ь  просто. Помпоний в последнее  время позволял себе такие речи,
что даже мой беззаботный брат обратил,  наконец,  внимание на его поведение.
Несколько дней назад он вдруг уехал  куда-то  на самом  быстром корабле. Это
возбудило подозрение брата, он сел на свой корабль,  пустился за ним, догнал
его и спросил, куда он направляется.
     -- Но  Тотила не имел права допрашивать  его!  Помпоний  не  должен был
давать ему ответ! -- вскричал префект.
     -- Но он  дал ему ответ,  великолепнейший римлянин. Видя,  что у него в
пять раз больше солдат, чем у нас, он засмеялся и ответил, что едет  спасать
королеву  из  рук  готов  и привезти ее в Рим, после чего сделал  знак своим
людям.  Ну,  мы,  конечно,  тоже  взялись  за  мечи.  Жаркая  была  схватка.
Неподалеку  оказались  наши молодцы. Они услышали лязг железа и  поспешили к
нам.  Теперь уж нас  стало  больше,  чем римлян.  Но Помпоний -- молодец, он
сражался,  как  лев. Бросившись  на  моего брата,  он ранил его в  руку. Тут
Тотила уже рассердился и пронзил его мечом. Умирая, он сказал мне:  "Передай
префекту  мой поклон и этот меч,  который он сам подарил мне, и скажи, что я
непременно  исполнил  бы  обещание, если  бы не  подоспела смерть". Я обещал
исполнить просьбу. Он был храбрый  человек. И вот его меч. После его  смерти
корабли сдались нам, и Тотила повел их в Анкону, а я сел на самый быстрый из
них и прибыл сюда в одно время с Балтами.
     Все  молчали.  Цетег  видел, что  план его  разрушен  Тотилой, страшная
ненависть закипела в груди его к молодому готу.
     -- Ну, что же, Амаласунта, согласна ты подписать условия, или ми должны
выбрать себе другого короля? -- спросил Тулун.
     --  Подпиши, королева, -- сказал  Цетег, --  тебе  не  остается выбора.
Амаласунта подписала.
     -- Хорошо, теперь мы пойдем сообщить готам, что все улажено. Они вышли.
В зале  остались только королева и  префект. Тут Амаласунта дала  волю своим
слезам: ее гордость была страшно поражена.
     -- О Цетег, -- вскричала она, ломая руки, -- все, все потеряно!
     --  Нет,  не все, только один план не удался. Но я  больше не могу быть
полезен тебе, -- холодно прибавил он, -- и уезжаю в Рим.
     --  Как? Ты  покидаешь  меня в  такую минуту? Ты,  ты  настоял, чтобы я
приняла  все эти условия, которые лишают меня власти, и  теперь уходишь!  О,
лучше  бы я не  соглашалась, тогда я  осталась  бы королевой, хотя бы они  и
возложили корону на этого мятежника-герцога.
     "Да,  конечно, -- подумал  Цетег, -- для тебя было  бы лучше, но не для
меня. Нет, эту корону не должен носить ни один  герой!" Он быстро сообразил,
что теперь  уже  Амаласунта не  может быть  полезна для него, и  составил  в
голове  новый  план. Но  чтобы она  не  вздумала  отказаться от  подписанных
условий и  тем дать готам повод передать  корону Тулуну, он заговорил снова,
как преданный друг.
     -- Я ухожу, королева, но  не покидаю тебя. Я только не могу теперь быть
полезен тебе здесь. За тобой будут зорко наблюдать.
     -- Но что же мне делать с этими условиями, с этими тремя герцогами?
     --   С   герцогами?  --  медленно  проговорил  префект.  --  Они   ведь
отправляются на войну и, быть может, не возвратятся оттуда.
     --  "Быть  может!" --  вздохнула  королева. -- Что  за польза  от "быть
может!"
     -- Но если  ты захочешь, -- проговорил префект, глядя ей прямо в глаза,
-- то они и наверно не вернутся.
     -- Убийство! -- с ужасом отшатнулась королева.
     -- Необходимость. Да это не убийство, это будет справедливое наказание.
Ведь если бы ты  имела  власть, ты предала  бы их палачу. Они мятежники, они
принудили тебя,  королеву,  подписать условия,  они  убили Помпония  --  они
заслужили казнь.
     --  Да, они  должны  умереть,  эти  грубые люди,  которые  предписывают
условия королеве. Ты прав, они не должны жить.
     -- Да, -- как бы про себя повторил префект. -- Они  должны умереть, они
и Тотила.
     -- А Тотила за что? --  спросила Амаласунта. -- Это прекраснейший юноша
из моего народа.
     -- Он  умрет,  -- с ненавистью вскричал префект. --  О, если бы он  мог
десять раз умереть! Я пришлю  тебе из Рима трех человек, исаврийских солдат.
Ты отправишь их вслед  за Балтами. Все трое должны умереть в  один день. А о
прекрасном  Тотиле я сам позабочусь. В случае возмущения готов, я немедленно
явлюсь с войском тебе на помощь. А теперь прощай!
     И он вышел.  Глубоко одинокой почувствовала  себя  королева:  со  двора
доносились радостные крики готов, торжествовавших  победу над ней, последнее
обещание  префекта, она чувствовала, было  пустой фразой. С тоской  подперла
она голову рукой. В эту минуту в комнату вошел один из придворных.
     --  Послы  из  Византии  просят принять их. Император  Юстин  умер.  На
престол вступил его племянник  Юстиниан. Он шлет тебе братский привет и свою
дружбу.
     -- Юстиниан! --  вскричала королева. Она лишилась сына, ее народ грозил
ей,  Цетег покинул  ее --  все  отступились,  напрасно  искала  она помощи и
поддержки вокруг. -- Теперь звала она другого: -- Юстиниан! Юстиниан!
     ГЛАВА III
     Цетег  лежал на мягком диване в  своем римском доме. Он чувствовал себя
прекрасно:  число  заговорщиков  увеличивается  с каждым  днем,  особенно  в
последнее время, когда со стороны готского правительства начались стеснения,
влияние его в Риме безгранично, даже самые  осторожные  находили,  что, пока
Рим  не освобожден, необходимо предоставить Цетегу, как наиболее способному,
безусловную  власть. Теперь он лежал и думал, что  если  все будет идти, как
теперь, и укрепление Рима  будет закончено, то  можно будет изгнать  готов и
без  помощи Византии. А  это было бы  недурно,  ведь всех этих освободителей
легко призвать, но очень трудно выжить.
     Вошел слуга и подал ему письмо.
     -- Гонец ждет, -- сказал он и удалился.
     Цетег взял письмо совершенно  равнодушно, но, взглянув на печать, сразу
оживился:  "От Юлия  -- слава  Богу!"  На  холодном  лице префекта появилось
редкое  выражение  дружеской  теплоты.  Быстро  распечатав  письмо,  он стал
читать.
     "Цетегу, префекту Рима, Юлий Монтан.
     Давно уже,  мой учитель  и воспитатель  (клянусь Юпитером, как  холодно
звучит это!), не писал  я тебе.  И последнее письмо мое было очень мрачно, я
сознаю это, но таково было и мое настроение.  На душе у меня было так уныло,
я бранил себя за  свою страшную неблагодарность к тебе, самому великодушному
изо  всех  благодетелей ("Никогда еще не называл он  меня  этим  невыносимым
именем!" -- пробормотал Цетег). Вот уже два года я  путешествую за твой счет
по всему миру,  путешествую, как  принц, с целой толпою  рабов и слуг,  имея
возможность наслаждаться  мудростью и всеми прелестями древних, --  и  я все
недоволен, неудовлетворен.
     Но вот здесь, в Неаполе, в этом благословленном богами городе, я нашел,
наконец-то,  чего мне  недоставало,  хотя и не сознавал  этого:  не  мертвую
мудрость,  а  живое, горячее счастье ("А, он влюбился! Ну, наконец-то, хвала
богам"). О учитель,  отец! Знаешь ли  ты, какое это счастье -- назвать своим
сердце, которое  тебя вполне понимает ("Ах Юлий!  Знаю ли я это!"), которому
ты  можешь открыть всю свою душу! О, если ты это испытал, то  поздравь меня,
принеси жертву богам, потому что и я теперь первый раз в жизни имею друга!"
     --  Что! --  невольно  вскакивая с  места,  вскричал  префект.  --  Вот
неблагодарный!
     Но затем продолжал читать.
     "Ты ведь знаешь, что друга, поверенного я до сих пор не имел.  Ты,  мой
учитель, заменявший отца... (Цетег с досадой бросил письмо и быстрыми шагами
прошелся  по комнате, но тотчас овладел собой: "Глупости", -- пробормотал он
и снова начал чтение) Ты настолько старше, умнее, лучше, выше меня, притом я
обязан тебе такой  благодарностью уважением, что все это заставляло мою душу
пугливо  замыкаться   в  себе.  Тем  более,  что  я  часто  слышал,  как  ты
подсмеивался  над  всякой мягкостью, горячностью,  резкая  складка  у  углов
твоего рта действовала на меня,  как ночной мороз на  распускающуюся фиалку.
Но теперь  я нашел друга откровенного, молодого, горячего, и я счастлив, как
никогда. Мы имеем одну душу, целые дни и ночи мы говорим, говорим и не можем
наговориться. Он гот ("Еще что!" -- с неудовольствием сказал Цетег)  и зовут
его Тотила".
     Рука префекта опустилась, он ничего не сказал, только  на минуту закрыл
глаза, но затем спокойно продолжал:
     "И  зовется Тотила.  Мы  встретились  в  Неаполе  совершенно  случайно,
сошлись очень быстро  и с  каждым днем  сильнее привязываемся друг к  другу.
Особенно упрочилась наша дружба  после одного случая. Однажды  вечером мы по
обыкновению гуляли и шутя обменялись верхней одеждой: я надел шлем и широкий
белый  плащ Тотилы, а он  -- мою хламиду.  Вдруг в одной  глухой улице из-за
угла  выскочил  какой-то  человек, бросился на меня и слегка  ранил  копьем.
Тотила тотчас поразил его  мечом. Я наклонился над умирающим и  спросил его:
чем вызвал я  в нем такую ненависть, что он решился на убийство? Он взглянул
на  меня,  вздрогнул и  прошептал:  "Не  тебя  -- я должен был убить Тотилу,
гота!" И с  этими словами умер. Судя по одежде  и оружию, он был исаврийский
солдат".
     Цетег опустил письмо и сжал лоб рукою.
     -- Ужасная ошибка! -- прошептал он и продолжал читать.
     "Этот случай освятил и укрепил еще  более  нашу  дружбу.  И  кому же  я
обязан этим счастьем? Тебе, одному тебе, который отправил меня в этот город,
где я нашел такую  истинную отраду. Да вознаградит тебя небо  за  это!  Но я
вижу, что все это письмо наполнено рассказом  о себе, о своей дружбе. Напиши
же, как тебе живется? Прощай!"
     Горькая усмешка появилась на  губах префекта, и он снова быстро зашагал
взад и вперед по комнате. Наконец, он остановился и сжал лоб рукой.
     --  Как  могу  я  быть  так...  молод, чтобы  сердиться.  Ведь  это так
естественно, хотя глупо. Ты болен, Юлий: погоди, я пропишу тебе рецепт.
     И с какой-то злобной радостью он написал:
     "Юлию Монтану, Цетег, префект Рима.
     Твое трогательное письмо  из Неаполя  рассмешило  меня. Оно показывает,
что ты переваливаешь  теперь последней детской  болезнью. Когда она пройдет,
ты  станешь взрослым  мужчиной. Чтобы  ускорить  кризис,  я прописываю  тебе
лучшее средство. Отыщи немедленно в Неаполе богатого купца Валерия Процилла.
Это  богатейший купец всего юга, заклятый враг византийцев, убивших его отца
и брата,  и горячий республиканец, а  поэтому  мой друг. Дочь его Валерия --
самая красивая римлянка нашего времени.  Она только на три года моложе тебя,
следовательно, в десять раз зрелее.  Скажи ее отцу, что Цетег просит ее руки
для  тебя.  Ты  --  я уверен  -- с первого взгляда  влюбишься в нее по уши и
забудешь  всех друзей в мире: когда восходит  солнце, луна  бледнеет. Кстати
знаешь  ли ты, что твой новый друг -- один из опаснейших  врагов римлян? А я
когда-то  знавал некоего Юлия,  который  клялся, что Рим  --  превыше всего.
Прощай".
     Запечатав письмо, префект позвал слугу.
     -- Позаботься о гонце,  чтобы он  был сыт,  дай ему вина  и  золотой, и
пусть завтра утром он скачет обратно с этим письмом.
     ГЛАВА IV
     Немногим позже  в  одной из  небольших  комнат императорского дворца  в
Византии стоял, глубоко задумавшись, маленького роста некрасивый человек  --
император Юстиниан.
     Комната убрана роскошно,  особенно  бросался в глаза  огромный,  в рост
человека, крест из чистого золота. Император медленно ходил взад и вперед по
комнате  и  каждый  раз,  проходя мимо  креста,  набожно  склонял  голову  и
крестился. Наконец, он остановился перед огромной картой Римской  империи  и
долго рассматривал ее.
     -- Если бы  знать исход! -- вздохнул  он, потирая  худые руки.  -- Меня
влечет  неудержимо, дух вселился в меня и тянет. Но кто этот дух: ангел ли с
неба  или демон?.. О, триединый  Боже, прости своего верного раба  и наставь
меня: могу ли я, смею ли?..
     В это время пурпуровый занавес, закрывавший вход, слегка приподнялся, и
в комнату вошел слуга.
     --  Император,  --  сказал  он,  бросившись  перед ним  ниц, -- явились
патриции, которых ты приглашал.
     -- Пусть войдут!
     В комнату  вошли два  человека: один  высокого  роста,  широкоплечий, с
красивым, открытым лицом, другой  -- болезненный  калека, хромой, одно плечо
выше другого, но глаза его блестели такой проницательностью, таким умом, что
заставляли забывать о безобразии его фигуры. Оба, войдя в комнату, бросились
к ногам императора.
     --  Мы позвали  вас, -- начал император, --  чтобы  выслушать ваш совет
относительно  Италии. Вам  дано  было три  дня на  рассмотрение переписки  с
королевой, партией патриотов и другими. Что же вы решили? Говори сначала ты,
главный военачальник.
     -- Государь, --  ответил высокий, -- совет Велизария всегда один: долой
варваров!  С  пятнадцатитысячным войском я  уничтожил  по твоему  приказанию
государство вандалов в Африке, дай мне тридцать  тысяч -- и я сделаю то же с
готами.
     --  Хорошо,  -- ответил Юстиниан. -- Твой совет  мне нравится. Ну, а ты
что скажешь? -- обратился затем император к калеке.
     --  Император,  -- ответил тот резким голосом. -- Я против этой войны в
настоящее  время:  кто должен  защищать  свой  дом,  тому  нечего  думать  о
нападениях. С  запада, со стороны готов,  нам не грозит никакой опасности, а
на  востоке  мы  имеем  врага  --  персов,  которые  могут  уничтожить  наше
государство.
     -- С каких это пор мой великий соперник Нарзес начал бояться персов? --
насмешливо спросил Велизарий.
     -- Нарзес  никого не боится, -- ответил  тот, -- ни персов, которых  он
побеждал,  ни  Велизария,  которого  персы  побеждали.  Но  я  знаю  восток,
опасность нам грозит оттуда.  И притом, государь, постыдно для нас из года в
год золотом покупать мир у персидского хана Хозроя.
     Яркая краска залила щеки императора:
     -- Как можешь ты таким образом называть наши подарки? -- вскричал он.
     -- Подарки! А если  эти подарки запоздают на неделю, то  Хозрой  сожжет
наши пограничные села и города. Нет, государь, нечего тебе без нужды трогать
готов. Лучше сосредоточь все  свои силы на востоке, укрепи границу  и сбрось
эту  постыдную  дань  персам.  А  после этого --  если  пожелаешь, -- можешь
воевать и с готами.
     -- Не  слушай его, государь! -- вскричал Велизарий. -- Дай мне войско в
тридцать тысяч, и головой ручаюсь, что Италия будет твоей.
     -- А я ручаюсь своей головой, что Велизарий не завоюет Италии не только
с тридцатью, но и  с сотней тысяч человек. Потому что Велизарий -- герой, но
не  великий полководец. Он  был бы лучшим полководцем, если бы  не был таким
героем:  все  битвы, которые он проиграл,  были  проиграны  только из-за его
геройства.
     -- Ну, о тебе этого нельзя сказать, -- заметил Велизарий.
     -- Конечно, нельзя, потому что я не проиграл еще ни  одного сражения: я
не  герой, но я великий полководец. Вот почему, если кто завоюет  Италию, то
это буду я, имея восемьдесят тысяч войска.
     В эту минуту явился  слуга и объявил, что Александр, которого император
посылал в Равенну, возвратился и просит его принять.
     -- Скорее введи  его! -- с радостью вскричал  император. Вошел красивый
молодой человек.
     -- Что же, Александр, ты приехал один? -- спросил его император.
     -- Да, один, -- ответил тот.
     Однако, судя по твоему  последнему  письму... Ну,  в каком же положении
находится государство готов?
     --  В  очень  затруднительном. Я  писал  тебе,  что  Амаласунта  решила
отделаться  от трех  своих врагов -- Балтов. Если бы убийство их не удалось,
то ей было бы опасно оставаться в Равенне,  и она просила, чтобы  я доставил
ее сюда, в Византию.
     -- Ну, и что же? Удалось убийство?
     -- Удалось: трех герцогов уже  нет. Но в Равенне распространился  слух,
что  самый  опасный из  этих герцогов, Тулун, которого  одно  время Теодорих
думал  назначить  своим наследником, обойдя внука, не убит,  а только ранен.
Готы с угрозами толпой окружили дворец, а регентша бежала ко мне на корабль.
Я тотчас велел сняться  с якоря, но недалеко успели  мы отъехать: нас нагнал
граф Витихис и потребовал, чтобы королева возвратилась в Равенну. Так как, с
одной стороны, знатные готы, по-видимому, не верят ее вине, а с другой, если
бы она не согласилась возвратиться добровольно,  то Витихис заставил  бы ее,
она возвратилась, но перед отъездом написала тебе  письмо и велела  передать
тебе этот ларец с подарками. Вот он.
     -- Подарки отложим,  --  сказал  император. -- Сначала расскажи, каково
положение дел в Италии?
     -- Самое благоприятное для тебя. Слух об убийстве герцогов, о восстании
готов  и бегстве королевы быстро распространился по всей стране,  дело дошло
до столкновения между римлянами и готами. В Риме патриоты собрались в сенате
и решили  призвать  тебя на  помощь.  Только  гениальный  глава заговорщиков
катакомб не поверил слухам и невероятным усилием удержал римлян. А через час
стало известно, что Амаласунта  возвратилась, и страна успокоилась. Впрочем,
черный Тейя, командующий войсками в Риме, поклялся, что если хоть один волос
падет с  головы какого-либо гота, то он сравняет  Рим  с землей. Но я сообщу
тебе еще лучшую новость: не только среди римлян нашел я горячих сторонников,
но и среди готов, и даже среди членов королевского дома.
     -- Что ты хочешь сказать? -- с радостью вскричал император.
     --  Да,  в Тускии живет очень богатый  князь Теодагад, двоюродный  брат
Амаласунты.
     -- Последний в роде Амалунгов, так ведь?
     --  Да, последний. Он и еще более Готелинда -- умная, но злая жена его,
гордая дочь Балтов,  смертельно ненавидят королеву  и предлагают свои услуги
подчинить  тебе  Италию.  Вот  письмо  от  них.  Но   прочти  прежде  письмо
Амаласунты, оно, кажется мне, очень важно.
     Император вскрыл печать и начал читать.
     -- Прекрасно! -- вскричал он, окончив. -- С этим письмом я держу Италию
и государство готов в своих руках!
     И быстрыми шагами он начал ходить по комнате, забывая кланяться кресту.
     -- Прекрасно! Она просит дать ей телохранителей. Конечно, конечно  -- я
дам. Но  не две тысячи, а  много, гораздо  больше, чем ей понадобится, и ты,
Велизарий, поведешь их туда.
     -- Теперь посмотрим на ее дары. Там есть и портрет ее.
     В эту минуту портьера слегка  отдернулась, и в отверстие просунулась не
замеченная  никем  голова   женщины.  Император  между  тем  открыл  дорогую
шкатулку, выбросил из нее  драгоценности и вынул  небольшой  портрет со дна.
Взглянув на него, он невольно вскрикнул от восторга:
     -- Что  за  прелестная  женщина!  Какая  величественность! Сразу  видно
королевскую дочь, рожденную повелительницей.
     Тут  портьера  отдернулась, и  подслушивавшая  женщина вошла. Это  была
императрица  Феодора.  Ей  было  лет  около  сорока. Щеки  и  губы  ее  были
подкрашены,  брови  начернены,  --  вообще  приняты  были  все  меры,  чтобы
поддержать увядающую красоту, но и без этого она была бы еще прекрасна.
     -- Чему ты радуешься, мой повелитель? -- спросила она льстивым голосом,
подойдя к императору. -- Не могу ли и я разделить эту радость?
     Все присутствующие  бросились  перед  ней ниц, как и перед императором.
Юстиниан же вздрогнул и хотел спрятать портрет. Но не успел: императрица уже
внимательно всматривалась в него.
     --  Мы  восхищались, -- ответил  он  в замешательстве, -- чудной рамкой
портрета.
     --  Ну,  в рамке нет решительно ничего хорошего, -- ответила с  улыбкой
Феодора, --  но лицо недурно. Королева  готов,  вероятно? Посланный наклонил
голову.
     -- Да, недурна. Только слишком груба, строга, неженственна. Но стоит ли
заниматься женским портретом! Юстиниан, что же, решился ты?
     -- Почти,  я  хотел  только  еще посоветоваться  с  тобой,  --  ответил
император. -- Господа,  уйдите.  Я  посоветуюсь  с  императри