могла бы поставить какая-нибудь смешанная англо-египетская компания.
     Мальчик   начал  крошить   печенье  стайкам  мальков,  проносившимся  у
поверхности  воды.  Когда он наклонился над водой,  я  заметил  на  его ноге
повыше  колена большое  красное  пятно, похожее  на ожог или  лишай  или еще
что-нибудь в этом роде.  Мне  показалось странным, что рана не перевязана, а
родители  на  нее  не  обращают  внимания.  Я  подумал,  что  они,  пожалуй,
злоупотребляют  спартанским воспитанием.  Мысленно я  вынужден был приписать
очко  в  пользу  жены  нашего  профессора,  даже учитывая,  что  в  подобных
обстоятельствах она могла проявить немало вздорной суетливости.
     Становилось жарко. Я медленно подгребал к ставнику.  Солнце  играло  на
поверхности  воды  и  на   широких  плечах  англичанина,  осыпанных  редкими
иностранными веснушками.  Жена  англичанина  вытащила  из  сумки  бутылку  с
лимонадом  и  подала мужу.  Тот  достал  из мешка тяжелый  тесак  и,  поддев
жестяную  пробку,  попытался  сдернуть ее. Но не  тут-то было --  пробка  не
поддалась.
     Это замечательное,  я бы  сказал,  фирменное  свойство  наших  жестяных
пробок,  по-видимому,  призвано  вызывать  дополнительную жажду,  в процессе
самого  раскупоривания,   с  тем  чтобы  с  большей  полнотой  оценить  вкус
прохладительного напитка.
     Однажды у  себя  дома  (дома,  а  не  где-нибудь в  гостинице), пытаясь
открыть  бутылку  с  боржомом,  я снес  спинку  от  стула,  до  того упорной
оказалась пробка.
     Вот почему теперь я  с интересом следил за единоборством англичанина  с
жестяной пробкой.
     После того как пробка не поддалась, англичанин сердито  засопел и снова
поддел ее  своим тяжелым  тесаком.  Поднатужившись, он  рванул  ее  с  такой
целенаправленной  энергией,   словно  подавлял   самую  идею  сопротивления,
маленький  заговор, неожиданно  открывшийся под  колпачком  бутылки.  Пробка
вылетела и, описав серебряный полукруг, нырнула в воду. {154}
     Я не ожидал, что расправа будет столь короткой. Англичанин проследил за
нею глазами и,  убедившись, что она пошла на дно, приподнял бутылку и сделал
несколько  победных глотков.  После  этого  он передал  бутылку  мальчику  и
занялся  своим  снаряжением.  Теперь мальчик ел  печенье, время  от  времени
запивая его лимонадом.
     Метрах  в  пятидесяти  от  ставника  я  бросил весла.  К  этому времени
англичанин  облачился  в  свой  подводный  костюм,  со  свинцовым  поясом  и
кислородным или  еще  каким-то там  баллоном  за  плечами. Тесак  в железных
ножнах теперь висел у него на поясе.
     Англичанин  натянул  маску,  подышал,  потом,  освободив  свой  рот  от
дыхательной трубки, стал осторожно с  кормы  спускаться за борт.  Почти  без
всплеска, на мускулах он вошел в воду и, держась одной рукой за борт, другой
поправил маску,  вставил  в рот  дыхательную трубку и несколько раз погрузил
голову в воду, проверяя, не подтекает ли маска и хорошо ли работает баллон.
     Потом  он  оттолкнулся от  лодки  и пошел на дно. Я посмотрел за борт и
увидел,  как  тело  его  бесформенной массой  уходит в  глубину,  тускнея  и
исчезая.
     Я тоже разделся  и  сел на весла, время  от  времени подгребая  к  тому
месту, где он нырнул, потому что течение слегка относило нас в сторону.
     Потом, когда  стали  появляться  пузыри,  отмечая  его  путь  по дну, я
тихонько подгребал за ним. Жена  англичанина  надела темные очки  и замерла,
чтобы  не мешать солнцу покрывать  ее  тело  ровным загаром. Мальчик, свесив
ноги за борт, болтал ими в воде.
     Минут через десять англичанин вынырнул рядом с нами.  Я подгреб к нему,
и  он  ухватился  за корму. Держась одной рукой за лодку, он сдернул маску с
лица и несколько раз тяжело вздохнул.
     -- Ну что? -- спросил я.
     Он повертел ладонью возле глаз, показывая, что видимость ужасная.
     -- Черное море,  -- напомнил я  ему и пожал  плечами в том смысле,  что
никаких  ложных обещаний и не  было.  Англичанин немного поговорил с  женой,
потом сполоснул горло морской водой, как боксер  перед  гонгом,  и,  натянув
маску, снова нырнул.
     Я снова сел на весла и, послеживая  за пузырьками, {155} подгребал.  Мы
постепенно подходили к  пляжу военного  санатория.  Сквозь зелень парка были
видны  ослепительно белые строения  санатория, стилизованные  под грузинскую
архитектуру.  За  ними  громоздились  горы,  темно-зеленые   у  подножья,  с
пятнистыми  от  снега  вершинами.  На  пляже   было  полно  народу.  Веселый
разноголосый гул иногда прорезался счастливым женским визгом.  Возле флажков
медленно проплывала спасательная лодка,  лениво  охраняя  жизнь  отдыхающих.
Спасатель иногда подходил к заплывшим за флажок, отгоняя их к берегу, а чаще
в рупор переругивался с ними.
     -- У вас очень красиво,  -- сказала англичанка, стараясь не шевелиться,
чтобы не прерывать небесную косметику.
     -- Что вы, -- ответил я, -- у вас не хуже.
     -- Нет, у вас сказочно красиво, -- добавила она и замерла в удобной для
солнца позе.
     Говоря, что  у них не хуже, я имел в виду и Англию и Египет и готов был
поддержать эту  тему  в  любом ее ответвлении, особенно  в  египетском.  Мне
хотелось  узнать, как  она стала женой  англичанина и откуда  она так хорошо
знает русский язык. У меня брезжила догадка, что она дочь какого-то русского
эмигранта, который в свое время нашел приют в ее далекой стране и женился на
египтянке.
     --  Не  правда ли, эта гора  напоминает пирамиду,  --  не выдержал  я и
кивнул   на  один  из  отрогов  Кавказского  хребта.  Сходство  было  весьма
относительным, но сравнение могло быть оправдано традициями гостеприимства.
     --  Да, -- рассеянно согласилась  она,  не  заметив  моего  египетского
уклона.
     Недалеко от нас показался прогулочный катер.  Я повернул к  нему  лодку
носом, чтобы нас не опрокинуло волной. Борт, обращенный в  нашу сторону, был
облеплен разноцветной толпой пассажиров. Внезапно на катере выключили мотор,
и, когда он  бесшумно  проходил мимо,  до  нас  отчетливо донеслась немецкая
речь.
     Жена англичанина встрепенулась.
     --  К вам приезжают немцы? -- спросила  она, снимая свои  черные  очки,
чтобы ничего не мешало слушать мой ответ.
     -- Да, а что? -- в свою очередь удивился я. {156}
     -- Но ведь они столько горя вам принесли?
     --  Что поделаешь,  -- сказал  я, -- ведь  с  тех  пор столько  времени
прошло.
     -- И  часто  они  приезжают?  -- спросила она,  отклоняя мою ссылку  на
время.
     -- Довольно часто, -- сказал я.
     Когда волна от катера закачала лодку, она придержала мальчика за плечи,
чтобы  он не вывалился в  море,  и таким взглядом проводила  катер, что  мне
показалось, я вижу над водой бурунчик от мины, догоняющей его.
     ...Я вспомнил, как во время войны пленные немцы, жившие у нас в городе,
однажды  устроили у себя в  лагере концерт  с губными  гармошками  и пением.
Прохожие столпились у  проволочной  изгороди и слушали. А потом прошел немец
со странной корзинкой, подозрительно напоминавшей инвентарь Красной Шапочки,
и, подставляя  ее поближе к проволочной изгороди, повторял страстным голосом
проповедника: "Гитлер капут, дойч ист кайн капут!"
     В  корзину  сыпалось  не  слишком густо, но все  же сыпались  папиросы,
фрукты, куски хлеба. Немец на корзину не обращал внимания, а только страстно
повторял: "Гитлер капут, дойч ист кайн капут!"
     Часовой со стороны ворот медленно приближался, правильно рассчитав, что
к  его приходу немец  успеет обойти  всех.  И в самом  деле,  когда  часовой
подошел к изгороди  и  прогнал пленного,  тот  уже  успел  обойти всех  и  в
последний раз, сверкая глазами, крикнул:
     -- Гитлер капут, дойч ист кайн капут!
     -- Запрещается,  разойдись!  --  кричал  часовой громко,  силой  голоса
прикрывая отсутствие страсти.
     Я  помню:  ни в  толпе, которая медленно расходилась, ни  в  часовом не
чувствовалось никакой вражды к этим  немцам. Правда, они были пленные, а  их
соотечественники уже драпали  на  всех  фронтах, но все еще шла  война,  и у
каждого кто-то из близких был убит или еще мог быть убитым...
     -- Вы, наверное, кого-нибудь потеряли в войну, -- сказал я.
     -- Нет, -- ответила она,  --  но они  бесчеловечны, что  они  сделали с
Лондоном...
     -- А муж ваш воевал? -- спросил я почему-то, {157}
     --  Да,  --   сказала   она  и   вдруг  улыбнулась  какому-то  далекому
воспоминанию, -- он был танкистом.
     Я про себя подумал, что ощущение рыцарского шлема на голове англичанина
было в какой-то мере оправдано, раз он был танкистом.
     Может быть осмелев от своей проницательности, я спросил, не объясняется
ли ее хороший русский язык хотя бы отчасти ее происхождением. Она благодарно
улыбнулась и сказала, что она чистокровная египтянка, а русский язык выучила
после войны, в Лондоне. Одно время она даже преподавала  его, но теперь  она
целиком  занимается семьей и  только  помогает  мужу,  собирая  ему  русские
источники по вопросам  социологии. По ее голосу можно было  понять, что труд
этот не слишком обременителен. Оказывается, у нее еще двое детей, они сейчас
отдыхают на Средиземном море.
     -- Папи, папи! -- неожиданно гневно закричал мальчик, показывая рукой в
сторону от лодки.  Мне  показалось,  что  в  голосе его прозвенела затаенная
ревность.  В самом деле, за разговорами мы об англичанине слегка  подзабыли.
Он вынырнул метрах в пятнадцати от лодки, и видно было,  с  каким трудом  он
держится на воде. Как только я подгреб, он ухватился одной рукой за лодку, а
другой  осторожно передал  мне тяжелую  глыбину с  приросшими к  ней кусками
цемента,  мелкими  ракушками и  водорослями.  Она  была  величиной с  голову
мальчика.  Я  даже  не  знаю,  как он  удержался  на  воде в  своем  тяжелом
снаряжении да еще с такой глыбой.
     Он сорвал маску и, не говоря ни слова, минуты две дышал. Жена ему стала
что-то  говорить, видно, она его звала в  лодку  отдохнуть,  но  он  замотал
головой, а потом, натягивая маску, сказал:
     -- Стэн, -- и снова нырнул.
     К этому времени  мы совсем близко подошли к берегу, правда, несколько в
стороне от пляжа, но все еще во владениях санатория.
     Человек, неожиданно вынырнувший с  аквалангом, да еще что-то передавший
в  лодку, вызвал немедленно  любопытство  отдыхающих.  Время  от времени они
подплывали и спрашивали,  что мы здесь  ищем.  Я пытался погасить их интерес
научным характером наших изысканий, но это не помогало. {158}
     -- А  что он  положил? --  спрашивал  каждый,  ухватившись  за  борт  и
заглядывая в лодку.
     Некоторые после  этого теряли интерес к нашей находке, зато,  разглядев
мою спутницу, начинали из воды ухаживать за нею, бесполезно пытаясь выманить
ее в море или на берег.
     У других, наоборот, находка англичанина разожгла любопытство. Во всяком
случае, они стали нырять возле  лодки,  чтобы подсмотреть, что он там делает
под водой. Здесь уже было довольно мелко, так  что донырнуть до  англичанина
было нетрудно.
     Вдруг я заметил,  что вся  эта подозрительная  возня возле  нашей лодки
привлекла внимание пограничника, про которого я совсем забыл.
     Он все еще стоял под своим грибком, теперь метрах в пятидесяти, и почти
в  упор рассматривал нас из  бинокля. Я старался  сделать  беззаботное лицо,
чтобы производить в бинокле  хорошее впечатление. Возможно, мне это удалось,
потому что через некоторое  время, взглянув в его сторону, я заметил, что он
уже за нами не следит.
     На этот  раз  англичанин вынырнул  у  самой лодки  и, ухватившись одной
рукой  за борт, другой  осторожно вбросил  тесак.  Потом он сдернул с головы
маску и  знаками объяснил, что  работать с тесаком опасно  ввиду  того,  что
многие ныряют вокруг. Немного отдохнув за  бортом, он влез в  лодку и снял с
себя тяжелое снаряжение.
     Мне  было неудобно  за  его  бесплодные  поиски,  но оказалось, что  он
доволен результатами.
     -- Стэн так шел, -- показал он  рукой в сторону моря. Потом он подержал
в  руке свой  трофей,  оглядывая  его  с  разных  сторон  и пытаясь  тесаком
выколупать из него  куски цемента. Цемент не  поддавался. Англичанин  весело
злился.
     -- Старинный работ, великий работ, -- сказал он удовлетворенно и вложил
тесак в ножны.
     -- Яичная  кладка, -- пояснил я  небрежно, сразу же  исчерпав  все свои
познания по этому поводу.
     Англичанин  радостно закивал.  Разумеется, я  не  был уверен, что здесь
именно яичная  кладка, но я знал, что в  таких случаях принято так говорить,
и, видно, попал в точку. {159}
     Мальчик что-то стал канючить, и по тону его я понял,  что он просится в
воду. Наконец англичанин разрешил ему,  и мальчик как  сидел, свесив ноги за
борт, так и плюхнулся в море.
     Англичанин  порылся  в своей неисчерпаемой сумке и вынул  оттуда ржавый
железный  ящичек. Было  похоже,  что  он его когда-то  нашел на морском дне.
Ящичек напоминал небольшую адскую машину времен первой мировой войны.
     Англичанин мне объяснил, что это фотоаппарат  для  подводных съемок.  Я
вежливо кивнул, после чего он попросил меня  сфотографировать его под водой.
Я ему дал знать, что у меня  нет никакого опыта подводных съемок. О том, что
я и на суше никогда не фотографировал, я ему не стал говорить.
     Англичанин  махнул  рукой и  показал,  что  надо  делать.  Он  отвинтил
несколько колпачков от железного  ящичка и  показал мне на  кнопку,  которую
надо нажимать, как только он, англичанин,  появится на экранце видоискателя,
что ли. Как только он появится -- ни раньше, ни позже.
     Я надел его маску,  чтобы  лучше было  видно  под водой, и спустился за
борт. Англичанин подал мне  свой аппарат. Я осторожно поставил  его на грудь
и, придерживая его правой  рукой, немного отошел от  лодки.  Только теперь я
почувствовал,  насколько  это  неудобное   занятие.  Аппарат   был  довольно
увесистым,  и  я  не  представлял,  как  я его  буду  наводить  на ныряющего
англичанина и гнаться за ним под водой.
     Англичанин  спрыгнул  за  борт  и  стал  подплывать  ко   мне,  знаками
показывая,  чтобы я нырял, как только он уйдет под воду. Я приготовился. Как
только он открыл рот, чтобы набрать воздуху, я нырнул к нему навстречу. Хотя
тело мое  род  тяжестью аппарата  охотно  погружалось в  воду, я понял,  что
управлять им с перемещенным центром тяжести, да  еще одной рукой, мне не под
силу.
     Все же  несколько раз  мы пытались с ним встретиться  под водой. Но  он
уходил  из поля моего  зрения  прежде, чем я успевал поднести к глазам  этот
проклятый аппарат, тяжелый, как утюг. {160}
     Один раз  мы довольно  близко  сошлись  под  водой, и он даже успел мне
сделать руками некий поощрительный знак, как бы означавший:
     -- Плыви ко мне, рыбка.
     Я сделал  еще один рывок к нему  навстречу,  но как  только приспособил
аппарат к глазам, почувствовал, что еще  одно мгновенье, и снимок  мой можно
будет считать посмертным или даже потусторонним.
     Я  рванулся  вверх,  едва  подавив  искушение  бросить  аппарат.  Через
несколько  секунд  после  того, как  я  вынырнул  и  все  еще  никак не  мог
отдышаться, на воде появился неутомимый англичанин.
     Отфыркиваясь, он сделал удивленную гримасу, теперь означавшую:
     -- Почему ко мне рыбка не приплыла?
     У  меня  появилось  неудержимое  желание швырнуть  этот  аппарат  в его
голову, хотя бы для того, чтобы убедиться, насколько хорошо защищает ее этот
рыцарский шлем.
     Разумеется, я  сдержал  себя и  только  ограничился  тем, что  мысленно
скинул с его головы золотистый, под цвет волос, великолепный рыцарский шлем.
Во всяком случае, больше он мне не мерещился.
     Я решил умереть, но добиться успеха. Я все-таки не забывал,  что сверху
за нами следит  жена  англичанина, а  главное,  я помнил  его несправедливый
упрек насчет спорта.
     После моего первого неудачного ныряния у меня было мелькнула мысль тихо
влезть  в  лодку  и уже  на обратном пути незаметно  рассеять его спортивные
впечатления  дружеским рассказом о  том, какой  труднейший мяч взял когда-то
Анзор.
     Но теперь после его дважды повторенного жеста ("Плыви ко мне, рыбка!" и
"Почему  рыбка не приплыла?") я не мог перевести наш спор в область школьных
воспоминаний.
     Как только  я  твердо  решил,  что  без  подводного  снимка английского
социолога я сегодня не выйду из  воды,  мне в голову пришла довольно здравая
мысль. Я решил не нырять  ему навстречу с аппаратом, как он мне предлагал, а
просто вертикально погружаться в воду, постепенно {161}  выдыхая воздух. Тут
аппарат не  только  не мешал,  а,  наоборот,  облегчал  погружение.  Я  даже
удивился, как ему самому такая простая мысль  не пришла в голову. Во  всяком
случае, он сразу же со мной согласился.
     Я набрал воздуху  и  стал  погружаться  в  воду,  постепенно выдыхая  и
стараясь не шевелиться. Теперь руки мои  были заняты только аппаратом и я не
тратил  силы на ныряние.  Через несколько секунд я  заметил  впереди  себя в
зеленой  толще воды  серебристую туманность.  Стараясь  не  перевернуться, я
осторожно поднес  к глазам аппарат и, поймав на экранце эту туманность, стал
держать  ее на прицеле.  Через несколько мгновений из серебристых  пузырьков
туманности показалось  лицо англичанина. Секунду он  прямо смотрел  на  меня
выпуклыми  глазами  Посейдона.  Я  успел нажать  кнопку.  Через  миг экранец
опустел, и я вынырнул.
     Мы почти одновременно  вынырнули.  Отдышавшись, англичанин взглянул  на
меня и, видимо почувствовав удачу, спросил:
     -- Хорошо?
     -- Ол райт, -- сказал я бодро.
     После этого  мы  еще  несколько  раз  ныряли,  и  почти каждый  раз мне
удавалось  заснять  его. В  последний  раз, когда он  проныривал  надо мной,
распластав руки, мне удалось заснять его в позе, напоминающей парящего орла.
     Наконец мы влезли  в лодку.  Англичанин  затащил своего  сына. Мальчик,
хотя и слегка посинел от холода, все еще не хотел вылезать. Я до того устал,
что еле вскарабкался на лодку. Все-таки я был  доволен, что справился с этим
делом и  в какой-то мере защитил наш спортивный престиж. Я  даже решил, что,
пожалуй,  можно и не  рассказывать  англичанину,  какой  красивый  мяч  взял
когда-то Анзор.
     Жена  англичанина  протерла  сына  полотенцем  и, укутав  его  этим  же
полотенцем, посадила  рядом с собой. Другое полотенце она протянула мужу. Он
предложил  его мне,  но  я отказался.  Англичанин тщательно  и добросовестно
протер себя полотенцем, как хорошо  поработавшую,  принадлежащую ему машину.
Полотенце  было  мохнатым,  узорчатым  и ярким.  Может быть,  поэтому, чтобы
красота  полотенца не  пропадала  даром, он  подпоясался  {162}  им  и  стал
складывать в сумку свое снаряжение аквалангиста.
     Я заметил,  что мальчик, все еще  сидевший рядом  с матерью  на  корме,
украдкой посматривает на свою рану и слегка морщится.
     -- Что у него с ногой? -- спросил я у матери.
     --  Не знаем,  чесал,  чесал,  --  проговорила  она  и, наклонившись  к
мальчику, выпростала ему ногу из полотенца.
     -- Надо показать доктору, -- сказал я.
     -- Да, приедем -- покажем, -- согласилась она.
     -- Давайте покажем сейчас, -- сказал я и кивнул в сторону санатория.
     Жена  англичанина  поговорила  с  мужем, после  чего он спросил  у меня
осторожно:
     -- Сколько деньги?
     -- Деньги не надо, -- сказал я, обернувшись к нему.
     -- Не надо -- это хорошо, -- заметил он, как мне показалось, не  вполне
уверенно.  Он  уложил  в сумку  свой  акваланг  и  теперь, стянув ее  сверху
ремешком, застегивал.
     Мы  еще  шли  вдоль территории  военного санатория. Здесь уже редко кто
купался. Метрах в двадцати от берега за высокой оградой из проволочной сетки
отдыхающие  играли в  волейбол.  Я  повернул лодку, и  через пять  минут она
врезалась в береговой песок.
     Англичанин  помог  мне вытащить  лодку,  я  убрал  весла и  оделся.  Мы
договорились оставить жену  у  лодки, а  сами  втроем о