в баню уеду.
     - Да ты бы, голубчик, ему пригрозил: по данной, мол, власти -  в  места
не столь отдаленные! - предложил Глумов.
     - Говорил-с. Не действует.
     - Вот ведь сквернавец какой! - негодовал Иван Тимофеич. - А здесь между
тем расход.  Кушанья  сколько  наготовили,  посаженым  отцам  по  четвертной
заплатили, за прокат платья  для  Очищенного  отдали,  отметчика  из  газеты
подрядили, ему самому, невеже, карету, на невестин счет, наняли - и посейчас
там у крыльца стоит...
     И вдруг светлая мысль осенила его голову.
     - Друзья, да что ж мы! - воскликнул он, простирая  к  нам  руки,  -  да
вы... ну что ж такое! Что на него, на невежу, смотреть! из вас кто-нибудь...
раз-два-три... Господи благослови! Ягодка-то ведь какая... видели?
     Я так и обомлел при этих словах, но,  по  счастию,  Глумов  не  потерял
присутствия духа.
     - Не дело ты говоришь, Иван Тимофеич, - сказал он резонно, - во-первых,
Балалайке уж двести рублей задано, а вовторых, у нас вперед  так  условлено,
чтоб непременно быть двоеженству. А я вот что  сделаю:  сейчас  к  нему  сам
поеду, и не я буду, если через  двадцать  минут  на  трензеле  его  сюда  не
приведу.
     Глумов уехал вместе с Молодкиным,  а  я,  в  виде  аманата,  остался  у
Фаинушки. Разговор не вязался, хотя Иван Тимофеич и  старался  оживить  его,
объявив, что "так нынче ягода дешева, так дешева - кому и вредно, и те едят!
а вот грибов совсем не видать!". Но только что было меняло  начал  в  ответ:
"грибки, да ежели в сметанке", как  внутри  у  Перекусихина  2-го  произошел
такой переполох, что всем показалось, что в соседней комнате заводят  орган.
А невеста до того перепугалась, что инстинктивно поднялась с места, сказав:
     - Ваши превосходительства! водочки! милости просим  закусить,  господа!
не взыщите!
     Это разом всех привело в нормальное настроение. Тайные советники забыли
об уфимских землях и, плавно откидывая ногами, двинулись за  хозяйкой;  Иван
Тимофеич бросился вперед расчищать гостям дорогу; Очищенный вытянул шею, как
боевой  конь,  и  щелкнул  себя   по   галстуху;   даже   "наш   собственный
корреспондент" - и тот  сделал  движение  языком,  как  будто  собрался  его
пососать. В тылу, неслышно ступая ногами, шел злополучный меняло.
     У закусочного стола нас встретил Редедя, но не сразу допустил до водки,
а сначала сам посмаковал понемногу от каждого сорта (при этом он  один  глаз
зажмуривал, а другим стрелял в пространство, точно провидел вдали бог  весть
какие   перспективы)   и,   наконец,   остановившись   на   зорной,   сделал
капельмейстерский жест руками:
     - Можете смело!
     То же самое  проделал  он  и  над  закусками:  всякого  сорта  пожевал,
объясняя при каждом куске, в чем заключаются его достоинства и  какие  могут
быть недостатки. Какая должна быть  селедка,  ежели  она  селедка,  и  какой
должен быть балык, ежели он балык. А так как замечания свои он, сверх  того,
скрашивал  рассказами  из  жизни  достопримечательных  русских   людей,   то
закусывание получало  разумно-исторический  характер,  и  не  прошло  десяти
минут, как уже мы отлично знали всю русскую историю осьмнадцатого  столетия,
а  благодаря  новым  закусочным  подкреплениям  -  надеялись   узнать,   что
происходило и дальше.
     - И где  вы,  Фаина  Егоровна,  такое  сокровище  отыскали?  -  спросил
восхищенный Перекусихин 1-й, указывая на Редедю.
     - Сам пришел, - очень мило нашлась невеста.
     - Он у нас, вашество, Аника-воин, долго на одном  месте  не  усидит!  -
отозвался старый меняло, - из похода, да и опять в  поход...  Вот  и  теперь
фараоны зовут...
     - Скажите! и выгодно это? - обратился Перекусихин 2-й к Редеде.
     - Как вам сказать... Намеднись, как ездил к зулусам, одних прогонов  на
сто тысяч верст, взад и вперед,  получил.  На  осьмнадцать  лошадей  по  три
копейки на каждую - сочтите, сколько денег-то будет? На станциях  между  тем
ямщики и прогонов не хотят получать, а только "ура" кричат...  А  потом  еще
суточные по положению, да подъемные, да к родственникам по дороге заехать...
     - Одного военачальника я знал, так тот, кроме прогонов, еще на  "милую"
тысяч сто выпросил, - сказал свое слово Очищенный.
     - И это бывает, - согласился Редедя.
     - Тсс... А хорошая это сторона... Зулусия?
     - Такая, вашество, сторона! такая сторона! Отдай все, да и мало!
     - И все там есть? икра, например, балык, селедка... все как следует?
     - Всего вдоволь. И все втуне, все равно как у нас  богатства  в  недрах
земли. И много, да приступиться не знаем.  Так  и  они.  Осетрины  не  едят,
сардинок не едят, а вот змеи, скорпионы, летучие мыши -  это  у  них  первое
лакомство!
     - Ах-ах-ах!
     Покуда шел этот разговор, Фаинушка отвела меня в сторону  и  вполголоса
допрашивала:
     - Это приятель ваш... вот который сейчас за Балалайкиным уехал?
     - Да, приятель.
     - Какой он смешной!
     - Что так?
     - Давеча я всего два слова сказала, а он уж и размок:  глаза  зажмурил,
чуть не свалился... хоть бы людей постыдился!
     Она стояла передо мной, держа двумя пальчиками кусок балыка и отщипывая
от него микроскопические кусочки своими ровными белыми зубами. Очевидно, что
поступок Глумова не только не возмущал ее а, скорее,  даже  нравился;  но  с
какой целью она завела этот разговор? Были  ли  слова  ее  фразой,  случайно
брошенной, чтоб занять гостя, или же они предвещали перемену в судьбе  моего
друга?
     - А у нас сегодня Полкан Самсоныч к фараонам уезжает, - продолжала она,
не глядя на меня.
     - Сегодня?
     - Да; отпразднуем свадьбу  у  Завитаева,  а  оттуда  поедем  на  машину
проводить.
     - А жалко вам его?
     - Мне-то? закусывает он слишком уж часто... Надоел.
     - А вам нужно...
     - Ничего мне не нужно, а вот скажите вашему приятелю, чтоб он за обедом
подле меня сел. Я хочу ему на ушко одно слово...
     Она подняла  глаза  и  не  договорила.  Перекусихин  1-й  отделился  от
закусывающих и, меланхолически склонив набок голову, обстреливал ее взорами.
     Произошла немая сцена.
     - Вот кабы мне полководцеву-то квартирку!.. - без  слов  ходатайствовал
тайный советник.
     - Отдана! - тоже без слов, но твердо и отчетливо ответила Фаинушка.
     Тут только я понял, какое великое будущее открывается перед Глумовым.

        ^TXIII^U

     Боевая репутация Редеди была в значительной мере преувеличена. Товарищи
его по дворянскому  полку,  правда,  утверждали,  что  он  считал  за  собой
несколько лихих стычек в Ташкенте, но при этом как-то никогда достаточно  не
разъяснялось, в географическом ли Ташкенте происходили  эти  стычки,  или  в
трактире Ташкент,  что  за  Нарвскою  заставой.  Начальство,  однако  ж,  не
особенно ценило подвиги Редеди и довольно медленно производило его  в  чины,
так что сорока пяти лет от роду он имел  только  полковничий  чин.  Наскучив
начальственным равнодушием, он переменил род деятельности  и  направился,  в
качестве обрусителя, в западный край. Тут он сразу ознаменовал себя тем, что
произвел  сильную  рекогносцировку  между  жидами  и,  сбив  их  с  позиций,
возвратился восвояси, обремененный добычей. Но и этот подвиг не был  оценен.
Тогда он вышел в "чистую" и напечатал во всех газетах следующее объявление:

        "ПОЛКОВОДЕЦ!!! "

     "Делает рекогносцировки, берет хитростью и приступом  большие  и  малые
укрепления,  выигрывает  большие  и  малые  сражения,   устраивает   засады,
преследует неприятеля по пятам, но, в  случае  надобности,  и  отступает.  В
особенности может быть полезен во время междоусобий. В  мирное  время  может
быть и редактором  газеты.  Трезвого  поведения.  Спросить  Полкана  Редедю,
Забалканский проспект, дом Э 4-105, на дворе, в  палатке.  Комиссионерам  не
приходить".
     Втайне  Редедя  рассчитывал  на  Дона  Карлоса,  который  в  это  время
поддерживал спасительное междоусобие на севере Испании. Он  даже  завязал  с
графом Ломпопо (о нем зри  выше)  переговоры  насчет  суточных  и  прогонных
денег; но Ломпопо заломил за комиссию пять рублей, а Редедя мог дать  только
три. Так это дело и не состоялось.
     Зато в Африке Редеде посчастливилось: он получил несколько ангажементов
сряду. Прежде всего, его пригласил эфиопский царь  Амонаср_о_  (из  "Аиды"),
который возложил на него орден Аллигатора, и вслед за тем был взят  в  плен.
Из Эфиопии Редедя проехал в страну зулусов, владыка которой, Сетивайо  (ныне
обучающийся в Лондоне парламентским  порядкам),  повесил  ему  на  шею  яйцо
строфокамила и тоже был взят в плен. По пути  Редедя  не  дремал  и  помогал
экваториальным державцам в их взаимных пререканиях, причем аккуратно сдал их
друг другу в  плен  и  везде  получил  прогоны  и  суточные  по  расчету  от
Петербурга. А теперь к нему обратился за  помощью  Араби-паша,  который,  по
словам Редеди, был его однокашником по дворянскому полку.
     Несмотря на то, что Редедя не выиграл ни  одного  настоящего  сражения,
слава его, как полководца, установилась очень прочно. Московские купцы  были
от  него  в  восхищении,  а  глядя  на  них,  постепенно  воспламенялись   и
петербургские патриоты-концессионеры. В особенности пленял Редедя купеческие
сердца тем, что задачу России на  Востоке  отождествлял  с  теми  блестящими
перспективами, которые, при ее осуществлении, должны открыться для плисов  и
миткалей первейших российских фирм. Когда он развивал эту  идею,  рисуя  при
этом бесконечную цепь караванов, тянущихся от Иверских ворот до Мадраса, все
мануфактур-советники кричали  "ура",  он  же,  под  шумок,  истреблял  такое
количество снедей и питий, что этого одного было достаточно,  чтоб  навсегда
закрепить за ним кличку витязя и богатыря. Целых два года он пил и закусывал
отчасти на счет потребителей плисов и миткалей, отчасти на  счет  пассажиров
российских железных дорог, так что, быть может, принял косвенное участие и в
кукуевской катастрофе, потому  что  нужные  на  ремонт  насыпи  деньги  были
употреблены на чествование Редеди. В эти два года он изнежил себя  до  того,
что курил сигары не иначе  как  с  золотыми  концами,  и  при  этом,  вместо
иностранных, давал им собственного изобретения  названия,  патриотические  и
военные. Например, одному  сорту  он  дал  кличку  "Забалканские",  в  честь
Забалканского  проспекта,  где  он  первоначально  квартировал,  другому   -
"Синоп",  в  честь  гостиницы  Синоп,  в  которой  он  однажды  так  успешно
маневрировал,  что  ни  одного  стакана  и  ни  одной  тарелки  не   оставил
неразбитыми.
     В  этот  же  период  привольного  житья  наружность  его  приобрела  ту
овальность,  которая  так  приятно  поражала  всех,  посещавших   Фаинушкину
обитель. Но, нужно сказать  правду,  овальность  эта  более  приличествовала
метрдотелю, нежели полководцу, потому что  последний,  как  там  ни  говори,
все-таки должен быть готов во всякое время проливать  кровь.  Поэтому  люди,
даже искренно расположенные к  Редеде,  когда  узнали  о  полученном  им  от
Араби-паши приглашении, и те сомнительно покачивали головами,  не  ожидая  в
будущем ни побед, ни одолений.
     -  Разъелся,  старик,  ленив  стал!  -  говорили  они  между  собой,  -
посмотрите, вся грудь у него в  складках,  точно  у  старого  раскормленного
тирольского быка!
     Некоторые даже пытались уговорить его от поездки,  объясняя,  что  если
англичане теперь его возьмут в  плен,  то  уж  не  выпустят,  а  продадут  с
аукциона какому-нибудь выжиге, который станет его возить по ярмаркам, а  там
мальчишки будут его дразнить; но перспектива получения  прогонных  денег  до
Каира и обратно была так соблазнительна,  что  отяжелевший  печенег  остался
глух ко всем убеждениям. К тому же и Фаинушка явно погрешила в этом  случае,
не только не отговаривая его от поездки, но, напротив, всемерно  разжигая  в
нем жажду военных подвигов.
     Отношения Фаинушки к странствующему  полководцу  были  очень  сбивчивы.
Наравне с другими купеческими фирмами, она увлеклась его  боевою  репутацией
и, как уже сказано было выше, не пожалела расходов, чтобы переманить его  от
Полякова к себе. Но, сошедшись с ним ближе, она скоро убедилась, что из всех
прежних  доблестей  в  нем  осталась  неприкосновенною  только   страсть   к
закусыванию. Было бы, однако ж, несправедливо думать, что Редедя сознательно
обманул ее. Вероятнее всего, что, постепенно закусывая и  изыскивая  способы
для легчайшего сбыта московских плисов и миткалей, он и сам утратил привычку
критически относиться к своим собственным силам. Как бы то ни  было,  но  он
сразу до того вошел исключительно  в  роль  метрдотеля,  что  Фаинушка  даже
несколько смутилась. Некоторое время она  надеялась,  что  вопрос  о  выходе
замуж за Балалайкина разбудит в нем инстинкт полководца,  но,  к  удивлению,
при этом известии он только языком щелкнул  и  спросил,  на  сколько  персон
следует готовить свадебный обед. Тогда она окончательно  растерялась.  Стала
нюхать спирт и  ходить  к  ворожеям.  С  ужасом  видела  она  себя  навсегда
осужденною на безрадостную жизнь в обществе менял, и воображение ее все чаще
и чаще начал смущать образ черноокого Ломпопо... Не раз она решалась бросить
все и бежать в Пале-де-Кристаль, но невидимая рука удерживала  ее  на  стезе
благоразумия. И не вотще. В самую критическую минуту к ней неожиданно явился
на помощь Араби-паша, вызывавший Редедю на поле брани. В  один  присест  она
связала два кошелька: один  для  Балалайкина,  другой,  с  надписью  золотым
бисером  "от  русских  дам"  -  отдала  Редеде  для   передачи   знаменитому
египетскому патриоту.
     Но возвратимся к рассказу.
     Балалайкина, наконец, привезли, и мы могли приступить к обеду. Жених  и
невеста, по обычаю, сели рядом, Глумов поместился  подле  невесты  (он  даже
изумления не выказая, когда я ему сообщил о желании  Фаинушки),  я  -  подле
жениха. Против нас сел злополучный меняло, имея по  бокам  посаженых  отцов.
Прочие гости разместились как попало, только  Редедя  отвел  себе  место  на
самом конце стола и почти не сидел, а стоял и, распростерши руки, командовал
армией менял, прислуживавших за столом.
     Балалайкин был одет щегольски  и  смотрел  почти  прилично.  Даже  Иван
Тимофеич его похвалил, сказавши: ну вот, ты теперь себя оправдал! А невеста,
прежде чем сесть за обед, повела его в будуар и  показала  шелковый  голубой
халат и расшитые золотом торжковские туфли, сказав: это - вам! Понятно,  что
после этого веселое выражение не сходило с лица Балалайкина.
     Но  даже  в  эти  торжественные  минуты  Фаинушка  не  покинула  своего
"голубя". Как и всегда, она усадила  его  на  место,  завесила  салфеткой  и
потрепала по щеке, шепнув на ухо (но так, что все слышали):
     - Сиди тут, папаша, и не скучай без меня! а я на тебя, своего  голубка,
смотреть буду.
     За обедом все гости оживились, и это было в особенности лестно для  нас
с Глумовым, потому что преимущественно мы были предметом общих разговоров  и
похвал. Иван Тимофеич соловьем разливался,  рассказывая  подробности  нашего
чудесного обращения на стезю благонамеренности.
     - Вижу  я,  -  повествовал  он,  -  что  на  Литейной  неладное  что-то
затевается; сидят молодые люди в квартире  -  ни  сами  никуда,  ни  к  себе
никого... какая есть тому причина? Однако ж, думаю: грех будет, ежели  сразу
молодых людей в отчаянность привести - подослал, знаете,  дипломата  нашего,
говорю: смотри, ежели что - ты в ответе! И что же! не  прошло  двух  недель,
как слышу: помилуйте! да они хоть сейчас на какую угодно стезю готовы! Ну, я
немножко подождал-таки, поиспытал, а потом вижу, что медлить нечего - и  сам
открылся: будьте знакомы, друзья!
     - А  теперь  они  нам  в  письменных  делах  по  кварталу  помогают,  -
подтвердил Прудентов.
     - И мне по пожарной части, - отозвался Молодкин.
     - А сколько тайных благодеяниев делают! - воскликнул от полноты  сердца
Очищенный, - одна рука дает, другая - не ведает.
     - Ах, голуби, голуби! - воскликнул старый меняло.
     Поток похвал был на  минуту  прерван  созерцанием  громадной  кулебяки,
которая оказалась вполне соответствующею только что съеденной ухе. Но  когда
были проглочены последние куски, Иван Тимофеич вновь и еще с большим рвением
возвратился к прерванному разговору.
     -  На  днях  это  начали  мы,  по  требованию,  в  квартале  "Устав   о
благопристойном во всех отношениях  поведении"  сочинять,  -  сказал  он,  -
бились, бились - ни взад, ни вперед! И вдруг... они! Сейчас  же  сообразили,
вникли, промежду себя поговорили - откуда что взялось!  Статья  за  статьей!
Статья за статьей!
     -  Так  вы  и  законодательными  работами  занимаетесь?  -   приветливо
обратился ко мне Перекусихин 1-й.
     - Я всем занимаюсь-с. И сочинить закон могу, и упразднить могу.  Смотря
по тому, что в сферах требуется.
     - И представьте, вашество, какую они, в видах благопристойности,  штуку
придумали! - продолжал рекомендовать нас Иван Тимофеич, - чтобы  при  каждой
квартире беспременно иметь два ключа, и один из них хранить в квартале!
     При этом известии даже Перекусихины рты разинули, несмотря на  то,  что
оба достаточно-таки понаторели в законодательных трудах.
     - Чтоб, значит, во всякое время: пришел гость, что надобно взял и ушел!
- пояснил Очищенный.
     - Гм... это... Это, я вам доложу... Это все равно, что без мыла в  душу
влезть! - молвил Перекусихин 1-й.
     - Позвольте, однако ж! - обеспокоился Перекусихин  2-й,  -  а  ежели  у
кого... например, деньги?
     Опять все разинули рты, ибо слово Перекусихина 2-го было  веское  и  на
всех нагнало тоску. Но тут уж Иван Тимофеич вступился.
     - Ах, вашество! - сказал он с чувством, - что же такое деньги? Деньги -
наживное дело! У вас есть деньги, а ват у меня  или  у  них  (он  указал  на
Прудентова и Молодкина) и совсем их нет! Да и что за сласть в этих деньгах -
только соблазн один!
     - Однако!
     - Нет, я вам доложу, - отозвался Перекусихин 1-й, - у  нас,  как  я  на
службе состоял, один отставной фельдъегерь такой проект  подал:  чтобы  весь
город на отряды разделить. Что ни дом, то отряд,  со  старшим  дворником  во
главе. А, кроме того, еще летучие отряды... вроде как воспособление!
     - Вот это бесподобно! - откликнулись со всех сторон.
     - А я так иначе бы распорядился, -  сказал  Редедя,  -  двойные  ключи,
отряды - это все прекрасно; а я бы по пушечке против каждого дома  поставил.
В случае чего: дворник! выполняй свою обязанность!
     - Бесподобно! бесподобно!
     - И на случай войны не без пользы, - согласился Перекусихин 1-й, - там,
какова пора ни мера, а мы - готовы! Милости просим в гости, честные господа!
     Словом  сказать,  в  какие-нибудь  полчаса   выплыло   наружу   столько
оздоровительных проектов, что злополучный меняло слушал-слушал, да и  пришел
в умиление.
     - Ах, голуби, голуби! - вздохнул он, - все-то вы  отягощаетесь!  все-то
придумываете, как бы для нас лучше, да как бы удобнее... Легко  ли  дело  из
пушек палить, а вы и того нестрашитесь, лишь бы польза была!
     Но упоминовение о пушках и возможности войны не могло и на разговор  не
повлиять  соответствующим  образом.  На  сцену  выступил  вопрос  о   боевой
готовности.
     - А как вы полагаете, Полкан Оамсоныч, -  спросил  Перекусихин  1-й,  -
ежели теперича немец или турок... готова ли была бы Россия дать отпор?
     - То есть, ежели сейчас... сию  минуту...  пиши  пропало!  -  отчеканил
Редедя.
     - Что уж  это  так...  очень  уж  как  будто  решительно!  -  испугался
Перекусихин 1-й.
     - Да как вам сказать... Что боевая сила  у  нас  в  исправности  -  это
верно; и оружие есть... средственное, но есть - допустим и это; и даже порох
найдется, коли поискать... Но чего нет, так нет -  это  полководцев-с!  нет,
нет и нет!
     - Уж будто...
     - Несомненно-с. И не только  у  нас  -  нигде  полководцев  нет!  И  не