дложение
комиссии приняли  большинством голосов, причем многие воздержались.  В  этот
момент    Костров    (Жордания)    крикнул    из    зала:    "Протестуем!"78
     Хотя    в   грузинской   социал-демократии   большевики    представляли
оппозиционное  меньшинство,  грузинский  большевизм  как  движение  все-таки
существовал.  На первых  порах, однако, Джугашвили не  играл в  нем  главной
роли.  Показателем  его малозаметной роли в  этот первый период  служит  тот
факт, что он не  оказался  в  числе  15 делегатов от  местных групп, которые
собрались  в  ноябре  1904 г. в  Тифлисе  на первую конференцию закавказских
большевиков. Не было его и среди четырех делегатов Закавказья, приезжавших в
апреле  1905  г.  в  Лондон на  большевистский  III Съезд партии,  названный
Троцким       "учредительным       съездом       большевиков"79. Дебют Джугашвили в более
высоких большевистских органах состоялся в конце того же года на конференции
в Таммерфорсе. К тому времени он уже  стал  влиятельной фигурой, правда не в
общепартийных делах, а среди  большевиков  местного уровня. Между прочим, во
время  коротких поездок на партийные съезды в  Стокгольм и Лондон Джугашвили
впервые  имел  возможность  познакомиться   с  жизнью  за  границей,  однако
сомнительно,  чтобы  он провел много времени  вне  пределов зала  заседаний.
Шестинедельное  пребывание  в  Кракове  и  Вене  в  начале  1913  г.  -  это
единственный другой известный выезд  Джугашвили за  рубеж,  предшествовавший
поездке  в 1943  г. в  Тегеран на переговоры с премьер-министром Черчиллем и
президентом Рузвельтом.
     Вернувшись в  июне  1907 г. из Лондона в Закавказье, Джугашвили лишь на
короткое время  остановился в Грузии, а затем обосновался в Азербайджане,  в
Баку.   Социал-демократическая   работа   велась   главным   образом   среди
многонациональной  массы   нефтяников,  которые  составляли  почти  четверть
200-тысячного  городского населения.  Здесь, как  и в Грузии после революции
1905  г., преобладали меньшевики, и большевики стремились изменить ситуацию.
Джугашвили  включился в  фракционную  борьбу  в  привычной  роли  партийного
организатора-нелегала.  Поскольку  Бакинский социал-демократический  комитет
находился  в  руках  меньшевиков,  он  поначалу   являлся  комитетчиком  без
комитета. Однако  организационные усилия, предпринятые им совместно с такими
ведущими бакинскими большевиками, как С. Шаумян, А. Енукидзе, П. Джапаридзе,
С.  Спандарян   и   С.   Орджоникидзе,  завершились  созданием  в   октябре,
конкурирующего большевистского Бакинского комитета, членом которого  стал  и
Джугашвили80.
     В последующие месяцы он сосредоточил внимание на новом для себя поприще
революционной   деятельности:   на   профсоюзной   работе.  Много   позднее,
оглядываясь  назад,  он   скажет,  что  во  время  острых  конфликтов  между
рабочими-нефтяниками и нефтепромышленниками на  собственном  опыте убедился,
"что      значит      руководить       большими      массами      рабочих"81.  Это  руководство
включало практические  действия по организации забастовок и оказанию влияния
на профсоюзную  политику, а также  подготовку статей по вопросам  труда  для
легальной  большевистской  профсоюзной  газеты  "Гудок". Вначале Джугашвили,
по-видимому, занял  воинственную  левацкую  позицию,  выступая  за  максимум
партийного  контроля  над  профсоюзами и за  бескомпромиссную  ориентацию на
всеобщую  стачку,  в то  время  как  Джапаридзе  и  другие  большевики более
умеренных    взглядов   склонялись   к   признанию   автономии   профсоюзной
деятельности, к  использованию также  и других,  менее  острых  форм  борьбы
рабочих. В конце концов позицию Джугашвили отвергли,  и он стал поддерживать
более   гибкую   большевистскую   политику,  которая   в   начале   1908  г.
способствовала заметному успеху социал-демократов, особенно  большевиков, на
выборах  рабочих делегатов в совет, которому поручили  подготовить платформу
для     запланированных     переговоров     с     работодателями82.
     Но    именно    эти    успехи   послужили    причиной    ареста    ряда
социал-демократических  активистов.   Джугашвили   (работавшего  тогда   под
псевдонимом Нижарадзе) арестовали 25 марта 1908 г. и заключили  в Баиловскую
тюрьму Баку, где, продержав  до начала ноября,  затем выслали сроком  на два
года в Вологодскую губернию. Туда  он отправился обычным "этапным порядком",
то есть двигаясь от  тюрьмы к тюрьме  в группе, в  которую по пути вливались
другие заключенные. В январе 1909 г. его отправляют из Вологодской городской
тюрьмы на  место ссылки  в  Сольвычегодск. По  дороге, передвигаясь опять же
"этапным  порядком" и,  по  всей видимости,  пешком,  он  заболевает  тифом,
какое-то  время находится  в  больнице в  Вятке  и  достигает Сольвычегодска
только к концу  февраля. Через четыре месяца Джугашвили бежит на юг и в июле
1909 г. опять объявляется в  бакинском  подполье.  В марте 1910 г. его вновь
арестовывают и, продержав в Баиловской тюрьме, в начале сентября  возвращают
в  Сольвычегодск, предварительно вручив предписание кавказского  наместника,
воспрещающее проживание на  Кавказе в  течение пяти лет.  Отбыв двухгодичную
ссылку  в Сольвечыгодске, Джугашвили избирает Вологду  местом жительства под
надзором  полиции.  В  сентябре   он  нелегально  выезжает  в  Петербург  по
фальшивому  паспорту  на  имя Чижикова,  где  устанавливает связь с  Сергеем
Аллилуевым  и  другими большевиками. После ареста в декабре  его  высылают в
Вологду   на   три   года,   но   в   начале   1912   г.  он  снова  бежит83.  И это  был  еще не
последний побег.
     Завершая хронику  жизни  молодого  Джугашвили, нужно  сказать несколько
слов о его  первом браке. Повествование  будет коротким,  ибо мы располагаем
очень  скудными  сведениями.  В  официальных  биографиях об  этом ничего  не
говорится,  и   то  немногое,  что  нам  известно,  почерпнуто  из  мемуаров
Иремашвили. С  невестой  Екатериной  Сванидзе Джугашвили  мог  познакомиться
через  ее  брата  Александра, который  учился  вместе  с  ним  в  Тифлисской
семинарии. Хотя Иремашвили утверждает, что бракосочетание состоялось в  1903
г.,  оно, по-видимому, произошло или в  1902 г., до первого ареста и высылки
Джугашвили,  или  же  в  1904  г.,  т. е. после этих  событий.  Вероятно, на
характерную для него привязанность к матери (о чем шла речь  выше) указывает
и тот факт, что невеста не только имела такое  же имя, но во многом походила
на  его  мать.  Екатерина Сванидзе происходила отнюдь  не из  интеллигентной
среды и не разделяла  революционных взглядов своего  брата  Александра.  Она
была  простой  грузинской женщиной, для которой  обязанности жены составляли
всю суть жизни. Как и Екатерина Джугашвили,  она была глубоко  религиозна и,
по  словам  Иремашвили,  даже молилась ночами о том,  чтобы муж отказался от
кочевой  жизни  профессионального  революционера  и  занялся   чем-то  более
основательным.  Напоминала она старшую  Екатерину и  абсолютной преданностью
Иосифу,      на     которого     "глядела...     как     на      полубога"84.  Где супруги жили во
время редких встреч - нам не известно. Вполне возможно, что в какой-то части
дома  родителей  Екатерины,  который,   как  считают,  находился  в  селении
Диди-Лило близ Тифлиса, на родине далеких предков Джугашвили.
     В 1908 г. Екатерина родила сына  Якова, а через год заболела и умерла85.  Любивший   ее
Джугашвили был глубоко  опечален.  Иремашвили, ставший  уже  меньшевиком  и,
таким образом, политическим противником, тем не менее пришел, чтобы выразить
свое соболезнование и присутствовать на панихиде в церкви, которую отслужили
в  соответствии  с  последней  волей покойной и  пожеланиями семьи Сванидзе.
Когда  небольшая процессия достигла  кладбища, рассказывал Иремашвили, "Коба
крепко пожал  мою  руку,  показал  на  гроб  и сказал:  "Coco, это  существо
смягчало мое каменное  сердце; она умерла и  вместе с ней  последние  теплые
чувства  к  людям". Он положил правую руку  на грудь: "Здесь внутри все  так
опустошено,  так непередаваемо пусто"86. Их сына вырастила в Грузии сестра матери.

     К вопросу о связи с полицей
     Так  случилось, что,  уезжая  после  очередного  неприятного инцидента,
возникшего  отчасти из-за  склонности к ссорам, Джугашвили оставлял в  душах
людей различные сомнения и  подозрения. Переезд из Тифлиса в Батум -  первое
событие такого рода. Второе,  по всей  вероятности  (как  указывалось выше),
связано  с переездом в Баку.  А отъезд из Баку мог бы в определенной степени
считаться третьим  таким эпизодом. Во всяком  случае,  бакинский период  был
омрачен  соперничеством,  которое возникло  между  ним и Степаном  Шаумяном,
ходили слухи, что местные большевики подозревали Джугашвили в том, будто он,
проинформировав   полицию,   способствовал   аресту   Шаумяна  в  1909  г.87
     Это одно из нескольких  сообщений, исходящих главным образом, из кругов
грузинских меньшевиков, свидетельствующих  о том, что Джугашвили подозревали
в доносительстве в полицию на лиц, которых ему хотелось убрать с дороги.  По
словам бывшего  эсера Семена Верещака, который в 1908 г. вместе с Джугашвили
был  в Баиловской тюрьме, последний  будто бы начал доносить (хотя еще не  в
полицию)  вскоре  после  ухода  из Тифлисской  семинарии.  В  воспоминаниях,
опубликованных в 1928 г. в русской газете в Париже, Верещак пишет, что среди
заключенных в  тюрьме были учившиеся с Джугашвили в одной семинарии, которые
якобы  рассказывали,  что  после  отчисления он  позаботился  о  том,  чтобы
исключили других  членов действовавшей в  семинарии  тайной социалистической
группы, сообщив ректору их  фамилии. Они также  говорили Верещаку,  что Coco
признался в совершенном, но оправдывал свой поступок тем, что, потеряв право
быть   священниками,    исключенные   станут    хорошими   революционерами88.   Хотя   других
свидетельств, подтверждающих причастность Джугашвили к  аресту семинаристов,
нет, нам  достоверно известно,  что осенью 1899  г. семинарию были вынуждены
покинуть около 40 учеников.  Причем обстоятельства исключения говорят о том,
что  администрация  семинарии   узнала   об  их  противозаконной  подпольной
деятельности89.
     Другие, основанные  на слухах сведения относительно возможных контактов
молодого Джугашвили с полицией в  свое время сообщили старые  большевики. По
свидетельству Роя Медведева,  в  личных бумагах некоего Е. П. Фролова, члена
партии  с  1918 г.,  есть  данные о том, как в начале  30-х  годов советский
историк партии профессор Сепп, работая  в ЦК Грузинской компартии, обнаружил
старую подшивку  материалов  царской  полиции,  среди  которых была  просьба
Иосифа Джугашвили  об  освобождении  из-под ареста  с пометкой: "Освободить,
если  согласится давать  жандармскому управлению  информацию  о деятельности
социал-демократической партии". А в кутаисских архивах будто бы нашли  донос
на  группу  социал-демократов,  подписанный  Иосифом  Джугашвили. В  третьем
случае (опять же по бумагам  Фролова) какой-то  член партии  однажды посетил
молодого Джугашвили на конспиративной квартире  в  Тифлисе  и застал  его со
старшим жандармским офицером. Позднее на вопрос о причинах присутствия этого
чиновника  Джугашвили  якобы ответил:  "Он  помогает  нам  в  жандармерии"90.
     Джугашвили мужал в чрезвычайно суровой политической среде, и отсутствие
у него щепетильности в выборе средств можно считать вполне доказанным. Кроме
того,  точно  известно,  что  охранка  часто  пыталась,  применяя  давление,
принудить    арестованных    революционеров,   особенно    молодых,    стать
осведомителями91.
Несомненно,  и  Джугашвили во время  первого  ареста  был объектом подобного
давления,   как  это  видно  из  приведенного  выше  одного   непроверенного
свидетельства. Более  того,  хотя ни  одно  из  представленных  до  сих  пор
сообщений не  является доказанным, вполне вероятно,  что  в  какой-то момент
Джугашвили действительно  согласился  передавать  полиции  информацию  или в
какие-то моменты  поступал  таким  образом,  причем  не  из  желания  помочь
полиции,  а ради достижения личных  или фракционных целей. Весьма  возможно,
что подозрения бакинских большевиков были достаточно обоснованными.
     Но  чтобы  согласиться  с  этим,  нам  вовсе  не  обязательно принимать
выдвинутый в  последние  годы  в некоторых  книгах тезис, что Джугашвили был
агентом царской полиции, то есть таким  же агентом-провокатором, как и Роман
Малиновский,   который   поднялся   на   высшие   ступени   руководства    в
дореволюционных большевистских  организациях, но  в 1917 г. был разоблачен и
расстрелян по решению Советского правительства. Доказательств подобной связи
не  обнаружила и  Верховная следственная  комиссия Временного правительства,
которая  с   марта   по  ноябрь  1917  г.  занималась   изучением  масштабов
проникновения  охранки  в  революционное  движение.  Фамилия  Джугашвили  не
значилась в подробном списке полицейских агентов, который комиссия составила
на  основании архивных  материалов  и  показаний  бывших  высокопоставленных
чиновников полиции92.
Между  прочим,  процитированное  выше  жандармское  сообщение  за   1911  г.
свидетельствует  о том, что Джугашвили не  был  достаточно  хорошо  известен
тифлисской полиции.
     В  этой  связи  следует  упомянуть еще  одно обстоятельство. В  1918 г.
московское издательство выпустило сборник документов  из архивов охранки  по
истории  большевизма.   В  них  агентами  полиции  в  социал-демократическом
движении назывались 12  человек, включая Малиновского. Джугашвили  среди них
не было. Правда, подозрительно то, что один из двенадцати фигурировал только
как  Василий. Такой  была одна  из партийных  подпольных  кличек,  которую в
разное  время, участвуя в  революционном  движении, использовал  Джугашвили.
Рассказывая об этом, Рой Медведев отмечает, что псевдоним Василий с таким же
успехом мог быть у  любого  другого члена партии. Он  также указывает на то,
что  по  полицейским  регистрациям  Сталин  проходит  поп  более  привычными
партийными  кличками Коба и  Кавказец93.  К этому  следует добавить:  если бы Джугашвили  служил
агентом царской охранки  в революционном движении, он едва ли счел возможным
использовать для прикрытия один и тот же псевдоним.
     Пока  единственным  документальным  доказательством,  представленным  в
подкрепление  тезиса  о  принадлежности   Сталина  к  полицейской  агентуре,
является  так  называемое "письмо  Еремина".  Якобы отправленный  в  1913 г.
полковником  петербургского полицейского управления А.  М. Ереминым капитану
А. Ф. Железнякову  в Енисейск документ характеризует  "Джугашвили - Сталина"
как агента охранки с  1908 по 1912 г., после чего он  будто  бы порвал с нею
всякую связь. В 1956 г. Исаак Дон Левин положил этот документ в основу книги
"Великий секрет Сталина", в которой  доказывал,  что  "большая  чистка" 30-х
годов в  России  имела целью ликвидировать всех, кто  мог  знать  о  прошлых
связях Джугашвили с царской секретной полицией. Как  было, однако, доказано,
"письмо Еремина"  является фальшивкой94.
     Другая книга, Эдварда Смита, также  посвящена вопросу, был  или не  был
Сталин  агентом полиции.  Автор  не полагается на "письмо Еремина". В  книге
доказательства  базируются  на  ряде  спекулятивных  истолкований  поступков
Джугашвили  в молодые  годы  и событий,  связанных  с его биографией  в  тот
период. Вся беда в том, что указанные  Смитом поступки  и события могут быть
интерпретированы  по-разному.  Так,  например,  Смит   раскрывает  следующий
эпизод,  который  в книге играет  важную роль:  тифлисская жандармерия могла
предложить  Джугашвили стать секретным  агентом вскоре после  его  ухода  из
семинарии  в мае 1899 г. и  он,  оставшись без работы, без  копейки денег, в
одиночестве  и  без  друзей,  не имел  другого  выбора,  как только  принять
предложение.  Шестимесячный период  безработицы после ухода  из семинарии  -
это, по мнению  Смита,  как раз такой отрезок времени, который необходим для
обучения новобранца офицером тифлисской жандармерии. Заметив, что  "мы имеем
право рассмотреть подобную возможность", Смит  затем начинает  обращаться  с
возможностью  как с непреложным фактом95.
     Вместе  с тем  нет никаких данных о  том, что  Джугашвили  в тот момент
находился  в  таком   бедственном  состоянии  и  ему  настолько  не  хватало
дружеского участия,  что полиции удалось (опять же допуская, что ему в самом
деле  это  предлагали)  склонить  к  сотрудничеству  с  ними.  Напротив,  мы
располагаем, во-первых, цитированными выше показаниями Иремашвили о том, что
некоторые бывшие  товарищи  по семинарии  сообща  время  от времени помогали
Джугашвили,  и,  вовторых,  сведениями из  его  официальной  биографии,  где
говорится, что на первых порах он немного зарабатывал, давая частные  уроки.
Более того,  нет  и  намека  на то,  что  Джугашвили когда-либо задерживался
полицией до первого  ареста  в  Батуме  в  начале 1902 г.  А  позднее,  став
комитетчиком социал-демократической  партии,  он  получил  доступ к денежным
средствам,  квартирам  и  т.  п., которыми  партия,  исходя  из  собственных
ресурсов, могла обеспечить  профессионального революционера подобного ранга.
К тому времени, когда Джугашвили переехал в Баку, или, вероятнее всего,  еще
до  переезда его  роль  в  большевистской организации уже оправдывала  такое
отношение. Деньги  для  помощи черпались из различных источников.  В  статье
"Партизанская война" Ленин утверждал, что средства, полученные  в результате
"экспроприации",  идут  на  содержание  "экспроприаторов"  - "лиц,  ведущих"
революционную   борьбу96, - а  Джугашвили, как мы видим, совершенно определенно принадлежал
к  данной категории. Другим  важным источником финансов были пожертвования в
партийную кассу со стороны состоятельных людей.
     Медведев отмечает, что, хотя большая часть архива петербургской полиции
была  уничтожена  во  время  пожара  1917  г.,  сохранившиеся  документы  не
подтверждают  подозрения, что Джугашвили  был полицейским  агентом. Медведев
представил  копии  двух  писем Центрального  государственного  исторического
архива СССР,  которые говорят об обратном. В  одном  их них, датированном 17
августа   1911   г.,  начальник  охранного   отделения  Москвы  предупреждал
начальника такого  же отделения Вологодской губернии о том, что "активный  и
очень опасный  член  Российской  социал-демократической рабочей партии"  под
псевдонимом Коба,  в  то  время завершавший  срок административной высылки в
Вологду,  поддерживает связь  с зарубежным партийным центром, откуда получил
распоряжение  выехать  за  границу  для  получения  инструкций  относительно
дальнейшей работы в  качестве  разъездного агента Центрального Комитета. Как
мы  увидим в дальнейшем, предупреждение  основывалось на  фактах. В ответном
письме  от 21 августа 1911  г. начальник охранного отделения  Вологды, некий
полковник  Конисский, указав,  что настоящая фамилия Кобы Джугашвили, описал
его  политическую деятельность в ссылке и сообщил, что при выезде из Вологды
его будет сопровождать сыщик. Конисский, в частности, писал:
     "Учитывая тот факт, что Джугашвили очень осторожен и может поэтому уйти
от одного сыщика, было бы лучше провести обыск и арестовать его уже теперь в
Вологде.   Для   этой   цели,  пожалуйста,  сообщите,  располагаете  ли   вы
информацией, необходимой для возбуждения  против Джугашвили уголовного дела,
и нет ли возражений  с вашей стороны относительно производства у него обыска
в   Вологде,  учитывая  чрезвычайно   конспиративный  характер  этой  акции.
Одновременно будет проведен обыск у всех людей, с которыми Джугашвили  здесь
поддерживает контакт".
     Медведев  замечает  (и, по-моему, совершенно  справедливо),  что трудно
себе  представить,  чтобы  подобная  переписка  касалась  агента-провокатора
поли