цей. Завтра  вы
узнаете мое решение.
     Оставшись наедине с женой, Юстиниан взял ее руку и нежно поцеловал.
     "О,  -- подумала  Феодора, уж эта нежность недаром: ему  нужно  что-то.
Надо быть осторожнее". И громко спросила:
     -- Так что же ты думаешь делать?
     --  Я  уже почти  решил послать в  Италию Велизария с  тридцатитысячным
войском. Конечно, с такими  незначительными силами он не покорит Италию,  но
честь  его будет  задета, и он сделает все возможное, три четверти работы. А
тогда я отзову его назад  и сам поведу  туда шестьдесят тысяч, да возьму еще
Нарзеса с собой, шутя кончу остальную четверть работы и буду победителем.
     -- Хитро задумано, -- отвечала императрица. -- План прекрасен.
     --  Да, я решаюсь. Но... еще одно, -- и он  снова  поцеловал руку жены.
"А, вот теперь", -- подумала Феодора.
     --  Когда  мы  победим  готов, что...  что  надо  будет  сделать  с  их
королевой?
     -- Что с ней делать?  -- спокойно ответила  Феодора.  -- То  же,  что с
лишенным трона королем вандалов. Она должна будет жить здесь, в Византии.
     Юстиниан, с искренней радостью на этот раз, сжал маленькую ручку жены.
     -- Как я рад, что ты решаешь так справедливо.
     -- Даже более, -- продолжала  Феодора.  -- Она тем легче поддастся нам,
чем более  будет уверена в достойном  приеме здесь. Поэтому я сама напишу ей
радушное приглашение, предложу ей смотреть на меня, как на любящую сестру.
     --  Ты и  не  подозреваешь,  -- горячо  вскричал  Юстиниан,  --  как ты
облегчишь этим нашу победу! Дочь  Теодориха должна быть вполне привлечена на
нашу сторону,  она  сама должна  ввести  нас в Равенну. Но  в таком  случае,
нельзя сейчас посылать Велизария с войском туда:  это может  возбудить в ней
подозрение.  Велизарий должен  быть только поблизости,  наготове.  Пусть  он
держится у берегов Сицилии, под предлогом  смут в  Африке. Но  кто  же будет
действовать в нашу пользу в Равенне?
     --  Префект Рима Цетег, умнейший человек  в западной империи, друг моей
молодости.
     --  Хорошо.  Но  он  римлянин,  и  я не  могу  вполне  довериться  ему.
Необходимо послать туда еще кого-нибудь из вполне преданных  нам людей. Кого
бы? Разве снова Александра?
     -- О нет, -- вскричала Феодора, -- он слишком молод для подобного дела!
И она задумалась, потом через несколько минут торжественно сказала:
     -- Юстиниан, чтобы доказать  тебе, что я могу забыть  личную ненависть,
где этого требует благо  государства  и где необходим подходящий человек,  я
сама предлагаю тебе своего врага, искусного дипломата --  Петра, двоюродного
брата Нарзеса. Пошли его.
     --  Феодора,  --  в  восторге вскричал  Юстиниан,  обнимая  ее.  -- Ты,
действительно, послана мне самим Богом. Цетег -- Петр -- Велизарий. Варвары,
вы погибли!
     ГЛАВА V
     На следующее утро  в  комнату  Феодоры вошел маленький горбатый человек
лет сорока, с крайне неприятным, но умным лицом.
     -- Императрица, -- со страхом заговорил он, низко кланяясь. -- Что если
меня увидят здесь! Тогда в одну минуту погибнут ухищрения стольких лет.
     -- Никто  не увидит тебя, Петр,  --  спокойно ответила  императрица. --
Единственный час  в течение дня, когда я избавлена от неожиданных  посещений
императора, это час его молитвы. Да продлит Господь его благочестие! Сегодня
я не могу говорить с тобой, как обыкновенно, в церкви, где ты, сидя в темной
исповедальне, как бы  исповедуешь меня: сегодня император  потребует тебя до
начала обедни, и ты должен быть заранее подготовлен.
     -- В чем дело? -- спросил горбун.
     --  Петр, -- медленно сказала  Феодора, -- наступил  день  вознаградить
тебя за долголетнюю службу мне и сделать великим человеком. "Давно бы пора!"
-- подумал горбун.
     -- Но прежде  чем  поручить тебе сегодняшнее дело, необходимо  выяснить
наши отношения и напомнить о твоем прошлом, о начале нашей дружбы.
     -- К чему это? -- недовольно заметил Петр.
     --  Непременно нужно, ты  сам увидишь. Итак,  начнем. Ты  -- двоюродный
брат  моего смертельного врага Нарзеса и был его сторонником, следовательно,
и  сам  был моим  врагом.  Целые  годы  ты служил  Нарзесу  против меня, мне
повредил мало, а сам выиграл еще  меньше: оставался простым писарем и умирал
с  голоду. Но  такая умная  голова,  как ты, сумеет  себе  помочь: ты  начал
подделывать,  удваивать списки налогов императора. Провинции платили двойные
налоги, -- одни шли Юстиниану, а другие -- казначеям и тебе. Некоторое время
все  шло  прекрасно.  Но один новый, молодой  казначей нашел более  выгодным
служить мне, чем делиться с тобой. Он сделал вид, что согласен, взял список,
подделанный тобой, и принес его мне.
     -- Негодяй, -- пробормотал Петр.
     --  Да, это  было  дурно, -- усмехнулась Феодора. --  С этим  списком я
могла  бы в одну минуту уничтожить своего хромого врага. Но  я  пожертвовала
короткой местью ради продолжительного успеха: я позвала тебя и предложила --
умереть или служить мне. Ты выбрал последнее, и вот с тех пор в глазах света
--  мы  смертельные  враги,  а втайне  -- друзья. Ты выдаешь мне  все  планы
Нарзеса, а я щедро плачу тебе. Ты стал богат.
     -- О, пустяки, -- вставил горбун.
     -- Молчи, неблагодарный! Ты очень богат. Об этом знает мой казначей.
     --  Ну хорошо, я  богат,  но  не  имею  звания,  почестей. Мои школьные
товарищи -- Цетег в Риме, Прокопий в Византии...
     -- Терпение! С нынешнего  дня ты будешь быстро  подниматься по лестнице
почестей. Слушай: завтра ты отправишься, как императорский посол, в Равенну.
     -- Как императорский посол! -- радостно вскричал Петр.
     --  Да, благодаря  мне.  Но  слушай. Юстиниан поручит  тебе  уничтожить
государство готов, проложить Велизарию путь в Италию. Это ты  исполнишь. Но,
кроме того, он даст тебе  еще особенно важное в его глазах поручение: во что
бы то ни стало  спасти дочь  Теодориха из рук  ее врагов и  привезти сюда, в
Византию. Вот мое письмо к ней, в котором я приглашаю ее к себе, как сестру.
     -- Хорошо, -- сказал Петр, -- я привезу ее тотчас сюда.
     -- Ни в коем случае, Петр, -- воскликнула она. -- Потому-то я и посылаю
тебя, что  она не должна приехать в Византию: она должна умереть. Пораженный
Петр выронил из рук письмо.
     -- О, императрица, -- прошептал он, -- убийство!
     -- Молчи, --  возразила Феодора,  и глаза ее мрачно  сверкнули.  -- Она
должна умереть.
     -- Но почему? За что?
     -- За что? Хорошо, я скажу  тебе:  знай, -- и она дико  схватила его за
руку и прошептала на ухо: -- Юстиниан начинает любить ее.
     -- Феодора! -- вскричал горбун. -- Но ведь он ни разу не видал ее!
     -- Он видел ее портрет.
     -- Но ведь ты никогда еще не имела соперницы!
     -- Вот я и забочусь о том, чтобы ее не было.
     -- Но ты так прекрасна!
     -- Она моложе меня.
     -- Ты так  умна, ты  его поверенная, он  сообщает  тебе самые затаенные
свои мысли.
     -- Вот это  и  тяготит его.  И... заметь: Амаласунта  --  дочь  короля,
кровная королева! А я дочь содержателя цирка. А Юстиниан, как это ни смешно,
надев царскую  мантию, забыл о том, что он сын пастуха, и бредит королевской
кровью. С этим бредом  его я  не моду бороться. Изо  всех женщин в мире я не
боюсь ни одной, кроме этой дочери короля.
     И она гневно сжала маленькую руку в кулак.
     -- Берегись, Юстиниан! Этими  глазами, этими  руками Феодора заставляла
повиноваться львов и тигров!.. Одним словом, Амаласунта умрет.
     -- Хорошо,  --  ответил Петр.  --  Но  не  от моей  руки. У  тебя много
кровожадных слуг. Посылай их. Я -- человек слова.
     --  Нет,  милый,  ты,  именно ты,  мой  враг,  сделаешь это, потому что
преданных мне людей, наверно, заподозрят.
     -- Феодора, -- забывшись, сказал Петр, -- но если будет умерщвлена дочь
Теодориха, королева по праву рождения...
     -- А, несчастный! И  ты тоже ослеплен этой  королевой! Слушай,  Петр: в
тот день, когда будет получена весть о смерти  Амаласунты, ты будешь римским
сенатором.
     Глаза старика блеснули. Но трусость или совесть одержали верх.
     -- Нет, -- решительно ответил он. -- Лучше я  покину двор и оставлю все
надежды.
     -- Но ты умрешь,  несчастный, -- с  гневом вскричала императрица. -- О,
воображаешь ли ты,  что теперь свободен и в безопасности, что я сожгла тогда
фальшивые  документы? О,  глупец! Да ведь  сгорели  не те.  Вот смотри: твоя
жизнь все еще в моих руках.
     И она вынула из стола пачку пожелтевших документов. При виде  их Петр в
ужасе опустился на колени.
     -- Приказывай, -- прошептал он, -- я все исполню.
     -- То-то же! -- ответила Феодора. --  Подними мое письмо к Амаласунте и
помни: звание  патриция  -- если она  умрет,  пытка  и смерть  --  если  она
останется жива. Теперь уходи.
     ГЛАВА VI
     (Задумчиво сидел Цетег в своем кабинете с письмом в руках. Письмо снова
было от Юлия. Вот что писал юноша:
     "Цетегу, префекту, Юлий Монтан.
     Твой холодный ответ  на  сообщение о моем новом счастье сильно  огорчил
меня сначала, но затем еще  более возвысил это счастье, хотя ты этого не мог
ни предвидеть,  ни  желать.  Страдание, причиненное  тобой, вскоре сменилось
состраданием к  тебе. Горе человеку,  который так  богато одарен  умом и так
беден добротой сердца! Горе человеку, который неспособен испытать готовность
на жертвы из любви  к ближнему, который не знает сострадания! Горе тебе,  не
знающему лучшего в мире!
     Прости, что я говорю так свободно,  как никогда не  говорил с тобой. Но
твое "лекарство" действительно  смыло  с  меня  последние  следы  юношества,
сделало меня  вполне  зрелым, хотя не в  том  смысле, как  ты  надеялся: оно
подвергло мою дружбу  тяжелому испытанию, но,  благодаря Богу, эта дружба не
только не погасла, но еще более укрепилась в этом испытании.
     Слушай и удивляйся, что вышло из всех твоих планов.
     Как ни тяжело было мне твое письмо, но, привыкший к послушанию, я в тот
же день отправился искать Валерия. И скоро  нашел: он уже  бросил торговлю и
живет в прекрасной вилле за  городом. Он отнесся ко мне  очень  дружелюбно и
тотчас пригласил пожить у него. Его дочь... Да, ты предсказал верно: красота
ее  сильно поразила меня. Но  еще больше подействовало на меня величие души,
которое  я открывал в ней с каждым днем. И особенно привлекала меня в ней та
двойственность, которая проходит через всю ее  жизнь. Ты ведь знаешь историю
их семейства: мать  Валерии, женщина  очень  набожная, посвятила ее с самого
рождения на  служение  Богу --  отдала в монастырь, где  девушка должна была
провести всю  свою  жизнь. Однако отец  ее,  более  язычник, чем христианин,
после смерти своей жены  взял дочь обратно, пожертвовав в монастырь огромную
сумму  на  постройку церкви. Но Валерия  думает, что небо не берет  мертвого
золота вместо  живой человеческой души, она  считает себя связанной обетом и
думает о нем постоянно, хотя не  с  любовью, а со страхом, потому что она --
вполне  дитя старого языческого  мира, истинная  дочь своего отца.  Отец  ее
заметил  зарождающуюся во  мне привязанность и, видимо, был доволен. Валерия
тоже относилась ко мне очень дружелюбно. Проходили дни. Мое  чувство крепло,
и  я  был уверен,  что Валерия согласится выйти  за  меня.  Несколько раз  я
собирался  просить ее руки, но  какое-то  смутное чувство не  допускало меня
высказаться,  мне казалось, что я причиню этим зло кому-то другому, я считал
себя недостойным ее  или непредназначенным ей судьбою -- и молчал. Однажды я
не мог  совладать с  собой и начал уже  говорить... Как вдруг меня  подавила
мысль: "Ты  совершаешь  грабеж".  --  "Тотила!"  --  невольно  вскричал я из
глубины  души и стал громко корить себя, что из-за  нового  счастья я  почти
забыл своего друга, брата. "Нет, -- подумал я, -- твое пророчество не должно
исполниться -- эта любовь не должна отдалить меня от друга". И в тот же день
я отправился в город  к Тотиле и пригласил его на  виллу. Я, конечно,  много
говорил ему о Валерии, но о своей любви к  ней, не знаю сам почему, умолчал:
пусть, думал я, он сам все увидит и догадается.
     На следующее утро мы вместе поехали на  виллу. В доме нам сказали,  что
Валерия в саду, -- она страстно любит цветы. Мы пошли к ней, Тотила впереди,
я за ним. И  вот  она  стояла перед статуей своего отца и убирала ее свежими
розами.  Она была так  прекрасна,  что Тотила, громко вскрикнув от восторга,
остановился,  как  вкопанный,  на месте.  Она взглянула на него  и также вся
вздрогнула.  Розы выпали из ее рук, но она не замечала этого. Я с  быстротою
молнии  понял,  что и  ее, и  моя судьба решилась:  они  с  первого  взгляда
полюбили  друг  друга. Точно острая стрела пронзила мое сердце, но только на
одну  минуту -- тотчас  же  с болью  я  почувствовал и  чистую  радость, без
малейшей зависти: они, созданные друг для друга, встретились наконец. Теперь
я понял, что удерживало меня раньше вдали от Валерии, почему именно  его имя
сорвалось с  моих уст: Валерия предназначена ему, и  я не должен становиться
между ними.
     О  дальнейшем не  буду говорить.  Во мне  еще  столько эгоизма,  святое
учение отречения имеет еще так мало  власти надо мной, что -- к стыду  моему
должен сознаться -- даже теперь еще сердце мое  временами сжимается от боли,
вместо  того  чтобы  радоваться  счастью  друга.  Они  любят  друг  друга  и
счастливы,  как  боги,  мне  же  остается радость  любоваться их счастьем  и
помогать им скрывать свою любовь от  отца, который вряд ли согласится отдать
свою дочь Тотиле, пока  будет считать его варваром. Свою же любовь я глубоко
скрыл: он не должен подозревать ее.
     Теперь ты видишь, Цетег,  как  действительность далека от того, чего ты
желал: ты  готовил это сокровище Италии для меня, а оно досталось Тотиле, ты
хотел уничтожить нашу дружбу и, подвергнув  тяжелому испытанию, только более
скрепил ее, сделав бессмертной.
     ГЛАВА VII
     У городских ворот Неаполя возвышается уступами высокая башня, сложенная
из огромных камней.  В  самом верхнем этаже  ее были две низкие, но  большие
комнаты, в  которых жил еврей Исаак, хранивший ключи от городских ворот всех
строений около стен города.
     В одной  из комнат и сидел,  скрестив ноги,  старик  Исаак, на плетеной
циновке, держа  в руке  длинную палку. Против него  стоял  маленького  роста
молодой еще человек,  очевидно, также еврей, с некрасивым и очень неприятным
лицом.
     -- Итак, ты видишь,  отец Исаак,  что моя  речь --  не пустая речь, мои
словам исходят не только  из сердца, которое  слепо, но и из головы, которая
хорошо видит. Вот  я принес тебе письма  и документы: я назначен смотрителем
всех водопроводов Италии и получаю за это  ежегодно пятьдесят золотых, да за
каждую новую работу сверх того еще по десять золотых.  Вот я недавно окончил
новый водопровод здесь, в  Неаполе, и  смотри:  в  кошельке  у  меня блестят
десять тяжелых  золотых. Верь мне, я могу содержать жену, отдай же мне  твою
дочь  Мирьям. Ведь я же сын Рахили, твоей двоюродной сестры. Старик медленно
покачал головой.
     -- Иохим, сын Рахили, оставь, говорю тебе, оставь эту мысль.
     -- Почему? Что можешь ты иметь  против меня?  Кто среди  Израиля  может
сказать что-нибудь против Иохима?
     -- Никто. Ты честен, смирен  и прилежен, ты  прилежно увеличиваешь свое
состояние. Но видел ли ты когда-нибудь, чтобы соловей взял в подруги воробья
или горная газель  -- вьючное животное?  Они не подходят друг  другу.  Ну  а
теперь взгляни сюда и скажи сам: разве ты пара моей Мирьям?
     И он  отстранил  своей палкой  шерстяной занавес,  закрывавший  вход  в
другую комнату. Там у круглого окна стояла  очень молоденькая девушка чудной
красоты. Она тихо перебирала  пальцами струны арфы и пела, а скорее шептала,
глядя на расстилающийся внизу город:
     "У  рек Вавилонских сидел с плачем род  Иуды. Когда же  наступит  день,
когда роду Иуды не придется больше плакать?"
     -- Взгляни,  -- тихо сказал старик, -- разве она не прекрасна, как роза
из садов Сарона, как лань в горах Хирама?
     В эту минуту раздались три удара в узкую железную дверь внизу.
     -- Опять этот гордый светловолосый  гот! -- с  досадой сказал Иохим. --
Отец Исаак, уж не он ли -- тот  благородный олень,  который подходит к твоей
лани?
     --  Не говори  глупостей, сын  мой.  Ты  ведь знаешь, что  молодой  гот
влюблен в римлянку и не думает о жемчужине Иуды.
     -- Но, быть может, жемчужина Иуды думает о нем?
     --  Да,  с  глубокой  благодарностью,  как ягненок  о  сильном пастухе,
который вырвал его из пасти волка.  Разве  ты забыл, как разгромили  римляне
евреев? Они сожгли нашу  синагогу, разграбили  наши дома.  Целая  толпа этих
злых людей  бросилась преследовать мое бедное дитя, они  сорвали покрывало с
ее головы  и платок с  ее  плеч.  Где был тогда  сын  Рахили, Иохим, который
сопровождал  ее?  Он  очень быстро  убежал от опасности,  оставив  голубку в
когтях коршуна.
     -- Я мирный человек, -- сконфуженно ответил Иохим, -- моя рука не умеет
владеть мечом.
     --  А Тотила  сумел. Он проходил мимо и, увидя эту  погоню, быстро, как
лев,  бросился один в  злую толпу с  поднятым  мечом. Одних  он убил, других
ранил, остальные в страхе разбежались.  Он накинул  покрывало на голову моей
испуганной дочери,  поддержал  ее  колеблющиеся  от  страха  шаги  и  привел
невредимой  к ее старому отцу. Да  вознаградит Иегова его долгою жизнью и да
благословит все пути его!
     -- Ну,  хорошо. Я теперь ухожу, на этот  раз  надолго: я еду далеко  по
важному делу.
     -- А что? -- спросил Исаак.
     -- Юстиниан, император восточной империи,  хочет строить  новый храм. Я
послал ему планы, и он принял их.
     -- Как!  -- вскричал старик. --  Ты, Иохим, сын Рахили, будешь  служить
римлянам? Императору,  предшественники  которого  сожгли  священный  Сион  и
разрушили  храм  Господа? И  ты, сын благочестивого Манасии, будешь  строить
храм для неверных? Горе, горе тебе!
     --  Что  ты  призываешь горе, не зная,  за  что?  Разве  золото  из рук
христианина хуже блестит или меньше весит, чем из рук иудея?
     -- Сын Манасии, нельзя служить Богу и мамоне!
     -- А ты сам, разве ты не  служишь неверным? Разве ты не  охраняешь  для
них ворота этого города?
     -- Да, -- с  гордостью сказал старик, -- я делаю это и охраняю  для них
верно, день  и ночь, как собака дом  хозяина, и,  пока старый Исаак жив,  ни
один враг этого народа  не пройдет через эти ворота. Потому что дети Израиля
обязаны  глубокой благодарностью этому народу  и великому королю их, который
был также мудр, как Соломон,  и  храбр,  как Давид.  Римляне  разрушили храм
Господа и рассеяли нас по всей земле. Они сожгли и разграбили наши священные
города, врывались в наши  дома, уводили наших жен и дочерей, издавали против
нас  суровые законы. И  вот  пришел великий король с севера и снова отстроил
наши  синагоги,  а  когда римляне разрушали их,  он заставлял  их исправлять
собственными руками  и на их же деньги. Он обеспечил нам домашний мир, и кто
оскорблял  израильтянина, должен  был нести такое же наказание,  как если бы
оскорбил христианина. Он оставил нам нашу  веру, охранял нашу торговлю, и мы
при нем в  первый раз со времени разрушения нашего храма отпраздновали пасху
в  мире  и радости. И  когда один  знатный римлянин похитил  мою  жену Сару,
король Теодорих в тот же  день велел отрубить гордую голову и  возвратил мне
мою жену невредимой. И я  вою жизнь  буду помнить  это и буду служить  этому
народу верно до смерти.
     -- Не  пришлось  бы  тебе пожать  неблагодарность  за эту верность,  --
сказал  Иохим, направляясь к  выходу. --  Мне  кажется,  что наступит время,
когда я снова приду просить у тебя Мирьям, и, быть может, тогда ты не будешь
так горд.
     Он ушел, а вслед за тем в комнату вошел Тотила и за ним -- Мирьям.
     --  Вот твоя  одежда  садовника, --  сказала  она,  подавая готу темный
грубый! плащ и широкополую шляпу. -- А  вот