ны первого начался прилив  чистой  публики.  Прибыл  исправник,
изящный  молодой  человек,  с  пробором  посреди  головы;  вынул  щеточку  с
зеркальцем,  посмотрелся  и  вошел  на  крыльцо  в  ожидании  дам.  К   нему
присоединилось с десяток офицеров квартирующего в уезде  полка.  Дамочки  не
замедлили. Первою подкатила щегольская линейка, в которой, словно на пикник,
приехала из подгородного имения местная львица с целым выводком дамочек.  За
линейкой последовал целый ряд  экипажей,  подвозя  новые  и  новые  выводки.
Слышался говор и смех; у всех  дамочек  оказывался  в  туалете  какой-нибудь
беспорядок; у одних  что-то  развязалось,  у  других  -  расстегнулось.  Все
хохотали и кричали: ах, как весело! Исправник, как первый (после  прокурора)
в городе кавалер, не  успевал  завязывать  и  застегивать.  Господа  офицеры
оказывали содействие.
     Поднялись наверх и мы.
     Зала была совершенно полна. Дамочки, гражданского и  военного  ведомств
вперемежку, сидели в первом ряду и весело переговаривались  между  собой  на
французском диалекте. Сзади  их  теснился  цвет  местных  сведущих  людей  и
земских деятелей, вперемежку с офицерами.  В  глубине  -  толпилась  меньшая
братия. Судебные пристава, блистая отчищенными наново  цепями,  в  новеньких
мундирчиках и красиво выгибая шеи, говорили дамочкам "бонжур" и подвигали им
стулья. Многие из них состояли на счету женихов и умели  танцевать  мазурку.
Подсудимый  пискарь,  еле  живой,  лежал  в  неглубокой  тарелке  на  скамье
подсудимых и тяжело дышал жабрами. Сзади его стояли два жандарма  с  саблями
наголо; рядом - расположилась защита, в составе  двух  адвокатов:  Шестакова
(испорченное от Chaix d'Estange) и Перьева (испорченное от Berryer). Кафедру
обвинения занял прокурор Громобой, который вошел в  залу  суда,  мечтательно
играя поясницей и склонивши  головушку  на  праву  сторонушку.  В  грациозно
откинутой руке его  блестел  золотой  пенсне;  сочные  губы  (созданные  для
поцелуя) слегка вздрагивали; глаза (с поволокою) смотрели грустно. Он  уныло
окинул дамский цветник, как бы заранее испрашивая прощения за кровожадность,
с которою  он  будет  требовать  смерти  для  подсудимого  пискаря  и  общих
оздоровительных  мер  для  всего  общества.   При   этом   взгляде   дамочки
инстинктивно поправили платья,  потому  что  Громобой  занимал  в  кашинской
судебной труппе амплуа premier amoureux  {Первого  любовника.},  вроде  как,
например, Бертон или Вормс в Михайловском  театре,  в  Петербурге.  В  числе
свидетелей больше всех выдавалась старая лягушка  (по  вызову  обвинительной
власти), та самая, которая когда-то

              ...на лугу, увидевши вола,
              Задумала сама в дородстве с ним сравняться... -

     но,  вопреки  свидетельству  дедушки  Крылова,  не   лопнула   (лягушки
удивительно как эластичны), а явилась в настоящем деле  главной  доносчицей.
За нею виднелось  несколько  десятков  мелких  головастиков,  большая  часть
которых была вызвана защитой, и, наконец, в особой  лохани,  широко  разинув
пасть, нервно плескалась щука,  относительно  которой  Громобой  был  долгое
время в нерешительности, вызвать ли  ее  в  качестве  свидетельницы  или  же
посадить на скамью обвиняемых в качестве  укрывательницы,  так  как  большая
часть оставивших отечество пискарей была ею заглотана. На столе вещественных
доказательств лежали: во-первых, карась,  долженствовавший  быть  на  скамье
подсудимых,   но   ошибкою   зажаренный   в   сметане;   во-вторых,   точный
фотографический снимок с струй, которые образовались в  реке  при  поспешном
бегстве пискарей. За решеткой присяжных заседателей не было  никого,  потому
что процесс был политический, а у присяжных заседателей политического смысла
не полагается.
     Ровно в час самый лихой из судебных приставов возгласил: суд идет! -  и
вслед за этим возгласом в залу выплыли: Иван Иваныч,  Петр  Иваныч  и  Семен
Иваныч, Но так как они были в мундирах и при цепях, то назывались не Иванами
Иванычами, а судьями. Впечатление, произведенное их появлением,  было  самое
примиряющее. Всем показалось, что вместе с ними пришла и Прасковья  Ивановна
и что сейчас она скажет: милости просим  закусить!  А  ежели  закуски  и  не
будет, то, во всяком случае, Иван Иваныч расскажет, какой с ним вчера  казус
был. Играл он в винт: так - он с Семен Иванычем, а так - Петр Иваныч с Ефрем
Иванычем. Только назначает он три в пиках,  а  Семен  Иваныч  перебивает:  в
таком разе я назначаю три в  червях!  А  у  него,  Иван  Иваныча,  ни  одной
червонки нет, а у  Семен  Иваныча  нет  ни  одной  пиковки.  Видит  он  беду
неминучую, назначает четыре в пиках, а Семен Иваныч опять перебивает: а я  в
таком разе четыре в червях! И остались без четырех...
     Разумеется, Иван Иваныч ничего подобного не рассказал (он  так  глубоко
затаил свое горе, что даже Семену Иванычу не мстил, хотя со  вчерашнего  дня
от всей души его ненавидел),  но  общая  уверенность  в  неизбежности  этого
рассказа была до того сильна,  что,  когда  началось  чтение  обвинительного
акта, все удивленно переглянулись между собой, как бы говоря: помилуйте!  да
это совсем не то!
     Сущность обвинительного акта заключалась  в  следующем.  Издревле  река
Кашинка славилась своими пискарями. Во все времена обыватели  города  ловили
пискарей всеми дозволенными способами и готовили из них прекраснейшую уху, о
чем  еще  в  XIV  столетии  свидетельствовал  кашинский  летописец.  Однажды
установившись на прочном основании, дело это шло своим порядком, не порождая
преувеличенных надежд, но не возбуждая ни в ком и тревожных опасений. Только
в 1723 году река Кашинка едва не опустела, так как всех пискарей потребовали
в Петербург ко двору, в  видах  обрусения  реки  Мьи  (нынешняя  Мойка).  Но
большинство тогдашних пискарей сказалось в "нетех",  и  года  через  два-три
убыль без труда пополнилась. За исключением этого  кратковременного  случая,
недостатка в пискарях никогда не замечалось,  хотя  в  иной  год  попадались
пискари крупнее, а в другой - мельче. Но с начала шестидесятых годов, вместе
с наступлением эпохи реформ, начинаются  между  пискарями  волнения.  Вместо
того  чтоб  быть  благодарными  за  дарование   свободы,   они   придумывают
всевозможные уловки для избежания закидываемых сетей и неводов  и  в  то  же
время целыми массами эмигрируют из родной реки. Куда они эмигрировали -  это
и доселе составляет тайну, но самый факт эмиграции  был  уже  тогда  замечен
некоторыми благомыслящими гражданами. Опасаясь, что  вкусная  и  питательная
уха, которою они привыкли подкреплять свои силы, в непродолжительном времени
отойдет в область предания, они настойчиво указывали  подлежащей  власти  на
угрожающую опасность, но так как в то время все  вообще  правительство  было
заодно с пискарями, то понятно, что и местная полицейская  власть  не  сочла
себя вправе употребить энергические усилия, дабы пресечь  зло  в  самом  его
зародыше. И вот зло развилось. В течение всего прошлого года не было поймано
ни одного пискаря, а в нынешнем году, с вскрытием реки,  повторилось  то  же
явление.  Тогда  полицейская  власть  встревожилась  и  решилась  вмешаться.
Громогласно дав мятежникам три предостережения относительно непременной явки
в уху, она закинула разом  несколько  неводов;  но,  протащив  их  по  всему
протяжению реки в  пределах  городской  черты,  ничего  не  изловила,  кроме
головастиков и лежащего в тарелке больного пискаря. В таком  виде  это  дело
поступило на распоряжение прокурорской  власти,  которая  сочла  необходимым
подвергнуть  его  тщательному  исследованию.  Следствие,  произведенное  под
личным наблюдением прокурора окружного суда, с участием  всех  прокуроров  и
судебных следователей кашинского округа, привело к следующим результатам: А.
_Относительно всех вообще пискарей_. Несомненно, что  с  их  стороны  был  в
настоящем случае заговор и предумышленное сопротивление властям.  Будучи  по
закону обязаны являться, по первому требованию, в  уху,  они  не  только  не
обратили   должного   внимания   на   сделанные   им   полицейскою   властью
предостережения, но прямо ослушались ее приглашений, несомненно действуя при
этом по обдуманному наперед общему плану. Доказательств существования  этого
общего плана имеется в деле  более  нежели  достаточно.  Во-первых,  пискари
исчезли из реки именно в ту самую минуту, когда начальство  изготовляло  для
поимки их сети и невода. Очевидно, они были предупреждены. И  действительно,
в  деле  имеются  данные,  доказывающие,  что  их  предупредил  о   делаемых
приготовлениях карась, живший у исправника в пруде,  соединяющемся  с  рекою
Кашинкой протоком. Сам карась чистосердечно сознался  в  этом  преступлении,
оправдываясь, будто бы он действовал в этом случае  на  основании  какого-то
циркуляра. Но по какому ведомству,  когда  и  за  каким  Э  был  издан  этот
циркуляр - указать не мог. К сожалению, этот карась был,  по  недоразумению,
изжарен в сметане, в каковом виде и находится  ныне  на  столе  вещественных
доказательств (секретарь подходит к столу, поднимает сковороду с  загаженным
мухами карасем и говорит: вот он!); но если б он был жив, то, несомненно,  в
видах смягчения собственной вины, пролил бы свет на это, впрочем, и без того
уже ясное обстоятельство. Стало быть,  пискари  знали;  а  ежели  знали,  то
должны были спокойно плавать и  с  доверием  ожидать.  Но  они  вместо  того
обдумали  общий  план,  которым  и  воспользовались  в  решительную  минуту.
Во-вторых, самый процесс бегства свидетельствует  об  его  предумышленности.
Бегство совершилось с быстротой, совершенно не  свойственной  пискарям,  что
доказывается точным фотографическим снимком  струй,  оставленных  бежавшими.
Стоит взглянуть на этот снимок (секретарь берет его со стола и говорит:  вот
он!), чтоб убедиться, что такую путаницу перекрестных следов могут  оставить
только существа, достоверно  знающие,  что  ожидает  их  впереди,  и  потому
имеющие полное основание спешить.  Говорят,  будто  бы  пискари  оттого  так
быстро прыснули в разные стороны, что испугались щуки, которая в  это  время
заплыла в Кашинку из Волги; но спрошенная по сему предмету щука  представила
к следствию одобрительное свидетельство от полиции, из которого  видно,  что
она неоднократно и прежде появлялась в реке Кашинке, и всегда  с  наилучшими
намерениями. Но, кроме того, даже  вызванные  защитой  головастики  -  и  те
свидетельствуют, что еще задолго до исчезновения пискареи  у  них  уже  были
шумные сходки, на которых потрясались основы и  произносились  пропаганды  и
превратные толкования; а лягушка, видевшая в лугу  вола,  прямо  показывает,
что не только знает о сходках, но и сама не раз тайно, залегши в  грязь,  на
них присутствовала и слышала собственными ушами, как однажды было решено:  в
уху не идти. Таким  образом,  исчезновение,  с  одной  стороны,  совершилось
быстро, а с другой - медленно  и  обдуманно.  Затем,  хотя  следствие  и  не
разъяснило достоверным образом, куда девались мятежные пискари, оставили  ли
они отечество навсегда  или  до  сих  пор  укрываются  в  волнах  оного,  но
обстоятельство это для правосудия безразлично.  Они  не  явились  по  вызову
начальства, а это больше нежели оставление отечества. Б. Что же касается,  в
частности, до находящегося на скамье подсудимых больного пискаря, то хотя он
и утверждает, что ничего не знал и не знает об этой истории, потому-де,  что
был болен и, по совету врачей, лежал в иле, но запирательству  его  едва  ли
можно дать веру, ибо вековой опыт  доказывает,  что  больные  злоумышленники
очень часто бывают вреднее, нежели самые здоровые.
     "А  по  сему  и  принимая  во  внимание  все  вышеизложенное,  заключал
обвинительный  акт,  предаются  уголовному  суду  нижеследующие   лица:   А.
З_а_о_ч_н_о - _все вообще бежавшие из реки Кашинки пискари_,  по  обвинению:
1)  в  недозволенном  оставлении  отечества,  или  в   преступлении,   оному
равносильном;  2)  в   предумышленном   сопротивлении   подлежащей   власти,
выразившемся в неявке, по ее вызову, в уху, и 3) в  составлении  заговора  с
целью неисполнения законных требований  начальства,  хотя  и  без  намерения
ниспровергнуть оное. Каковые преступления предусмотрены 666 ст.  всех  томов
св. зак. Росс.  имп.  Б.  _Пискарь  без  имени  и  отчества,  известный  под
названием Ивана Хворова_ - по обвинению в знании изложенных выше поступков и
деяний и в недонесении об них подлежащей власти; причем хотя и не было с его
стороны деятельного участия в заговоре, но сие произошло не от воли  его,  а
от воспрепятствования хворостью, по предписанию врачей. Каковое преступление
предусматривается уложением о наказаниях, карманным оного изданием".

        ^TXXIV^U

     Чтение  обвинительного  акта  произвело  смешанное   впечатление.   Все
отдавали справедливость бдительности прокурорского надзора, но в то же время
чувствовали невольное сострадание к бедному больному пискарю, который  целых
два года томился в тарелке (даже воду в ней не каждый день освежали),  тогда
как главные злоумышленники плавали на свободе, насмехаясь над всеми усилиями
правосудия. В особенности же сожалел о подсудимом один из конвоировавших его
жандармов, рядовой Тарара, который тесно сблизился с ним во время двухлетних
скитаний по следствиям и полюбил  его  как  сына.  Во  всяком  случае,  всех
несколько утешило, что пискаря будут судить не по большому  Уложению,  а  по
карманному. Только дамочки оставались легкомысленно-индифферентными к участи
подсудимого и, сравнивая его мизерную,  изнуренную  фигурку  с  цветущими  и
пышущими  здоровьем  кашинскими  сведущими  людьми,  отдавали   предпочтение
последним.
     Затем, когда волнение мало-помалу  улеглось,  Иван  Иваныч  позвонил  в
колокольчик, и началось представление под названием:

        "ЗЛОПОЛУЧНЫЙ ПИСКАРЬ, "
                                    или
                      ДРАМА В КАШИНСКОМ ОКРУЖНОМ СУДЕ

        "ДВЕ КАРТИНЫ "

     Сцена       представляет       залу       заседаний,       свойственную
кашинско-белозерско-устюженскому  окружному   суду.   Действующие   лица   и
обстановка поименованы и описаны выше.

        "КАРТИНА ПЕРВАЯ "

     Иван Иваныч. Подсудимый Иван Хворов! расскажите, что  вам  известно  по
настоящему делу?
     Подсудимый (делает чрезмерные усилия, чтоб ответить, но ничем не  может
выразить свою готовность, кроме чуть заметного движения хвостом).
     Иван Иваныч (не понимая). Я должен заметить вам,  подсудимый,  что  чем
больше вы будете  упорствовать...  (Петр  Иваныч  высовывается  вперед.)  Вы
желаете предложить вопрос, Петр Иваныч? (К публике.)  Господа!  Петр  Иваныч
имеет предложить вопрос!
     Петр Иваныч (говорит  солидно,  произнося  слова  в  нос).  В  практике
кашинского   окружного   суда   установился   прецедент...    (Умолкает    и
прислушивается, как будто эти слова сказал не он, а Семен Иваныч.)
     Иван Иваныч. Подсудимый! вы слышали? (Пискарь  молчит.)  Повторяю  вам,
пискарь...
     Жандарм Тарара (движимый  жалостью).  Иен  болен.  Дуже,  вашескородие,
нездоров.
     Иван Иваныч (пошептавшись с  Семеном  и  Петром  Иванычами).  Но  ежели
так... господин прокурор! не угодно ли  вам  будет  дать  по  сему  предмету
заключение?
     Прокурор  (поспешно  перелистывает  карманное   уложение,   но   ничего
подходящего не находит). Мм... мм... я полагал бы... я полагаю,  что,  ввиду
болезненного состояния  подсудимого,  можно  ограничиться  предложением  ему
кратких  и   несложных   вопросов,   на   которые   он   мог   бы   отвечать
необременительными телодвижениями.  Нет  сомнения,  что  господа  защитники,
которым должен быть понятен язык пискарей, не  откажут  суду  в  разъяснении
этих телодвижений.
     Адвокаты Шестаков и Перьев (увлекаясь легкомысленным  желанием  уязвить
прокурора и в то же время запасаясь кассационным поводом). С своей  стороны,
мы думаем, что язык пискарей более известен обвинителю, нежели нам;  ибо  он
целые два года жил в реке, разыскивая корни и нити по этому делу.
     Иван Иваныч. Что же теперича делать?
     Голос из публики. Самое лучшее - выпить и закусить. (Общий смех.)
     Иван Иваныч (сердито ищет глазами, но в то  же  время  машинально  трет
рукою под ложечкой).  Предваряю,  что  я  дальнейших  нарушений  порядка  не
потерплю. Ибо если б даже и чувствовалась потребность закусить,  то  в  этом
еще ничего нет  предосудительного.  И  притом  все  в  свое  время.  Господа
судебные пристава! извольте смотреть в оба! (В публике новый  взрыв  смеха.)
Нечего смеяться-с! стыдно-с! Повторяю  свой  прежний  вопрос:  что  теперича
делать? (Семен Иваныч выдвигается вперед.) Вы желаете сказать  ваше  мнение,
Семен Иваныч? (К публике.) Господа! Семен  Иваныч  имеет  сказать  несколько
слов!
     Семен Иваныч (встает и бравирует, как будто хочет сказать, что он и  не
в таких переделках бывал). В практике кашинского окружного суда  установился
прецедент... (Краснеет и садится.)
     Иван Иваныч  (вспоминая  о  вчерашнем  винте  и  желая  уязвить  Семена
Иваныча).  То-то...  "прецедент"!  Господин   прокурор!   прошу   вас   дать
заключение!
     Прокурор (судорожно хватается за  карманное  уложение,  но  в  судебные
прения неожиданно вмешивается жандарм Тарара).
     Тарара. Позвольте, вашескородие, минэ за него говорить! Я усе панымаю!
     Иван Иваны ч. Вот и прекрасно. Стало быть, мы можем продолжать судебное
следствие... Отвечайте, подсудимый! признаете ли вы себя виновным?
     Тарара. У чом, вашескородие?
     Иван Иваныч (дразнится). У чом?! У усем!!
     Тарара. Виноват, вашескородие.
     Иван Иваныч. То-то. Подсудимый! Слышите?
     Тарара. Точно так, вашескородие.
     Иван Иваныч. Итак, подсудимый сознался.  Теперича  можно,  стало  быть,
приступить к выслушиванию свидетельских показаний. Господин  секретарь!  все
свидетели налицо?
     Адвокат  Шестаков.  Я  имею  сделать  заявление.  Подсудимый   никакого
сознания не делал, а созналось за него  совершенно  постороннее  делу  лицо.
Прошу занести об этом в протокол.
     Иван Иваныч (качая  головой).  Ах-ах-ах!  всегда-то  вы  так,  господин
Шестаков! Правосудие идет своим ходом, а вы препятствуете! Как же с этим нам
быть? господин прокурор! ваше заключение?
     Прокурор (перелистывает карманное уложение и делает  вид,  что  нашел).
Полагаю, что домогательство защиты следует оставить  без  последствий...  на
основании 1679 статьи.
     Адвокат Перьев (язвительно).  Статья,  о  которой  говорит  обвинитель,
касается раскольников, не приемлющих священства, а к процессуальной  стороне
политических дел никакого отношения не имеет.
     Иван Иваныч. Ах-ах-ах! Как же это, Федор Павлыч, вы так? спапашились...
а? (Головастики смеются.) Вы  чего  смеетесь!  ждите  своей  очереди!  Федор
Павлыч! за вами слово!
     Прокурор (нимало не смущаясь и смотря на Перьева в упор). Это по одному
изданию - действительно так; а по другому изданию та же 1679 статья...
     Иван Иваныч. Так я и знал. А все вы, господин Перьев!  Правосудие  идет
своим ходом, а вы прерываете! Предупреждаю, что, ежели  это  повторится  еще
раз, я лишу вас слова. Я добр, но не потерплю,  чтобы  правосудие  встречало
препятствия на пути своем!
     Адвокат Перьев. Позвольте, Иван Иваныч!  Иван  Иваныч.  Здесь  не  Иван
Иваныч, _а господин судья_.
     Перьев (не обращая внимания). Ах, Иван Иваныч!
     Иван Иваныч (строго). Вы упорствуете, господин Перьев? Лишаю вас слова.
Извольте немедленно оставить скамью защиты!
     Петр Иваныч и Семен Иваныч (вместе). В  практике  кашинского  окружного
суда установился прецедент...
     Иван Иваныч. Ну да, прецедент. Господин Шестаков! Вам  одним  вверяется
защита интересов вашего клиента. А теперь будем выслушивать свидетелей.
     Перьев поспешно обирает бумаги с конторки  и  с  радостью  удаляется  в
публику. В это время в двери