сталыми, смертельно усталыми. Зрачки  уменьшились
до черных точек, не больше булавочной головки. Серая радужка стала  бледной,
почти бесцветной, лишившись яркости, которую раньше отмечал Марш.
   Но он был там, и это все меняло. Йорк вышел из каюты в разгар дня, прошел
по открытым палубам, спустился по трапу и  на  глазах  всей  команды  сел  к
столу. Теперь, когда на Джошуа и его белый костюм струился  солнечный  свет,
все сплетни и страхи, порождаемые его ночным образом жизни, казались  ужасно
глупыми.
   Большую часть обеда Джошуа хранил молчание, однако  на  вопросы,  которые
ему время от времени задавали, отвечал  вполне  логично,  изредка  во  время
застольной беседы он бросал свои собственные реплики. Когда принесли десерт,
он отставил тарелку в сторону и устало положил на стол вилку.
   - Попросите Тоби выйти, - сказал он.
   Из камбуза, припорошенный мукой, вышел кок.
   - Вам не понравилась еда, капитан Йорк? Вы едва к чему прикоснулись.
   - Еда была просто превосходна, Тоби. Боюсь, что в это время суток у  меня
нет аппетита. Тем не  менее  я  здесь.  Надеюсь,  мне  удалось  вам  кое-что
доказать.
   - Так точно, сэр, - сказал Тоби. - Теперь никаких проблем не будет.
   - Отлично, - проговорил Йорк. Когда кок вернулся на камбуз, он повернулся
к Маршу. - Я решил задержаться на один день.  Мы  отплываем  не  сегодня,  а
завтра, с наступлением темноты.
   - Хорошо, Джошуа, - кивнул Марш. - Передай мне еще кусочек  пирога,  если
тебе не трудно. Йорк улыбнулся и выполнил просьбу.
   - Капитан, сегодня было бы лучше, чем завтра, - вмешался в  разговор  Дэн
Олбрайт, ковырявший в зубах костяной зубочисткой. - Я  чувствую  приближение
грозы.
   - Завтра, - твердо повторил Йорк.
   Олбрайту ничего не оставалось, как пожать плечами.
   - Тоби и Джеб могут остаться. Они нам не понадобятся, - продолжил Йорк. -
С собой я  возьму  ровно  столько  людей,  сколько  нужно  для  обслуживания
парохода. Если на борту уже имеются  пассажиры,  пусть  сойдут  на  берег  и
несколько дней подождут нашего возвращения. Так как никакой груз мы брать не
будем, подсобные рабочие тоже могут остаться. Возьмем только одну вахту. Это
осуществимо?
   - Думаю, что да, - ответил Марш. Он обвел взглядом длинный стол.  Офицеры
с интересом смотрели на Джошуа.
   - Значит, завтра с наступлением темноты, -  повторил  Йорк.  -  А  теперь
простите меня, мне нужно отдохнуть. - Он поднялся и едва  устоял  на  ногах.
Марш поспешно выскочил из-за стола, но Йорк жестом отстранил его. - Со  мной
все в порядке, - заметил  он.  -  Сейчас  я  возвращаюсь  к  себе  в  каюту.
Проследи, чтобы  до  момента  отплытия  из  Нового  Орлеана  меня  никто  не
беспокоил.
   - Ты сегодня не будешь ужинать с нами? - спросил Марш.
   - Нет. - Йорк обвел глазами кают-компанию. - Все  же  ночное  время  меня
устраивает больше, - промолвил он. - Лорд  Байрон  был  прав.  День  слишком
ярок.
   - Э-э-э? - промычал Марш.
   - Разве ты не помнишь? - сказал Йорк. - Стихотворение, которое  я  прочел
тебе на судоверфи в Нью-Олбани. Оно так подходит ?Грезам Февра?.  ?Она  идет
во всей красе..."
   - ?...как ночь ее страны?, - промолвил Джефферс, поправляя очки.
   Эбнер Марш недоуменно уставился на клерка. Джефферс,  как  бог,  играл  в
шахматы, как бог, разбирался в цифрах, даже ходил в театр, но  Марш  никогда
не слышал, чтобы он когда-либо читал стихи.
   - Вы знаете Байрона! - обрадованно воскликнул Джошуа. На минуту  он  стал
похож на себя прежнего.
   - Знаю, - согласился Джефферс, посмотрев  на  Йорка,  и  одна  его  бровь
удивленно изогнулась. - Итак, капитан, вы считаете, что наши дни на  ?Грезах
Февра? благословенны? - Он улыбнулся. - Это, несомненно, станет новостью для
Волосатого Майка и мистера Фрамма.
   Волосатый Майк грубо расхохотался, а Фрамм горячо запротестовал.
   - Эй, послушайте, три жены еще не значат, что я чем-то плох! Да  за  меня
может поручиться любая из них!
   - О чем вы? - растерянно спросил Эбнер Марш.  Большая  часть  офицеров  и
матросов команды так же, как и он, ничего не поняла.
   У Джошуа на губах играла загадочная улыбка.
   - Мистер Джефферс напомнил мне заключительные строфы этого  стихотворения
Байрона, - сказал он и начал читать:
 
   А этот взгляд, и цвет ланит,
   И легкий смех, как всплеск морской,
   Все в ней о мире говорит.
   Она в душе хранит покой.
   И если счастье подарит,
   То самой щедрою рукой
   Души невинной...
 
   - А мы невинны, капитан? - спросил Джефферс.
   - Никто не может быть совершенно невинен, - ответил  Джошуа  Йорк,  -  но
стихотворение это меня трогает, мистер Джефферс.  Ночь  прекрасна,  и  в  ее
темной красе мы можем надеяться найти покой  и  благородство.  К  сожалению,
многие люди без причины боятся тьмы.
   - Возможно, - сказал Джефферс. - Иногда все же ее следует бояться.
   - Нет, - возразил Джошуа Йорк.
   На этом он оставил их, внезапно оборвав словесную дуэль с Джефферсом. Как
только Йорк ушел, из-за стола начали подниматься  и  другие  члены  команды,
пора было  приступать  к  выполнению  своих  обязанностей.  Только  Джонатан
Джефферс не двигался с места. Он, задумавшись, продолжал сидеть  за  столом,
устремив взгляд вдаль. Марш тоже сел, чтобы доесть пирог.
   - Мистер Джефферс, - произнес он, - не знаю, что там  ждет  нас  на  этой
реке. Проклятые стихи. Все же какой прок от всех заумных речей?  Если  этому
Байрону было что сказать, почему он не сказал это простым, понятным  языком?
Ответьте мне.
   Джефферс, хлопая ресницами, перевел на него взгляд.
   - Простите, капитан, я пытался что-то вспомнить. Что вы сказали?
   Марш проглотил большой кусок пирога и  запил  глотком  кофе,  после  чего
повторил свой вопрос.
   - Дело в том, капитан, - начал Джефферс с легкой улыбкой,  -  что  поэзия
сама по себе прекрасна: то,  как  слова  сочетаются  друг  с  другом,  ритм,
картины, которые они рисуют.
   Стихи приятно слушать, когда их читают вслух. Приятен их ритм, их музыка,
словом, то, как они звучат. - Он отпил немного кофе. - Мне трудно объяснить,
если вы сами не чувствуете.  Можно  сказать,  что  они  в  какой-то  степени
походят на пароход, капитан.
   - Мне никогда не попадались стихи такие же  прекрасные,  как  пароход,  -
угрюмо заметил Марш. Джефферс усмехнулся.
   - Капитан, тогда зачем понадобилось  ?Северному  Свету?  на  своей  рубке
огромное изображение Авроры? Кораблю это не нужно. Колеса и  без  нее  будут
хорошо вращаться. Почему мы свой капитанский  мостик  и  другие  отсеки  так
искусно украсили резьбой, завитушками и всякой всячиной?  Почему  на  каждом
достойном пароходе все отделано лучшими породами дерева?  Почему  там  полно
ковров, картин, хрусталя и фарфора? Зачем свои трубы мы украсили  на  концах
цветами? Дым без труда выходил бы из них, будь они простыми.
   Марш рыгнул и нахмурился.
   - Пароходы можно строить простыми, без всяких там излишеств, -  подытожил
Джефферс, - но чем они наряднее, тем приятнее на них смотреть, тем  приятнее
на них путешествовать. То же  можно  сказать  и  о  поэзии,  капитан.  Поэт,
несомненно, мог бы изложить свои  мысли  прямо  без  всяких  выкрутасов,  но
именно ритм и размер придают им величие.
   - Что ж, похоже, - неуверенно согласился Марш.
   - Клянусь, что могу найти стихотворение, которое понравится даже  вам,  -
сказал Джефферс. - У Байрона  одно  такое  имеется.  Оно  называется  ?Конец
Сеннекериба?.
   - Это что?
   - Это не что, а кто, - поправил  его  Джефферс.  -  Это  стихотворение  о
войне, капитан. Оно написано в чудном ритме, напоминающем галоп  в  ?Буффало
Голз?. - Он поднялся и поправил сюртук. - Пойдемте, я покажу вам.
   Марш, допив  остатки  кофе,  тоже  встал  из-за  стола  и  последовал  за
Джонатаном Джефферсом. Тот вел его на корму, где находилась библиотека ?Грез
Февра?. Там Марш упал в  одно  из  огромных  кресел.  Тем  временем  главный
письмоводитель  парохода  принялся  изучать  книжные  полки,  которыми  была
уставлена вся каюта, пока не поднялся под самый потолок.
   - Ага, вот он, - наконец пробормотал Джефферс и вытащил небольшой  томик.
- Я был уверен, что у нас есть книга стихов Байрона.
   Он принялся листать страницы, некоторые из них даже  не  были  разрезаны.
Джефферс  разрезал  их  с  помощью  ногтя,  пока   не   добрался   до   того
стихотворения, которое искал. Тогда он занял  позу  и  начал  читать  ?Конец
Сеннекериба?.
   Даже Марш заметил, что стихотворению действительно присущ  тот  особенный
ритм, о котором говорил Джефферс, тем более в его исполнении.
   - Неплохо, - признал он, когда Джефферс закончил. -  Хотя  конец  мне  не
понравился. Чертовы религиозные  фанатики,  готовы  приплести  Господа  куда
угодно.
   Джефферс рассмеялся.
   - Смею  вас  уверить,  лорд  Байрон  не  относился  к  числу  религиозных
фанатиков. Скорее он был безнравственным, во всяком случае, так  утверждали.
- Клерк задумчиво посмотрел на книгу и снова начал листать страницы.
   - А теперь что вы ищете?
   -  Стихотворение,  которое  я  пытался  вспомнить  за  столом,  -  сказал
Джефферс. - Байрон написал еще одно стихотворение о ночи, которое совсем  не
соответствует.., ага, вот оно. -  Он  пробежался  по  странице  взглядом.  -
Послушайте, капитан. Называется оно ?Тьма?:
 
   Я видел сон.., не все в нем было сном.
   Погасло солнце светлое - и звезды
   Скиталися без цели, без лучей
   В пространстве вечном; льдистая земля
   Носилась слепо в воздухе безлунном.
   Час утра наставал и проходил -
   Но дня не приводил он за собою...
   И люди - в ужасе беды великой
   Забыли страсти прежние... Сердца
   В одну себялюбивую мольбу
   О свете робко сжались - и застыли...
 
   Голос письмоводителя звучал мрачно,  обреченно;  стихотворение  оказалось
длинным, гораздо длиннее, чем все  предыдущие.  Вскоре  Марш  утратил  смысл
слов, но они все равно трогали его и бросали в озноб, от чего делалось не по
себе.
   Иногда в памяти оставались отдельные фразы и отрывки строк; стихотворение
было проникнуто  ужасом,  безнадежностью,  отчаянием.  В  нем  говорилось  о
тщетности мольбы, о безумии  и  величии  погребальных  костров,  о  войне  и
голоде, об озверевших людях.
 
   ...Кровью куплен кусок был каждый;
   Всякий в стороне Сидел угрюмо, насыщаясь в мраке.
   Любви не стало; вся земля полна
   Была одной лишь мыслью: смерти - смерти,
   Бесславной, неизбежной.., страшный голод
   Терзал людей.., и быстро гибли люди...
   Но не было могилы ни костям,
   Ни телу.., пожирал скелет скелета.
 
   Джефферс продолжал читать, одно зло сменяло другое, пока  наконец  он  не
подошел к финалу:
 
   Ничего
   Не шевелилось в бездне молчаливой.
   Безлюдные лежали корабли
   И гнили на недвижной, сонной влаге...
   Без шуму, по частям валились мачты
   И, падая, волны не возмущали...
   Моря давно не ведали приливов...
   Погибла их владычица - луна;
   Завяли ветры в воздухе немом...
   Исчезли тучи... Тьме не нужно было
   Их помощи.., она была повсюду...
 
   Он закрыл книгу.
   - Бред какой-то, - сказал Марш. - Такое впечатление,  будто  это  написал
человек в лихорадке. Джонатан Джефферс слабо улыбнулся.
   - Но о Господе здесь нет ни слова.  -  Он  вздохнул.  -  Мне  кажется,  у
Байрона на тьму было два взгляда. В этом стихотворении так мало  невинности.
Интересно, капитану Йорку оно знакомо?
   - Конечно, знакомо, - кивнул Марш, выбираясь из кресла. - Дайте-ка мне. -
Он протянул за книгой руку. Джефферс передал ему томик.
   - Заинтересовались поэзией, капитан?
   - Не имеет значения, - ответил Марш и сунул книжку в карман. - Вам что, в
контору не надо?
   - Надо, - вздохнул Джефферс и откланялся.
   Эбнер Марш постоял в библиотеке еще три или четыре минуты. Чувствовал  он
себя как-то странно; стихотворение произвело на капитана сильное впечатление
и очень встревожило. Может, в стихосложении и есть какой прок,  подумал  он.
Он решил познакомиться с книгой поближе, когда будет время,  и  поразмыслить
над ней самому.
   Но впереди Марша поджидали собственные дела, и  он  оставался  занят  всю
оставшуюся часть дня до самого вечера. И совершенно забыл о томике,  лежащем
у него в кармане. Карл Фрамм намеревался отправиться в Новый  Орлеан,  чтобы
поужинать в ?Сент-Луисе?, и Марш решил составить  ему  компанию.  На  ?Грезы
Февра? они вернулись, когда уже пробило полночь. Когда Марш  раздевался,  то
снова наткнулся на книжку. Он осторожно положил ее на  прикроватный  столик,
надел ночную рубаху и устроился почитать при свете свечи.
   В ночном  сумраке  и  одиночестве  каюты  парохода  стихотворение  ?Тьма?
показалось ему еще более зловещим, хотя написанные на страницах слова уже не
несли той печати холодной угрозы, которая слышалась в исполнении  Джефферса.
Все же они тревожили его. Он полистал  страницы  и  снова  перечитал  ?Конец
Сеннекериба? и ?Она идет в  красе?,  и  некоторые  другие  стихи,  но  мысли
постоянно возвращались к ?Тьме?. Несмотря на ночную жару, по спине  капитана
поползли мурашки.
   На форзаце книги красовался портрет Байрона. Марш принялся  рассматривать
его. Довольно красивый, темноволосый, с чувственным ртом, он  напоминал  ему
креола; с первого взгляда было ясно, почему женщины так бегали за ним,  хотя
он и был хромоног. Несомненно, человек благородного происхождения.
   Под картинкой имелась подпись:
 
ДЖОРДЖ ГОРДОН БАЙРОН 
1788-1824 
 
   Эбнер Марш продолжал рассматривать черты лица поэта, пока не  понял,  что
завидует ему. Чувство красоты доселе было Маршу недоступно; если он и мечтал
о величественных роскошных пароходах, так, вероятно, потому,  что  внутренне
ему  недоставало  красоты.  С   его   неуклюжестью,   бородавками,   большим
приплюснутым носом о женщинах Маршу и думать было нечего.  В  молодые  годы,
когда он бороздил реку на плоскодонках и сплавлялся на плотах,  даже  потом,
когда уже работал на пароходах, Марш регулярно  посещал  известные  места  в
Натчезе-под-холмом и Новом Орлеане, где за весьма разумную цену можно  найти
себе утеху на ночь.
   Впоследствии, когда Марш стал владельцем грузопассажирской компании ?Река
Февр?, у него в Галене, Дубьюке  и  Сент-Поле  имелись  женщины,  каждая  из
которых согласилась бы выйти за него замуж, попроси он их об этом. Это  были
хорошие, дородные вдовушки, знающие цену крепкому  здоровому  мужчине  вроде
него, да со всеми пароходами в придачу. Однако после  той  злополучной  зимы
они быстро утратили к Маршу интерес. К тому же ни одна из них  полностью  не
соответствовала его запросам. Когда Эбнеру Маршу приходилось думать о  таких
вещах - а делал он это довольно редко, - ему мечталось о темноглазых  дамах,
похожих на креолок, и смуглолицых  свободных  квартеронках  Нового  Орлеана,
податливых и грациозных, как пароходы.
   Марш фыркнул, задул свечу и пытался уснуть. Мысли не  давали  ему  покоя.
Время  от  времени  в   темных   закоулках   памяти   вспыхивали   отдельные
пугающе-зловещие слова:
 
   Час утра наставал и проходил -
   Но дня не приводил он за собою...
   ..насыщаясь в мраке,
   Любви не стало
   И люди - в ужасе беды великой
   Забыли страсти прежние...
   ..Кровью куплен
   Кусок был каждый;
   ...удивительный человек.
 
   Эбнер Марш подскочил в постели и теперь сидел, выпрямившись. Сна  как  не
бывало. В груди гулко колотилось сердце.
   - Проклятие!.. - Он нашел спички, зажег на прикроватном столике  свечу  и
открыл томик стихов в том месте, где был изображен Байрон.  -  Проклятие,  -
снова повторил он.
   Марш быстро оделся. Ему отчаянно не хватало грубой силы - мышц Волосатого
Майка с черной железной дубинкой или трости-шпаги  Джонатана  Джефферса.  Но
это касалось только их двоих, его самого и Джошуа Йорка. К тому  же  он  дал
слово никому ничего не рассказывать.
   Ополоснув лицо, Марш взял свою трость из  древесины  пекана  и  вышел  на
палубу, мечтая об одном: чтобы на корабле оказался  священник  или  хотя  бы
крест. Томик стихов лежал у него в кармане. Дальше,  на  пристани,  выпуская
клубы пара, стоял другой пароход; там вовсю кипели погрузочные работы;  Марш
даже  слышал  тягучую  песню,  которую  завели  грузчики,  перетаскивая   по
перекинутым на палубу доскам тяжелую свою поклажу.
   У двери Джошуа Йорка Марш поднял трость и собрался  было  постучать,  но,
одолеваемый сомнениями, замешкался. Джошуа просил его не беспокоить.  Джошуа
страшно не понравится то, что Марш намеревается сказать ему. А ведь все  это
яйца выеденного не стоит, просто стихотворение расстроило его  и  навело  на
дурные мысли или он съел что-то не то. Все же, все же...
   С поднятой тростью, хмурый и недовольный собой,  Марш  все  еще  стоял  у
порога, когда дверь вдруг бесшумно распахнулась.
   Внутри было темно, хоть глаз коли. Луна и звезды  едва  освещали  дверной
проем; за ним все поглотила бархатная непроницаемая  чернота.  В  нескольких
шагах от двери маячила неясная тень. Лунный свет коснулся босых  ступней,  и
тень приняла смутные очертания человеческой фигуры.
   - Входи, Эбнер, - донесся из темноты голос.
   Эбнер Марш переступил через порог.
   Тень шевельнулась, и дверь внезапно закрылась. Марш слышал,  как  лязгнул
замок. Он не видел ни зги. Сильная рука  схватила  его  и  потащила  вперед.
Потом капитана толкнули назад; на мгновение он испугался, но тут  же  ощутил
под собой мягкое сиденье.
   В темноте раздался шорох. Марш слепо обернулся, пытаясь  хоть  что-нибудь
разглядеть в темноте.
   - Я не стучал, - услышал он собственный голос.
   - Нет, - сказал в ответ Йорк. - Я слышал, как ты подошел.  Я  ждал  тебя,
Эбнер.
   - Он сказал, что вы придете, - прозвучал  второй  голос.  Мягкий  женский
голос с оттенком горечи. Валерия.
   - Вы? - изумился Марш.
   Он сразу смешался и разозлился, почувствовал себя неуверенно; присутствие
Валерии все осложняло.
   - Что вы здесь делаете? - спросил Марш.
   - Я могла бы спросить вас о том же, - мягко ответил  голос.  -  Я  здесь,
потому что нужна Джошуа, капитан. Чтобы помочь ему. А  это  стоит  большего,
чем все ваши слова, вместе взятые. Вы и вам подобные так подозрительны,  так
благочестивы...
   - Достаточно, Валерия, - остановил ее Джошуа. - Эбнер, я не  знаю,  зачем
ты пришел сегодня, но знал, что рано или поздно ты снова придешь. В партнеры
мне нужно было брать тупицу, человека, который без вопросов выполнял бы  мои
приказы. Я понимал, что пройдет немного времени, и  ты  раскусишь  ту  ложь,
которой я напичкал тебя в Натчезе. Я видел, как ты наблюдал за нами.  И  мне
все известно  о  твоих  маленьких  проверках.  -  Он  натужно,  с  хрипотцой
рассмеялся. - Святая вода, подумать только!
   - Как.., значит, ты узнал? - спросил Марш.
   - Да.
   - Проклятый мальчишка.
   - Не суди его строго. Он тут ни при чем, Эбнер, хотя я  заметил,  как  за
ужином он пялился на меня. - Смех у Джошуа был напряженным, жутким.  -  Нет,
об этом мне сказала сама вода. Через несколько дней  после  нашего  с  тобой
разговора передо мной на столе появляется стакан  чистой,  прозрачной  воды.
Что, по-твоему, я должен был думать? Все это время, проведенное на реке,  мы
пили грязную воду  с  мутным  осадком.  С  тем  количеством  земли,  которое
оставалось на дне стакана, я уже давно мог бы разбить собственные грядки.  -
Он издал  сухой  звук,  отдаленно  напоминавший  выражение  радости.  -  Или
заполнить собственный гроб.
   Последнее Эбнер Марш пропустил мимо ушей.
   - Или взболтать и выпить вместе с водой, - вставил он.  -  Как  поступают
речники. - Он помолчал. - Или просто люди.
   - Ага, вот мы и добрались до сути вопроса. - Джошуа надолго замолчал, и в
каюте от мрака и гнетущей тишины стало как будто тяжело дышать. - Ты  принес
с собой крест, Эбнер? Или кол?
   - Я принес вот что, - сказал Марш, вытащил томик стихов и швырнул  его  в
темноту, в то место, где, по  его  расчету,  должен  был  находиться  хозяин
каюты.
   Он уловил звук движения и шлепок. Запущенная кн