бы там ни было,
а он, бесспорно, был человеком  с легкоранимым  самолюбием  и воспринимавшим
себя чересчур  серьезно.  Как  говорилось выше,  об  этом  свидетельствует и
закрепившаяся  за  ним  в  семинарии  репутация  "обидчивого  характера",  с
несвойственной  грузинам неспособностью  воспринять  шутку в  свой адpec.  В
последующем это находит подтверждение в стихотворениях, написанных им вскоре
после   поступления    в   семинарию.   Особенно   примечательной   является
повторяющаяся тема великой "надежды".
     Иллюстрацией могут служить следующие  строфы, взятые из двух  различных
поэм,  которые он  опубликовал  в "Иверии"  в  1895 г. под  псевдонимами  И.
Дж-швили и Сосело:

     ...И этою надеждою томимый,
     Я радуюсь душой и сердце бьется с силой
     Ужель надежда эта исполнима,
     Что мне в тот миг, прекрасная, явилась?

     И знай, - кто пал, как прах, на землю,
     Кто был когда-то угнетен,
     Тот станет выше гор великих,
     Надеждой яркой  окрылен28.

     В  той  мере,  в  какой  эти  стихи  в  состоянии что-то  рассказать  о
сокровенных  мыслях поэта  в момент их сотворения,  они  говорят  о растущем
честолюбии и страстном желании славы.
     Джугашвили  представлял  себе  революцию полем,  на котором  добывается
слава.  Некоторые книги,  прочитанные  в  начале пребывания в семинарии, вне
всякого сомнения еще  больше  подхлестнули  его воображение. В книге В. Гюго
"93-й год", которую он предположительно прочел до  или после  конфискации ее
инспектором Гермогеном, Великая Французская революция разворачивается в виде
грандиозной  битвы противостоящих друг  другу армий, как сага  о героизме  и
подвигах. В  галерее революционных  героев романа главной фигурой представал
бывший священник Симурдэн. Гюго писал, что в нем жили два человека - "один с
нежной  душой, а другой - мрачной", что "он  носил в себе абсолют". Мятежный
семинарист, которому  уже  не составляло особого труда вообразить себя таким
священником,  должно  быть,   с   интересом   прочитал  следующий   абзац  с
характеристикой этого героя:
     "Он  был  праведник  и сам  считал себя непогрешимым. Никто ни разу  не
видел,  чтобы взор его увлажнили  слезы. Вершина добродетели, недоступная  и
леденящая.  Он  был  справедлив  и  страшен  в  своей   справедливости.  Для
священника в революции нет середины. Превратности революции могут привлечь к
себе  священника лишь из самых низких  либо из  самых высоких побуждений; он
или гнусен или велик. Симурдэн  был велик, но это величие замкнулось в себе,
ютилось в недосягаемых кручах, в негостеприимно мертвенных  сферах: величие,
окруженное  безднами.  Иные  горные  вершины  бывают  так  зловеще  чисты"29.
     Будучи уверенным в том, что революционный строй должен быть безжалостно
суровым по отношению к тем, кто не защищает новый  порядок,  а также  к тем,
кто  является представителем старого,  Симурдэн  осуждает  на  казнь  своего
бывшего  ученика,  доблестного  молодого  революционного  командира  Говэна,
отпустившего  на  свободу  несколько  взятых  в  плен врагов  революции.  Он
поступает так, несмотря на то что Говэн единственный во всем  мире  человек,
который ему по-настоящему дорог. Симурдэн  руководит казнью,  а затем лишает
себя жизни выстрелом из пистолета.
     Какое  бы  глубокое впечатление  ни произвел  на  Джугашвили священник,
вступив на  революционный путь, он  остался верен своему  прежнему прообразу
героя  и  избрал партийную кличку Коба30. Самые первые  свои  статьи он  подписывал "Коба" и "Ко".
Позднее  этот  псевдоним  или  его начальная буква  присутствовала  в  таких
известных комбинациях, как Коба  Иванович, К.  Ко  и К.  Като.  Не отказался
Джугашвили  от него и тогда,  когда примерно в 1910 г. взял партийную кличку
Сталин  я  "К"   или  "Ко"  продолжали  появляться  в  качестве  инициалов31.  В  революционном
движении он приобрел известность как "Коба Сталин". Письмо, посланное Ленину
в 1915 г. из сибирской ссылки он пометил:  "Ваш Коба". В 1917 г. он все  еще
подписывался  "К. Сталин", а свои настоящие  инициалы  он начал использовать
только  после  Октябрьской  революции,   указывая  в  документах:  "Народный
комиссар И. Сталин".
     Нет  ничего  удивительного  в  том,  что  он  вступил  в  революционное
движение, воображая себя Кобой.  У Казбеги Коба - отважный воин,  защищавший
униженных  и угнетенных  от притеснителей  (тот  факт,  что последними  были
главным образом русские, имел второстепенное значение). И как мы уже видели,
для Джугашвили революционное движение представляло собой прежде всего борьбу
с  классом  угнетателей.  Следовательно,   быть   одновременно  и   Кобой  и
революционером-марксистом  становилось  возможным.  Еще   естественнее   это
выглядело после знакомства с ленинским учением о партии, как о всероссийском
союзе  опытных и  преданных  борцов с царизмом. Разве отряд воинов, например
Шамиля,  не был прообразом революционной партии? Разве  не требовался теперь
молодой неустрашимый боец, способный  взять на себя роль Кобы? Прочитав "Что
делать?"  Джугашвили  больше  не  сомневался  в  том,  что  Ленин  мечтал  о
выдвижении "из наших  революционеров  социал-демократических  Желябовых,  из
наших  рабочих русских Бебелей, которые  встали бы  во главе  мобилизованной
армии и подняли  весь народ  на расправу с позором и проклятием России". Для
марксиста  Кобы  это прозвучало  как  боевой  призыв,  и  полный  нетерпения
Джугашвили записался в ленинский революционный отряд.
     В  Ленине   он  нашел  нового,  достойного  подражания  героя,  который
определил всю  его дальнейшую жизнь. Джугашвили видел  в  Ленине  великого и
бесстрашного  борца, который зовет пролетарскую Россию  на борьбу с  Россией
буржуазной  и сам идет во главе первой. В речи перед кремлевскими курсантами
в 1924 г. он вспоминал, что в 1903 г. Ленин казался ему не  просто одним  из
руководителей партии,  а необыкновенным человеком. "Когда я сравнивал его  с
остальными руководителями нашей партии,  - сказал Сталин,  -  мне все  время
казалось, что соратники  Ленина  -  Плеханов,  Мартов, Аксельрод и  другие -
стоят ниже Ленина целой головой, что Ленин в сравнении с ними не просто один
из  руководителей,  а  руководитель  высшего  типа, горный орел,  не знающий
страха в борьбе и смело ведущий вперед партию по неизведанным путям русского
революционного  движения"32.
     То,  что он думал действительно так, подтверждают  написанные в 1904 г.
письма  из  Кутаиси,  в которых  Джугашвили не  только  отличает  Ленина  от
Плеханова,  Аксельрода  и  других, но и называет своего героя орлом. На него
произвела впечатление та твердая решимость, с которой Ленин  отстаивал  свои
взгляды. "Человек, стоящий на нашей позиции, - писал Джугашвили своему другу
Давиташвили,  -  должен  говорить  голосом  твердым  и непреклонным. В  этом
отношении      Ленин      -      настоящий     горный      орел"33.
     Такая  витиеватая кавказская образность наводит  на мысль  о том, что в
тот  период  Коба  видел  в  Ленине Шамиля  на  социал-демократический  лад.
Дальнейшие   высказывания  Сталина  перед   кремлевскими  курсантами  только
подтверждают это  предположение. Относительно первой встречи  с  Лениным  на
Таммерфорсской  конференции  в  1905 г.  он  рассказал:  "Я надеялся увидеть
горного  орла  нашей   партии,   великого   человека,  великого   не  только
политически,  но,  если угодно,  и физически,  ибо Ленин  рисовался  в  моем
воображении в виде великана, статного  и представительного. Каково  же  было
мое  разочарование, когда  я  увидел  самого  обыкновенного  человека,  ниже
среднего роста,  ничем, буквально  ничем не  отличающегося  от  обыкновенных
смертных". Его  разочаровало и  то, что  Ленин, не появился, как и  подобает
"великому человеку", попозже, а пришел раньше и запросто беседовал "с самыми
обыкновенными делегатами конференции". Лишь впоследствии он будто  бы понял,
что эта  простота и скромность, это  стремление  остаться незаметным или  по
крайней мере не бросаться  в глаза и не  подчеркивать свое высокое положение
представляли собой  "одну из самых сильных сторон Ленина, как  нового вождя,
новых масс, простых и обыкновенных масс, глубочайших "низов" человечества"34.
     Столь  пристальное  наблюдение  за  поведением  Ленина  в  тот  момент,
несомненно, говорит о страстном желании молодого Джугашвили  брать пример со
своего героя35. Ленин
в  глазах Джугашвили был истинным революционным  руководителем,  каким и ему
хотелось бы стать в меру собственных  способностей.  На  Кавказе  Джугашвили
прослыл  "вторым  Лениным",  и не  только потому,  что настойчиво  отстаивал
ленинские  позиции,   но  еще   и  потому,  что  копировал  ленинский  метод
аргументации и  стиль изложения. Арсенидзе,  который  в  те годы хорошо знал
Джугашвили,  оставил  следующее  заслуживающее внимание  свидетельство:  "Он
преклонялся перед Лениным,  боготворил  Ленина. Он жил  его аргументами, его
мыслями, копировал его бесподобно, настолько, что мы в насмешку называли его
"левой   ногой  Ленина"36.  Не  исключено, что  идентификация с Лениным повлияла на  решение
Джугашвили избрать партийной  кличкой  фамилию  "Сталин". Не в пример  таким
революционным   псевдонимам,  как  Троцкий,  Каменев,  Зиновьев  и  Молотов,
псевдоним Сталин был созвучен конспиративной фамилии Ленин.
     Преклонение Джугашвили перед  Лениным  нисколько не шло  вразрез с  его
честолюбием и самолюбованием. Напротив, оно усиливало эти черты.  Во-первых,
Ленин  был  живым примером возможности достижения на  поприще  революционной
политики высокого  положения.  Во-вторых, Ленин убедительно доказывал, что в
этой  сфере было достаточно  места  не  только для  одного  гиганта. Он ведь
призывал других  встать рядом с  ним  во  главе  движения и  разделить славу
победы,  а  в  книге  "Что  делать?"  подробно  излагал  мысль  о  том,  что
социал-демократия  нуждается  в таких  же  "корифеях", которых выдвинуло  из
своей среды народническое  движение 70-х годов прошлого столетия. Для Ленина
партийное  членство  было  синонимично руководству  массами. По  его словам,
"идеалом"  социал-демократа  являлся  не  секретарь тред-юниона, а "народный
трибун",  умевший откликаться на все  и всякие проявления произвола и гнета,
владеющий  искусством   конспирации,  закаленный  в  житейских  невзгодах  и
трудностях. Так  почему  бы не  завоевать себе видное  место  рядом с горным
орлом? Почему бы не  стать  товарищем Ленину, его  правой рукой, вторым "я",
Лениным II?
     Мы  не знаем,  выразил  ли Джугашвили  свои  размышления  именно такими
словами. Однако, настойчиво подчеркивая в ранних работах тему революционного
героизма,  он  тем  самым  показал, что  его  мысли  устремлялись  в  данном
направлении. В  1910 г.  в  приветственной  статье,  посвященной  70-летнему
юбилею  вождя немецкой  социал-демократии Августа Бебеля,  Джугашвили писал:
"Кто  не  знает   Бебеля,   маститого  вождя  германских  рабочих,  когда-то
"простого"  токаря,  а  теперь  знаменитого  политического  деятеля,   перед
критикой которого, как перед ударами молота, не раз отступали  "коронованные
особы",  патентованные ученые,  слову  которого, как  слову пророка, внимает
многомиллионный пролетариат Германии?"  Затем он поведал о  том,  как Бебель
вышел из "рабочих  низов", чтобы  превратиться  в "великого борца всемирного
пролетариата", и добавил, что только марксизм мог обеспечить широкий простор
кипучей  натуре Бебеля, неутомимо  рвущегося  к разрушению старого, гнилого,
капиталистического мира. И в заключение он, явно имея в виду ленинскую мечту
о  выдвижении  "из наших рабочих русских  Бебелей",  заявил: "Да послужит он
примером для нас, русских рабочих, особенно  нуждающихся  в Бебелях рабочего
движения"37. Ранее в
статье, посвященной  памяти умершего товарища Г.  Телия,  прозвучала похожая
нота. Воздав  должное  этому  "апостолу  марксизма  (большевизма)", которого
отличали   неиссякаемая   энергия,  глубокая   любовь  к   делу,   геройская
непреклонность  и апостольское дарование,  Джугашвили продолжал:  "Только  в
рядах  пролетариата встречаются такие  люди,  как Телия, только  пролетариат
рождает таких  героев, как Телия, и тот же пролетариат постарается отомстить
проклятому  строю, жертвой которого  пал наш  товарищ  - рабочий Г. Телия"38.  В  обеих  статьях
Джугашвили  писал  о лицах  такого же низкого  происхождения, как  и он сам,
которые,  идя различными путями, стали революционными героями. Примечательно
также  и  то,  что, по  его  мнению, главная миссия  революционного  героя -
мстить. Статья о Г. Телия была подписана псевдонимом Ко.
     Совершенно ясно, что убедительная сила политической аргументация Ленина
была  не  единственным фактором, способствовавшим  превращению Джугашвили  в
пылкого ленинца. Здесь сказалась и ощущавшаяся молодым бунтарем  потребность
в психосоциальной идентификации39.  Он не  только заимствовал  у Ленина  концепцию  общности,
которая помогала вести одинокую жизнь  партийного подпольщика и  изгоя; в то
же самое время он создал концепцию самого себя, которая гармонировала  как с
потребностью в самоидеализации, так  и с его антисоциальной социальной ролью
революционера. Ленинизм утвердил его как Кобу, народного героя  - мстителя и
одновременно  открыл  возможность  стать  членом  братства  профессиональных
борцов с существующим  государственным  строем, братства, названного Лениным
"партией".  Ленинизм,  таким  образом,  помог  ему  смоделировать  для  себя
величественный  образ  благородного  революционера.  В  лице Ленина  он  дал
Джугашвили высокочтимого вождя, живой пример вершины  той славы, на  которую
он сам мог бы подняться  как  товарищ по оружию этого вождя. Не удивительно,
что Джугашвили  сделался  самым ревностным сторонником  Ленина  на Кавказе и
старался, где только возможно, во всем подражать своему герою. Теперь у него
был внутренний компас, которым он будет стараться руководствоваться до конца
дней своих.

     Смена национальности
     Все  это  самым  решающим  образом  повлияло  на  национальные  чувства
Джугашвили, серьезно ослабив духовную связь с грузинским народом. И вовсе не
потому,   что  партия,   в   которую   он  вступил,   называлась  Российской
социал-демократической  рабочей  партией. В конце  концов, в ней было  много
других грузин, которые тем не менее не перестали чувствовать себя грузинами.
В  случае  с  Джугашвили  столь разительные последствия партийного  членства
объясняются прежде  всего его  отождествлением со своим  героем  -  Лениным.
Горный  орел  был  не только  великоросом, но  и  ярчайшим примером  истинно
русского  революционера-интеллигента.  Походить  на  него  значило,   помимо
прочего,  сделаться   русским.  Для  этого   Джугашвили  располагал  нужными
языковыми  предпосылками. Хотя по-русски  он говорил с грузинским  акцентом,
сам язык, однако, уже не был для него чужим. Ко времени переезда в 1907 г. в
Баку  он владел  русским настолько,  что  свободно  писал на  нем  статьи  и
использовал  в  качестве  разговорного  языка.  Таким образом,  чтобы  стать
русским, требовалось, в сущности, только начать рассматривать себя таковым и
духовно порвать с собственной грузинской натурой.
     И если сделать первое Джугашвили побудило  стремление к идентификации с
Лениным, то пойти на второе его заставили  совсем иные чувства.  Как мы  уже
знаем,    Джугашвили    перессорился   со   многими   видными    грузинскими
социал-демократами и в партийных кругах Грузии заслужил репутацию человека с
трудным и скандальным характером. На грузинской революционной арене не имели
успеха ни он сам, ни социал-демократическое течение, к которому он примыкал.
В  том, что Грузия ни ему, ни большевизму не раскрыла объятий, Джугашвили не
был склонен винить  ни себя, ни большевизм, а саму Грузию. Он,  по-видимому,
объяснял это ее относительной отсталостью. Так, манера сопоставления Тифлиса
и Баку в  одном из "Писем  с Кавказа" в 1910  г. кое-что говорила как  о его
чувствах, так и  об этих городах. Баку он с восхищением рисовал пульсирующим
центром нефтяной промышленности, где твердая  классовая позиция  большевиков
находила живой отклик у рабочих. А вот  Тифлис, где было всего около 20 тыс.
промышленных рабочих (то есть меньше, чем солдат и полицейских), представлял
интерес лишь  "как административно-торговый  и  "культурный" центр Кавказа".
Отдаленность от крупных рынков России, по его словам вечно живых и бурлящих,
Роберт Такер. Сталин. Путь к власти


     Оригин: http://knigidz.nm.ru/tucker/




     Предисловие
     Перефразируя  известные  слова  Лютера,
Россия могла бы сказать:
     "Здесь  я  стою,   на  рубеже  между  старым,
капиталистическим, и новым,  социалистическим, миром, здесь, на этом рубеже,
я объединяю  усилия пролетариев Запада с усилиями  крестьянства  Востока для
того, чтобы разгромить старый мир. Да поможет мне бог истории".

     (Из выступления И. В.  Сталина в Баку в ноябре
1920 г.)
     У биографической литературы о Сталине есть свои традиции. Авторы обычно
начинают с описания Закавказья -  региона,  расположенного южнее Кавказского
горного хребта, между Черным  и  Каспийским морями, как исторического  места
смешения  народов Европы и Азии. Затем они вкратце  рассказывают о Грузии  и
грузинском  городке Гори,  где в 1879 г.  появился  на  свет  мальчик  Иосиф
Джугашвили, позднее  известный  всему  миру под фамилией Сталин. После этого
повествование следует в хронологическом порядке.
     Хотя  предлагаемая  книга  тоже  биографического  жанра, она  построена
несколько по иному  принципу, обусловленному спецификой самой темы: личность
и общественно-политическая  сфера. Я ставил себе целью не просто пересказать
биографию  конкретного  лица, но и высветить  ее  связь  с историей.  Будучи
жизнеописанием  человека,  который в зрелые  годы стал  таким неограниченным
правителем, какой до тех  пор  не встречался ни в одном современном  крупном
государстве,  эта  книга  может  быть  также  названа исследованием процесса
формирования    диктатора    и   условий,    способствовавших   установлению
деспотического режима.
     Появившиеся   после   смерти   Сталина   в   1953   г.   многочисленные
разоблачительные материалы не  оставляли никаких сомнений относительно того,
что  его  имя войдет  в  историю  как  символ  тирании.  Ставшие  достоянием
гласности  факты  неопровержимо  доказывают,  что  Сталин  был  человеком  с
диктаторскими наклонностями. Но, к сожалению,  как это часто бывает, многое,
ныне  очевидное, в  то  время  не привлекло  внимания. По всем  признакам  в
партийной олигархии, которая правила Россией в первые годы Советской власти,
мало кто видел в Сталине  потенциального диктатора. В  лице Ленина советское
руководство  имело сильного, но не деспотического лидера, которого  окружала
целая  плеяда   прославленных  революционных  деятелей  рангом  пониже:  Лев
Троцкий,  Григорий  Зиновьев, Лев  Каменев,  Николай Бухарин, Карл  Радек  и
другие.  По  сравнению с  ними  Сталин  не  был  столь  известен  вне высших
партийных кругов, где многие считали  его  посредственной личностью, которой
нечего   опасаться.  Сталин  выдвинулся   в  дореволюционном  большевистском
движении как  организатор партии,  один из  ее  "комитетчиков", работавших в
российском  подполье.  В  ноябре 1917 г., когда партия взяла  власть в  свои
руки, Сталин  стал в ленинской республике Советов заметной фигурой, хотя еще
и не лидером самого верхнего эшелона. Однако прошли какие-то пять лет, и вот
он уже  руководитель  высшего ранга.  Помимо деятельности  в главных органах
управления,  где вырабатывалась  политика, Сталин  в  качестве  Генерального
секретаря  ЦК занял в партии  ключевую  позицию,  обеспечившую  ему огромное
влияние в низовых партийных  организациях. И все же в высших  большевистских
кругах на него продолжали смотреть сверх