,  не  бери  убийц под свою  защиту!  --  сказал  Петр,
выступая вперед. -- Я вызвал его на суд в Византию.
     -- И ты, Амалунг, не  знаешь, как ответить  на  это? --  с негодованием
вскричал Гильдебранд. Но король молчал.
     -- В таком случае мы должны говорить вместо него, -- сказал Витихис. --
Знай, грек!.. Запомните это и вы, неблагодарные римляне и коварные равеннцы,
что народ  готов свободен  и не  признает над  собой  господина или судьи на
земле. А если среди нас совершается  преступление, то мы судим  и караем его
сами. Даже раба своего мы не позволяем судить чужеземцам, а тем более своего
короля.
     --  В таком  случае  вы  все  ответите за  его вину.  От  имени  своего
императора объявляю вам войну!
     Готы  радостно  заволновались.  Старик  Гильдебранд  подошел к  окну  и
крикнул громадной толпе, собравшейся вокруг дворца:
     -- Слушайте, готы! Радость! Война с Византией! Тысячи голосов, потрясая
оружием, радостно закричали:
     -- Война! Война! С Византией!
     Римляне же молча опустили головы.
     -- Видишь, грек,  -- сказал между тем Витихис, --  мы не боимся войны и
пойдем  охотно.  Но горе  преступнику, который  начинает ее без  достаточных
оснований!  Я  предвижу  кровь,  пожары, вижу  истоптанные  поля,  дымящиеся
города, бесчисленные трупы, плывущие по рекам. Все это падет на вашу голову,
вы  начинаете  войну. Вся  вина  падет  на ваши головы! Передай  это  своему
императору.
     Молча выслушал Петр  эту речь и  молча же направился к двери.  Латиняне
вышли вслед за ним, и некоторые,  в  том числе епископ Флоренции,  проводили
его до дому.
     -- Достойный друг,  --  про говорил горбун, прощаясь  с  епископом.  --
Оставь мне письма  Теодагада по делу Тейи. Для церкви они уже не пригодны, а
мне нужны.
     -- Возьми,  --  ответил  епископ.  -- Процесс давно  решен, нам  они не
нужны.
     Петр вышел в  комнату  и  прежде  всего отправил  гонца  к Велизарию  с
приказанием немедленно начать войну. После  этого он сел  писать Юстиниану и
закончил письмо следующими словами:
     "Итак,  государь,  я думаю, ты  имеешь основания быть  довольным  своим
верным  слугой: варвары  разъединены на партии,  на троне их --  неспособный
изменник, все  население  Италии  --  на  твоей стороне.  Если  не  случится
какого-нибудь чуда, варвары должны сдаться без сопротивления. Недаром судно,
на котором  я еду, носит название "Немезида", богиня мести: ты, чью гордость
составляет справедливость,  являешься здесь  мстителем за преступление. Одно
только невыразимо  огорчает меня: мне не удалось спасти дочь Теодориха. И  я
умоляю тебя уверить мою высокую повелительницу, императрицу, которая никогда
не была милостива ко мне, что я изо всех сил старался выполнить ее поручение
относительно дочери  Теодориха,  о судьбе  которой она в последнем разговоре
поручала мне особенно заботиться. Что же касается  Теодагада, который предал
готское государство в наши руки, то я осмелюсь ответить великой императрице,
что первое правило мудрости  гласит:  опасно держать  в  доме людей, знающих
наши сокровеннейшие тайны".
     Окончив  письмо,  Петр  запечатал его  и  немедленно  отправил, сам  же
остался еще  на несколько дней,  закончить свои  дела.  Теперь он стал вдвое
богаче,  чем  был:  он  скрывал от Готелинды,  что имеет  поручение погубить
Амаласунту, и  взял  с нее громадную  сумму  за  то, что  будто  бы  рискует
подвергнуться немилости императрицы, если допустит умертвить дочь Теодориха.
     "Надо только позаботиться, чтобы ни Теодагад, ни Готелинда не явились в
Византию,  ибо  тогда   может  все  открыться.   Необходимо   уничтожить  их
немедленно".  И он позвал одного из рабов, вручил ему запечатанный  пакет  и
сказал:
     --Когда соберется народное  собрание готов, отыщи среди  них  человека,
имя которого здесь написано, и вручи ему.
     После  этого  он  отправился  в   Византию.  "Здесь,   среди  сенаторов
государства, буду,  наконец,  жить  и я!" -- с самодовольством  думал  Петр,
глядя на  родные  берега,  на роскошные  виллы,  разбросанные  на них. Когда
"Немезида"  подходила к  гавани,  навстречу  ей  выехала великолепная галера
императрицы.  Как  только  Петр  узнал  ее,   он  тотчас  велел   остановить
"Немезиду".  Галера  подъехала:  на  ней был  посол  императора.  Взойдя  на
"Немезиду",  он  подошел  к  Петру и показал  ему документ  с  императорской
печатью.
     --Именем императора Юстиниана объявляю, -- сказал он, что ты приговорен
к пожизненной  работе  в  горных рудниках  Херсонеса  за  то, что целые годы
подделывал документы и росписи налогов. Ты  же  предал дочь Теодориха в руки
ее врагов. Император  готов  был помиловать тебя,  прочтя  твое  письмо.  Но
императрица,  убитая вестью  о  гибели Амаласунты, открыла  ему  твое старое
преступление. Кроме того, префект сообщил  ей,  что ты вместе  с  Готелиндой
составил план убийства королевы. Это письмо императрица показала императору.
Все имущество твое взято  в казну, а императрица велела передать тебе...  --
Тут посол наклонился к самому уху Петра и прошептал, -- ... что ты сам подал
ей умный совет -- не держать при дворе людей, знающих опасные тайны.
     С этими словами  посол  пересел на  свою галеру,  а "Немезида" медленно
повернула, чтобы отвезти преступника к месту его ссылки.
     ГЛАВА V
     Цетег, между тем, провел последнее время  в  лихорадочной деятельности.
Он видел, что наступает решительная минута, и  надеялся встретить ее готовым
к бок". Укрепление Рима заканчивалось, и теперь работы  велись днем и ночью,
жители Италии приучились владеть оружием,  молодежь была безусловно  предана
ему.  Конечно,  обойтись  без помощи Византии будет  невозможно, но  следует
ограничиться  самой  незначительной  помощью  с  ее  стороны: он  решил, что
восстание  начнут  римляне  одни,  и  только  к  концу   борьбы  он  позовет
византийцев,  как союзников, чтобы окончательно  изгнать готов из Италии. За
такую  незначительную  помощь  Византии  достаточно  будет  признать  только
верховную власть ее.
     Но огромное влияние,  которое он приобрел на  молодежь  Рима, возбудило
опасение  среди  многих  знатных  римлян.  Особенно  боялся   этого  влияния
Сильверий:  он уже  понял,  что Цетег не довольствуется  быть  оружием в его
руках, а  имеет  какие-то собственные  цели. И он старался подорвать влияние
префекта,  указывая на грозящую опасность в случае,  если оно примет слишком
большие размеры.
     Наконец, укрепление Рима было закончено. Ночью назначено было  собрание
в  катакомбах. Оно было гораздо многочисленнее обыкновенного, по всей Италии
были заранее разосланы послы, приглашавшие всех заговорщиков собраться в эту
ночь. И они собрались. Это были представители всех  городов Италии -- купцы,
помещики, юристы и особенно много духовенства всех возрастов и положений, но
все безусловно преданные Сильверию.
     Все были уже в сборе, когда вошел Цетег. Молодежь тотчас окружила его.
     -- Вот видишь, -- вскричал  Люций  Лициний, --  сколько их  тут: это  я
привлек их на твою сторону!
     Префект весело и дружелюбно заговорил с ним, пытливо осматривая всех. В
это время Сильверий поднял крест и начал свою речь:
     -- Во имя триединого Бога. Вот мы  снова собрались в  эту мрачную  ночь
ради светлого дела. Быть может, уже в последний  раз,  ибо нельзя не  видеть
чуда в той помощи,  какую оказал нам Сын Божий в нашем стремлении уничтожить
варваров,  не признающих  Его.  После  Бога мы  должны  особенно благодарить
нашего господина, императора Византии Юстиниана, и его благочестивую супругу
за  их  деятельное  участие  к  делам  церкви  и,  наконец,  нашего друга  и
предводителя  префекта, который  так  неусыпно  действует  на пользу  нашего
императора.
     -- Стой, священник!  -- вскричал Люций.  --  Что это ты  все  называешь
императора  Византии  нашим господином? Мы вовсе не  желаем  служить  грекам
вместо готов. Мы хотим быть свободными!
     -- Да, мы хотим быть свободными! -- повторил хор его друзей.
     -- Мы хотим сделаться  свободными, --  ответил Сильверий. -- Конечно!..
Но  мы  не можем достичь  этого собственными  силами, а  только  при  помощи
императора.  Так думает  и  ваш  предводитель Цетег. Император  прислал  ему
дорогое кольцо в знак того, что он принимает  его  услуги,  и префект принял
кольцо: взгляните, оно и теперь на его руке.
     Молодежь  с  удивлением глядела на Цетега.  Тот с минуту  молчал, потом
выступил вперед и снял с пальца кольцо.
     --  Да,  я принял  кольцо  от  императора,  --  медленно проговорил  он
наконец.
     -- В знак чего? -- вскричал Люций, делая шаг к нему.
     -- В знак того, что  я не мелкий себялюбец, что  я люблю Италию больше,
чем власть.  Да,  я  рассчитывал на  помощь Византии  и  хотел уступить свое
предводительство над вами, поэтому я принял кольцо.  Но теперь  я больше  не
надеюсь  на Византию,  которая только оттягивает дело. Вот почему я и принес
сегодня это кольцо сюда: ты, Сильверий, показал себя сторонником императора,
так  возврати  это кольцо ему и скажи, что он слишком долго раздумывает,  --
Италия сама себе поможет.
     -- Италия сама себе поможет! -- с восторгом повторила молодежь.
     -- Но подумайте, что вы делаете! -- сдерживая гнев, начал Сильверий. --
Подумайте о  числе  и  дикой силе варваров!  Вспомните, как  давно итальянцы
отвыкли от оружия, как все...
     -- Замолчи,  священник! -- прервал его Цетег. -- Когда  нужно объяснять
псалмы, тогда  говори, и  мы  будем  слушать  тебя: это твое дело. Но  когда
вопрос  идет о войне, то пусть говорят  те,  кто понимает это дело. Римляне,
выбирайте: хотите ли вы ждать,  пока  Византия сжалится, наконец, над  вами?
Быть может,  вы поседеете  к тому  времени или, по  старому римскому обычаю,
добудете себе свободу собственными мечами? Хорошо, я вижу, как сверкают ваши
глаза, вы  согласны. Как?  Говорят,  что вы  слишком слабы, чтобы освободить
Италию?  Но разве вы -- не потомки тех римлян, которые  покорили весь мир? И
притом  победа  в наших руках. Вот список всех крепостей Италии: через месяц
все они одним ударом будут в моих руках.
     -- Как? Ждать еще целых тридцать дней? -- закричал нетерпеливый Люций.
     -- Ровно  столько, сколько нужно,  чтобы  все  собравшиеся здесь успели
возвратиться в свои города и чтобы мои гонцы успели объехать всю Италию.
     Но  нетерпеливая молодежь, которую сам же  он возбудил, была недовольна
отсрочкой. Сильверий заметил это недовольство и поспешил воспользоваться им.
     --  Нет, Цетег, невозможно медлить так долго. Благородным людям тирания
невыносима:  позор  тем, кто  выносит  ее  дольше,  чем  необходимо.  Юноши,
утешьтесь: через несколько  дней явится Велизарий, и можно начать войну. Или
вы не хотите никого, кроме Цетега?
     -- О, если бы явился Велизарий, -- сказал Цетег, -- я первый примкнул к
нему. Но он не может  явиться,  именно  потому я  и  отшатнулся от Византии:
император не держит своего слова.
     Цетег играл смелую игру, но ничего иного не оставалось.
     --  Ты  ошибаешься,  император  сдержит  слово раньше, чем ты  думаешь:
Велизарий стоит около Сицилии, -- ответил Сильверий.
     -- Нет, --  сказал Цетег.  --  Он уже  ушел  оттуда и направился •
домой. Не надейтесь на него.
     В эту минуту вбежал Альбин.
     -- Победа! -- кричал он торжествующим  голосом.  --  Византия  объявила
готам войну! Свобода! Война!
     -- Война! Свобода! -- подхватила молодежь.
     -- Невозможно! -- упавшим голосом сказал Цетег.
     -- Это правда! -- раздался  голос  Кальпурния,  который вбежал вслед за
Альбином. -- Даже более -- война уже началась. Велизарий высадился в Сицилии
с   тридцатитысячным  войском,  большая  часть   городов   сдалась  ему  без
сопротивления,  другие  он  взял  и  теперь  переправился в южную  Италию  и
высадился в Региуме. Население  везде сдается ему, готы  бежали.  Теперь  он
идет к Неаполю.
     -- Это ложь, все ложь! -- вскричал Цетег, говоря более сам с собой, чем
с другими.
     -- Однако, -- насмешливо обратился к нему Сильверий, -- ты, кажется, не
особенно рад этим победам. Посмотрим, сдержишь ли ты свое слово, подчинишься
ли Велизарию первым, как обещал!
     Все планы Цетега погибли. Он увидел, что трудился напрасно, и не только
напрасно, но даже на пользу  врага: Велизарий в Италии, с большим войском, а
он остается обманутый, бессильный. Всякий другой опустил бы руки. Но на него
были  устремлены  все взоры,  и  никто не  должен видеть  его отчаяния: если
прежние планы рушились, он решил составить новый.
     -- Ну, -- продолжал Сильверий, -- что же ты сделаешь? Цетег не удостоил
его взглядом.
     -- Велизарий высадился, -- спокойно сказал он, обращаясь к собранию, --
и я иду к нему.
     И  мерным  шагом,  совершенно  спокойный,  он  прошел  мимо  Сильверия.
Последний хотел прошептать какую-то насмешку, но слова замерли на его устах:
префект бросил на него такой взгляд, который ясно  говорил:  "Не торжествуй,
священник, -- тебе будет отплачено за этот час".
     И победитель Сильверий в страхе замолк.
     ГЛАВА VI
     Со времени объяснения  с отцом Валерии Тотила остался гостить на вилле.
Как ни был вооружен старик против него, но его жизнерадостная натура оказала
свое  влияние: с  каждым днем старик все  более  примирялся с ним. Вскоре он
убедился, что Тотила, хотя и гот, вправду не варвар, что он образован лучше,
чем многие знатные римляне. Притом и в политических взглядах у  них  нашлось
много  общего:  оба  они  одинаково  ненавидели  византийцев,  их  хитрость,
коварство,  деспотизм,  льстивость,  нетерпимость,  и  оба одинаково  любили
Италию.  Правда,  старик  не  дал  еще   согласия  на  брак  дочери,  но  не
препятствовал  молодым людям  проводить вместе целые дни. И они,  счастливые
уже тем, что есть, не торопили его.
     Так шло время. Вдруг у берегов Сицилии появился флот Велизария. Тотила,
как  начальник  южного флота,  обязанный  заботиться о безопасности  берегов
Италии,  тотчас  поехал навстречу византийцам  узнать,  зачем  они  явились.
Поскольку Велизарий получил приказ не начинать враждебных действий, пока  не
получит распоряжения от Петра,  то на  вопросы Тотилы он ответил миролюбиво,
объяснив,  что его послали против морских разбойников, появившихся у берегов
Африки.  Тотила должен был удовлетвориться  этим ответом, но он понимал, что
морские разбойники -- предлог,  что Византия думает начать войну.  Он тотчас
послал гонца в Равенну, к королю за подкреплением. Теодагад, заключивший уже
договор с Петром, не только не послал подкрепления, но отозвал  в Равенну  и
те  суда,  которые стояли  в  южных гаванях, и у Тотилы  осталось только два
сторожевых корабля. Понятно, он не мог с  ними  не только  защищать  но даже
наблюдать за византийским флотом.
     У старика Валерия  были богатые  владения на юге Италии, около Региума.
Тотила  ожидал, что  византийцы  высадятся именно  в тех  местах,  и  убедил
старика  перевезти  наиболее  ценное  имущество   в  Неаполь.  Старик  решил
отправиться туда  лично, чтобы сделать распоряжения на случай  долгой войны.
Юлий, который также все это время гостил у них, должен был сопровождать его:
Валерия не хотела оставаться  одна в  пустой вилле,  решили взять и  ее, раз
Тотила считал, что в ближайшие дни опасность еще не будет угрожать.
     Приехав  туда, старик  нашел,  что  имение  сильно  запущено,  и  решил
остаться на несколько недель,  привести все в порядок.  Между тем, появились
грозные   предвестия,   Тотила   посылал  к   нему  гонца   за   гонцом,   с
предостережением и  просьбой поскорее выехать оттуда, но старик презрительно
отвечал,  что  личное  присутствие  его  необходимо, а  бежать от  греков он
считает позором.  Валерия же не хотела покидать  отца в  опасности. Наконец,
Тотила  решил  ехать сам и  во что бы то ни стало  убедить упрямого  старика
выехать из опасной местности.
     В гавани около имения Валерия Тотила  увидел галеру, на которой приехал
богатейший купец Италии, корсиканец Фурий Агалла. Они вместе  вышли на берег
и  радостно  приветствовали  друг  друга,  как  старые  знакомые.  Подойдя к
воротам,  они расстались:  Тотила пошел  искать  Юлия и  Валерию,  а  Агалла
отправился к  старику. Много лет они вместе  вели  торговлю,  старик Валерий
очень  любил   и  уважал  красивого,  умного  и  смелого  торговца  и  очень
обрадовался, увидя его. После  сердечных приветствий  они  занялись  делами.
Когда расчеты их были кончены. Фурий сказал:
     -- Валерий, я  приехал не только для  расчетов.  У меня есть еще  одно,
гораздо более важное дело. Знаешь  ли  ты, что  во  всей  Италии очень скоро
закипит война? Я еду из  Африки и встретил  флот Велизария.  Он говорит, что
его послали против морских разбойников, но  это вздор: против разбойников не
посылают таких флотов. Я говорил с ним: он день  и ночь  грезит о богатствах
Италии.  Вот почему я  поторопился сюда, чтобы предупредить тебя:  Велизарий
высадился здесь, а я знал, что с тобой -- твоя дочь.
     -- Моя Валерия -- римлянка. Она не испугается.
     -- Да, но ведь Велизарий  ведет  не  греков,  а самых ужасных варваров:
скифов, гуннов, массагетов, аваров. Горе, если твоя красавица-дочь попадет в
их руки.
     --  Этому не быть! -- закричал  старик, хватаясь  за кинжал. --  Но  ты
прав: лучше отправить ее в безопасное место.
     -- Валерий, во всей Италии теперь  нет  безопасного  места,  --  вскоре
война  разольется по  всему полуострову. -- Вот почему я решил... -- И голос
его задрожал.  -- Поэтому я хотел  теперь, сегодня  высказать  тебе то,  что
давно уже лежит у меня на сердце.
     Валерий  догадался,  о чем  он  будет говорить.  Он  давно уже  заметил
привязанность Агаллы к его дочери и очень охотно отдал  бы ее этому богатому
купцу, сыну  своего  старого  друга.  Однако,  зная безграничную гордость  и
мстительность  корсиканца,  он  хотел  было  удержать   его  от  дальнейшего
объяснения, но тот продолжал:
     -- Отдай мне твою дочь, Валерий. Ни один человек не может оградить ее в
это опасное время  так,  как я. Я увезу  ее  на  собственном корабле в Азию,
Африку, и  где  бы  она ни пожелала поселиться, ее всюду будет  ожидать дом,
дворец, которому  позавидуют  королевы. Я  буду беречь ее больше,  чем  свою
душу.
     Сильно взволнованный, он остановился,  ожидая  ответа. Валерий  молчал,
стараясь  подыскать  слова. Прошло  несколько  мгновений, но  корсиканец уже
вышел из себя.
     -- Фурий Агалла не привык просить по два раза, -- быстро сказал он.
     -- Друг мой,  я  охотно  отдал бы ее тебе, но теперь не те уже времена,
когда  родители  выбирали  мужа  дочери: теперь  они  это  делают сами, а ее
сердце...
     -- Она  любит другого! Кого?  -- вскричал корсиканец и  схватил кинжал,
точно желая убить старика. Валерий понял,  как  страшна  его ненависть, и не
назвал имени.
     -- Кто же  это может  быть? -- продолжал  Агалла. -- Римлянин?  Монтан?
Нет! О, неужели... Нет, старик, скажи  же,  что не он... И он схватил его за
руку.
     -- Кто? О ком ты думаешь?
     --  О  том,  кто  приехал  сюда вместе со  мной, о готе... Конечно, это
должен быть он, его все любят -- Тотила!
     --  Да,  он,  -- ответил  старик и  вдруг  отскочил в  ужасе:  все тело
корсиканца дернулось страшной судорогой,  он вытянул вперед обе  руки, точно
желая задушить боль,  мучившую  его,  потом отбросил голову  назад  и  начал
жестоко бить себя кулаками по лбу,  качая головой и громко смеясь. Валерий с
ужасом смотрел на него.  Наконец, припадок прошел, Агалла успокоился, только
лицо его было землистого цвета, и голос дрожал, когда он заговорил:
     -- Проклятье  лежит  на мне.  Я не только  потерял Валерию,  но не могу
вознаградить себя даже  местью. Полюби она кого бы то ни было другого,  я бы
выкупался в  его крови. Тотила -- единственный человек  в мире,  которому  я
обязан, -- и как обязан!
     И он замолчал, опустив г