ми   молодыми  марксистами
семинарии он  в  противовес  более  умеренным  левым  взглядам  проповедовал
революционный  экстремизм10. А  как  только Джугашвили узнал о фракционном  расколе в  русской
социал-демократии и понял его политическое  значение, он  сразу же поддержал
большевиков. Принявшего  марксизм  отчасти  потому, что  его  боевой  натуре
сильно  импонировала  теория классовой  борьбы, Джугашвили  не потребовалось
уговаривать  следовать  воинственным революционным курсом, который определил
Ленин,  по  своему  интерпретируя  учение  Маркса.  Стать  одним из  главных
сторонников большевизма в Грузии его побудил прежде  всего тот  факт, что  в
большевизме  -  этой  доктрине  "твердых" -  он  почувствовал себя в  родной
духовной стихии.

     Апостол Ленина
     По его собственным словам, Джугашвили начал знакомиться с деятельностью
Ленина "с конца 90-х годов и особенно после 1901 г.,  после издания "Искры".
Выступая  28 января  1924  г., через несколько дней  после смерти Ленина, на
вечере воспоминаний Кремлевских курсантов,  он сказал, что впервые установил
связь с Лениным "в  порядке переписки" из сибирской  ссылки  в 1903 г. после
того как  пришел  к убеждению, что "он один понимает  внутреннюю сущность  и
неотложные нужды нашей  партии". Об этом  Джугашвили написал проживавшему за
границей другу, и  Ленин, которому этот друг показал письмо,  прислал ответ,
содержавший "бесстрашную" критику партийной практики  и замечательно  ясный,
хотя  и краткий план работы партии на ближайший период, изложенный сжатыми и
смелыми  фразами, каждая из  которых "не говорит, а стреляет".  В этой связи
Сталин заметил: "Не могу себе простить, что это письмо Ленина, как  и многие
другие  письма,  по  привычке  старого  подпольщика,  я  предал  сожжению"11.
     В  данной  истории  переплелись  факты с  вымыслом. Джугашвили  не  мог
отправить  письмо  за границу и  получить  ответ за тот  короткий промежуток
времени, который он  провел  в Новой Уде, а  царская администрация  не имела
обыкновения  заранее  сообщать  ссыльным, какой конкретно  населенный  пункт
определен  местом  ссылки.  С  другой  стороны,  Джугашвили действительно  в
октябре 1904 г. отправил из  Кутаиси проживавшему  в  Лейпциге своему  другу
Давиташвили письмо с восторженным отзывом о Ленине, и Ленин, как известно, в
самом  деле  (после того  как  Давиташвили переслал  ему  письмо Джугашвили)
ответил,  назвав  в своем  послании  кутаисского  корреспондента  "пламенным
колхидцем"12.  Более
того, существует сходное по содержанию ленинское письмо, которое, однако, не
было  адресовано  лично Джугашвили.  Речь  идет о  брошюре  Ленина "Письмо к
товарищу  о  наших  организационных  задачах",  отпечатанной  на  гектографе
сибирской  социал-демократической  организацией  в  июне 1903  г. и  имевшей
хождение среди политических заключенных тех мест  как раз в то  время, когда
Джугашвили    находился    на    пути    в    Иркутск    и    Новую    Уду13. Что он знал и высоко
ценил этот  документ, подтверждает  высказанная в  конце письма  из  Кутаиси
просьба: "Получил ли 6  руб.; или  нет? На этих днях получишь еще. Не забудь
прислать  с  тем  субъектом  брошюру "Письмо к товарищу", - здесь многие  не
читали ее"14.
     Явно неправдоподобный характер истории, рассказанной военным курсантам,
нисколько не умаляет ее значения. Сопоставляя факты, мы можем заключить, что
Джугашвили тогда уже слышал о Ленине и  что по пути к месту сибирской ссылки
он получил  копию "Письма  к товарищу", которое  произвело на него  огромное
впечатление.   И   не   удивительно.   Сквозь   сжатые   строки    изложения
организационного плана била  ключом увлеченность  Ленина проектом подпольной
партийной  организации. Как вспоминал  Сталин в 1924  г.,  в брошюре смелыми
точными  штрихами  была  набросана  программа с  множеством  организационных
деталей,  не имевшая аналогии в предшествующей марксистской  литературе.  Не
могло не наполнить  чувством  удовлетворения и не произвести впечатления  на
молодого комитетчика  из партийного  подполья  сделанное  Лениным в "Письме"
заявление о том, что состоящие  из  профессиональных  революционеров местные
партийные комитеты, "должны руководить всеми  сторонами местного  движения и
заведывать  всеми  местными  учреждениями,  силами  и  средствами  партии"15.   Это  настолько
соответствовало умонастроению Джугашвили, что, читая "Письмо"  в  1903  г. в
Сибири,  он  легко мог  вообразить, что послание  адресовано  лично  ему,  а
пересказывая  данную историю в 1924 г., почувствовать себя вправе  несколько
приукрасить факты. Кроме того, подчеркивая сразу же после смерти Ленина факт
установления  с  ним  личных  отношений именно  в 1903  г.,  то  есть в  год
возникновения  большевизма,   Джугашвили  таким  путем  как  бы  обосновывал
правомочность своих притязаний на преемственность.
     Итак,  в  Тифлис  он  вернулся,  должно быть,  в  начале 1904  г. и без
промедления ринулся в гущу внутрипартийной потасовки на стороне большевиков,
а  в  конце года в корреспонденции  из  Кутаиси  выразил восхищение, которое
ощущал  по  отношению  к Ленину  - своему избранному вождю  и  наставнику  в
революционном движении.  К тому времени  он  уже прочитал изложенный  в "Что
делать?"  ленинский  план построения партии, и это, вероятно, стало для него
самым  захватывающим  чтением  после  "Отцеубийцы".  Во  всяком  случае,   в
переписке  Джугашвили  показал  себя  убежденным  и  горячим  сторонником  и
защитником  этой хартии  большевизма.  Он не  только безоговорочно воспринял
аргументацию  Ленина,  но  и  высказал  свое  мнение  относительно  наиболее
эффективных  путей  опровержения  критиков  ленинского плана (имелись в виду
Аксельрод,  Роза Люксембург, Вера Засулич и Плеханов). Теоретические  выпады
Плеханова  против   Ленина  он  назвал   войной   с   ветряными  мельницами,
демонстрируя  тем  самым  полное  пренебрежение к  установившейся  репутации
Плеханова  как глубокого знатока марксизма  (в  то  время  довольно  дерзкий
поступок   для  безвестного   молодого   провинциального   подпольщика).   В
действительности речь  шла о том, руководитель ли дает массам программу и ее
обоснование  или же  масса руководителю, "кто кого  возвышает  до  понимания
программы,  руководители руководимых или  последние  первых?" Если, дескать,
теория и  программа  социализма  вырабатываются в  умах  знающих людей, а не
возникают непосредственно из стихийного  движения масс, то  тогда они должны
быть  внесены  в движение извне. Пролетариат следовало возвысить до сознания
истинных  классовых интересов. В этом, подчеркнул Джугашвили, состояла идея,
которую  с полным  правом можно было  назвать ленинской,  поскольку до  него
никто  в  русской партийной Литературе не высказывал  ее  так ясно, как он16.
     В  письмах из  Кутаиси  Джугашвили предстает  перед  нами  восторженным
учеником,  для которого Ленин является  величайшим  толкователем марксизма в
русском движении, "горным орлом" (как указывалось в одном из  писем). Причин
же  для восторгов было немало. Во-первых,  ленинская  концепция  организации
профессиональных  революционеров   как  необходимого  фактора   политической
революции   подчеркивала   важную   роль  людей,   подобных  Джугашвили.   В
соответствии с  этой концепцией они  становились подлинными творцами будущей
революционной  истории,  а   их   деятельность  в  качестве   агитаторов   и
пропагандистов,  вносящих   в  рабочий  класс   марксистское   революционное
сознание,  превращалась  в  тот  момент в  главное  партийное  поручение,  в
непременное  условие  грядущей социалистической  революции.  Джугашвили  был
вполне   удовлетворен   такой   идеей.  В   статьях  "Коротко  о   партийных
разногласиях" и "Ответ  "социал-демократу""  он жестоко  бичевал  грузинских
критиков    "замечательной    книги"    Ленина    "Что   делать?"17.
     Во-вторых, на  Джугашвили  произвел  глубокое впечатление  воинственный
характер учения Ленина. Ему, нашедшему  в Марксовой теории классовой  борьбы
особую  привлекательность, не  мог  не прийтись  по  душе  ленинский вариант
марксизма, в котором главный упор делался именно  на  классовую  борьбу. Это
был  марксист не  мирного, профессорского  типа,  похожий  на  Плеханова,  а
горевший ненавистью человек, призывавший русский народ  на борьбу с казенной
Россией  во имя  социализма. Со страниц  своих произведений  Ленин предстает
перед  нами  непримиримым  противником царизма и  связанной  с  ним  русской
аристократии. Среди сочинений русских марксистов нет другого такого второго,
столь глубоко проникнутого воинственным духом классовой борьбы. Это, кстати,
нашло отражение  и  в  терминологии,  которую  применял  Ленин, рассуждая  о
революционной  партии.  Организация  революционеров  не  раз  сравнивалась с
элитарной военной организацией, членам которой как профессиональным солдатам
революции предстояло встать во главе "мобилизованной армии" всего народа. Им
следовало превратить  каждую фабрику в  "крепость",  создать "армию рабочего
класса",  которая "все теснее  и теснее будет  смыкать свои  ряды" и наконец
двинется на  штурм царизма  в  ходе "всенародного  вооруженного восстания"18.
     Рассуждения   Ленина   относительно   необходимости   иметь   небольшую
централизованную,  состоящую  из отборных кадров  и действующую из  подполья
партийную  организацию,  кружили  голову молодому грузинскому последователю,
который не  только ненавидел казенную Россию, но и  воображал себя  таким же
борцом и победителем, каким был Коба. В  статьях Джугашвили о партии военная
образность  проступала  даже  еще  сильнее, чем у  Ленина.  В работе  "Класс
пролетариев  и  партия  пролетариев"  от 1  января  1905 г. он  рисовал  две
сражающиеся  России  как  "две  большие армии",  каждая со  своим "передовым
отрядом" в виде  политической партии. Авангардом "армии пролетариев", по его
словам,  являлась  социал-демократическая  партия,  у  "армии  буржуазии"  -
либеральная  партия. Как он писал, пролетарская партия -  это не философская
школа  и  не  религиозная  секта,  а  "партия  борьбы",  которая  "руководит
борющимся пролетариатом". "Боевая группа руководителей", - говорилось далее,
- должна быть по  количеству своих членов гораздо меньше класса пролетариев,
по  своей сознательности  и  опыту  стоять  выше  его  и представлять  собой
сплоченную организацию. Только в таком  случае  партия-де  может  обеспечить
необходимое руководство "пролетарской армией". Последняя фраза повторялась в
статье многократно19.
     Ленинская  концепция  революционной  партии не  только  соответствовала
воинственному  складу ума  Джугашвили,  но  и  способствовала  возникновению
нового и важного в психологическом отношении чувства групповой солидарности,
ощущения принадлежности к  сообществу избранных. Чтобы в полной мере оценить
значение данного обстоятельства, следует вспомнить, что, сделавшись бунтарем
против  общественных порядков в  Грузии  на рубеже столетий, он конечно  же,
почувствовал себя очень одиноким, особенно после ухода из семинарии.  Вполне
возможно, что  именно острая потребность  в дружеском  общении побудила  его
спровоцировать в  1899 г. исключение некоторых товарищей из семинарии (если,
разумеется, принять на веру версию Верещака) и таким путем вынудить их стать
революционерами.  С основной социал-демократической  группой  Тифлиса он  не
ладил, а Ладо  Кецховели в в январе 1900  г. переехал в Баку, чтобы избежать
ареста тифлисской полицией. И  хотя  с  приездом в город летом  того же года
ленинского  эмиссара  Виктора  Курнатовского у  Джугашвили  появились  новые
контакты,  все  же  создается впечатление,  что  у  него не  было  какого-то
определенного круга общения.
     Мы уже отмечали склонность Джугашвили к изоляции.  Она в известной мере
проявилась еще в детстве  и стала более очевидной в семинарии,  хотя он, как
видно, сохранил  способность к дружбе. Ворошилов, который в 1906 г. во время
Стокгольмского  съезда  проживал  с  Джугашвили  в одной комнате, нашел  его
весьма общительным и вспоминал, что "у него были удивительно лучистые глаза,
и   весь    он   был   сгустком   энергии,   веселым   и   жизнерадостным"20. Джугашвили  удалось
наладить  довольно тесные отношения с целым рядом кавказских  большевиков  в
первую очередь  с  Енукидзе  и  Орджоникидзе. Более того,  он сумел, как  мы
знаем, создать семью.
     Вместе  с  тем  совершенно  очевидно,  что,  несмотря  на   собственную
квазиизоляцию, Джугашвили ощущал потребность в общении.  Однако по причинам,
указанным  выше,  а  также потому,  что  с  ним было трудно ужиться,  данная
потребность  не  была  удовлетворена.  Этим   прежде  всего  объясняется  то
воодушевление  с  которым  он  воспринял  ленинскую  концепцию  партии,  как
элитарной   организации  революционных   руководителей,  связанных  взаимным
доверием. В книге "Что  делать?" Ленин выступил против принятого в  немецкой
социал-демократии гибкого правила, касавшегося партийного членства. В особых
условиях России,  утверждал  он, в партию  следует принимать не всякого, кто
признает ее программу, а только того, кто также готов и  способен работать в
одной из партийных организаций, обычно  как профессиональный революционер. В
условиях  нелегального  существования  Ленин  считал  такие  демократические
процедуры, как выборы партийного  руководства, в принципе нецелесообразными.
Вместо этого  организация  должна  была основываться на "полном товарищеском
доверии между революционерами". Если кто-то злоупотребит  доверием,  то  для
"избавления  от  негодного члена  организация  настоящих  революционеров  не
остановится ни  перед  какими средствами". Кроме того,  разве  настоящий, не
игрушечный  демократизм  не  входил   как  часть  в   целое  в  это  понятие
товарищества?21.
     Ленин     охотно     признал,     что     существовавшая     Российская
социал-демократическая   партия   мало   соответствовала   нарисованной   им
идеализированной картине  революционного братства. К концу своих рассуждений
о боевой  централистской организации  он  воскликнул: "Вот  о  чем  нам надо
мечтать!" Но имел  ли право марксист мечтать, отрываясь от реальности? И как
бы отвечая невидимому  оппоненту, Ленин процитировал слова русского радикала
60-х  годов  прошлого столетия  Дмитрия  Писарева:  "Разлад  между  мечтой и
действительностью не приносит никакого вреда, если только мечтающая личность
серьезно  верит в  свою мечту, внимательно вглядываясь  в  жизнь, сравнивает
свои наблюдения со своими воздушными замками и вообще добросовестно работает
над  осуществлением своей фантазии. Когда  есть какое-нибудь соприкосновение
между    мечтой    и    жизнью,    тогда    все    обстоит   благополучно"22.
     Деятельная,        дружная         и        сплоченная         общность
революционеров-единомышленников  существовала лишь  на  бумаге. Но даже  как
сугубо теоретическая концепция  она  приобрела для Джугашвили большой смысл,
ибо  утоляла неудовлетворенную потребность  в  единении.  Это был тот  самый
боевой  союз,  к членам  которого он  мог с  гордостью  причислить  и  себя.
Неважно, что союз этот только складывался и что причислять себя к нему можно
было пока лишь мысленно.  Почему бы, по-настоящему, не поверить в мечту и не
постараться  превратить  ее в  реальность?  Почему  бы  не  представить себя
принадлежащим    к   нарождающейся    общности    революционеров,    которым
предопределено повести армию пролетариев на триумфальную битву с царизмом?
     Подобный ход мыслей Джугашвили подтверждает статья "Класс пролетариев и
партия  пролетариев".  В  ней  он  отстаивал большевистскую  точку  зрения в
принципиальном  споре  (расколовшим  партию  надвое),  относительно условий,
которые давали  право  называться членом партии. Правильной он считал только
"замечательную  формулировку"  Ленина.  Партию следовало  рассматривать  как
"организацию руководителей",  а прием  в  члены  -  как ограниченную  акцию,
осуществляемую   в  интересах   этой  организации.   Только  "платонического
принятия" партийной программы было недостаточно. Допустить в партию болтуна,
готового  на словах  признать программу, было бы "осквернением святая святых
партии".  И  далее:  "До  сегодняшнего   дня  наша  партия  была  похожа  на
гостеприимную   патриархальную   семью,   которая   готова    принять   всех
сочувствующих.   Но   после   того,   как   наша   партия   превратилась   в
централизованную  организацию, она сбросила  с себя патриархальный  облик  и
полностью   уподобилась  крепости,   двери  которой  открываются  лишь   для
достойных".  Сравнение  с крепостью упоминалось  в  статье неоднократно. "Мы
должны, - говорилось в ней, -  быть крайне бдительными и не должны забывать,
что   наша  партия   есть  крепость,  двери  которой  открываются  лишь  для
проверенных". Ущербность формулировки меньшевика Мартова, касавшейся условий
приема в члены партии, состояла  якобы  в том,  что  для него "партия  -  не
крепость,  а  банкет,  куда  свободен  доступ для всякого  сочувствующего"23.
     Образность данного  изложения  ленинской  доктрины  в  гораздо  большей
степени раскрывает скорее мышление ученика, чем наставника. Джугашвили нашел
у  Ленина  концепцию  общности,  отвечавшую его  внутренним потребностям,  и
переработал ее на свой лад.  Партию не  следовало представлять как  аморфную
ассоциацию плохо организованных сторонников программы, нет, это -  слаженный
союз избранных по своей преданности и компетентности. Его можно было бы даже
сравнить с религиозной общиной, ибо, по выражению Сталина, членство в партии
-  "святая  святых". Так  временами  бывший  семинарист  незаметно  для себя
переходил на  религиозную терминологию.  Это наводит на  мысль  о  том,  что
членство  в  партии  революционеров  он представлял как  что-то  похожее  на
принадлежность  к церковной  иерархии. Такое впечатление усиливало следующее
заявление: "...только партийные  комитеты могут достойным образом руководить
нами,  только  они  осветят  нам  путь  в  "обетованную  землю",  называемую
социалистическим  миром!"24.  Но ведь партийная  общность была прежде  всего союзом борцов. Не
банкетом и не гостеприимной семьей, а "крепостью", двери которой открывались
только  достойным  и  испытанным.  Данная  метафора  перекликалась  с  более
поздней, когда  Джугашвили назвал  партию  "своего  рода орденом  меченосцев
внутри государства Советского..."25.  Сравнение  соответствовало  его представлению  о  партии,
нашедшему  выражение  в выступлении в связи со смертью Ленина.  Тогда он,  в
частности, сказал:
     "Товарищи! Мы, коммунисты, - люди особого склада. Мы скроены из особого
материала.  Мы  -  те,  которые  составляют  армию   великого  пролетарского
стратега, армию товарища Ленина.  Нет ничего  выше, как честь принадлежать к
этой армии.  Нет  ничего  выше,  как  звание  члена  партии,  основателем  и
руководителем  которой является  товарищ Ленин.  Не всякому дано быть членом
такой  партии.  Не  всякому дано выдержать  невзгоды  и  бури,  связанные  с
членством  в такой партии. Сыны рабочего  класса, сыны нужды  и борьбы, сыны
неимоверных лишений  и  героических усилий - вот  кто,  прежде всего, должны
быть членами такой партии"26.
     Таковой  оказалась  ленинская  "мечта"   о  партии,  пропущенная  через
сознание и окрашенная эмоциями его грузинского апостола.

     Как стать героем
     Будучи   подростком,  Джугашвили   нашел  в  Кобе  тот  образ,  который
соответствовал его потребности перевоплотиться в героя. Поступив в семинарию
и  встав  на  путь  бунтовщика,  он  не перестал  ощущать  эту  потребность.
Иремашвили  приписывает  ему  безграничное желание быть  героем масс  и даже
высказывает мысль, что Джугашвили  отверг христианского  бога именно потому,
что        сам        мнил       себя        богоподобной        личностью27. Как