Благодаря своей ширине лестница полностью скрывала от  постороннего  взгляда
машинное отделение. Выше она раздваивалась и, изящно изгибаясь,  расходилась
в  противоположные  стороны,  давая  доступ  на  вторую  палубу,  называемую
котельной.
   Они  прошли  вдоль  правого  борта  судна.  Возглавлял  процессию   Марш,
размахивающий тростью, следом за ним  шел  Браун  с  фонарем.  Сапоги  гулко
печатали  шаг  по  звонкому  дереву  верхней  палубы.  Все   с   восхищением
разглядывали тонкую готическую резьбу стоек и перекладин  перил.  Изысканной
формы,  они  сплошь  были  покрыты  орнаментом,  составленным   из   цветов,
причудливых завитков и желудей. С носа до кормы протянулся  бесконечный  ряд
дверей и окон  кают  -  вес  двери  из  темного  орехового  дерева,  а  окна
застеклены витражами.
   - Каюты пока не обставлены, - сказал Марш и открыл дверь одной из них.  -
Мы заказали лучшие пуховые матрасы и подушки. В каждой каюте будет зеркало и
масляная лампа. Каюты второго класса больше обычных. Несмотря на то что паше
судно не сможет брать столько же пассажиров, как другое такого  же  размера,
здесь больше места. - Он улыбнулся. - Поэтому и  стоимость  проезда  сделаем
выше.
   В каждой каюте имелось по две двери; одна вела на палубу,  вторая  внутрь
корабля, в большой салон - кают-компанию парохода.
   - Кают-компания пока не завершена, - заметил Марш, - но  все  же  давайте
пройдем и посмотрим.
   Войдя в главное помещение судна, они остановились.  Браун  поднял  фонарь
высоко над головой, чтобы осветить пространство необъятного салона.  Большой
зал протянулся на всю длину паровой палубы. Ничто не прерывало его простора,
если не считать прохода посередине.
   - На носу судна располагается кают-компания для джентльменов, на корме  -
для дам. - Марш поднял трость к потолку. - Сейчас в такой темноте ничего  не
видно, однако хочу обратить ваше внимание  на  то,  что  световые  люки  над
салоном  оснащены  витражными  стеклами.   Мы   собираемся   застелить   пол
брюссельскими коврами, а также положить ковры в каждой каюте первого класса.
На деревянном столике оригинальной конструкции поставим серебряный  сосуд  с
прохладительными напитками и серебряные же  фужеры.  У  нас  будет  рояль  и
новенькие, с иголочки, бархатные кресла. На столы постелем настоящие льняные
скатерти. Но пока ничего этого здесь нет.
   Даже без ковров, зеркал и мебели вытянутый в  длину  салон  представлялся
роскошным. Люди в молчании медленно прошлись по нему. Неверный  свет  фонаря
выхватывал из темноты те или иные фрагменты величавой красоты, которая за их
спинами  тут  же  снова  исчезала  во  мраке.  Высокий   сводчатый   потолок
поддерживался изогнутыми балками, покрытыми  тонкой,  ажурной,  как  дорогое
кружево, резьбой и расписанными яркими красками. Двери кают  первого  класса
украшали стройные рифленые колонны. Стойка бара была  сработана  из  черного
мрамора с характерными прожилками.
   Двойной  ряд  канделябров,  каждый  из  которых  венчали  четыре  больших
хрустальных шара, поддерживался в висячем положении  тонкой  вязью  кованого
железа. Нужно только налить масла и чиркнуть спичкой, чтобы  мерцающий  свет
озарил все это великолепие, отразил его в зеркалах и оживил грандиозный зал.
   - Я бы сказала, что каюты второго класса слишком малы, -  вдруг  заметила
Кэтрин, - хотя кают-компания будет великолепна.
   Марш сердито посмотрел на нее.
   - Каюты достаточно велики, мэм. Восемь квадратных футов.  Обычно  они  не
превышают шести. Это же пароход, как вы знаете. - Он отвернулся от Кэтрин  и
снова указал тростью. - Контора будет  помещаться  там.  Кухня  и  прачечные
разместятся возле кожухов гребных колес. У  меня  на  примете  имеется  кок,
которого я хотел бы нанять. Когда-то он работал на моей ?Леди Лиз?.
   Крыша паровой палубы  служила  одновременно  и  навесной  палубой.  Гости
поднялись по узкому  трапу  и  оказались  перед  большими  черными  дымовыми
трубами, затем по более  короткому  трапу  прошли  на  палубную  надстройку,
которая от дымовых труб вела к кожухам гребных колес.
   - Каюты команды, - бросил Марш, не став утруждать себя их обходом.
   На корабельной надстройке размещался капитанский мостик, куда он и привел
группу.
   Оттуда, как на  ладони,  просматривалась  вся  судоверфь.  Другие,  менее
крупные корабельные конструкции тонули в  тумане.  Дальше  виднелись  черные
воды реки Огайо, и даже дальние огни Луисвилла призрачно  мерцали  в  темном
мареве. Просторное помещение капитанского мостика изнутри было обито плюшем.
В оконных рамах стояло стекло лучшего в мире качества,  его  края  окаймляли
полоски витражей. В свете фонаря рубка сияла полированным темным  деревом  и
холодным бледным блеском начищенного серебра.
   Тут размещался штурвал. Видна была только  его  верхняя  часть,  но  даже
видимая его часть поднималась до уровня роста Марша, в то время  как  нижняя
уходила в специальную прорезь в полу. Штурвал был сделан из мягкого тикового
дерева и на ощупь казался прохладным  и  гладким.  Его  спицы  перехватывали
замысловатые  серебряные  обручи,   похожие   на   подвязки   танцовщиц   из
мюзик-холла. Штурвал,  казалось,  не  мог  дождаться,  когда  руки  рулевого
обнимут его.
   Джошуа Йорк подошел к рулевому  колесу,  дотронулся  до  него  и  бледной
ладонью провел по черному дереву и серебряным обручам. Потом взял  его  так,
как если бы сам был рулевым, и замер со штурвалом в  руках,  устремив  серые
глаза, в которых зажегся непонятный огонь, в непроглядную ночь,  в  июньский
туман, несвойственный этому времени года.  Все  остальные  умолкли,  и  даже
Эбнеру Маршу в какой-то миг показалось, что пароход пришел в движение  и  по
течению темной реки его воображения отправился  в  путешествие,  странное  и
нескончаемое.
   Наконец Джошуа Йорк повернулся и нарушил тишину.
   - Эбнер, - сказал он, - мне бы хотелось научиться управлять этим  судном.
Ты сможешь научить меня?
   - Управлять? -  с  удивлением  переспросил  Марш.  Ему  не  стоило  труда
представить партнера в роли капитана или  хозяина  парохода,  но  управление
судном - нечто иное. Все же этот вопрос сделал партнера более  понятным  для
капитана и позволил почувствовать  к  нему  некоторое  расположение.  Эбнеру
Маршу было хорошо  известно,  что  значит  это  чувство,  желание  управлять
кораблем.
   - Что ж, Джошуа, - сказал Марш, - когда-то и я стоял за штурвалом  судна,
надо тебе сказать, это одно из грандиознейших ощущений на  свете.  Ничто  не
может сравниться с ним. Однако научиться этому  с  ходу  нельзя,  думаю,  ты
понимаешь, о чем я говорю.
   - С первого взгляда кажется, что крутить колесо не  представляет  никаких
сложностей, - сказал Йорк. Марш рассмеялся.
   - Конечно, нет. Но нужно не столько крутить колесо, сколько  узнать  саму
реку, Йорк. Старушку Миссисипи. Я, прежде чем стать владельцем  собственного
судна, проходил рулевым восемь лет. Мне разрешалось водить суда по верховьям
Миссисипи и Иллинойса. Только Огайо и Миссисипи в нижнем  течении  были  для
меня закрыты. Несмотря на знание речного и пароходного дела, я не  отважился
бы пуститься в плавание по тем рекам, слишком был велик  риск  расстаться  с
жизнью - я не знал их. Те, другие, были мне известны. Теперь,  когда  я  уже
столько лет не входил в рулевую рубку, чтобы снова  начать  водить  пароход,
мне пришлось бы заново изучать реки. Река меняется, Джошуа, это я тебе точно
говорю. Она никогда не бывает одинаковой, даже если ты пройдешь по  ней  два
раза подряд. Нужно знать каждый дюйм ее,  как  свои  пять  пальцев.  -  Марш
торжественно подошел к штурвалу и благоговейно опустил на него одну руку.  -
Теперь мне хотелось бы хоть раз встать за  штурвал  этого  судна.  Когда  мы
будем состязаться с ?Эклипсом?, отстоять одну вахту, если  ты  понимаешь,  о
чем я говорю. Но это судно слишком  роскошно  для  верховий  Миссисипи.  Ему
нужен Новый Орлеан, не меньше, а это значит, нижнее русло реки, так что  мне
самому предстоит учиться. Мне придется  изучать  каждый  фут  его,  будь  он
неладен. Для этого нужно время, нужно чертовски много приложить труда. -  Он
посмотрел на Йорка. - Сейчас, когда я объяснил, что к чему,  ты  по-прежнему
хочешь быть рулевым?
   - Мы могли бы  учиться  вместе,  Эбнер,  -  ответил  Йорк.  Тем  временем
спутники Йорка начали проявлять беспокойство. Они бродили от  окна  к  окну,
Браун то и дело перекладывал фонарь из одной руки в другую. Саймон стал  еще
мрачнее и своим видом все более напоминал покойника.  Смит  на  своем  языке
сказал что-то Йорку, и тот кивнул:
   - Нам пора возвращаться.
   Марш в последний раз огляделся. Даже сейчас ему не хотелось уходить.
   Когда они выбирались из судоверфи, Йорк  обернулся  и  бросил  прощальный
взгляд на их пароход, стоявший  на  стапелях.  Его  силуэт  смутным  бледным
пятном выделялся на темном фоне. Все остановились и безмолвно ждали.
   - Ты знаешь, кто такой Байрон? -  спросил  Йорк  Марша.  Марш  на  минуту
задумался.
   - Я знаю парня по имени Блэкджек Пит, он был рулевым на ?Большом  турке?.
Мне кажется, его второе имя было Брайан.
   Губы Йорка тронула улыбка.
   - Не Брайан, а Байрон. Лорд Байрон, английский поэт.
   - А-а-а, - протянул Марш. - Вот ты о ком, я не слишком силен в поэзии. Но
думаю, что слышал о нем. Он хромал, верно? И еще волочился за дамами.
   - Тот самый, Эбнер.  Поразительный  человек.  Мне  выпал  случай  однажды
повстречаться  с  ним.  Наш  пароход  напомнил  мне   одно   написанное   им
стихотворение. - Йорк начал декламировать:
 
   Она идет во всей своей красе -
   Светла, как ночь ее страны.
   Вся глубь небес и звезды все
   В ее очах заключены,
   Как солнце в утренней росе,
   Но только мраком смягчены.
 
   - Байрон, конечно же, писал о женщине, но слова, как мне  кажется,  можно
отнести и к нашему судну, правда ? Взгляни на него, Эбнер! Что скажешь?
   Бывалый речник толком не знал, что ответить.
   - Очень интересно, Джошуа, - только и сумел он выдавить из себя.
   - Как мы назовем его?  -  спросил  Йорк,  по-прежнему  не  сводя  глаз  с
парохода. На губах его играла легкая улыбка. - Стихотворение не навело  тебя
ни на какую мысль?
   Марш нахмурился.
   - Не станем же мы называть судно именем какого-то хромого британца!..
   - Нет, - успокоил его Йорк. - Нет, я и не думал  предлагать  это.  Мне  в
голову пришло нечто иное, вроде ?Смуглой леди? или...
   - У меня у самого есть кое-какая  задумка,  -  прервал  его  Марш.  -  Мы
грузопассажирская компания ?Река Февр?,  в  конце  концов,  а  это  судно  -
воплощение моей самой сокровенной мечты. - Он поднял свою трость и указал на
рулевую рубку. - Мы там напишем большими голубыми с серебром  буквами  нечто
действительно мечтательное. ?Грезы Февра?. - Он улыбнулся. -  ?Грезы  Февра?
против ?Эклипса?. Об этой гонке будут говорить и после нашей смерти.
   На какое-то мгновение в серых глазах Джошуа промелькнуло что-то странное,
но исчезло так же быстро, как и появилось.
   - ?Грезы Февра?... Тебе не кажется, что твой выбор  несколько..,  зловещ,
что ли? Мне он напоминает о недуге, лихорадке и смерти, искаженных видениях.
Грезы, которые не должны грезиться, Эбнер.
   Марш нахмурился.
   - Мне ничего об этом неизвестно. Это название мне нравится.
   - Будут ли люди путешествовать на судне с таким названием? Известно,  что
пароходы распространяют тиф и желтую лихорадку. Разве нужно  нам  напоминать
им о подобных вещах?
   - Они же не отказываются путешествовать на моем  ?Прекрасном  Февре?.  Не
отказываются они ездить и на ?Военном орле?, и на ?Призраке?, даже на судах,
названных в честь краснокожих индейцев.
   Тощий спутник Йорка по имени Саймон снова что-то сказал хриплым  голосом,
напомнившим Маршу звук пилы. Слова были произнесены на неизвестном  капитану
языке, отличающемся от того, на котором переговаривались Смит и Браун.  Йорк
выслушал его,  и  лицо  его  приняло  задумчивое  выражение,  хотя  все  еще
оставалось обеспокоенным.
   - ?Грезы Февра?, - снова повторил он. - Я надеялся.., что название  будет
более жизнерадостным, однако Саймон доказал мне твою правоту,  Эбнер.  Итак,
пусть будут ?Грезы Февра?.
   - Вот и славно, - обрадовался Марш. Йорк с отсутствующим видом кивнул.
   - Встретимся завтра за ужином в ?Голт-Хаус?.  В  восемь.  Тогда  составим
план путешествия в Сент-Луис, обсудим состав  команды  и  снаряжение  судна.
Устраивает?
   Свое согласие Марш выразил  в  грубоватой  форме.  Йорк  и  его  спутники
направились к ожидавшей их лодке и растворились в тумане. Еще долго после их
ухода Марш оставался на судоверфи и молча всматривался  в  застывший,  немой
силуэт парохода.
   - ?Грезы Февра?, - вслух произнес он, чтобы проверить, как воспринимается
название на слух.
   Странно, но впервые это имя показалось его слуху чуждым, чреватым скрытым
смыслом, который ему не понравился. Внезапно Марш ощутил необъяснимый  озноб
и содрогнулся, потом прохрипел что-то нечленораздельное и отправился спать.
 
Глава 4 
 
На борту парохода ?Грезы Февра? 
Река Огайо, июль 1857 года 
 
   Пароход ?Грезы Февра? вышел из Нью-Олбани, когда уже опустились  сумерки.
Стояла удушливая ночь начала июля. За  все  годы,  проведенные  на  реке,  у
Эбнера Марша не было более приподнятого настроения, чем  в  тот  день.  Утро
капитан провел в Луисвилле и Нью-Олбани, заканчивая последние дела;  за  это
время он нанял парикмахера, пообедал  с  работниками  судоверфи  и  отправил
несколько писем. В послеполуденный зной Марш наконец обосновался  у  себя  в
каюте, после чего занялся проверкой готовности судна к отплытию  и  встречей
пассажиров, купивших билеты в каюты первого класса. Ужин прошел в  спешке  -
следовало еще побывать  на  основной  палубе,  проверить  состояние  паровых
машин, проследить за погрузкой и работой помощника капитана.
   Солнце немилосердно палило, воздух был влажным  и  неподвижным.  Портовые
рабочие, обливаясь потом, по узким сходням поднимали на  пароход  оставшиеся
клети с грузом, тюки и бочки. Помощник капитана, изрыгая потоки брани, то  и
дело подгонял их.  Марш  знал,  что  по  другую  сторону  реки  на  пристани
Луисвилла готовились к  отправке  другие  пароходы:  большой  неповоротливый
?Джекоб Стрейдер?, занимающийся почтовыми перевозками, быстроходный ?Южанин?
из грузопассажирской компании Цинциннати и Луисвилла, а  также  с  полдюжины
других суденышек помельче. Время от времени он бросал в их сторону  взгляды,
желая узнать, не пойдет ли какое из них вниз по реке. Несмотря на  одуряющую
жару и рой москитов, с заходом солнца поднимавшихся от воды, чувствовал себя
Марш просто великолепно.
   Свободное от паровых котлов, топок и машин пространство  основной  палубы
было сплошь уставлено грузом. Пароход вез сто пятьдесят тонн  расфасованного
в  тюки  листьев  табака,  тридцать  тонн  железных   болванок,   бессчетное
количество бочек с сахаром, мукой и бренди, упаковки с  причудливой  мебелью
для какого-то богача из Сент-Луиса,  пару  блоков  соли,  несколько  рулонов
шелковой  и  хлопчатобумажной   ткани,   тридцать   бочонков   с   гвоздями,
восемнадцать ящиков с ружьями, книгами, бумагой и всякой всячиной.
   Еще он вез свиной жир. Дюжину больших бочонков прекрасного свиного  жира.
Но жир не был грузом в полном смысле слова, его закупил и приказал погрузить
сам Марш.
   На основной палубе среди груза и  машин  толклись  пассажиры  -  мужчины,
женщины, дети. Их было не меньше, чем вьющихся над рекой  мошек.  Почти  три
сотни. Заплатив всего по одному доллару, они получили возможность  добраться
до Сент-Луиса. Такая мизерная оплата давала только право проезда; еду, чтобы
питаться в дороге, они брали с собой. Счастливчикам удалось найти на  палубе
более  или  менее  пригодное  место  для  сна.  Основную  часть   пассажиров
составляли иностранцы: ирландцы, шведы, рослые голландцы. Они орали друг  на
друга на непонятных Маршу языках, выпивали, грязно ругались и шлепали  своих
детей. Там же, внизу, можно  было  увидеть  несколько  охотников  и  простых
работяг,  которым  оказалось  по  карману  купить  билет  по  сходной  цене,
предложенной Маршем.
   Пассажиры, занимавшие каюты второго класса, платили за  место  по  десять
долларов, во всяком случае, те из них, кто следовал  до  самого  Сент-Луиса.
Несмотря на такую цену, билеты почти во все каюты были распроданы. Клерк  из
судовой конторы сообщил, что на борту сто семьдесят семь пассажиров  первого
и второго класса. Число это с двумя семерками Марш рассматривал как  хороший
знак. В списке  пассажиров  значились  десятка  полтора  плантаторов,  глава
крупной компании из Сент-Луиса по производству мехов, два банкира,  британец
с тремя дочерьми и четыре  монахини,  следующие  в  Айову.  На  борту  также
находился священник; впрочем, серой кобылы с ним  не  было.  Среди  речников
бытовала дурная примета: священник и серая кобыла на борту - быть беде.
   Что касается команды, то Марша она  вполне  удовлетворяла.  Двое  нанятых
рулевых ничего собой не представляли, их взяли временно, чтобы довести судно
до Сент-Луиса. Они хорошо знали реку  Огайо,  а  далее  пароходу  предстояло
обслуживать маршруты Нового Орлеана. Марш  разослал  письма  в  Сент-Луис  и
Новый Орлеан, и в ?Доме  переселенца?  их  уже  ждали  два  лоцмана,  хорошо
знакомых с Миссисипи в ее нижнем течении. Все остальные члены  команды  были
такими же опытными, как и на любом другом речном судне, и Марш был уверен  в
них.
   В качестве  механика  он  взял  вспыльчивого  свирепого  вида  маленького
человечка  с  бакенбардами  по  имени  Уайти  Блейк.  Белые  его  бакенбарды
постоянно носили следы копоти от паровых машин. Уайти работал у Эбнера Марша
сначала на ?Эли Рейнольдз?, позже - на ?Элизабет?, и теперь вот  на  ?Грезах
Февра?. Марш был уверен, что лучше этого человека  никто  не  знает  паровых
машин.
   Клерк Джонатан Джефферс носил очки в  золотой  оправе,  зачесанные  назад
каштановые  волосы  и  изысканные,  застегивающиеся  на  пуговицы  гетры.  В
конторской работе равных ему не было. Джефферс умел  лихо  заключать  мелкие
коммерческие сделки, никогда ни о чем не забывая. Человеком он был скаредным
и даже в шашки  играл  на  деньги.  До  того  момента,  как  Марш  пригласил
Джефферса на ?Грезы Февра?,  тот  служил  в  главной  конторе  компании.  Он
согласился, ни минуты  не  колеблясь.  Несмотря  на  щеголеватую  внешность,
Джефферс был речником до мозга костей и  никогда  не  расставался  со  своей
тросточкой с вложенной в нее шпагой с золотой рукояткой.
   Коком Марш взял вольноотпущенного цветного по  имени  Тоби  Лэньярд.  Тот
проработал у Марша четырнадцать лет. Впервые его стряпню Марш  попробовал  в
Натчезе, тогда он выкупил Тоби и дал ему свободу. Боцманом на  пароход  Марш
взял Майкла Теодора  Данна,  который  одновременно  исполнял  и  обязанности
помощника капитана. Но  по  имени  его  не  называл  никто,  кроме  портовых
грузчиков, которые обращались к нему не иначе, как ?мистер Данн,  сэр?.  Все
остальные звали его Волосатым Майком. Это был детина исполинских размеров  и
самый жадный и упрямый человек на всей реке. Росту в нем было не менее шести
футов. Зеленые глаза, черные бакенбарды. Руки, ноги и грудь покрыты  густыми
черными волосами. Майк славился сквернословием и дурным характером  и  нигде
не появлялся без своей черной железной палки длиной в три фута.  Эбнер  Марш
никогда не видел, чтобы Волосатый Майк кого-нибудь ударил ею, но она  всегда
была крепко зажата в его ладони. Портовые грузчики рассказывали, что однажды
он раскроил череп неловкому бедолаге, умудрившемуся уронить в реку бочонок с
бренди.  Боцманом  Майк  был  жестоким,  однако  справедливым,  и  под   его
присмотром  погрузо-разгрузочные  работы   проходили,   как   правило,   без
происшествий. Не было на реке человека,  который  не  уважал  бы  Волосатого
Майка Данна.
   Одним словом, команда на ?Грезах Февра? под