закричал англичанин. --  Я есть специалист: Красный море,
Адриатик, Бискай!
     Жена его  улыбкой  подтвердила,  что  не  боится  за  него.  Потом  она
взглянула  на  мальчика  и  что-то  быстро  сказала. Англичанин огляделся  и
подошел к ларьку.
     -- Ребенку надо поесть, -- объяснила англичанка.
     Через  минуту  англичанин  возвратился  с  пачкой  печенья  и  бутылкой
лимонада.  Спартанская  непритязательность  такого   завтрака  меня  приятно
удивила. Я подумал, что жена нашего профессора при подобных  обстоятельствах
навряд ли ограничилась бы таким завтраком для своего ребенка, даже учитывая,
что это второй завтрак и притом в чужой стране.
     Жена англичанина положила бутылку лимонада и пачку с печеньем к  себе в
сумку.  Англичанин неожиданно попросил  у  Анзора  карту  подводного города.
Анзор  сказал, что у него такой карты нет. Тогда англичанин  спросил, у кого
можно достать такую карту. Мы с Анзором переглянулись, Анзор  признался, что
такой карты, скорее  всего, не  существует; во всяком  случае,  он о  ней не
слыхал. Англичанин высоко приподнял свои  выгоревшие брови, удивляясь, но не
меняя решения увидеть подводную часть города.
     Мы вышли на причал. К этому  времени наши ребята незаметно рассосались:
поиски подводного города местных жителей никогда не привлекали.
     Я сказал своим спутникам, чтобы они меня дожидались {150} на причале, а
сам пошел к  речке, где  стояла лодка. Я  слегка тревожился, что пограничник
заметит, что в море я вышел  один, а  потом оказался  с  не  отмеченными при
выходе пассажирами, тем более иностранцами.
     Обычно он  стоит под грибком у выхода в море. Подобрав мгновенье, когда
он смотрел в  сторону моря, я  прошел мимо  него,  стараясь грести быстро  и
бесшумно. Кажется, он меня не заметил.
     Я вышел в море и стал грести к причалу. Я оглянулся на причал и  увидел
жену  англичанина,  ребенка  и  Анзора.  Рядом  с   высокой  стройной  женой
англичанина фигура  Анзора  возвышалась  несколько уныло, во  всяком  случае
недостаточно празднично. Англичанина не было видно. Я понял, что  он пошел в
гостиницу за аквалангом. Мальчик, заметив меня, стал махать панамкой,  чтобы
я по ошибке не проплыл мимо.
     Пока я  подходил к причалу, англичанин вернулся. Теперь  в руке  у него
была огромная сумка.
     Я обогнал лодку с музыкой. Она тоже шла в сторону причала, но держалась
поближе  к  берегу.  На  корме,  развалившись,  почему-то  в  пиджаке, сидел
гармонист и лениво играл на гармошке. На второй банке сидела молодая женщина
лицом к гармонисту  и  пела частушки. Спутники ее время от времени нестройно
подхватывали  припев,  и тогда  женщина привставала, поводя  полными  белыми
руками, как бы пытаясь сплясать, но тут же шлепалась на сиденье.

     Милые родители,
     Поители, кормители,
     А наши воздыхатели
     Дороже отца-матери!

     Воздыхатели, всего их в лодке было четыре человека, улыбчиво озирались,
радуясь за береговое население, которому они  доставляли удовольствие.  Один
из них, тот,  что  сидел  на  носу, держал в руках  транзисторный  приемник,
по-видимому на случай, если у гармониста иссякнут силы.  Я развернул лодку и
осторожно кормой  подошел к причалу. Анзор, наклонившись, придержал лодку за
корму.  Я бросил весла и подошел к корме, чтобы помочь мальчику спуститься в
лодку. Но мальчик сам спрыгнул и, перебежав по банкам, уселся на носу, бегло
лопоча по-английски, как вундеркинд. {151}
     Жена  англичанина подала  мне  сумку.  Я  поставил  сумку  и  помог  ей
спуститься. Она ступила на лодку с той недоверчивой осторожностью, с которой
умные животные и женщины ступают на  зыбкую,  неустойчивую  поверхность. Она
была  большая  и гибкая,  как  танцовщица,  и  помогать ей  было приятно. Мы
вежливо разминулись, и она уселась рядом с мальчиком.
     В  это  время  лодка  с  музыкой  подошла  к  причалу  и стала неуклюже
разворачиваться возле  нас. Гармонист продолжал  играть,  а женщина пела еще
более старательно, учитывая непосредственную близость слушателей.
     Пляжники,  ожидавшие  катера  на  верхнем ярусе  причала, столпились  у
барьера, чтобы послушать эту водную капеллу. Теперь лодка медленно двигалась
вдоль причала,  чтобы  обслужить  своим  весельем  всех,  кто  находился  на
причале.  Компания  пела,  приподняв  головы  и  доверчиво  глядя  на  своих
слушателей.  Видно  было, что  они  слегка подвыпили.  Скорее  всего,  взяли
выпивку с собой в  лодку, потому что навряд ли их в таком виде выпустили  бы
на прокатной станции.
     Когда они немного отошли, англичанин неожиданно сказал:
     -- Плохой спортсмэн.
     -- Кто? -- спросил я.
     -- Эти  люди, -- он кивнул в  сторону лодки.  Это был довольно странный
вывод,  учитывая,  что   поющие  рассчитывали  на  артистический,  а  не  на
спортивный успех. Англичанин поставил свою сумку и руками показал, как плохо
и неравномерно греб парень, что сидел на веслах.
     -- У вас мало спортсмэн, -- сказал он несколько удивленно.
     -- У нас много спортсменов, -- ответил я на всякий случай
     --  Я  наш  санаторий  наблюдайт  -- мало  спортсмэн,  --  повторил он,
удивляясь, что мы не используем своих широких спортивных возможностей.
     -- Ты  ему скажи, какой  я мяч взял, -- вполголоса подсказал  Анзор. Он
сидел на корточках, все еще придерживая лодку.
     Но тут жена англичанина что-то сказала мужу.  Мне кажется, она обратила
его внимание  на Анзора.  Англичанин  {152} приподнял свою  тяжелую сумку  и
неожиданно без  всякого предупреждения спрыгнул вместе с  нею в лодку.  Удар
был такой сильный, что мне показалось -- лодка разваливается. Каким-то чудом
моя довольно-таки  ветхая лодка все-таки  выдержала,  сильно  покачнулась и,
вырвавшись из  рук  Анзора,  отошла от  причала. Мне показалось, что  в этом
прыжке  проявилась  вся  англосаксонская  решительность. Я  поймал  весла  и
выровнял лодку.
     -- Смотри, чтоб не утонули, -- сказал Анзор.
     -- Теперь не бойся, -- ответил я и сел на весла.
     -- В-15 не  знаешь,  где  достать?  -- спросил он. Анзор любил задавать
неожиданные вопросы.
     -- А что это? -- спросил я.
     -- Редкий витамин, -- сказал он и, немного подумав, добавил: -- Схожу в
аптекоуправление, часа через два буду здесь...
     Я кивнул ему и  стал грести  к  ближайшему ставнику.  Я решил, что мы с
него начнем,  потому  что не знал, с чего начинать, а во всяком деле хочется
иметь какую-то точку, с которой можно было бы вести отсчет.
     Берег в розовой пене цветущих олеандров отходил все дальше и дальше. От
прогретого моря подымался густой телесный запах.
     Вода была тихая и прозрачная, но не настолько, чтобы увидеть затонувшую
часть  города.  Мне  все-таки  кажется, что она никогда не бывает  настолько
прозрачной. Англичанин  разделся и остался в одних плавках. Тело у него было
мощным и  молодым. Теперь  еще трудней  было представить, что  он знаменитый
профессор, социолог левого толка. На вид ему  никак не больше сорока. На его
круглой золотистой голове все еще хотелось представить шлем, теперь уже хотя
бы тропический.
     Сейчас  он  молча  возился в  своей  сумке,  вытаскивая  оттуда  боевые
принадлежности подводника. Жена его и мальчик тоже разделись.
     Жена англичанина вытащила  из  сумки пачку  с  печеньем,  вскрыла  ее и
протянула  сыну. Мальчик ел  и  упорно смотрел  на воду.  Наверное, он хотел
первым  увидеть  подводный город.  Жена  англичанина теперь еще  больше была
похожа  на танцовщицу  в своем  купальном  костюме  в  черно-белую  полоску.
Вернее,  на бывшую  танцовщицу, {153}  вырванную благородным англичанином из
какого-нибудь восточного вертепа. Это было бы  в  духе  египетских  фильмов,
хотя   навряд  ли  в   современном  египетском   фильме  найдется  роль  для
благородного англичанина. Но такой фильм лет десять -- пятнадцать тому назад