будет-с.
     - Однако  же,  если  есть  потребность  в  полководцах,  то  должны  же
отыскаться и средства для удовлетворения этой потребности?
     - И средства есть. И предлагали-с.
     Редедя, видимо, ожесточился и начал с такою быстротой посылать ножом  в
рот  соус  с  тарелки,  что  тарелка  скрежетала,  а  сталь  ножа,  сверкая,
отражалась на стене в виде мелких зайчиков.
     - И штука совсем простая, - продолжал Редедя, - учредите  международную
корпорацию странствующих полководцев - и дело в шляпе.  Ограничьте  число  -
человек пять-шесть, не больше, - но только, чтоб  они  всегда  были  готовы.
Понадобился кому полководец - выбирай любого. А  не  выбрал,  понадеялся  на
своего доморощенного - не прогневайся!
     - Но кого же в эту корпорацию назначать будут? и кто будет назначать?
     - Охотники найдутся-с. Уж ежели кто в  себе  эту  силу  чувствует,  тот
зевать не будет. Сам придет и сам себя объявит...
     - Гм...
     Проект был удивительно странный, а с первого взгляда  даже  глупый.  Но
когда стали обсуждать и рассматривать, то  и  он  оказался  не  без  пользы.
Главное, что соблазняло - это легкость добывания  полководцев.  Понадобилось
воевать: господин полководец Непобедимый! вот вам войско, а  сухари  "верный
человек" поставит - извольте вести к победам! И поведет. Идея  эта  до  того
увлекла Перекусихина 2-го, что он сейчас же начал фантазировать и отыскивать
для нее применения в других ведомствах. Оказалось, что точь-в-точь такие  же
корпорации было бы вполне удобно устроить  по  ведомствам:  финансов,  путей
сообщения, почт и телеграфов и проч. С этим мнением согласился и Очищенный.
     - Теперича ежели денег нет, если баланец у кого  не  в  исправности,  -
рассуждал он, - сейчас опустил руку в мешок:  господин  финансист  Грызунов!
извольте деньги сыскать!
     Меняло же, с своей стороны, так разоткровенничался, что  чуть  было  не
обнаружил своей коммерческой тайны.
     - Ах, голуби, голуби! - сказал он, - и как это вы говорите: денег нет -
разве можно этому быть! Есть они, деньги, только ищут их  не  там,  где  они
спрятаны!
     Тогда начали рассуждать о том, где деньги  спрятаны  и  как  их  оттуда
достать. Надеялись, что Парамонов пойдет дальше по пути откровенности, но он
уж спохватился и скорчил такую мину, как будто и знать не  знает,  чье  мясо
кошка съела. Тогда возложили упование  на  бога  и  перешли  к  изобретениям
девятнадцатого века. Говорили про  пароходы  и  паровозы,  про  телеграфы  и
телефоны, про стеарин, парафин, олеин  и  керосин  и  во  всем  видели  руку
провидения, явно России благодеющего.
     - Давно ли я сам в Москву в дилижансе на четвертые  сутки  поспевал?  -
дивился Перекусихин 2-й, - а нынче сел, поехал и приехал!
     А Очищенный к сему присовокупил:
     -  Прежде,  вашество,  письма-то  на  почте  шпильками   из   конвертов
вылущивали -  какая  это  времени  трата  была!  А  нынче  взял,  над  паром
секундочку подержал - читай да почитывай!
     Опять подивились, но только что  хотели  рассмотреть,  следует  ли  тут
видеть руку провидения, явно России благодеющего, как  Перекусихин  1-й  дал
разговору несколько иной оборот.
     - А что, в этой Зулусии... финансы есть? - обратился он к Редеде.
     - Настоящих финансов нет, а в роде финансов - как не быть!
     - И деньги, стало быть, чеканят?
     - Чеканить не чеканят, а так делают. Ест, например, Сетивайо крокодила,
маленькую косточку выплюнет -  рубль  серебра!  побольше  косточку  -  пять,
десять рублей, а ежели кость этак вершков в  десять  выдастся  -  прямо  сто
рублей. А министры тем временем таким же порядком разменную  монету  делают.
Иной раз как присядут, так в один день миллиончик и подарят.
     - Что город, то норов, что деревня, то обычай. Вот ведь  какую  легость
придумали!
     - А внутренняя политика у них есть?
     - И внутренней политики настоящей нет, а есть оздоровление корней.  Тут
и полиция, и юстиция, и народное просвещение - все! Возьмут этак "голубчика"
где почувствительнее, да и не выпускают, покуда всех не оговорит.
     - И это легость большая.
     - А пути сообщения есть?
     - Настоящих тоже  нет.  Но  недавно  устроено  министерство  кукуевских
катастроф. Стало быть, теперь только строить дороги поспевай.
     Слово за слово, и житье-бытье  зулусов  открылось  перед  нами  как  на
ладони. И финансы, и полиция,  и  юстиция,  и  пути  сообщения,  и  народное
просвещение - все у них есть в изобилии,  но  только  все  не  настоящее,  а
лучше, чем настоящее. Оставалось, стало быть,  разрешить  вопрос:  каким  же
образом страна, столь благоустроенная  и  цветущая,  и  притом  имея  такого
полководца, как Редедя, так легко поддалась горсти англичан? Но  и  на  этот
вопрос Редедя ответил вполне удовлетворительно.
     - Оттого и поддалась, что команды нашей они не понимают, - объяснил он,
- я им командую: вперед, ребята! - а  они  назад  прут!  Туда-сюда:  стойте,
подлецы! - а их уж и след простыл! Я-то  кой-как  в  ту  пору  улепетнул,  а
Сетивайо так и остался на троне середь поля!
     Пожалели. Выпили по бокалу за жениха  и  невесту,  потом  за  посаженых
отцов, потом за Парамонова и, наконец... за Сетивайо,  так  как,  по  словам
Редеди, он мог бы быть полезным для России подспорьем. Хотели еще  о  чем-то
поговорить,  но  отяжелели.  Наконец  разнесли  фрукты,  и  обед   кончился.
Натурально, я сейчас же бросился к Глумову.
     Из слов его я узнал, что он предположил завтра же переехать на квартиру
Редеди. И что всего удивительнее - передавая мне  о  своем  решении,  он  не
только не смутился, но даже смотрел на меня с большим  достоинством,  нежели
обыкновенно. Признаюсь, я не ожидал,  что  все  произойдет  так  легко,  без
борьбы, и потому рискнул сказать ему, что во всяком  мало-мальски  уважающем
себя романе человек, задумавший поступить на содержание к женщине,  которая,
вдобавок,  и  сама  находится  на  содержании,  все-таки  сколько-нибудь  да
покобенится. Но и на это он возразил кратко, что, однажды решившись вступить
на стезю благонамеренности, он уже не считает себя  в  праве  кобениться,  а
идет прямо туда, куда никакие подозрения насчет чистоты его намерений за ним
не последуют. И в заключение назвал меня маловером.
     Покуда мы таким образом  полемизировали,  Фаинушка,  счастливая  и  вся
сияющая, выдерживала новую немую сцену со стороны Перекусихина 1-го.
     - Так не будет квартиры? - спрашивал взорами тайный советник.
     - Не будет! - взорами же отвечала Фаинушка.
     - Но в таком случае надеюсь, что хотя квартирные деньги...
     - И квартирных денег не будет!
     - Однако! ха-ха-ха!
     Он залился горьким смехом, а счастливый Глумов толкнул  меня  в  бок  и
шепнул на ухо:
     - Ты посмотри на нее, бабочка-то  какая!  А  ты  еще  разговариваешь...
чудак! Ишь ведь она... ах!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     Я не стану описывать дальнейшие перипетии торжества; скажу только,  что
все произошло в порядке,  и  балик  в  кухмистерской  Завитаева  прошел  так
весело, что танцы кончились только к утру. Все квартальные дамы  Литейной  и
Нарвской частей тут присутствовали, кавалерами  же  были,  по  преимуществу,
"червонные валеты", которых набралось до двадцати пяти штук,  потому  что  и
пристав Нарвской части уступил  на  этот  вечер  свой  "хор".  Но  больше  и
искреннее всех веселился  Глумов,  который  совсем  неожиданно  получил  дар
танцевать  _мелкие_  танцы.  Правда,  он  выполнял  эту  задачу  не   вполне
правильно: то замедлял темп, то топтался на одном месте, то вдруг  впадал  в
бешенство и как ураган мчался по зале; но Фаинушку даже  неправильности  его
приводили в восхищение. Она не сводила с него глаз и потом  всем  и  каждому
говорила: видали ли вы что-нибудь уморительнее и... милее? Так что когда  я,
удивленный  и  встревоженный  этою  внезапностью,   потребовал   у   Глумова
объяснения, то она не дала ему слова сказать, а молча подала мне с  конфетки
билетик, на котором я прочитал:

                       Любовь сладка, всему научит(.)
                       Коль кровь кипит (,) а сердце пучит (,)
                       Напрасно будем мы стеречься (,)
                       Но прелестьми должны увлечься (.)

     Alea jacta est... {Жребий брошен.}
     Удивительно, как странны делаются люди, когда их вдруг охватит  желание
нравиться! - думалось мне, покуда Глумов выделывал ногами какие-то масонские
знаки около печки.  Никак  он  не  мог  оторваться  от  этой  печки,  словно
невидимая  сила  приколдовала  его  к  ней.  Лицо  его   исказилось,   брови
сдвинулись, зубы скрипели. Казалось, он даже позабыл, где он  и  что  с  ним
происходит, а помнил только, что у него в руках находится  предмет,  который
предстоит истрепать... А Фаинушка  не  только  не  сердилась,  но  весело  и
добродушно хохотала, видя, что все ее усилия сорвать его  с  места  остаются
напрасными.  Наконец  послышался  треск,  посыпалась  штукатурка,  и  Глумов
понесся в пространство...
     Мысль, что еще сегодня утром я имел друга, а к вечеру уже утратил  его,
терзала меня. Сколько лет мы были  неразлучны!  Вместе  "пущали  революцию",
вместе ощутили сладкие волнения шкурного самосохранения и вместе  же  решили
вступить на стезю благонамеренности. И вот теперь  я  один  должен  идти  по
стезе, кишащей гадюками.
     Я не обманывал себя: предстоящий путь усеян опасностями, из коих многие
даже прямо могут быть названы подлостями.  Но  есть  подлости,  согласные  с
обстоятельствами дела, и есть подлости, которые, кроме  подлости,  ничего  в
результате  не  дают.  Сделать  подлость  с  тем,  чтобы   при   помощи   ее
превознестись - полезно;  но  сделать  подлость  для  того,  чтобы  прослыть
_только_ подлецом - просто обидно. Но каким тонким  чутьем  нужно  обладать,
чтобы, совершая полезные подлости, не обременять себя совершением  подлостей
глупых и ненужных!
     В сих  стеснительных  обстоятельствах  в  особенности  важны  помощь  и
присутствие _друга_. У друга во  всех  подобного  рода  вопросах  имеется  в
запасе и совет, и слово утешения. Возьмите, например, такой случай: вы идете
по улице и замечаете, что  впереди  предстоит  встреча,  которая  может  вас
скомпрометировать. Вы колеблетесь, спрашиваете себя: следует  ли  перебежать
на другую сторону или положиться на волю божию и  принять  идущий  навстречу
удар? Вот тут-то именно и приходит на помощь друг. Ежели возможность убежать
еще не исчезла, он  скажет:  улепетывай  скорее!  Если  же  время  ушло,  он
предостережет: не бегай, ибо тебя уж  заметили,  и,  следовательно,  бегство
может только без пользы опакостить  тебя!  И,  наконец,  ежели  и  за  всеми
предосторожностями без опакощения  обойтись  нельзя  -  он  утешит,  сказав:
ничего! в другой раз мы в подворотню шмыгнем!
     Таковы друзья... конечно, ежели они не шпионы.
     Не скрою, однако ж, что в  моих  сетованиях  на  Глумова  скрывалась  и
некоторая доля зависти. Оба мы одновременно препоясались на один  и  тот  же
подвиг, и вот я стою еще в самом начале пути, а он не только дошел до конца,
но даже получил квартиру с отоплением. Ему не предстоит ни  жида  окрестить,
ни подложные векселя писать. Поступив на содержание к содержанке,  он  сразу
так украсил свой обывательский формуляр,  что  упразднил  все  промежуточные
подробности. Теперь он хоть Маратом сделайся - и тут Иван  Тимофеич  скажет:
не может  этого  быть!  А  я  должен  весь  процесс  мучительного  оподления
проделать с начала и по порядку; я должен на  всякий  свой  шаг  представить
доказательство и оправдательный документ, и все это для того, чтобы получить
в  результате  даже  не  усыновление,  а  только  снисходительно   брошенное
разрешение: живи!
     Да,  нехорошо,  когда  старые  друзья  оставляют;  даже  в  том  случае
нехорошо, когда, по справке, оказывается, что друг-дезертир  всегда  был,  в
сущности, прохвостом. Ежели хороший друг оставляет - горько за будущее; если
оставляет  объяснившийся  прохвост  -  обидно  за  прошедшее.  Ну,  как-таки
пятнадцать-двадцать лет прожить и не заметить, что в двух шагах  от  тебя  -
воняет. И что, несмотря на эту вонь, ты и душевные чертоги свои, и  душевное
свое гноище - все открывал настежь - кому?.. прохвосту! Но, кроме того,  как
хотите, а и квартира с отоплением свою прелесть  имеет.  Перекусихин  1-й  -
тайный советник! - как ни хлопотал, а Фаинушка и внимания не обратила на его
мольбы. А Глумов, в чине коллежского асессора, сразу все получил  без  слов,
без просьб, без малейших усилий. А потом  пойдут  пироги,  закуски,  да  еще
меняло, пожалуй,  в  часть  по  банкирским  операциям  возьмет!  И  все  это
досталось не мне, добросовестному труженику литературы и публицистики (от 10
до 15 копеек за строку), а ему... "гуляке праздному"!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     О Балалайкине между тем совсем забыли. Как только приехали к Завитаеву,
Иван Тимофеич, при двух благородных свидетелях, отдал ему остальные  деньги,
а с него взял расписку: "Условленную за брак сумму сполна получил". Затем он
словно в воду канул; впоследствии же, как ни добивались  от  него,  куда  он
пропал, он городил в ответ какую-то неслыханную чепуху:
     - Я-то? Я, mon cher, сел в шарабан и в Озерки поехал. Только  ехал-ехал
- что за чудеса! - в Мустамяки приехал! Делать нечего,  выкупался  в  озере,
съел порцию ухи, купил у начальника станции табакерку с музыкой - вон она, в
прошлом году мне ее клиент преподнес - и  назад!  Приезжаю  домой  -  глядь,
апелляционный срок пропустил... Сейчас - в палату. "Что, говорят, испугался?
Ну, уж бог с тобой, мы для тебя задним числом..."
     Так что Иван Тимофеич слушал-слушал и, наконец, не вытерпел и крикнул:
     - Экой ведь ты... ах ты, ах!
     Наконец в шестом часу утра, когда солнце уж наводнило  улицу  теплом  и
лучами,  мы  всей  гурьбой  отправились  на  Николаевскую  железную   дорогу
проводить  нашего  бесценного  полководца.  Экстренный   поезд,   заказанный
Араби-пашой,  был  совсем  готов,  а  на  платформе  Редедю  ожидала  свита,
состоявшая  из  двух  египтян,  Хлебодара  и  Виночерпия,  и  одного  арапа,
которого, как мне  показалось,  я  когда-то  видал  в  художественном  клубе
прислуживающим за столом. При  нашем  появлении,  за  неимением  египетского
народного гимна,  присланные  московскими  миткалевыми  фабрикантами  певчие
грянули: "Иде домув муй".
     Редедя молодецким аллюром подкатил к свите и скомандовал:
     - Налево круг-гом!
     Послышался звук холодного оружия; по направлению  к  вагонам  раздались
удаляющиеся шаги.
     Когда  все  смолкло,  Редедя  обратился  к  нам  и,  видя,  что  братья
Перекусихины плачут, взволнованным голосом произнес:
     - Успокойтесь, старики. Съезжу в Каир, получу  прогонные  деньги,  сдам
Араби-пашу в плен - жаль однокашника, а делать нечего! - и возвращусь.
     Сказавши это, он проследовал в вагон, а за ним разместились по  вагонам
и певчие.
     Поезд помчался.
     Мы долго стояли  на  опустевшей  платформе  и  махали  платками,  желая
египтянам победы и одоления.
     - Вот увидите, - сказал  пророческим  голосом  Глумов,  -  если  Редедя
предоставит нашим миткалям путь в  Индию  -  не  миновать  ему  монумента  в
Вознесенском посаде!
     - А быть может, и в Москве, в Ножовой линии, - отозвался чей-то голос.
     Тогда Очищенный не выдержал и торжественно,  от  лица  редакции  "Красы
Демидрона", провозгласил:
     - Sapienti sat! {Мудрому достаточно!}

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     Когда я проснулся, на столе у меня лежал только что отпечатанный  нумер
"Красы  Демидрона",  в  котором  "наш  собственный  корреспондент"   отдавал
подробный отчет о вчерашнем празднестве. Привожу этот отчет дословно.
     "Вчера на одной из невидных окраин нашей столицы произошло скромное, но
знаменательное  торжество.  Одно  из  светил   нашего   юридического   мира,
беспроигрышный адвокат Балалайкин вступил в брак с сироткой -  воспитанницей
известного  банкира  Парамонова,  Фаиной  Егоровной  Стегнушкиной,  которая,
впрочем, уже несколько лет самостоятельно  производит  оптовую  торговлю  на
Калашниковской пристани. Смотря на молодых, можно  было  только  радоваться:
оба одинаково согреты пламенем любви и оба одинаково  молоды  и  могучи!  И,
вместе с тем, страшно было подумать, какой страстной драме предстояло, через
несколько часов, разыграться среди стен дома Стегнушкиной, который еще утром
так целомудренно смотрелся в волны Обводного канала! И сладко, и жутко...
     Всем известная приветливость и любезное обращение г.  Балалайкина  (кто
из клиентов уходил от него без папиросы?) в значительной степени  скрашивали
его телесные недостатки; что же касается до невесты, то красотою  своею  она
напоминала знойную дочь юга, испанку. Дайте ей в руки кастаньеты - и вот вам
качуча! И зной и холод, и страстность и  гордое  равнодушие,  и  движение  и
покой - все здесь соединилось в  одном  гармоническом  целом,  и  образовало
нечто загадочное, отвратительно-пленительное...
     Из  числа  присутствующих  в  особенности   выдавались   два   маститых
сановника, из коих один, получив в Уфимской губернии землю, с благодарностью
ее возвратил, другой же не возвратил, ибо не получил. Не менее  видную  роль
играл и наш  знаменитый  странствующий  витязь-богатырь,  Полкан  Самсонович
Редедя, который прямо с праздника умчался в далекую  страну  фараонов,  куда
призывает его мятежный Араби-паша. Бал в кухмистерской  Завитаева  отличался
простодушным увлечением. Танцевали как попало,  ибо,  благодаря  изобильному
угощению, большинство гостей сбросило с себя  оковы  светской  условности  и
заменило их пленительною нестеснительностью. Однако ж  и  затем  нестерпимых
невежеств не произошло. Веселье кончилось в  пять  часов  утра,  но,  весьма
вероятно, оно продолжалось бы и до настоящей минуты, если б  новобрачный  не
обнаружил знаков нетерпения (очень естественных в  его  положении),  которые
дали понять гостям, что молодым не до них. После  сего  все  разъехались,  а
молодые отправились в свой дом, на пороге которого их ожидал малютка-купидон
и,  наверное,  взял  с  счастливцев  установленную  пошлину,  прежде  нежели
допустил их забыться в объятиях Морфея.
     Не можем умолчать при этом и еще об  одном  достопримечательном  факте,
вызванном тем  же  торжеством.  Двое  из  самых  вредных  наших  нигилистов,
снисходя к просьбам новобрачных,  согласились  навсегда  оставить  скользкий
путь либерализма и тут же,  при  всех,  твердою  стопой  вступили  на  стезю
благонамеренности.
     Бог да поможет им соблюсти себя в чистоте!" А еще через час  я  получил
от Глумова депешу: "Я в эмпиреях. С неделю повремени приходить".

        ^TXIV^U

     Оставшись в одиночестве, я разом почувствовал свою беспомощность.  Зная
себя, как человека слабохарактерного, я не без основания опасался  сделаться
игралищем страстей со стороны всякого  встречного,  которому  вздумалось  бы
предъявить на меня права. Я мысленно уже  видел  устремленные  на  меня  очи
крамолы, я ощущал ее тлетворное дыхание, слышал ее льстивые речи, предвкушал
свое грехопадение и не мог определить  только  одного:  какой  сорт  крамолы
скорее пристигнет меня. Странные, совершенно невероятные слухи ходили  в  то
время по городу. Одни рассказывали, будто два старые крамольвика, Зачинщиков
и Запевалов, которые еще при  Анне  Леопольдовне  способствовали  вступлению
Елисаветы  Петровны  на  прародительский  престол,  ходят  по  квартирам   и
заставляют беззащитных обывателей  петь,  вместе  с  ними,  трио  из  "Карла
Смелого", которого они изменнически называют "Вильгельмом  Теллем".  Другие,
напротив, утверждали, что по квартирам ходят не Зачинщиков  и  Запевалов,  а
Выжлятников  и