задела его в плечо. Префект
вынул ее.
     -- Римская стрела! С моим знаком! -- горько улыбнулся он.
     С трудом, благодаря темноте, он успел скрыться в соседней улице и скоро
подошел к своему  дому. Толпа готов была уже  там, стараясь  разбить главные
ворота, но по их яростным крикам префект догадался, что им это не удается.
     "Ворота крепки, -- подумал  он. --  Пока они их  сломают,  я успею".  И
через  боковую калитку из  переулка он  вошел в  дом. В эту  минуту раздался
точно удар грома.
     "Удар топора! -- подумал Цетег. -- Это Тейя.
     Он взглянул в  окно: действительно, это  был  Тейя.  Черные  волосы его
развевались, в одной руке был топор, в другой -- горящая головня.
     -- Цетег! -- кричал он. -- Префект!  Где ты?  Я искал тебя в Капитолии,
но  тебя там  нет.  Неужели  он спрятался в своем доме? В эту минуту  вбежал
Сифакс.
     -- Беги, господин. Я своим телом загорожу вход.
     И он бросился ко входной двери.
     Цетег  повернул направо. Он  едва  держался на ногах. В главной зале он
упал, но тотчас  вскочил: послышался страшный  треск. Ворота были сломаны, и
Тейя бросился в дом.
     Точно пантера прыгнул Сифакс на  него сзади,  с ножом в руке.  Но  Тейя
одним ударом отбросил его так, что тот покатился вниз со ступеней.
     -- Цетег! -- кричал Тейя, бегая из комнаты в комнату. -- Где ты? Цетег,
трус! Где ты прячешься?
     Вот  он уже в кабинете, рядом с  залой, в которой был Цетег. Послышался
топот многих ног. Очевидно, и другие готы вбежали туда.
     Цетег  не в  силах был  держаться  на  ногах. Он  прислонился  к статуе
Юпитера.
     -- Сжечь дом! -- кричал между тем Тейя.
     -- Но король запретил поджоги! -- возразил ему кто-то.
     -- Да, но этот дом он отдал в мое распоряжение, и я уничтожу его. Долой
всех этих идолов!
     Раздался громкий удар, и огромная статуя  Цезаря, стоявшая в  кабинете,
разлетелась на  куски.  Из  нее  посыпались  слитки  золота,  драгоценности,
письма, документы. Очевидно, здесь  был тайник, где префект  хранил наиболее
важные вещи.
     Услышав  удар  и  затем шум  падения,  префект  догадался,  что  статуя
разбита.
     -- А, варвар! -- вне себя вскричал он.
     -- Что это?  Голос префекта! -- закричал Тейя и бросился в зал. Но  там
уже не  было никого. Только подле статуи Юпитера стояла лужа крови. Кровавые
пятна от статуи вели к открытому окну во двор.
     Тейя бросился туда, но там не было никого. Тейя осмотрел ближайшие дома
в переулке и нашел только меч префекта. Он сам исчез.
     Мрачно возвратился он в дом.
     --  Соберите  все,  что  выпало  из статуи, -- сказал он  готам,  --  и
отнесите королю. Он теперь в храме, благодарит Бога за победу.
     -- А ты разве не  пойдешь туда? -- спросили его. -- Где же ты проведешь
ночь?
     -- На развалинах этого дома, -- ответил Тейя и поджег пурпуровый ковер,
покрывавший постель префекта.
     После взятия  Рима король  Тотила  поселился  в нем и жил  там  в мире.
Большая часть городов и крепостей Италии  добровольно признала власть готов.
Завоевывать  пришлось  очень  немногие.  Это   дело   Тотила  поручал  своим
полководцам  --  Тейе, Гунтарису,  Гриппе, Алигерну, сам  же  занялся  самым
трудным делом: приведением в  порядок  разоренного государства. С этой целью
он повсюду разослал своих  герцогов  и графов.  Они должны были восстановить
разрушенные храмы, как  католические, так и  арианские, пересмотреть законы,
заново  распределить  налоги.  Результаты всех  этих  забот сказались  очень
скоро: поля крестьян были снова обработаны, в опустелых гаванях Италии снова
теснились купеческие корабли.
     Весть о восстановлении готского государства  быстро разнеслась по всему
западу, и германские народы  один за другим присылали послов. Король франков
прислал  подарки,  но  Тотила  не  принял  ни  послов,  ни  подарков. Король
вестготов предложил ему  союз против Византии и руку своей  дочери.  Авары и
славяне  на  восточных  границах притихли. Но Тотила  понимал,  что Византия
гораздо сильнее его, н потому искал мира с ней. Он решил уступить ей Сицилию
и Далмацию с тем, чтобы византийцы освободили Равенну, которую готы никак не
могли взять до сих пор. Для этих переговоров он выбрал Кассиодора, человека,
который всюду пользовался большой известностью и уважением за свою ученость.
Хотя благочестивый Кассиодор давно уже удалился от дел и жил в монастыре, но
Тотила уговорил его принять  на  себя этот труд. В помощь  ему он  дал Юлия.
Друг  его  жил  в  Галлии.  Тотила  написал ему письмо,  которое  заканчивал
словами:
     "Вернись  же, мой Юлий. Помоги привести в исполнение намерения, которые
в былые времена ты называл мечтами. Помоги мне создать из готов и итальянцев
новый народ, который соединил бы в себе достоинства  обоих и не  имел бы  их
недостатков. Помоги мне создать царство  правды и мира, свободы  и  красоты.
Юлий, ты построил церковь для монастыря.  Помоги же теперь  мне создать этот
храм  для человечества.  Я  одинок, мой  друг, на высоте своего  счастья, --
война лишила меня брата, -- неужели же  ты не возвратишься, мой второй брат?
Через два месяца мы с Валерией будем ждать тебя в монастыре в Тагине".
     И Юлий, глубоко тронутый письмом, ответил: "Я еду".
     Молодой Адальгот, в благодарность  за спасение жизни короля, был сделан
королевским  герольдом  и  виночерпием.  Он прекрасно сошелся со  всеми  при
дворе, но  особенно любил он Тейю.  И мрачный Тейя со своей стороны  охотнее
всего проводил время с юношей, умевшим слагать песни. Тейя  сам  был поэтом,
он мог  дать  много  полезных советов бывшему  пастуху. Часто  проводили они
вместе целые вечера.
     Однажды они сидели в саду и беседовали.
     -- Каким же  образом стало  известно, что герцог Аларих был невинен? --
спросил Тейя.
     -- Слушай, я все расскажу тебе, -- ответил  Адальгот. --  В ночь взятия
Рима я всюду искал  префекта: сначала на  Тибре, потом в Капитолии и наконец
побежал за тобой в его дом. Там,  как ты знаешь, я разбил его статую, из нее
выпало много золота,  драгоценных камней и документов. Я собрал их и, как ты
велел,  отнес к  королю. Король приказал своему писцу  рассмотреть их, потом
начал читать  их  сам  и  вдруг  вскричал:  "Итак,  герцог Аларих  Балт  был
невинен!" На  следующий день я был  назначен его герольдом,  и первым  делом
моим было объехать на белом коне все  улицы Рима  и всюду объявлять: "В доме
бывшего префекта Цетега пастухом Адальготом найдены документы, доказывающие,
что герцог  Аларих  Балт, который около  двадцати  лет назад  был  обвинен в
государствен ной измене и приговорен к смерти, был невинен.
     -- Но как же это было открыто? -- спросил Тейя.
     -- Среди этих  документов  был дневник Цетега,  где  он сознается,  что
посредством подложных писем обвинил ненавистного ему герцога перед королем в
государственной  измене.  Гордый герцог  был  заключен  в темницу, но оттуда
исчез  каким-то  таинственным  образом. И вот  я  ездил  по всему  городу  и
объявлял: "Невинен герцог Аларих Балт. Его имущество, которое было отнято от
него  в   пользу  государства,   снова  возвращается   ему  или  его  прямым
наследникам. И герцогство Апулия также возвращается". А другие герольды в то
же время объезжали все города  и села  Италии, всюду объявляя  то же  самое,
вызывая герцога или его наследников для получения его имущества. Как  хорошо
было  бы,  если бы  эти герольды нашли  где-нибудь  старика  и провели его к
нашему двору, где его снова назначили бы герцогом этой чудной Апулии.
     -- Ну нет, -- ответил Тейя. -- Едва ли старик жив.
     -- Но  Гунтарис  говорил, что  у него  был  сын,  мальчик лет  четырех,
который  также исчез вместе с отцом. Где бы мог он быть теперь? Должно быть,
живет под  чужим  именем в  каком-нибудь маленьком  городке. Воображаю,  как
удивится  он, когда услышит,  что герольд призывает его  принять  герцогство
Апулию. Непременно сложу песню по этому поводу!
     ГЛАВА VIII
     Месяца  два спустя  после взятия Рима  Тотилой, на  горе Иффингер,  где
стояла хижина старика Иффы, сидела  прекрасная девушка, скорее еще  девочка.
Она только что загнала  своих коз  и теперь, задумавшись, любовалась закатом
солнца. Но вот солнце скрылось. Девушка вздохнула.
     -- Вот оно скрылось, и  однако все  мы знаем,  что завтра оно покажется
снова. Так и Адальгот: хотя он и ушел далеко,  но я знаю, что увижу его еще,
-- проговорила она.
     Между тем, мало-помалу стемнело. Гото оглянулась, -- в хижине сквозь от
крытую дверь виднелся огонь,  на темном небе показались звезды. Вот  одна из
них быстро пролетела по направлению к югу.
     "Она зовет меня туда!  -- вздрогнув, сказала Гото. -- Как  охотно пошла
бы я! Но что буду делать при дворе короля  я, простая пастушка?" И вздохнув,
она вошла в хижину.  Там у пылавшего  очага  сидел  старик Иффа, укрыв  ноги
медвежьей  шкурой.  Он  казался гораздо старше и  бледнее,  чем в тот вечер,
когда прощался с Адальготом.
     -- Сядь  здесь, подле меня, Гото, -- сказал он. --  Вот молоко с медом.
Пей и слушай,  что я буду говорить... Наступило время, о котором я давно уже
говорил тебе. Мы должны проститься. Я отправляюсь домой. Мои старые, усталые
глаза  едва видят твое милое  личико. А когда я вчера хотел сам спуститься к
источнику, чтобы зачерпнуть воды, у  меня подкосились  колени. Я  понял, что
близок конец. Я послал мальчика в Териолис с этим известием. Но ты не должна
присутствовать  при том,  как душа старого Иффы вылетит из его  рта.  Смерть
человека  неприятно видеть, а ты еще  не видела  ничего печального.  Никакая
тень  не  должна падать на  твою молодую  жизнь. Завтра  утром,  раньше, чем
пропоет  петух,  сюда  придет храбрый  Гунибад из Териолиса  взять  тебя. Он
обещал мне это.  Хотя раны его  еще и не зажили, и он еще слаб, но  говорит,
что  не  хочет лежать  в  то  время, как там внизу снова началась  борьба  с
врагами. Он хочет идти к королю Тотиле в  Рим.  Туда  же нужно идти и тебе с
важным поручением. Пусть он будет твоим проводником и защитником. Привяжи  к
ногам крепкие подошвы из кожи. Твоя дорога далека. И Бруно,  старая  собака,
пусть идет с вами. Возьми с собой также вот  эту кожаную сумку.  В ней шесть
золотых.  Они  остались еще от ... Адальгота... от вашего отца. Но ты можешь
расходовать их  дорогой. Денег хватит  тебе  до Рима. Возьми  с собой  пучок
душистого сена с горы  Иффингера.  Ночью  клади его  себе под  голову, чтобы
лучше уснуть.  Когда ты придешь в Рим и войдешь в золотой  дворец короля,  в
главную  залу  его,  то посмотри, кто из мужчин имеет  золотой обруч  вокруг
головы и чьи глаза блестят кротко, как утренняя заря на вершине  горы. Это и
будет король Тотила. Ты склони голову перед ним, но не низко, и не опускайся
на  колени: потому что ты -- свободное  дитя свободного гота. Передай королю
этот  свиток, который  я много-много лет верно хранил  здесь.  Это  от  дяди
Варгса, который погребен там на горе.
     С  этими словами  старик вынул  один камень  из  стены, запустил руку в
отверстие  и  достал   оттуда  сверток   папируса,  заботливо  обвязанный  и
запечатанный.
     --  Вот,  --  сказал он,  подавая его Гото, --  храпи  его.  Я  упросил
длинного Гильдегизеля, который  жил там, наверху, написать это. Он поклялся,
что  будет  молчать  об этом, и  сдержал  клятву.  Теперь  он уже  не  может
говорить: он погребен подле входа в церковь. Но ты и Гунибад -- вы не умеете
читать. Это хорошо. Было бы опасно для тебя и для другого, если бы это стало
известно ему и  людям  прежде,  чем узнает кроткий и справедливый король то,
что  написано  в этом  свитке. Особенно  береги его от вельхов. К  какому бы
городу  ты ни подошла, прежде чем войти в ворота, спроси стражу, не живет ли
в нем Корнелий Цетег, префект Рима. И если тебе скажут "да", то как бы ты ни
устала, какая бы ни была поздняя ночь, как  бы ни жгло полуденное солнце, ты
тотчас повернись и уходи без оглядки, пока  три реки не  лягут между тобой и
человеком, которого зовут  Цетегом.  Не меньше, чем свиток,  береги вот этот
кусок старого золота.
     Он  вынул  из  углубления  в стене  половину широкой  золотой медали, с
уважением поцеловал ее и надпись на ней и дал внучке.
     -- Она  была  получена  еще от Теодориха,  великого  короля. Помни, она
принадлежит Адальготу. Это лучшее наследство  его. Другую половину медали  и
надписи я отдал мальчику, когда отправлял его.  Когда король прочтет свиток,
и Адальгот  будет  близко, -- а он  должен  быть  там,  если  послушал моего
совета, --  тогда позови Адальгота, приложите обе  половинки  медали одну  к
другой и покажите  королю. Он должен быть умен и кроток, и проницателен, как
луч солнца. Он поймет  смысл  надписи.  А теперь  поцелуй мои усталые глаза.
Ложись пораньше, пусть сам Царь  небесный и все Его  светлые очи --  солнце,
луна и звезды -- охраняют тебя  во  время пути. Когда ты найдешь Адальгота и
будешь  жить  с ним  в маленьких комнатах  душных домов, в  узких  городских
улицах,  и  когда  вам  покажется  слишком  тесно  и душно  там внизу, тогда
вспоминайте  дни  вашего  детства   здесь,  на  высокой  горе  Иффы.  И  это
воспоминание укрепит вас, точно свежий горный воздух.
     Молча слушала и повиновалась старику пастушка
     -- Прощай, дедушка! --  сказала она, целуя его глаза.  -- Благодарю  за
твою любовь и заботы.
     Но она не плакала.  Она не знала, что такое смерть.  Она вышла за порог
хижины и  оглядела окрестные горы. Небо было  ясно,  вершины  горы блестели,
освещенные луной.
     -- Прощай, гора Иффа!  -- сказала  она.  -- И ты, Волчья голова! И  ты,
Голова великана. Прощай и ты, сверкающая внизу Пассара! Знаете ли вы? Завтра
утром я покину вас всех! Но я иду охотно, потому что иду к нему.
     Между тем, Кассиодор и Юлий  отправились по просьбе Тотилы в  Византию.
Через несколько недель они возвратились, но мира не заключили.
     --  Сначала  переговоры  пошли очень удачно, -- говорил  Юлий Тотиле  в
присутствии главнейших вождей. -- Юстиниан был, видимо, склонен к миру.  Оба
великие  полководца его  --  Велизарий  и  Нарзес  -- заняты теперь войной с
персами, и  у него нет средств вести в то же время войну и в Италии, она ему
и так обошлась очень уж дорого. Мы ушли от него вполне обнадеженные, что мир
состоится. Вдруг вечером из дворца является раб с  прощальными подарками, --
знак, что  переговоры кончены.  Кассиодор,  желая всей  душой  мира,  сделал
невозможное:  добился у  короля  еще  одной  аудиенции,  уже  после принятия
подарков.  Но Юстиниан  встретил нас  сурово и заявил,  что никогда не будет
смотреть  на готов Италии иначе,  как на  врагов,  и  не успокоится, пока не
изгонит их отгуди.
     -- Что за  причина такой  быстрой и резкой перемены  в нем? --  спросил
Тотила.
     -- Не знаю. Мы ничего не могли узнать. Разве только...
     -- Что? -- спросил Тейя.
     --  Когда  я вечером возвращался  из  дворца,  мне  встретились носилки
императрицы. Я заглянул в них, и мне показалось, что там сидел...
     -- Ну? -- нетерпеливо спросил Тейя.
     -- Мой несчастный друг, воспитатель, пропавший Цетег.
     -- Ну,  едва ли, -- заметил король. --  Он, вероятно,  утонул. Ведь его
плащ нашли в воде.
     --  Вы все истинные христиане и не знаете, что дьявол не может умереть!
-- заметил Тейя.
     -- Но это мы узнаем после, --  сказал Тотила.  -- А теперь, друзья мои,
слушайте. Юстиниан  отказывается  от  мира. Но он  воображает,  что мы будем
сидеть и ждать, пока ему удобно будет начать войну  с нами. Покажем же  ему,
что будем опасными врагами для него. Он хочет изгнать нас из Италии! Хорошо,
он  увидит  готов  снова,  как  во  времена Теодориха  и  Алариха,  в  своей
собственной  земле. Но прежде всего храните наше решение в тайне, потому что
тайна -- мать победы. Готовься, Юстиниан! Мы скоро явимся к тебе! Защищайся!
     ГЛАВА IX
     В простом, но уютном домике в Византии сидели в трапезной двое людей за
бокалами вина.
     -- Расскажи же,  что  было с  тобой. Ведь мы  так давно не виделись, --
сказал Прокопий.
     Цетег  отпил. Он значительно изменился с той  ночи. Глубже были морщины
на его лбу, мрачнее взгляд. Вообще, он не то чтобы постарел, но казался  еще
холоднее, беспощаднее.
     --  Ты знаешь  ход  событий  до падения Рима.  В  ту ночь  я  видел его
падение, Капитолий рушился, мой дом погиб. Эта картина причиняла мне большую
боль, чем горящие стрелы  готов и  даже  римлян. Когда варвар  разбил статую
моего предка, я от злобы и боли потерял сознание. Очнулся я на берегу Тибра,
свежие струи которого и теперь оживили меня, как двадцать лет назад, когда я
также лежал там, смертельно раненый.  На этот раз  меня спас Люций Лициний и
верный  мавр, каким-то  чудом избежавший  встречи со  страшным Тейей. Варвар
отбросил его к двери, но не убил. Мавр вскочил и бросился к боковой калитке,
где встретил Лициния, который был оттеснен толпой на улицах и только  теперь
достиг моего дома. Вместе  с мавром они бросились по моим  кровавым следам в
дом, в залу, где  я был, и нашли меня в обмороке. Они  завернули меня  в мой
плащ  и  спустились через окно во двор, а оттуда к реке. Там было уже пусто,
все готы и римляне бросились тушить Капитолий. Притом Тотила строго приказал
щадить всех не  сражающихся, поэтому никто из попадавшихся навстречу готов и
не остановил  их.  На берегу  реки  они  нашли  пустую рыбачью лодку, полную
сетей.  Они  положили меня на сети и принялись обливать  водой,  а мой  плащ
умышленно бросили в реку, будто я утонул. Вскоре  я  очнулся,  но в  сильном
бреду.  В  гавани  Рима стоял купеческий корабль. Мои спасители внесли  меня
туда, а сами отправились за хлебом  и  вином. Один из гребцов корабля  узнал
меня и  начал громко  звать готов, желая выдать  меня. Готы  осматривали все
выходившие из гавани  суда, но гребцы  покрыли  меня  кучей зерна, Сифакса и
Лициния посадили за весла и таким образом благополучно вывезли нас из гавани
и доставили  в Сицилию. Но  долго еще я был при  смерти  от ран,  никого  не
узнавал и только беспрестанно кричал: "Рим!  Капитолий!" Наконец,  благодаря
искусству  врача, а  главным образом  заботливому  уходу  верного  мавра,  я
выздоровел. Прежде всего я продал все свои громадные поместья.
     -- Как? Ты продал эти чудные виллы, которые были у тебя на берегу моря?
     --  Все продал богачу Фурию Агалле. Ведь надо было нанять новых солдат,
а без денег...
     -- Неужели ты снова будешь бороться? -- с удивлением спросил Прокопий.
     -- Конечно, до последней минуты жизни. Запасшись деньгами, я отправился
в страну старых своих знакомых -- исаврийцев, армян и абасгов -- и нанял там
значительные отряды, хотя, к сожалению, Нарзес забрал почти всех  к себе для
борьбы с персами. Но я узнал об одном новом племени германцев,  племени хотя
не особенно многочисленном, но очень храбром, о лонгобардах.
     -- Лонгобарды! -- сказал  Прокопий. -- Видел я их! Да, они  храбры,  но
храни Бог твою Италию от них: это волки в сравнении с овцами-готами.
     -- Тем лучше, -- мрачно ответил Цетег, -- они уничтожат готов. Я послал
к ним  Лициния для переговоров, а сам  поспешил сюда, рассчитывая при помощи
императрицы склонить Юстиниана снова послать войска в Италию. Но не понимаю,
что сталось с Феодорой? Мы с ней давно знакомы,  с молодых лет, она и теперь
под моим влиянием, но о войне и слышать не хотела, -- занялась исключительно
мыслями о постройке церквей. Откуда такая перемена в ней?
     -- Не знаешь?  Да ведь она страдает каким-то страшным недугом  и только
благодаря необыкновенной силе воли скрывает свои страдания, так как Юстиниан
не выносит  больных. Узнай он,  что она больна, -- он под  предлогом лечения
отправил бы ее на край света.
     -- Удивительная женщина! Но, как бы ни  было, я  уже  отчаялся в помощи
Юстиниана,  тем  более,  что  прибыли послы от  готов. -- Кассиодор  и...  и
другой,  с  предложением мира.  Феодора была  против  войны