у, я должен ликовать, что неприятель под водительством
Алонсо пронзает копьями отважные сердца моих верных соратников?
     Эльвира. Нет! Я хочу тебя видеть холодным и  мрачным,  как  ночь  после
пронесшейся бури. Спокойно угрюмым, как страшная та тишина, что предшествует
содроганью природы. И хотела бы видеть в  тебе  крепкую  веру,  что  встанет
новое  утро,  когда  воинский  дух  воспрянет,  не  страшась  будущего,   не
сокрушаясь о прошлом.
     Писарро. Женщина! Эльвира! Когда бы у всех моих воинов были сердца, как
твое!
     Эльвира. Тогда корона Кито увенчала бы сегодня твою голову.
     Писарро. О! Пока этот бич моей жизни и славы  -  Алонсо,  ведет  войска
противника, нет у меня надежды.
     Эльвира. Писарро! Я пришла, чтоб испытать героя еще в одном: уже  не  в
мужестве - в великодушии! Алонсо - твой пленник!
     Писарро. Как?
     Эльвира. Это верно. Вальверде видел только что, как волокли его в цепях
по лагерю. Я почла наилучшим сказать тебе это сама.
     Писарро. О, да благословит тебя небо за добрую  весть!  Алонсо  в  моих
руках! Тогда я - победитель, победа моя!
     Эльвира. Писарро, это дикарская, недостойная радость. Поверь, ты только
сильней разжигаешь во мне желание видеть того человека,  чья  доблесть,  чей
талант страшат Писарро, чьи неудачи для Писарро -  торжество,  чьи  узы  для
Писарро - залог успеха.
     Писарро. Стража!

                               Входит стража.

Ведите сюда испанца-пленника Алонсо! Живо! Тащите предателя ко мне!

                               Стража уходит.

     Эльвира. Какая ждет его судьба?
     Писарро. Смерть! Смерть в медленных муках! Доведенных до крайней черты!
Все, что может придумать пламенная жажда мести и выдержать угасающая жизнь.
     Эльвира. Позор! Теперь пойдет молва: Писарро доказал перуанцам, что  не
мог победить иначе, как став убийцей Алонсо!
     Писарро. Пусть говорят... Все равно... Его судьба решена.
     Эльвира. Что ж, делай, как знаешь. Но помни: когда  ты  прольешь  кровь
этого храброго юноши, Эльвира потеряна для тебя навсегда.
     Писарро. Откуда такое участие к незнакомцу? Что тебе в судьбе Алонсо?
     Эльвира. В его судьбе - ничего, в твоем величии - все! Думаешь, я могла
бы тебя любить без почета и блеска,  без  заслуженной  славы  твоей?  Ты  не
знаешь меня!
     Писарро. Ты и сама должна бы знать меня лучше. Должна  бы  знать,  что,
когда я возненавижу кого, я предаюсь безраздельно мести...

                    Вводят Алонсо в цепях, под стражей.

Привет,  привет, дон Алонсо да Молина, давненько мы не видались. Ты смотришь
так  свежо,  как  будто  жил все время беспечной сельской жизнью. Как ты мог
среди  ратных  трудов  и  тревог  сохранить  этот  цветущий вид, беззаботный
покой? Открой мне твою тайну.
     Алонсо. Она не пойдет тебе впрок. При  всех  трудах  и  тревогах  войны
здесь (кладет руку на сердце) всегда мир.
     Писарро. Насмешник!
     Эльвира. Он правильно ответил. Зачем глумишься над несчастным?
     Писарро (к Алонсо). И ты, я  слышал,  женат,  у  тебя  сын,  прелестный
мальчик... Он унаследовал, конечно, от  отца  его  честность,  от  матери  -
верность.
     Алонсо. Он унаследовал, надеюсь, от отца  презренье  к  распре,  гнету,
лицемерию, от матери - чистоту, доброту и правдивость, и на  него,  конечно,
по наследству перешла вся ненависть Писарро!
     Писарро. Несомненно! И все же мне жалко  бедного  сиротку.  Потому  что
завтрашнее солнце увидит этого младенца лишившимся отца. Алонсо,  твои  часы
сочтены.
     Эльвира. Писарро, нет!
     Писарро. Уходи или страшись моего гнева.
     Эльвира. Я не уйду. И мне твой гнев не страшен.
     Алонсо. Прекрасная и великодушная! Не расточай понапрасну  жалость.  Ты
не остановишь тигра, когда он запускает когти в свою добычу.
     Писарро. Дерзкий мятежник! Ты отступился от государя и от бога.
     Алонсо. Это ложь.
     Писарро. Разве ты не изменил, скажи, полкам отечества... не  перешел  к
подлым язычникам, не воевал против родной страны?
     Алонсо. Нет! Я не  отступник!  Я  не  создан  жить  среди  разбойников!
Пиратов! Убийц!.. Когда эти полки,  обольщенные  мерзким  блеском  золота  и
гнусным твоим властолюбием, забыли честь кастильцев и  предали  человеческий
долг, тогда они отступились от меня! Не против родины  я  воевал,  а  против
тех, кто захватил ее державную власть. Когда  я  стал  впервые  под  знамена
моего отечества,  это  были:  справедливость,  вера,  милосердие.  Если  они
низринуты, втоптаны в грязь, то нет у меня отечества и нет державной власти,
которая вправе меня обвинить в мятеже.
     Писарро. Но еще существует власть, чтобы тебя предать суду и покарать.
     Алонсо. Где мои судьи?
     Писарро. Ты взываешь к суду военного совета?
     Алонсо. Да. Если в нем еще заседает Лас-Касас;  если  нет  -  взываю  к
небесному суду.
     Писарро. А взывая к дурости Лас-Касаса, чем оправдаешь ты свою измену?
     Эльвира. К дурости Лас-Касаса?  Понятно!  Его  кроткую  проповедь  твоя
бессердечная мудрость зовет скудоумием. О, зачем не жила я так, как я готова
умереть - разделяя дурость Лас-Касаса!
     Алонсо. Ему я мог бы и не рассказывать о гнусных зверствах,  прогнавших
меня от вас; я только ласково взял бы его  за  руку  и  провел  бы  по  всем
привольным полям вокруг Кито;  там,  во  многих  местах,  где  недавно  была
бесплодная пустыня, я показал бы ему пашню, и  луг,  и  расцветающий  сад  -
пусть видит, как травы, цветы и колосья  всем  дыханьем  своим  приветствуют
светлое солнце и утверждают надежду трудолюбивого пахаря. Это,  провозгласил
бы я, создано мной! А потом рассказал бы, как  древние  обычаи,  губительные
предрассудки, упорные, странные, нередко  смущают  суеверный  ум  обманутых,
этих детей. Затем я повел бы его по бесчисленным  деревням,  где  живут  они
все, словно братья, общиной, в доверьи друг к другу;  показал  бы,  как  под
знойным солнцем  Довольство  румянцем  горит  на  ясном  лице  Труда  и  как
радостный Досуг со смехом ведет их потом к веселью и отдохновению - это тоже
сделано мною! Но с еще большей гордостью - в тихий час между трудами и сном,
посвященный не веселью, не работе, не отдыху, а тому, кто все это освятил  и
установил, - я показал бы ему сотни глаз, сотни рук, добротою отвоеванных  у
заблуждения, в чистой вере воздетых к единому  богу!  Это  тоже,  я  мог  бы
сказать ему, дело Алонсо! И тогда престарелый Лас-Касас заключил бы  меня  в
объятия. Из глаз его, глядящих в небо, скатилась бы на мою склоненную голову
слеза благодарности, и одна эта чистая капля была бы для меня  самым  лучшим
доказательством, что я поступал  правильно  здесь,  на  земле,  -  вернейшим
залогом, что милость создателя будет мне наградой за гробом!
     Эльвира. Счастливый, благородный Алонсо! И ты хочешь, Писарро, заразить
страхом смерти того, кто так мыслит, так действует?
     Писарро. Дерзкий, упрямый  мечтатель!  Но  знай,  здесь  тебя  не  ждут
умильные слезы твоего покровителя: он бежал, как ты,  и,  я  не  сомневаюсь,
примкнул к врагам Испании! А ждет ли тебя та  награда,  на  которую  ты  так
рассчитываешь, это ты узнаешь раньше,  чем  ты,  пожалуй,  думаешь;  клянусь
обидами моей страны и собственной обидой,  завтрашний  рассвет  увидит  твою
смерть.
     Эльвира, Нет!.. Писарро, выслушай меня! Пусть не всегда  справедливо  -
поступай всегда великодушно. Не ссылайся ты на обиды отечества  -  не  из-за
них ты злобствуешь, они тут ни при  чем.  Ярость  твою  против  этого  юноши
разжигает твоя личная ненависть, личная месть.  Если  так,  -  а  взор  твой
сейчас изобличает, что это правда, - не кощунствуй, не  говори  о  праведном
суде, о деле родины: дай пленнику в руки оружие и выйди в  поле,  сразись  с
ним на равных.
     Писарро. Услужливый адвокат, защитник  измены  -  молчи!..  (Отходит  в
глубину сцены.) Уведите его. Он знает приговор.
     Алонсо. Твоя месть нетерпелива, благодарю: для меня  твоя  ненависть  -
милость. А ты,  прелестная  заступница  несчастного,  прими  мое  прощальное
благословение. Этот лагерь - не место для тебя. Когда бы ты жила среди  моих
дикарей, как их зовут, ты там нашла бы подруг с таким же сердцем, как твое.
     Писарро. О да! Поручим ей доставить Коре весть о твоей смерти.
     Алонсо. Бесчеловечный! Хоть от этой пытки ты мог бы меня  избавить!  Но
злоба твоя меня не  поколеблет.  Я  иду  на  смерть,  и  память  мою  многие
благословят, никто не проклянет. Ты останешься жить - и останешься тем,  кто
ты есть: Писарро!

                           Стража уводит Алонсо.

     Эльвира. Ты видишь? Щеки мои горят огнем презрения. Низость твоей мести
терзает мне душу стыдом.
     Писарро. Как понимать твое романтическое безумие? Он - мой противник, и
он в моих руках.
     Эльвира. Он в твоих руках - значит, не противник. Писарро, я не  требую
от тебя добродетели, не жду благородства души - я  только  прошу,  чтобы  ты
уважал, как подобает, свою славу; не становись же убийцей собственной чести.
Как часто ты клялся мне,  что  жертва,  на  которую  твоя  великая  доблесть
склонила Эльвиру, была самым гордым твоим торжеством! Ты  знаешь,  мне  чужд
обычный женский склад ума. Моя душа не склонна к смиренной  любви  в  тесном
домашнем кругу. Ей не довольно среди хозяйственных хлопот болтать с ребенком
и ждать скучных утех, какими дарит женщину  безвестный  любовник.  Нет!  Мое
сердце создано,  чтобы  припадать,  благоговея,  к  стопам  того,  кого  оно
полюбит; для моих ушей существует одна только музыка - хвала его славе;  мои
губы улыбнутся не на любовный  лепет,  а  только  при  рассказе  о  подвигах
любимого; голова моя закружится, когда прочту я о благодарственной дани  ему
от его государя и родины. Я должна всем  существом  трепетать  от  восторга,
когда приветственный клик толпы возвещает приход моего героя. Должна  любить
его всей душой - ревностно, благоговейно. Видеть пред собой одну лишь  цель,
признавать лишь эти узы, чтобы весь мой мир был в нем одном! Такая любовь  -
это по меньшей мере не обычная женская слабость... Писарро,  разве  не  была
такою моя любовь к тебе?
     Писарро. Была, Эльвира.
     Эльвира. Так  не  делай  же  так,  чтобы  я  сама  себя  возненавидела,
остерегись сорвать маску, обнажая подлый  обман,  который  меня  сгубил!  Не
совершай поступка, который, может быть, сейчас, пока у  власти,  ты  сможешь
обелить перед людьми, но за который в грядущих  веках  ты  будешь  заклеймен
презрением... Потомство отвергнет тебя и проклянет.
     Писарро. А если потомство восславит мои дела, ты думаешь, бренные кости
мои загремят "от восторга в гробу? Такою славою бредит мечтатель-юнец -  мне
она непонятна. Я ценю иное; пусть слава при жизни даст мне почет,  поддержку
народа против злобы врагов... приблизит к цели... усилит мою власть!
     Эльвира. Каждое слово твое, каждый миг, что я тебя  слушаю,  рассеивает
ту волшебную дымку, сквозь которую я глядела на тебя. Ты - человек  большого
имени и маленькой души. Я вижу, ты не рожден понимать, что  значат  истинные
слава и величие.  Иди!  Меняй  на  льстивый  лепет  своего  мимолетного  дня
сверкающий ореол бессмертного имени. Иди и уставься взором на  песчинку  под
своей стопой и презри звездный балдахин над головою. Славе, державной богине
гордого честолюбия, служат не так: кто ищет почета при жизни,  стоит  только
жалким зазывалой в дверях ее храма и, не брезгуя, ловит  в  грязном  дыхании
каждого проходимца слово хвалы. Он не посмеет подойти к алтарю, не  возложит
на него благородную жертву, и никогда не будет воздвигнут  над  алтарем  его
боготворимый образ,  никогда  для  памяти  своей  он  не  добьется  славного
бессмертия.
     Писарро. Эльвира, оставь меня.
     Эльвира. Писарро, ты меня разлюбил.
     Писарро. Это не так, Эльвира. Но что  мне  странно  -  этот  неуместный
интерес к другому! Возьми назад свой упрек.
     Эльвира. Нет, не возьму, Писарро! Я еще для тебя не потеряна, еще  цела
последняя нить, которая связывает мою судьбу с твоею. Не разрывай  ее  -  не
проливай кровь Алонсо!
     Писарро. Мое решенье твердо.
     Эльвира. Хотя бы в тот же час ты потерял навек Эльвиру?
     Писарро. Хотя бы и так.
     Эльвира. Писарро, когда не  чести,  не  человечности,  послушайся  хоть
голоса любви; припомни жертвы, какие принесла я  ради  тебя.  Не  бросила  я
разве для тебя родителей, друзей, доброе  имя,  родную  страну?  При  побеге
разве я не шла на то, что, кидаясь в твои объятия, похороню  себя  в  пучине
гибели? Не делила я с  тобою  все  превратности,  грозные  штормы  на  море,
опасные встречи на берегу? Даже сегодня, в этот страшный день, когда  шумела
битва, кто стоял, непоколебимый и преданный, рядом с Писарро? Кто свою грудь
подставил щитом под удары врага?
     Писарро. Все это верно. В любви - ты чудо среди женщин, на войне  -  ты
образец для воина. И потому тебе принадлежит  по  праву  все  мое  сердце  и
половина всего, что я приобретаю.
     Эльвира. Дай мне убедиться, что я  владею  твоим  сердцем  -  остальное
меняю на пощаду для Алонсо.
     Писарро. Довольно! Если б я и  хотел  помедлить  с  казнью,  сейчас  ты
каждым словом ускоряешь его судьбу.
     Эльвира. Значит, завтра Алонсо умрет?
     Писарро. Ты веришь, что это солнце сядет? Так  же  непреложно  при  его
восходе Алонсо умрет.
     Эльвира. Тогда - свершилось! Нить разорвана... навеки. Но запомни... До
сих пор я много раз давала тебе повод сомневаться в моей  решимости  -  даже
при самой большой обиде, - но теперь запомни: те губы,  которые  с  холодной
усмешкой, с мстительною злобой могут оскорблять врага, когда он пал, те губы
уже никогда не получат залога любви. Та рука, которая, не дрогнув,  подпишет
кровавый приговор, предаст ненужной пытке жертву, открывшую сердце  свое,  -
та рука уже никогда не пожмет руку друга. Писарро! Не презирай моих слов, не
пренебрегай ими! Я чувствую, как благороден пыл, которым  дышат  сейчас  мои
мысли... Кто не способен чувствовать, как я, тот жалок в  моих  глазах;  кто
чувствует, но не желает поступать, как поступила б я, того я презираю!
     Писарро (поглядев на нее молча, с  деланой  улыбкой  пренебрежения).  Я
выслушал тебя, Эльвира, и отлично понял, какой благородный  пыл  вдохновляет
тебя, ловкий адвокат, ратующий за добродетель!  Поверь,  я  сострадаю  твоим
нежным чувствам к юному Алонсо! Он умрет на рассвете! (Уходит.)
     Эльвира. Так. Справедливо, что я унижена,  -  я  позабыла,  кто  я,  и,
вступившись за невинного,  заговорила  языком  добродетели.  Я  по  заслугам
получаю пинок от Писарро. Лейтесь, лейтесь,  слезы  слабости,  -  последние,
какие прольют эти глаза. Как  может  женщина  любить,  Писарро,  ты  слишком
хорошо узнал, - теперь узнаешь, как она может ненавидеть.  Да,  неколебимый!
Не дрогнувший ни разу перед смертельным риском! Не ты ли на Панамском гребне
бросил вызов бушующим стихиям, разорвавшим молчание  той  страшной  ночи,  -
когда пошел ты, как за своим  сапером,  за  раскатом  грома  и,  вступив  на
поколебленную землю, водрузил свой  флаг  над  огненным  жерлом  вулкана!  В
морском сражении, когда, подорванный снарядом,  твой  корабль  разлетелся  в
щепы, не ты ли  вступил  на  горящий  обломок  и  поднял  над  головой  свой
сверкающий меч, словно и тут, перед гибелью, весь мир вызывал на  бой?!  Иди
же, бесстрашный, и встреть последнюю, самую  грозную  в  жизни  опасность  -
встреть  и  перенеси,  если  можешь,  ярость  женщины,  оскорбленной  тобою!
(Уходит.)


ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

                         Темница в расселине скалы.
                Алонсо в цепях. У входа расхаживает часовой.

     Алонсо. В последний раз я видел, как сомкнулся  над  светилом  мглистый
океан. В последний раз сквозь щель над головой  я  вижу  мерцанье  звезд.  В
последний раз, о солнце (и близок этот час!), я встречу твой восход,  увижу,
как под косым твоим лучом белесый  утренний  туман  рассеется  в  сверкающие
капли росы. Потом наступит смерть, и я паду,  не  встретив  полдня  жизни...
Нет, Алонсо, прожитую жизнь не исчисляй на жалкий счет часов и  дней,  когда
дышал ты: достойно потраченную жизнь мерь благородной мерой дел  -  не  лет.
Тогда роптать не станешь - тогда благословишь ты судьбу за то,  что  в  свой
недолгий век ты послужил орудием защиты слабых и  угнетенных  и  через  тебя
пришло к ним счастье! И в преклонные года умрет безвременно, кто не  оставит
на земле ни в ком воспоминания о добром деле. Долго  прожил  лишь  тот,  кто
жил, верша добро.

         Входит солдат, показывает часовому пропуск. Тот удаляется.

Что ты принес?
     Солдат. Мне велено доставить вам в темницу завтрак.
     Алонсо. Кто велел?
     Солдат. Донья Эльвира: она и сама зайдет сюда до рассвета.
     Алонсо. Отнеси  ей  мое  сердечное  спасибо,  а  завтрак  возьми  себе,
приятель, - мне не понадобится.
     Солдат. Я служил под вами, дон Алонсо. Простите мне это неловкое слово,
но я всей душой жалею вас. (Уходит.)
     Алонсо. Да,  в  лагере  Писарро  жалеть  несчастного  -  на  это  нужно
прощение... (Смотрит в дверь.) А на востоке как будто уже  сквозят  во  тьме
полоски света. Если так, - мне остается час жизни. Нет, не буду  следить  за
приближением зари. Во мраке этой кельи моя последняя мольба к  тебе,  Благая
Сила, о жене и о ребенке. Дай прожить им в целомудрии и мире, дай им чистоту
души - все другое не ценно. (Уходит в глубину пещеры.)
     Часовой. Кто тут? Живо отвечай! Кто тут?
     Ролла (за сценой). Монах. Я пришел навестить узника.

                     Входит Ролла, переодетый монахом.

Скажи, приятель, не Алонсо ли, пленный испанец, сидит в этой тюрьме?
     Часовой. Он самый.
     Ролла. Мне нужно с ним поговорить.
     Часовой (преграждая ему дорогу копьем). Нельзя.
     Ролла. Он мой друг.
     Часовой. Да будь хоть брат - нельзя.
     Ролла. Какая судьба его ждет?
     Часовой. Он умрет на рассвете.
     Ролл а. О!.. Значит, я пришел во-время.
     Часовой. Как раз во-время, чтобы увидеть его казнь.
     Ролла. Солдат, мне нужно с ним поговорить.
     Часовой. Назад! Назад! Нельзя.
     Ролла. Молю тебя, хоть минуту...
     Часовой. Напрасно хлопочешь - мне дан самый строгий приказ.
     Ролла. Я видел, оттуда вышел только что посыльный.
     Часовой. У него был пропуск за подписью, которая для нас закон.
     Ролла. Взгляни на эту золотую цепь, на эти драгоценные каменья. В твоей
родной стране они составят для тебя и для твоей семьи огромное богатство,  о
каком ты и мечтать не смел. Бери - они твои. Дай мне побыть  с  Алонсо  одну
минуту.
     Часовой. Прочь! Ты вздумал меня купить? Меня!  Коренного  кастильца!  Я
знаю свой долг.
     Ролла. Солдат! Есть у тебя жена?
     Часовой. Есть.
     Ролла. И дети?
     Часовой. Четверо - славные мальчуганы, такие бойкие!
     Ролла. Где они у тебя?
     Часовой. На родине, в деревне - в той самой хижине, где и я родился  на
свет.
     Ролла. Ты любишь детей и жену?
     Часовой. Люблю ли? Видит бог, как люблю!
     Ролла. Солдат! Вообрази, что ты приговорен к смерти - к жестокой  казни
в этой чужой стране. Какая была бы у тебя последняя просьба?
     Часовой.  Чтобы  кто-нибудь  из  товарищей   отнес   мое   предсмертное
благословение жене и детям.
     Ролл . А если бы этот товарищ стоял у входа в твою тюрьму... И тут  ему
сказали бы: "Твой  друг  и  соратник  умрет  на  рассвете...  но  тебе,  его
товарищу,  нельзя  поговорить  с  ним  ни  минутки...  Нельзя  отнести   его
предсмертное благословение бедным детям и горюющей жене", - что  ты  подумал
бы о том, кто прогнал бы товарища от порога?
     Часовой. Чего ты хочешь?
     Ролла. У Алонсо есть жена и  сын...  Я  пришел  только  за  тем,  чтобы
принять для нее и для ее младенца последнее благословение от моего друга.
     Часовой. Входи. (Удаляется.)
     Ролла. О добрая природа! К тебе прибегнуть - и никогда мольба не  будет
напрас