шай яблоко  и  перестань слушать  его  выдумки,  --  вдруг
сказала тетя Катя, вытирая о подол большое краснобокое яблоко и подавая ему.
     Чик уже  так  наголодался из-за желания быть верным обычаям, что теперь
ему было особенно жалко  нарушать их. Тогда получалось  бы, что он  напрасно
голодал. И он решил, что сначала опять нужно трижды отказаться.
     -- Спасибо, тетя Катя, -- сказал Чик, -- я уже кушал.
     -- А ну, возьми сейчас же яблоко!  -- вдруг, полыхнув глазами, загремел
дядя Сандро. --  Клянусь  Аллахом, кто-то  нашептал  ему  не принимать еду в
нашем доме! Что ему ни скажешь -- я уже кушал. Уж  не мать ли твоя запретила
тебе есть в моем доме?!
     Глаза дяди  Сандро теперь целенаправленно полыхнули на маму Чика,  и он
испугался: а вдруг дядя Сандро испытает к ней сладостное чувство мести?
     -- Нет, -- замотал Чик головой, -- мама мне ничего такого не говорила.
     Он поспешно взял яблоко из  рук тети Кати и крепко надкусил  его в знак
того, что он с удовольствием ест в доме дяди Сандро.
     -- Нуца?! -- гневно кивнул дядя Сандро в сторону Большого Дома.
     -- И тетя  Нуца не говорила,  -- ответил Чик,  проглатывая  прожеванный
кусок яблока.
     -- Попробовала  бы,  -- пригрозил дядя Сандро, -- набрала  в дом  детей
своих голодранцев, а наш небось недоедает.
     Ты смотри,  подумал  Чик, и он подозревает, что  она подыгрывает своим.
Иначе как бы она  не заметила, что Рыжик два  раза подряд сел  за стол.  Чик
решил,  что  беседа  принимает  опасный оборот.  Ему  неприятны  были  такие
разговоры, и он старался быть от них подальше.
     -- Я, пожалуй, пойду, -- сказал Чик, вставая.
     -- Заходи  к нам  почаще, Чик,  -- улыбаясь,  сказала тетя  Катя, -- мы
теперь одни без Тали. Нам скучно.
     --  Нуца  там на целую  ораву  готовит, --  успокаиваясь,  заметил дядя
Сандро, -- что тебе ее варево! Приходи  прямо к нам обедать. А если нас нет,
сам посуетись на кухне и поешь.
     -- Хорошо, -- сказал Чик, жалея, что он тогда не ухватил еще один кусок
курятины, но теперь уже было поздно об этом думать.
     Он вышел из кухни, прошел  двор и закрыл за собой калитку. Чик вспомнил
Тали, дочь дяди Сандро. Она была на несколько лет старше его. Она была такая
веселая, такая подвижная, такая красивая! И она примечала Чика.
     Она  могла  в табачном сарае бросить  низальную  иглу,  полную табачных
листьев и  похожую  на  гармошку, шлепнуться  спиной на пол сарая, устланный
папоротниками, и, схватив гитару, лежа, сыграть что-нибудь огневое или такое
грустное, что в глазах начинало щипать. Такие, как Тали, долго в девушках не
ходят, подумал Чик и со вздохом выбросил объедок яблока: Тали вышла замуж.
     Чик  снова почувствовал неприятный  приступ голода. И как это некоторые
терпят голод и  по  многу дней  ничего не едят,  подумал Чик. Неужели у  них
сильная воля, а у меня слабая, горестно подумал Чик.
     Он решил сходить к  тете  Маше и попытаться там пообедать. Тетя Маша со
своими  бесчисленными великанскими дочерями была доброй неряшливой женщиной.
И Чик сейчас рассчитывал  на эту неряшливость. Может, по  неряшливости у нее
запаздывает обед. Но если уж и там пообедали, он будет закалять свою  волю и
потерпит до вечера. Чик  покосился на солнце. Оно высоко стояло в небе.  Это
сколько же еще придется терпеть!
     Он прошел табачную плантацию, скотный двор Большого Дома, стараясь быть
не замеченным  детьми, игравшими во дворе,  и стараясь сам  их  не замечать,
хотя промельк рыжей головы и заметил, переступил через перелаз и по тропинке
дошел до ворот двора тети Маши.
     Над крышей кухни подымались ленивые клочья  дыма, а из кухни доносились
не только голоса и смех ее дочерей, но доносился и вкуснейший запах жареного
копченого мяса.
     Справа от кухни посреди двора под странным, неведомым зонтичным деревом
стояла богатырская  люлька,  которую, лежа в ней, сама раскачивала очередная
богатырская дочка тети Маши.
     Большая рыжая собака, стоявшая у распахнутых дверей  кухни, бросилась в
сторону Чика  с громким лаем.  Значит, там  обедают или готовятся  к  обеду,
подумал Чик. Надежда озарила душу Чика, и он стал гладить подбежавшую к нему
и узнавшую его собаку.
     Девочки и девушки тети Маши (их трудно было различать, потому  что  они
рано начинали богатыреть), путаясь ногами и руками в дверях кухни и не давая
друг другу выйти, радостно кричали:
     -- Чик пришел! Чик пришел!
     Чику было приятно, что они так весело встречают его. Но еще больше  его
веселил запах жареного копченого  мяса. До  чего же  пахучий! Завяжите глаза
Чику повязкой, закружите его по двору, а потом отпустите, не снимая повязки!
Он сам по запаху жареного копченого мяса пройдет на кухню, нигде не сбившись
с дороги и даже не задев дверного проема!
     Чик вошел в  кухню.  Цветущие, смеющиеся девушки окружили его. Даже его
сверстница Ляля была почти на голову выше его. Когда столько рослых девушек,
да еще  из одной семьи, да еще  и  улыбающиеся  тебе, нисколько не обидно за
свой скромный рост.  Ты просто попал в семью великанш. Хотя сама  тетя  Маша
была крепкой, широкобедрой женщиной, она  была вполне обычного  роста. И муж
ее был вполне обычного роста. А девушки -- все как на подбор богатырши.
     Чик даже придумал  теорию, отчего это происходит. Дело в том,  что  муж
тети Маши пастух  Махаз работал  на ферме, а ферма находилась далеко от дома
на окраине Чегема. Он домой приходил редко, жил при ферме. И Чик  решил, что
редкость встреч  мужа с женой порождает обильную плоть детей. Но он ни с кем
не делился этой теорией, ему было стыдно.  Пусть взрослые думают, что  он об
этом ничего не знает.
     У тети Маши был по старинке открытый очаг среди кухни на земляном полу.
Это был большой, довольно плоский, слегка отточенный камень. Сухие толстые и
тонкие ветки  головной  своей  частью накладывались  на камень,  и,  по мере
горения  костра,  ветки  подтягивались.  Дым, в зависимости  от  направления
ветра,  иногда распространялся по кухне, но  чаще подымался прямо под крышу,
где был дымоход,  уходящий вбок и сверху от дождя прикрытый козырьком крыши.
С угольно-закопченной балки, проходящей прямо над костром, свисало несколько
очажных цепей  с крючками, чтобы подвешивать котлы с молоком,  мамалыгой или
еще с чем-нибудь.
     Сейчас одна из дочерей  тети Маши,  а именно  Маяна,  кончала  готовить
мамалыгу и  перекручивала  в  чугунном котле  мамалыжной лопаточкой  тугой и
упругий замес.  Обычно хозяйки с  трудом  прокручивают  уже готовую,  густую
мамалыгу. Маяна делала это играючи.
     Сама тетя Маша сидела  на скамеечке, слегка развалясь и щурясь от дыма.
Она сидела за очажным камнем и  время от времени небрежно отгребала кончиком
вертела  жар из  огня.  И снова на вертеле дожаривала  мясо. Чику захотелось
закрыть  глаза  и,  забыв  обо  всем,  вдыхать  и  вдыхать  запах  горячего,
задымленного  мяса.   Из   шипящего  мяса  время  от  времени  капали  капли
растаявшего  жира  и,  пыхнув  на  красных   угольках,  сгорали  голубоватым
пламенем. Чику показалось, что нельзя  так задарма тратить этот вкусный жир.
Надо бы подставить сковородку под шипящее масло, а потом во время обеда этим
вкусным жиром поливать  мамалыгу. Но он не решился поделиться своим полезным
советом, потому что получалось бы, что он намекает на соучастие в обеде.
     Когда Чик вошел, тетя Маша поднялась со своего места, продолжая держать
в руке вертел с шипящим мясом, Остальные девушки и так стояли.
     -- Сидите, сидите, тетя Маша, -- сказал Чик, подскакивая к ней  и рукой
приглашая ее на место.
     Девушки  расхохотались, они  думали, что Чик как  городской мальчик  не
должен был знать таких тонкостей в отношениях между гостем и хозяевами.
     -- С радостной встречей, Чик, -- сказала тетя Маша, усаживаясь  на свою
низкую скамеечку, -- вот и пообедаем вместе.
     Первое предложение, волнуясь, отметил Чик.
     -- Спасибо, я уже обедал,  -- сказал Чик, с тревогой  дожидаясь второго
приглашения и даже подумывая, не остановиться ли на нем.
     -- Цыц! -- гаркнула тетя Маша.-- Пообедаешь еще с нами, не лопнешь!
     -- С нами! С нами! С нами! -- радостно загромыхали все девушки.
     Все это можно было приравнять к десяти приглашениям.
     Больше нельзя было пытать судьбу.
     -- Хорошо, -- отчетливо сказал Чик, стараясь, однако, не выдавать  свою
радость.
     Чик сел на скамейку.
     Через несколько минут тетя Маша перестала крутить вертел.
     -- Мясо готово, -- сказала  она и  приподняла  шипящий у вертел, слегка
наклоненный  вперед, чтобы  горячий  жиру; не  капал на нее. -- Девки, дайте
Чику помыть руки.
     Девушки  ринулись  к  ведру   с  водой,  но  первой   успела   схватить
выпотрошенную кубышку, играющую роль  кружки, Ляля. Другая, особенно могучая
девушка Хикур успела схватить полотенце, и все девушки со смехом высыпали на
кухонную веранду. Чик  огляделся и  вспомнил, что руки моют по  старшинству.
Все девушки, кроме Ляли, были старше Чика.
     --  Сначала ты,  -- сказал Чик,  значительно  взглянув на Маяну, как бы
проявляя привычную патриархальную деликатность.
     Тут все девушки снова дружно расхохотались, а сама Маяна от хохота даже
не удержалась на ногах  и свалилась на дрова, сложенные на кухонной веранде.
Дрова явно  были  не  готовы  принять такую тяжесть и  сами  рухнули. Грохот
раздался такой,  как  будто упало  дерево. Девушки захохотали  еще громче, а
Маяна как растянулась  на дровах, так от  хохота долго еще не могла  встать,
сотрясаясь всем телом и  сотрясая увесистые ветки, упавшие ей  на  грудь. От
общего грохота, пытаясь восстановить порядок, залаяла, собака.
     -- Девки, что там случилось?! -- крикнула из кухни тетя Маша.
     -- Чик,  -- только и могла выдавить одна из них, и снова все неудержимо
захохотали.
     Чик смутился,  хотя смех  был добродушный. Может, он  что-нибудь не так
сделал?
     --  Разве  не  она старше всех? --  кивнул  Чик на  Маяну,  хохочущую и
пытающуюся встать, разгребая ветки.
     Девушки, давясь  от смеха, закивали ему: дескать, ты прав, Чик, но  все
равно это очень смешно. Но что же тут смешного?
     -- Конечно, она  старше  всех,  --  наконец  внятно  вымолвила одна  из
девушек, -- но ты же гость, Чик! А мы тут все свои!
     Ах, вот в чем дело: это  гости  друг другу  уступают по  старшинству. С
хрустом, проламывая ветки под собой, наконец поднялась Маяна.
     Чик  вымыл  руки, делая  вид, что сильно  озабочен их чистотой. Это, по
мнению  Чика, несколько  оправдывало весь этот шум. Потом  он  вытер  руки о
полотенце, висевшее  на плече Хикур. Полотенце было коротковатым, и край его
едва прикрывал могучую грудь девушки. Чик осторожно вытер руки.
     Наконец  все  вымыли руки  и  вошли в кухню. Маяна легко,  как пушинку,
сняла  со стены державшийся верхними ножками  за  край чердачного перекрытия
длинный,  низенький стол  и  поставила  его  вдоль  очага.  После этого она,
мамалыжной лопаточкой поддевая мамалыгу, наляпала дымящиеся порции  прямо на
чисто выскобленную  доску стола. Причем  одну порцию  она  сделала  особенно
большой. Девушки дружно догадались;
     -- Это для Чика! Это для Чика! Он единственный мужчина среди нас!
     Видно  было, что  они  сильно  скучают  по  мужчинам. И  при  этом  все
хохотали, как бы  от самого обилия своей телесности. Тетя Маша ножом стянула
с вертела прямо на стол куски  жареного  копченого  мяса.  И уже  со  стола,
раздумчиво, чтобы никого не  обидеть, прямо  рукой втыкала в  каждую  порцию
мамалыги кусок  мяса. Особенно  дразнящий  своей  поджаристостью  кусок  она
воткнула в порцию Чика.
     В это  время  Ляля  разливала из бутылки по блюдечкам  острую  алычовую
подливу. Другая девушка раскидывала по столу пучки зеленого  лука, как пучки
стрел.
     С шумом  и смехом все  девушки  расположились  на  низеньких  скамейках
вокруг стола и принялись есть. У многих  колени, как круглые плоды,  торчали
на уровне стола. Девушки то и дело, впрочем, без особого успеха,  натягивали
на колени юбки.
     Чику показалось, что он никогда так вкусно не обедал.
     Ветер  переменился, и дым  ел  глаза,  но  еда от  этого  казалась  еще
вкусней. Пахучее копченое мясо он окунал в острую алычовую подливу (акоху) и
отправлял в рот. Отгрызал смоченный в подливе кусок, потом отщипывал горячую
мамалыгу и  тоже отправлял  в рот. А потом еще вминал в рот  хрустящие перья
зеленого  лука.  От дыма у  всех слезились глаза, но никто на это не обращал
внимания.
     Когда все  съели  мясо,  очистили  блюдечки от  подливы и выгребли  всю
зелень со стола, тетя Маша сказала:
     -- Теперь дай нам мацони, Маяна!  А ты,  Ляля, взгляни, не опрокинул ли
ребенок люльку!
     ***Ляля выскочила из-за стола и вышла на кухонную веранду.
     -- Все качается! -- крикнула она оттуда и вернулась к столу.
     Одна из девушек собрала со стола пустые блюдечки и косточки, оставшиеся
от  мяса.  Она  переложила все  это на  кухонный стол. Чик заметил, что  все
девушки почти  доели свои порции мамалыги. Но  из какого-то такта, возможно,
вызванного  присутствием Чика, каждая  так ела  мамалыгу, что от  достаточно
высокой порции оставалось тонкое подножье, похожее на блин. Каждая сохранила
диаметр порции, а сколько было выше -- не считается.
     -- У нас буйволиное мацони, -- сказала тетя Маша, -- пробовал его?
     -- Нет, -- сказал Чик, чтобы угодить хозяйке.
     Но дело было сложней. Чик пробовал буйволиное мацони,  но  в тех домах,
где он его пробовал,  хозяйки  подливали воды в буйволиное молоко, тем самым
увеличивая его количество, но доводя его жирность до обыкновенного коровьего
молока.  Эти же  хозяйки,  как  о  чудачестве,  говорили, что  тетя  Маша не
подливает в буйволиное  молоко воды. Поэтому  Чик был  прав,  говоря, что не
пробовал настоящее буйволиное мацони, или, проще говоря, кислое молоко.
     Маяна подала  Чику  железную  миску с мацони.  Костяная ложка  над  ней
торчала довольно странно, не подчиняясь законам  физики. Она  торчала криво,
но при этом не притрагивалась к краю миски, как криво вонзенный в сыр нож.
     Чик  попробовал ложку густейшего мацони. Это, подумал он, вкуснее,  чем
сливки. Хотя Чик сливки никогда не ел, он полагал, что у них вкус пенок. Чик
положил  в мацони  остатки  мамалыги, размешал ее  там  ложкой и  стал  есть
вкуснейшую  кашу.  Все  ели  буйволиное мацони. А  может,  они от настоящего
буйволиного мацони все такие здоровые, подумал Чик о дочках тети Маши. В это
время он подзабыл о своей теории их обильной телесности.
     -- Ну, теперь  персики,  а  там  девочки  -- на  прополку кукурузы!  --
сказала  тетя  Маша. -- Ты, Маяна, натруси персиков! А ты, Ляля, взгляни, не
опрокинула ли девочка люльку!
     Ляля выскочила на кухонную веранду и крикнула оттуда:
     -- Перестала раскачиваться! Притихла!
     -- Уснула, -- сказала тетя Маша.
     Маяна, прихватив таз, пошла на огород.  Дом тети Маши славился тем, что
здесь  все  лето  ели  персики. Почти весь огород  был огорожен  персиковыми
деревцами. Но доспеть  им  не давали.  Ели  полуспелые, состругивая  ножиком
кожуру. Маяна уже трясла персики. Слышно было, как они с глухим шумом падают
на землю. Дерево жалобно поскрипывало под ее руками.
     -- Дерево не сломай! -- рявкнула из кухни тетя Маша. Вскоре Маяна вошла
в кухню, неся  полный таз  зарумянившихся  персиков.  Девушки,  вооружившись
ножами, как  разбойницы,  налетели на  таз.  Чику тоже достался нож домашней
выделки с костяной ручкой. Персики были вкусные, хоть и недозрелые.  Девушки
уплетали  их,  хохоча,  словно это было  не  только  вкусное, но  и  смешное
занятие. Каждая старалась одной ленточкой состругать кожуру.  Если это ей не
удавалось, все  остальные смеялись.  До чего веселый дом, думал Чик, уплетая
персики.
     -- Все,  девки!  -- наконец  крикнула  тетя Маша.  --  Пора на прополку
кукурузы. А ты, Ляля,  убери  со стола, накорми собаку и займись девочкой, А
то она или люльку сломает, или люлька ее раздавит!
     Девушки вместе с матерью вышли из кухни, похватали мотыги, прислоненные
к огородной изгороди, и, посмеиваясь друг над другом, перекинув мотыги через
плечо, покинули двор, хлопнув воротами.
     Ляля тщательно соскребла со  стола  всю оставшуюся мамалыгу  и вместе с
костями от копченого мяса швырнула собаке, терпеливо  ждавшей  своего часа у
дверей. Собака, как  бы давясь  от жадности, сначала съела  всю мамалыгу,  а
потом стала перемалывать кости. Костей было много, но она их с  удивительной
быстротой перемолола своими неимоверными челюстями.
     Ляля мокрой тряпкой  протерла  длинный  стол,  за которым  они  сидели.
Потом, легко приподняв, подвесила его передними ножками за чердачный выступ.
Потом  она вымыла все миски,  из  которых ели мацони, все блюдечки, протерла
полотенцем и, сложив их горкой, поставила на кухонный стол.
     -- Пойдем, посмотришь нашу  малышку, -- сказала  Ляля,  и они  вышли во
двор.
     К  удивлению Чика, переходящему в ужас, он увидел, что огромная  собака
сейчас стоит возле люльки, а ребенок, высунув свою увесистую ручонку, крепко
держит ее за ухо.
     Собака, как бы прислушиваясь  к действию  кулачка  ребенка,  неподвижно
стояла  возле  люльки.   Судя  по  напряженной  руке  ребенка,  он  довольно
основательно тянул собаку за ухо.
     -- Она же укусит девочку! -- крикнул Чик.
     --  Да  что ты,  Чик!  -- рассмеялась  Ляля. -- Она любит нашу  малышку
больше нас. Если  теленок, или  буйволенок, или даже  курица слишком  близко
подходят к люльке, она их гонит! Она их отучила пастись возле люльки!
     И  в самом деле,  теленок и  буйволенок паслись в  самом конце двора, а
куры хоть и разбрелись по двору, близко к  люльке не подходили. Под странным
зонтичным деревом, где стояла  люлька, трава была свежее и гуще, чем во всем
дворе.
     --  Что  интересно,  Чик, --  сказала  Ляля, --  даже когда  мы вечером
убираем люльку в дом,  теленок  и  буйволенок не  смеют  пастись здесь,  под
деревом. До того собака их запугала. Она без ума от нашей малышки.
     Ляля,  быстро  мелькая голыми  ногами, подошла к  люльке, не  без труда
оторвала кулачок девочки от  уха собаки, а потом извлекла девочку из люльки.
Она прижала  ребенка к груди. Ребенок  был в одной коротенькой. рубашонке, и
Чик поразился его  мощной лягастости.  Чик охватил их обеих взглядом,  и ему
стало как-то даже не по себе: молодая мать прижимает к груди своего ребенка!
А  ведь она была не старше  Чика! Черт его  знает, что делает это буйволиное
молоко, подумал Чик,  окончательно забыв о  своей теории, объясняющей обилие
телесности дочерей тети Маши.
     Ляля  поставила  босого  ребенка  на  траву   и,  придерживая   его  за
предплечья, стала  учить  ходить.  Ребенок довольно  быстро перебирал своими
лягастыми  ногами,  ступая голыми  ступнями  по  траве. Он  даже  хотел идти
быстрей, это было видно по его телу, решительно наклоненному вперед, но Ляля
крепко придерживала его. И самое забавное было, что огромный пес, как добрый
и покорный отец семьи, осторожно шел за ними.
     --  Топ!  Топ!  Топи!  Топи!  --  повторяла  Ляля  и  прогуливала  свою
толстоногую, стремящуюся оторваться от нее сестренку.
     -- Ну, ладно, я пойду, -- сказал Чик.
     -- Чик, заглядывай к нам почаще! -- крикнула Ляля и снова: -- Топ! Топ!
Топи! Топи!
     Огромный пес продолжал следовать за ними, как бы  признавая  всем своим
видом полезность для ребенка таких прогулок.
     Когда Чик возвратился  в Большой  Дом,  там никого не  было, кроме тети
Нуцы. Она проницательно посмотрела ему в глаза, точно так, как перед обедом,
и сказала:
     -- Чик, я сообразила, что ты не обедал. Покормить тебя?
     Долго же ты соображала, подумал Чик.
     -- Не хочу, -- сказал Чик, -- я уже пообедал у тети Маши.
     --  Да  что  ты  там  среди этих  прожорливых  девок  мог  ухватить, --
удивилась тетя Нуца. -- Я тебя сейчас накормлю.
     --  Честное слово, не  хочу,  --